Текст книги "Записки военного коменданта"

Все немцы, котрые прямо или косвенно были связаны с машиной по оболваниванию немецкого народа, все они удирали на Запад или в Западный Берлин. Попав в пределы распространения власти западных оккупационных властей, они автоматически становились под защиту этих властей и оставались, по сути дела, безнаказанными. Так удрал обер-бургомистр Галле профессор Лизер, так улизнул президент округа Магдебург д-р Беер и крупный банковский деятель д-р Штааль. Да мало ли их было. Тогда была пора социальной и политической дифференциации, которая ускорялась близостью социально-политических полюсов в оккупированной Германии.

Даже тогда нетрудно было определить, кто «уплывал» под «всесильное крыло» западных оккупационных властей в Западную Германию. Это главным образом все те активисты фашистского рейха и все, бегущие с гибнущего корабля гитлеровского государства, «крысы». Они чутко воспринимали эту гибель и по пути бегства искали опору, надежную, прочную, способную вернуть им вдруг неожиданно потерянные политические и экономические привилегии. По интенсивности их бегства советская политика в германском вопросе косвенно определяла, насколько правильна наша практическая деятельность. Ничего удивительного. В Восточной Германии происходило естественное самоочищение социальной среды от опасных компонентов.

В этот период с востока Европы на запад Европы перемещались немцы, которые по решению стран-победителей должны были покинуть прежние, насиженные места. Это те самые немцы, которые активно помогали Гитлеру безнаказанно захватывать страны Восточной Европы. Все, кто махнул в Западную Германию, с затаенным дыханием ждали своего часа, чтобы вернуться на насиженные места в прежней роли колонизаторов рейха. На обжитых местах они оставили все, что имели, кроме 20 килограммов на душу ручной клади. В Западной Германии они становились рекрутами реваншистского похода на Восток, своего рода «мстителями» русским за поражение Германии в войне. Наиболее оголтелые «ныряли» в Западный Берлин поближе к «делу». Западные державы и пальцем не повели, чтобы устроить их жизнь, их мирную жизнь на новом месте, дать им землю за счет помещиков, как это было сделано в Восточной Германии, в Советской зоне оккупации. Они создали для них лагеря перемещенных и держали их как резерв, откуда набирали разного рода подрывные элементы в восточных странах. Это была сущая находка для западных оккупационных властей при проведении ими антипотсдамского империалистического курса в Германии, в частности, и для провокационных актов в период начатой ими холодной войны. Любопытная деталь. Перемещенные лица, а они на западе Германии составляли миллионы, потекли на запад, кроме тех, кто был предназначен для размещения в Советской зоне оккупации, в начале осени 1945 года. К этому периоду относятся широко разрекламированные на Западе лагеря перемещенных, как высшая мера человечности западных военных властей. В Советской зоне к концу осени вопрос об определении перемещенных был уже решен, там, на западе Германии, только начали пристраивать их к «делу».

В Западном Берлине тоже были созданы лагеря для перемещенных. И, когда требовалось в Западном Берлине создать какую-либо пикантную политическую ситуацию, этих реваншистов усаживали на американские военные машины и доставляли к месту предстоящего происшествия и начинали действовать. Так была подготовлена многотысячная демонстрация фашистского толка в Тиргартене 9 сентября 1948 года, когда подготовленная американцами группа провокаторов ворвалась через Бранденбургские ворота в Советский сектор и устроила там дебош, участники были арестованы и преданы суду военного трибунала (12 сентября). Одно существенное совпадение. Накануне этого выступления в Тиргартене и дебоша в Советском секторе позвонил американский комендант полковник Хаули и попросил принять его по очень срочному делу. Я уж не помню, насколько было срочное дело, но разговор был напряженный. Это было в 14.30. Через 20 часов мы имели ту провокацию, о которой я поведал перед этим.

Народ Германии был за ликвидацию монополистического капитала в Германии. В Советской оккупационной зоне население, поддержанное оккупационными властями, довольно быстро расправилось с господами монополистами. Все предприятия немецких монополий и виновников войны, активных нацистов, были переданы немецким органам самоуправления. Народ стал хозяевами этой немалой собственности в провинции, как и в зоне. Во главе предприятий ставили экономически подготовленных немецких специалистов, а нередко и развитых рабочих данного предприятия.

Сколько было шуму в Западной Германии! Отводились газетные полосы, которые чернили эту меру действия. Как говорили в газетах Западной Германии, простого рабочего поставить директором? Это же безрассудство. Они, эти «рабочие» директора, развалят предприятия, загубят дело. Управление производством – удел избранных. Были такие настроения и среди рабочих. Неудивительно. Рабочему Германии десятилетиями вдалбливали «святую идею капитализма», что рабочий обречен всю жизнь быть рабочим. Он и должен быть им до самой смерти.

Так вот сразу после Октябрьской революции в России кричали буржуазные апологеты о непригодности русского пролетариата к управлению производством. А если бы господа эти подсчитали, сколько вышло одаренных организаторов промышленного производства в пределах всей нашей великой страны из среды простых рабочих, они… нет, их ничем поразить нельзя. Они, эти писаки, свихнулись от рождения. Они ни тогда, в Росси, ни теперь, в Германии, не могли понять, что рабочий, овладевший процессом, порученным ему производством, способен, и легко способен, охватить организацию производства в целом. Это же рабочий класс, твердь, на которой стоит промышленное производство мира. Небольшой опыт – и рабочие стали справляться с задачами управления не только производством, а и целыми хозяйственными отраслями.

Так разоблачена была и в Германии идея «избранных». Это помогло рабочему классу быстрее подняться до понимания своей руководящей роли в обществе, как ведущего, самого революционного класса. Рабочий класс в полную силу представил себе свое положение ведущего класса общества, начал набирать опыт руководящей деятельности всеми сторонами жизни народа в новой Германии.

Следует указать еще одно немаловажное обстоятельство. Все «штабы» промышленных и банковских монополий располагались в Западной Германии. Им была передана их собственность, вначале под прикрытием секвестра и передачи собственности на время, под сохранность. Это стыдливое прикрытие было нужно западным оккупационным властям из-за боязни, что рабочие потребуют поступить с ними, как это сделали рабочие Советской зоны оккупации, а потом просто передали и всю их собственность по их принадлежности.

Указанные выше спруты решили попробовать управлять предприятиями в Восточной Германии как своими через свою креатуру, оставшуюся на заводах. Начали саботаж на предприятиях. Тут начала действовать логика революции. Рабочие ужесточили свой контроль над производством, а наиболее усердных и преданных старым хозяевам просто освобождали, и без них стало проще и честнее вестись дело. Классовая борьба беспощадна, необыкновенно многосторонняя. Один период борьбы не похож на другой. И этой премудрости рабочие учились у жизни. Конечно, этот процесс не был простым и гладким, как это выходит на бумаге. Чтобы реально почувствовать не только возможности быть хозяином своей судьбы, но и неизбежно стать им, без чего революционно-демократические преобразования стали бы невозможны. «Кто – кого» – так называл этот процесс Ленин у нас в стране. Вдумываясь тогда в «баталии» за производство в демократической Германии, подумалось, что и тут господствующие классы оставляют все тот же, свой, почерк. Но у нас это была борьба внутри страны, а международная реакция только жужжала, как ослабевшая оса, на наших границах, а здесь дело было сложнее. Контрреволюция действовала в едином направлении совместно.

Они действовали вместе, объединенными силами, поскольку пока единая Германия давала возможность проникать революционным преобразованиям и в Западную Германию и поднимать население, рабочих, крестьян, все подлинно демократические силы шли на осуществление основных решений Потсдамской конференции. В ряде районов Западных земель стали стихийно проводить то, что уже сделано в Советской зоне. Мощный военный аппарат насилия давил все прогрессивное, желая сохранить милитаристскую Германию в ее неприкосновенном виде. Так они расправились с твердым намерением немецких профсоюзов создать единые свободные профсоюзы, так задавили идею создания единой рабочей партии пролетариата – СЕПГ, так запрещена была Коммунистическая партия в ФРГ, так был запрещен референдум о единой, миролюбивой Германии и о заключении с Германией справедливого мира. Так, наконец, задушили искреннее стремление немецкого народа самому определять свою собственную судьбу после войны. Да мало ли что было сделано в этом плане. Наконец, так была предоставлена свобода германскому реваншизму свободно бряцать оружием и без конца кричать: «Дранг нах Остен!»

Немцы Западной Германии были правы, требуя таких реформ. Они были предопределены Потсдамскими решениями. Провинция Саксония-Анхальт располагалась на восточных границах Западной Германии, и мы имели возможность наблюдать за тем, что там происходит.

Раза два бывал в тех краях Отто Гроттеволь и, возвращаясь обратно, заезжал к нам в Галле. Он с волнением передавал нам, как душится в западных зонах Германии подлинная свобода. Он говорил особенно подробно о подавлении свободы профсоюзов и начатков объединения двух рабочих партий. Один раз заехал к нам из Западной Германии Вальтер Ульбрихт. Он говорил нам тогда, если бы западные оккупационные власти не чинили препятствия, все демократические преобразования в Западной Германии были бы осуществлены и быстро организованы. Народные массы вполне подготовлены политически к таким актам.

Но сама идея демократических преобразований в Западной Германии была взята под запрет, о ней никто не мог открыто говорить. Почему же так? В Потсдаме подписали декларации, а в Нюрнберге их запретили? Иногда в пропагандистском плане всю вину за начало холодной войны сваливают на него. Конечно, фигура грандиозная, но начало закладывалось в Вашингтоне еще до Потсдамской конференции. Тогда еще подробно и предельно тщательно готовили Западную Германию в качестве империалистического авангарда империализма. Решения подписали, слов нет, но, подписывая, знали, что выполнять их не будут. Это противно их всей послевоенной политической концепции. Они зримо почувствовали, что СССР с победой, которая принесла нашему государству и народу лавры победителей, что СССР против их воли стала и в военном отношении, и политически, в международном отношении, особенно в Европе, сильнее, чем они полагали. Что дальнейшие шаги в этом плане могут только усиливать СССР. Они приходили в панику, что если по этому пути пойдет Германия, тогда все это опасно повернется против империализма во всей Европе. Империалисты прикинули, что они опереться могут только на Западную Германию. Только Западная Германия может стать более или менее надежным заслоном от коммунизма Советского Союза. Они прикинули и другое, что в Западной Германии накоплен горючий материал для реваншистской войны против СССР, более того, можно спровоцировать войну немцев в СССР, чтобы включиться в нее на стороне «немцев».

Империалисты делали одну и ту же ошибку в оценке складывающегося соотношения сил в мире, что и в гражданскую войну в России. Они исключали народные массы, как реальный, активный, решающий фактор. Они не понимали, что на историческую арену выступили народы Европы, как и народ Германии. Западные державы пошли на раскол Германии. По социалистическому пути пошла только Восточная Германия.

Мысль о единстве рабочего класса Германии особенно сильно прозвучала в Германии в первом Манифесте Коммунистической партии Германии, в самом начале послевоенного пути. И, конечно же, это единство было выражено в настоятельном объединении двух рабочих партий – КПГ и СДПГ – в одну новую, марксистско-ленинскую рабочую партию Германии. В Советской оккупационной зоне, я сужу по провинции Саксония-Анхальт, тяга к объединению охватила всех членов Компартии, всех социал-демократов, особенно ее рядовую массу. Из бесед, которые мне приходилось тогда вести с рядовыми коммунистами и социал-демократами, как и с лидерами этих партий, социал-демократы еще неясно представляли себе, в какую форму выльется объединение двух рабочих партий, они еще искали приемлемого решения вопроса. Конечно, мы были активными сторонниками объединения, хотя понимали, что это внутреннее дело самих партий. Мы не были сторонними наблюдателями и, когда требовалось обстановкой, информировали лидеров СДПГ о настроениях рядовых партийцев. При встрече с Отто Гроттеволем мы говорили ему, что рядовые члены партии не видят иного выхода, как объединение, и организационное и идеологическое, в одну рабочую партию на основе марксистско-ленинского мировоззрения. Мы докладывали ему тогда, что колебания и даже некоторое сопротивление идут главным образом от небольшой кучки социал-демократических лидеров. Мы были достаточно осведомлены и указывали Отто Гроттеволю их фамилии, поскольку нам с ними приходилось сталкиваться на этой почве. Мы в беседе с Гроттеволем так обосновывали ему нынешнее положение. Лидеры оторваны от масс и более всего занимаются политиканством, указывая на Тапе и Беера, они не общаются с рабочими партийцами непосредственно на заводах и жизни своих партийцев не знают. Они сидят в аппарате управлений и смотрят на все сверху, не желают вникнуть в нужды рабочих, а некоторые партийные деятели занимаются частным бизнесом, и им не до рабочего класса. Гроттеволь тогда задумался и сказал, что с ними тоже надо считаться, они же члены партии, но тут же признал правильным положение Ленина, который учил, что при всех обстоятельствах революционер должен становиться на сторону рабочего класса, если он настоящий пролетарский революционер. Надо заметить, что Гроттеволь тщательно штудировал ленинские произведения.

Долголетний опыт капиталистических партий толкал их на решительное противодействие достижению единства рабочего класса, как в объединении рабочих партий, так и в создании единых профсоюзов, что у нас в советской оккупационной зоне уже осуществлено. На память приходят несколько фактов, которые выражали животный страх капиталистов перед созданием единых профсоюзов.

В 1945 году зимой в Галле прибыла профсоюзная делегация. В той делегации были все матерые раскольники рабочего движения, включая представителей АФТ – КПП США. Они, конечно, интересовались, как в провинции осуществляется «настоящая» демократия. А на самом деле через свою агентуру, главным образом через представителей прессы, подбирались к вопросу о единых профсоюзах провинции. Им надо было посеять зерна сомнения в принципиальные рабочие позиции по данному вопросу.

В Берлине с осени 1945 года по тому же вопросу о расколе единых профсоюзов в Берлине побывали большие профсоюзные деятели Англии. И так вплоть до раскола города. Делегации лейбористов, американских сенаторов, снова деятелей АФТ – КПП, включая вице-президента этой желтой организации Вальтера Ройтера. Где можно, где имелась поддержка оккупационных держав, там они с особым остервенением рвались к расколу берлинских профсоюзов. Но об этом мы еще поговорим подробнее. Они почуяли, что в центре капиталистической Европы возник реальный прецедент настоящего единства рабочего класса, и это единство приносит самому рабочему классу свои ощутительные плоды. Разве это не опасность для желтых профсоюзов США или тред-юнионов Англии, двух «классических» рабочих организаций, которые могут миллион лет говорить о свержении капитализма и жить с ним в обнимку.

Именно поэтому рабочему классу, поднявшему руку на устои капитализма, нужно необыкновенное сплочение своих сил, своих рабочих организаций.

Все это говорил Гроттеволь.

– Но, – заметил он, – нельзя рубить сплеча. К цели следует идти осторожно. В ходе объединения мы будем убеждать и, конечно, будем учитывать тех, кто убеждению не поддается.

Наблюдая тогда за Гроттеволем, я видел, как искренне переживал он, когда кто-либо сопротивлялся объединению. И как жалел, даже страдал, когда кто-либо стоял упорно на старых антикоммунистических позициях.

– Мы, немцы, – говорил он, – вроде бы одинаково пережили пору фашистского безвременья. Казалось бы, и одинаковые выводы должны были сделать из того урока, преподанного историей немцам. Ан вот поди ж, одни судят так, другие иначе, и фактически сделали разные выводы из одного и того же урока.

Как стремительно бежали дни, бежали безвозвратно. Многие и без пользы для дела. А практические вопросы налезали один на другой. Их встала и скопилась целая армада. Эту стремительность чувствовали наши верные друзья-коммунисты, как и мы, действовавшие с ними в одной упряжке. Мешала наша неповоротливость, порой безразличное отношение к делу, непонимание смысла происходящих событий. Хотелось сделать много больше… Уже тогда, в 1945 году, все происходящее в мире говорило о том, что наши старые враги начинают напирать на нас со все возрастающей силой. Конечно, каждый из нас, советских и немецких коммунистов, сознавал, что дело, которое начато после войны, составит целую историческую эпоху, и ни одна из борющихся сторон не уступит ни одной пяди без боя. Конечно, истории присущи обходные маневры, и… но тогда победит тот, кто хорошо предвидел, а для предвидения враги коммунизма всегда были слабы. Ленин говорил когда-то, что враг, идущий к гибели, не способен ни предвидеть, ни планировать. Он спешит, шарахается в стороны, делает одну ошибку за другой и проигрывает.

Положение рабочего класса провинции оставалось тяжелым. Единственный класс в обществе, который после войны остался безработным. Заводы были разрушены, нужного сырья не было. Восстанавливать заводы нечем, и сырья для них достать невозможно. Работали заводы «Брабаг», исходным сырьем для них был бурый уголь, которого в провинции было в избытке. Гибрация бурых углей давала бензин. Понемногу работали заводы, исходным материалом для которых была каустическая сода. Замерли машиностроительные заводы в Магдебурге. Они лежали в руинах. Стояли разрушенными заводы в Биттерфельде. Не вращались печи цементных заводов, с трудом работала фабрика «Агфа» в Вольфене. Теплилась надежда на восстановление добывающей и обрабатывающей промышленности в Мансфельде горном. Работали кустарные предприятия. Рабочие теряли профессиональные навыки. Кругом работы было очень много, а делать нечего.

Спустя десяток лет, после 1950 года, один мансфельдский рабочий прислал мне письмо с воспоминанием, как в Мансфельде горном я рекомендовал рабочим начать производство сельскохозяйственных орудий в связи с возросшей потребностью после земельной реформы. И тогда действительно начаты были такие работы во многих городах провинции. Но это не было выходом из положения. Примерно 80 процентов рабочих были без работы. Встал вопрос: что делать?

Областной комитет компартии и СВА провинции искали выход, подсчитывали, что мы имеем, на что способны, что нам теперь крайне необходимо делать для налаживания провинциального хозяйства, удовлетворения потребительского рынка. На выяснение было мобилизовано все, чем мы располагали: аппарат СВА провинции, комендатуры. Мы договорились с Бернгардом Кенненом, что обком использует все возможное, чтобы общими силами сделать максимум осуществимого в этом направлении. В это время шли работы по демонтажу некоторых предприятий, которые в ближайшее время не могут быть использованы с пользой. На демонтаже было занято некоторое количество рабочих, но это маленькая толика.

Я внимательно изучал на месте заводы «Брабаг», комбинат «Лейнаверк», «Бунаверк» в Шкопау, «Агфа» в Дессау, цементный завод в Вольфене, завод взрывчатых веществ недалеко от Виттенберга, комбинат в Биттерфельде и небольшой заводик там же по производству искусственных алмазов. Исколесил Мансфельд горный. Беседовал с инженерами, рабочими. Что бросалось в глаза. У разрушенных заводов снуют рабочие без дела, так просто, по привычке приходить на завод. Другие работали вполумеру, третьи были разрушены. И около них вышагивали рабочие, по своей инициативе выясняя, что можно предпринять, чтобы пустить завод, как заставить жить предприятие, которое кормило рабочего всю его жизнь. У кого из рабочих не спросишь, почти все они со стажем 15–20 лет, а то и больше.

Завод «Бунаверк» на ходу, небольшой ремонт и обновление деталей машин, и можно начать производство каучука. Но завод стоит. Мы осмотрели завод по его технологической цепочке, начиная от бункеров и конвейеров подачи каменного угля, который доставлялся из Верхней Силезии, из Польши, а теперь угля нет. Вторым исходным сырьем являлась известь, ее можно получить в провинции. Третье исходное – обыкновенная вода и четвертое – электричество. Его-то и нет. Завод стоит, но готов давать приличный искусственный каучук и снабжать окрестные химические предприятия лактаном.

Глава нашей экономической мысли Меджидов, заместитель по экономическим вопросам, собрал возможный материал, и мы замахнулись на организацию выставки. Чтобы не забыть. Когда мы изучали завод взрывчатых материалов, наткнулись на одну находку, на которую натолкнул нас один коммунист с этого завода. Там обнаружено на середине очень большого двора захоронение какой-то свинцовой емкости. Мы не были подготовлены к такой неожиданной и, как говорили, опасной встрече. Но в емкости помещался карбонад-рубидий. Мы сообщили А.И. Серову. В тот же день этот груз самолетом был доставлен в Советский Союз.

Наши поиски и поиски областного комитета компартии дали довольно широкое представление о возможностях провинциальной промышленности.

Совершенно неожиданно приехал Вильгельм Пик. Я особенно был рад этой встрече. Старики-коммунисты часто видали Пика, когда он работал в Коммунистическом интернационале, в Москве. Но близко и по делу довелось встретиться второй раз.

Первый раз – в г. Куйбышеве, я писал об этом выше. Второй раз – теперь. Встретились мы как фронтовые друзья, как представители двух поколений коммунистов. Была довольно теплая осень. Пик приехал на квартиру. С ним был его переводчик Лота Ульбрихт. Вильгельм Пик интересовался всем. Политической обстановкой в провинции, положением на демокрационой линии, положением населения, настроениями немцев, хозяйственными вопросами. И когда коснулись экономического положения, я рассказал ему о положении рабочих, о том, что обком компартии и мы с ними изучаем сейчас вопрос о наших экономических возможностях, о том, что мы можем оживить в производстве для целей удовлетворения потребительского рынка. С завода «Бунаверк» я привез показать товарищам и показал Пику одежную щетку этого завода. Повертев в руках эту щетку, он посоветовал нам поскорее начать работы по открытию промышленной выставки, которую мы собирались сделать, но и сомневались. Пик нас поддержал.

– Она покажет вам, что надо делать, отберите то, что теперь очень необходимо, прикиньте, какими запасами сырья вы располагаете, и начните. Вы увидите в собранном виде.

Вскоре выставка была открыта. На ней были представлены сотни изделий из местного сырья. С этого мы и начали потихоньку оживление промышленного производства. Но полностью занять рабочих мы так и не сумели. Безработица охватывала еще большой отряд рабочих.