Текст книги "Записки военного коменданта"

Эти невзыскательные советские люди в шинелях составили эпоху в повороте немецкого народа на новый демократический путь. В ГДР и по сей день слово «комендант» повсеместно произносится с особой теплотой. Они, эти незаметные у себя дома, простые люди оставили в Германии много друзей. Они положили много сил, чтобы заложить тот прочный фундамент, на котором создавалась наша дружба, дружба между СССР и ГДР. И, что самое главное, – это умение ладить с людьми, представителями другого народа, так просто, без надрыва, угадывать в людях искреннее и наигранное, в гневном немце, говорящем неприязненно, угадывать нужного для дела человека, его озлобление призывать в свои союзники и умело вплетать его в общую борьбу за демократию, а в особо учтивых и подобострастных раскрывать матерых врагов.

А сколько подлинно народных инициатив было подхвачено комендантами и с их легкой руки осуществлено!

«С их помощью, – рассказывал старый революционер Магдебурга Вернер Брушке, – мы смогли выйти из утробного периода».

И говорил об этом не ради красного словца, на что немцы не способны, а потому что это сущий факт.

В районе Гентинга немецкими коммунистами была создана молодежная тракторная бригада. Явление по тем временам исключительное. Ребятам дали пять стареньких тракторов «Ландсбульдог», и бригада начала свой путь в осеннюю посевную 1945 года. Все потирали руки от радости. Но враг также не дремал, фашисты, организованные помещиком, выбрали ночь потемнее, сняли с «Ландсбульдогов» жизненно важные детали, и наутро трактористы нашли их демонтированными. Пошли к немецкому деятелю в провинциальном самоуправлении, ведавшему запчастями. Тот развел руками и сказал, что он бессилен помочь. Привели этого Дитриха в СВД провинции.

– Можете ли вы достать запчасти? – спрашивают его.

– Нет, у меня их нет, – отвечает.

Переводчика, Вадима Касселя, попросили предельно точно перевести все Дитриху, когда тот вошел, чтобы передал тракторной бригаде запчасти.

Дитрих огрызнулся:

– Я уже доложил…

– Господин Дитрих! Вы не поняли моего перевода. Вам приказано достать запчасти, передать бригаде и доложить об исполнении.

Через сутки запчасти были доставлены в бригаду трактористов и доложено начальству об этом. Приказ коменданта был выполнен, трактора работали день и ночь, но двое суток было потеряно.

* * *

Ганс Ендрецкий был поглощен всем тем, что он услышал от маршала. Он был послан доложить маршалу обо всем том, что видел в расположении американских войск по пути из Нюрнберга, в Тюрингии, на реке Мульда, а потом на допросе у советского майора, когда он докладывал об этом маршалу, тот заливался заразительным смехом. Смех передался и рассказчику, который тоже рассмеялся, но он хоть и смеялся, не мог понять, почему так неудержимо смеется маршал. Потом все разъяснилось само собой. Вот и получилось, что старого революционера советский майор принял за американского шпиона.

– Ведь надо же случиться такому совпадению! А майор-то хорош, не поверил и тогда, когда вы штаны сняли и тюремную печать на кармане показали. А уж о том, что майор стал экзаменовать вас по истории КПСС, – это очень изобретательно с его стороны.

Одно мгновение молчали оба собеседника. Выбрав момент, первым заговорил геноссе Ганс.

– На наших глазах, – сказал он, – раскрывается величественная картина, которая манит к себе всех передовых людей Германии. Но нынешний процесс уходит своими корнями в далекое прошлое и очень тесно связан с Октябрьской революцией в России, с победой социализма в вашей стране. Сегодняшнее развитие Германии уходит глубоко своими корнями в революционное прошлое нашей страны. На ее уроках рождается нечто совершенно новое, и наш рабочий класс, наша компартия не должны допустить ошибок, как это было в прошлой революции. Нам нужно закрепить идею единства рабочего класса, идею единой партии пролетариата. Мы в тюрьмах и концлагерях выстрадали все это, и мы не отступимся от этой нашей цели. Вот наше спасение. Рабочий класс может только так выстоять и победить контрреволюцию у нас в стране.

– Как дорого платят, – продолжал он, – за неразумное пренебрежение опытом все революционные отряды рабочего класса в мире. Я имею в виду опыт русской революции, опыт по созданию единой и единственной партии пролетариата. Сектантство, с одной стороны, и социал-шовинизм, с другой стороны, разоружили немецкий рабочий класс – очень сильный отряд международного коммунистического движения. Ну, ничего, теперь надо думать над тем, как использовать сложившуюся обстановку для дела мира, для мирного развития Германии.

Веймарская республика для коммунистов Германии была великой школой прозрения. В 1933 году нас вроде как разбили. Мы действительно понесли колоссальные жертвы. Но история распорядилась по-другому. Разбиты оказались фашизм и все силы, его породившие. Конечно, мы сейчас не беседовали бы так спокойно, мы, немецкие коммунисты, не существовали бы, если бы Советская армия не принесла победу над фашизмом и не изменила бы так круто ход мирового развития. Позади все ужасы, с которыми связан фашизм, нам нельзя допустить такого повторения.

Маршал куда-то торопился, но он не высказал еще что-то очень важное, что-то такое, что волновало его.

– Все это так, – продолжал разговор маршал, – но надо одно помнить, что самопроизвольно ничего в жизни не приходит. Мы подобрали самых надежных офицеров и политработников, назначили их комендантами округов, районов, городов, поселков. Им даны указания не только защитить новые демократические порядки, которые начинают устанавливаться, но и, на первых порах, взять на себя и административные функции военной власти. Использовать весь свой вес, чтобы способствовать укреплению взаимопонимания между армией и немецким населением. В землях и провинциях создаются и начинают действовать органы Советской военной администрации, как составная неотъемлемая часть армии, но только с широкими полномочиями по управлению гражданской немецкой администрацией. Создается Советская военная администрация для Германии под руководством главнокомандующего воздушными силами СССР в Германии. На этот орган будет возложена задача управления делами, как в советской оккупационной зоне, так и в Германии в целом, сообща с союзниками, конечно.

– Теперь надо напрячь все силы, чтобы создать на территории советской зоны немецкие органы самоуправления на широкой демократической и социалистической основе. А теперь всего вам доброго. Дел так много, что и поговорить спокойно некогда.

Собеседники обменялись рукопожатиями и вместе вышли из комнаты маршала.

Ганн вернулся в Берлин к вечеру. Все его друзья по ЦК бодрствовали. Шел меж ними жаркий спор о формировании Берлинского магистрата. Все сходились на том, что он должен быть сформирован на базе широкого демократического фронта. Без этого он не может выполнить своей роли организатора всех слоев берлинцев и восстановителя столицы страны. Более того, он должен быть прообразом единства Германии и консолидации всех сил немецкого народа в борьбе за новый демократический путь Германии.

Искали людей на замещение постов в первом послевоенном магистрате, жизнь ставила много сложных, трудноразрешимых задач, и люди должны быть соответственно и преданные народу, и убежденные, что дело, за которое они берутся, осуществимо, и служить этому делу надо беззаветно, не жалея сил. Где взять таких людей? Как их отыскать и угадать, что он такой, какой требуется? К тому времени был издан приказ маршала Г.К. Жукова, разрешающий образование четырех политических партий: коммунистов, социал-демократов, христианского демократического союза, либерально-демократической партии. По предложению коммунистов, эти партии создали блок антифашистских демократических партий. На этой базе дела с образованием Берлинского магистрата продвинулись.

К 14 мая 1945 года можно было уже говорить, что Магистрат Берлина создан и приказом коменданта Берлина генерал-полковника Берзарина утвержден. Перед утверждением он попросил немецких товарищей объяснить ему, чем руководствовались лидеры партий блока, определяя на каждый отдельный пост в Магистрат ту или иную кандидатуру.

– Принципы, которыми вы руководствовались, ясны, – сказал Берзарин, – они правильные, а о людях надо рассказать.

Карл Марон, которому было поручено доложить Берзарину сведения о составе первого послевоенного Магистрата, развернул список с какими-то, только ему ведомыми, пометками, и стал характеризовать фамилию за фамилией. Некоторых Берзарин уже успел узнать по работе, повседневно общаясь с немецкими деятелями. С некоторыми он подолгу беседовал перед тем, как включить его в состав Магистрата.

– Обер-бургомистра доктора Артура Вернера, – начал Карл Марон, – вы знаете лично.

– Все равно доложи для прочности памяти.

– Это инженер. Имел частную школу по подготовке инженерных кадров. Из этой школы в свое врем вышел не один десяток дипломированных инженеров. Когда фашисты захватили власть, они закрыли школу Вернера и запретили ему преподавать где бы то ни было. Так что до конца войны он жил случайными частными уроками. В нацистской партии не состоял, естественно, и не проявлял симпатии к фашизму.

– Первым заместителем обер-бургомистра компартия рекомендует меня, Карла Марона. От КПГ.

– Вторым заместителем рекомендуется доктор Андреас Гермес. От ЛДП.

– Третьим заместителем рекомендуется Пауль Швенг – КПГ.

– Четвертым заместителем рекомендуется Карл Шульц от КПГ.

– Советником Магистрата по труду предлагается Ганс Ендрецкий, также от КПГ.

– Советник по строительству и жилищным вопросам рекомендуется профессор Ганс Шарон, ЛДП.

– Советник по снабжению продтоварами – доктор Андреас Гермес.

– Советник по финансам и налогам – Ердмунд Ноортвик, ХДС.

– Советник по здравоохранению – доктор Зауэрбрух, беспартийный.

– Советник по торговле и ремеслам – Иозеф Орлоп от СДПГ.

– Советник по художественным делам – Карл Шульце, КПГ.

– Советник по кадрам – Артур Пик, КПГ.

– Советник по планированию – Пауль Швенк, КПГ.

– Советник почты и связи – Эрнст Келлер, беспартийный.

– Советник юстиции – Пауль Швенк, КПГ.

– Советник по соцобеспечению – Оттомар Гешке, КПГ.

– Советник по коммунальным предприятиям – Вальтер Тирак, беспартийный.

– Советник по городскому транспорту – Фриц Крафт, СДПГ.

– Советник по народному образованию – Отто Винцер, КПГ.

– Советник по экономическому отделу – доктор Герман Ландсберг, беспартийный.

– Советник по церковным делам – священник Петер Бухгольц.

– Чем объяснить, что коммунисты преобладают в составе Магистрата? – спросил Берзарин.

Карл Марон ждал такого вопроса и готовился обстоятельно доложить:

– Тут много причин, товарищ генерал. Дело новое, неведомое большинству представленных в блоке партий. Всех давит катастрофическое положение в городе и, в связи с этим, непосильный объем работ. Партии только что сформировались, в них еще толком не знают и своих-то людей. Есть еще одна причина – всем буржуазным деятелям не хотелось бы связывать себя с первым магистратом. Они всю жизнь привыкли вкладывать свои капиталы в дело явно выгодное, а тут дел много, а выгоды никакой.

– Что это, вроде саботажа?

– Нет, товарищ генерал, – это расчетливость буржуа. С этим, видимо, надо считаться на первых порах. По некоторым выгодным постам, где можно приобрести авторитет для партии, довольно долго спорили, доказывая, что их кандидаты лучше других, но на поверку стало ясно, что это только реклама. А в Магистрат-то нужны работники. Кое-кто вынашивает и такую идейку: с коммунистическим Магистратом связываться не надо, пусть они одни оскандалятся, а тогда-то мы и насядем на них. Иначе говоря, стараются повторить веймарскую политику. Бывает, когда уроки истории не впрок, так и эти политики думают узкими категориями. Кажется, это самые опасные деятели, которые, к сожалению, оживились и шумят сильнее всех. Они дрожат от одной только мысли о единстве действий вместе с коммунистами.

– Начнем, пожалуй, – пристально, по-дружески посмотрев на Берзарина, сказал Карл Марон.

– В добрый путь, товарищи. Действуйте и будьте уверены, вас поддерживает всей своей силой Советское государство, а это что-нибудь да значит.

* * *

У нас родилась дочь, и жена приехала ко мне в Галле.

Рядом с нами жила в семье маленькая девочка Анна-Мария. Она нуждалась в молоке. Жена предложила бабушке маленькой Анны козье молоко. Мы купили козу и ее молоком кормили свою дочурку.

Бабушка была так растрогана участием русской фрау, что от радости не удержалась от слез и расплакалась. Потом мы жили с ними около года, как добрые соседи, а когда уезжали, оставили им козу на память.

Под натиском бесчисленного множества дел добра постепенно разрушилась стена отчужденности и ненависти немецкого населения к советской армии. Медленно росли симпатии к нашим воинам, к нашей стране. Следует иметь в виду, что недоверие, боязнь, враждебность к советскому народу вдалбливались и детям и взрослым в самых страшных формах на протяжении многих лет, прямо после первых лет революции в России. А в фашистский период это было доведено до крайних пределов. То, что русские едят детей, не было выдумкой словоохотливых рассказчиков, это взято из арсенала фашистской, геббельсовской пропаганды. Это было одной из форм подготовки и фашистской армии и немецкого народа к атакам физического истребления славянских народов.

По первости казалось, что от этого фашистского идеологического хлама трудно будет быстро освободиться немецкому народу. Но фашистская идеологическая эмаль поползла под давлением объективных жизненных обстоятельств, в основе которых лежали самые обыкновенные человеческие отношения. Она поползла под давлением складывающихся отношений между советским человеком в униформе и просто в гражданском костюме и немецким народом в процессе взаимодействия. Ротный повар раздает на улицах еду детям и взрослым немцам, советский врач лечит немцев в наших госпиталях, советский военный инженер налаживает нормальную жизнь большого города вместе с немецкими рабочими. Восстанавливают переправы через реки вместе с немецкими рабочими, думают вместе советские и немецкие люди над решением сложных социально-политических вопросов строительства послевоенной Германии, они взаимодействуют и познают друг друга.

Советский человек, пришел ли он с боевыми порядками Советской армии, или он был послан на помощь, – все они принесли чувство ненависти к фашизму. Эта ненависть накапливалась все военные годы. Сколько осиротевших солдат пришло в Германию, к победе, какой страшной ненавистью наполнены были сердца воинов Советской армии к гитлеровской Германии. Поди, поищи истинных виновников в побежденной стране. А сожженные города и села, могилы близких и далеких соотечественников жгли сердца и звали к отмщению. И совершилось чудо! Советский воин нашел ту, никем не проведенную черту, разделяющую виновников и пострадавших в самой Германии. Как было трудно разобраться во всем этом! Но простой советский человек в форме солдата нашел истинный критерий и с полным убеждением и сознанием начал действовать. Он начал сотрудничать, взаимодействовать с немецким народом, присматриваться и познавать, кто друг подлинный, а кто подлинный враг. Потому-то он, солдат Андрей, так нежно прижимал к своей груди мальчугана, он тянулся к людям и нашел все-таки людей настоящих, истинных, и шагает теперь с обретенными друзьями по столбовой дороге мира и дружбы. Где это началось? Когда эта дружба пустила первые ростки? Кто знает? Но всякий, умеющий наблюдать, сравнивать, сопоставлять, а это может делать только много переживший, перевидавший, кто в жизни знает, почем пуд лиха, без труда может назвать и место, и обстоятельства действия, – это, грубо говоря, началось у ротной кухни, в приемном покое госпиталя, в той разноголосой группе людей, и немцев и советских воинов, которая разбирала завалы улиц в Лихтенберге, Кепенике, Митте, когда советский солдат спасал немецкую девчушку, закрывая ее своей грудью от осколков снарядов.

Через какие же тяжкие испытания прошел советский солдат Андрей по военным дорогам на Берлин, к Эльбе? Долог был этот путь и во времени и в пространстве. И каждый его шаг был отмечен сожженными городами и селами, разрушенными фабриками и заводами, составлявшими гордость и славу советского народа, выжженными полями и лесами, бесчисленными могилами замученных советских людей. На этом непосильно тяжелом пути все вызывало неистребимую ненависть и звало к уничтожению врага в его логове. Последнюю точку война поставила в Берлине. Последней задачей было освобождение порабощенных народов Европы, включая и народ Германии. Все это уже в прошлом.

Солдаты гитлеровской армии расползлись по городам и весям Германии и растаяли. А наш союзник по войне подполковник армии США Г. Трумен был заодно с остатками разбитой фашистской армии. Он помогал им укрыться от наказания за преступления, совершенные на нашей земле. Сегодня-завтра они сбросят униформу и совсем растают в общем потоке немцев, которые, в общем-то, были повинны в войне, но не были прямыми виновниками чудовищных зверств гитлеровской армии. А раз черта, разделяющая простых немцев и виновников преступлений, стерта, – пойди, найди виноватого. Подполковник Федор Винокуров делал все, чтобы не допустить смешения солдат с немецким населением, подполковник Г. Трумен делал все наоборот. Он лез из кожи вон, чтобы скрыть их от ответственности перед советским законом.

В окрестностях Иноврацлава, в Польше, войска нашей 61-й армии освободили лагерь военнопленных. В нем немцы содержали только офицеров английской и американской армий. Мне удалось тогда, в конце января 1945 года, беседовать с английским полковником и американским капитаном. Гитлеровские охранники этого лагеря сохранили пленным форму. По их внешнему виду никто не сказал бы, что они военнопленные. Они получали все необходимое для приличного существования. Кроме того, они получали регулярно посылки от Красного Креста, от своих родных. Советских офицеров содержали на положении рабов и сжигали в душегубках. Не правда ли, поведение Г. Трумена на Эльбе в отношении убегающих гитлеровцев и поведение фашистов в отношении американских и английских офицеров – случаи одного порядка? В народе говорят: «Ворон ворону глаз не выколет».

Война закончилась в пользу мира, а мира жаждали народы всего земного шара. Это чувствовали господствующие классы империалистических стран, и они искали сил и средств, чтобы противопоставить их миру, распространяющемуся по Европе как масляное пятно. Они подбирали вражеские винтовки на всякий случай, собирали остатки гитлеровской армии, тоже не без умысла.

Это случилось на берегу Эльбы севернее Виттенберга, когда та женщина, которой не разрешили переправиться к американцам, долго думала над тем, почему ее не убили русские, а просто послали домой. Это случилось в последнее мгновение войны, когда советский враг поднял раненого ребенка в районе Мите и своими золотыми руками вернул ему жизнь и передал его исстрадавшейся матери. Может быть, это случилось тогда, когда немецкая мать-одиночка, насмерть перепуганная «неразумным» поведением сына, забравшегося на руки русского солдата Андрея, неожиданно пролила слезы, слушая рассказ Андрея о гибели его семьи. Может быть, она потом воспитала того мальчугана истинным другом Советского Союза? Да! Именно в тех местах родились побеги этой дружбы. И выросли они под пристальной заботой немецких коммунистов, которые, где бы они ни были в начале и в ходе войны, были подлинными пестователями этой великой дружбы наших народов.

Может быть, рассказ Андрея теперь, спустя сорок лет, покажется выдумкой. Может быть, вы подумаете, что горе не обрушивается так сильно и с такой силой на голову и сердце одного человека. Под таким тяжким ударом судьбы могло подломиться это, в общем-то, хрупкое создание, – человек. Что ж, возможно. Только вот уже сорок лет берегу я в своем сердце, как самую дорогую реликвию войны, рассказ Андрея. И в моих глазах, видавших разные беды на своем веку, Андрей стоит, как живой, как воплощение человеческой правды.

В судьбе Андрея сплелись судьбы двух народов, понесшие страшные мучения, навязанные им одним чудовищем – германским империализмом. Два философских нравственных начала лежат в основе Второй мировой войны, – это человеконенавистническая философия фашизма, уходящая корнями в извечное стремление немецкой реакции разных эпох к мировому господству, философия подавления и уничтожения всего не немецкого. И философия, порожденная Марксом и Лениным, философия возвеличения человека, как высшего выражения живой природы. Советский солдат Андрей и немецкая мать немецкого мальчугана. Солдатская семья, замученная гитлеровцами на р. Миасс, под Таганрогом, и матери – немецкие матери, вырастившие гитлеровских душителей. Мужественный образ Андрея, поднявшего на своих руках немецкого мальчишку, и мать этого ребенка, обливающуюся горькими слезами, слушающую о горе русского солдата. И в грохоте последних залпов войны столкнулись две человеческие судьбы. Их поведение в эту минуту таит в себе глубокий смысл человеческого горя и мужество человеческого подвига, породившего не отмщение, а большую дружбу между нашими народами. Европейский обыватель – скептик не поймет этого, и правда жизни снова, уже в который раз, проскочит мимо его сознания. Он по-прежнему будет натравливать один народ на другой всякого рода выдумками, на которые обыватель способен. Но когда-нибудь и он проснется от опьяняющего забытья и найдет более разумный путь к большой человеческой дружбе.

Этой женщины я потом никогда не видал, не берусь судить о глубине ее чувств при слушании скупого рассказа Андрея. Она не подняла заплаканных глаз, и я боюсь сказать, что они могли передать наблюдателю. Рядом с ней открыто, не стесняясь, вытирал слезы старик, побывавший в плену в России. Меня тронуло другое. Вдруг мальчуган, которого мать уносила за угол дома, расплакался и потянулся к Андрею.

Тому мальчугану теперь не меньше 40 лет. Кем он вырос? Как ему мать помогла стать человеком и по-человечески понять трагедию, разыгравшуюся тогда, у его колыбели, как передали ему его близкие, взрослые дяди и тети, уроки страшной человеческой трагедии, как в его помыслах, чувствах, поступках отложилось все это, достаточно ли устойчиво осознал он истинных виновников тех страданий, и пронесет ли он жгучую ненависть к извергам рода человеческого, без чего настоящая, истинная дружба в наше время немыслима. Жизнь поставила наши народы перед одним нашим общим врагом – империализмом, и сплочение перед его происками – непременное условие нашей общей победы над этим чудовищем. Конечно, гитлеровский фашизм был страшен и опасен сам по себе. Но нынешний империализм, породивший когда-то фашизм, может быть, будет еще более страшным и разрушительным, если люди на земле не сплотятся воедино и не преградят ему путь к роковой развязке.

Но, как бы там ни было, а мать, в муках породившая дитя, хотя и не пережившая трагических лет войны, стала уже, теперь я в этом убежден, я глубоко в это верю, такой великой силой, которая встанет в ряды борцов за мир. Каждая мать теперь хочет, чтобы над головами ее детей было ясное небо, а детей ждали безоблачные чарующие дали. Найдет ли она путь к этому? И все равно, она встанет на пути тех, кто и теперь продолжает играть судьбами людей. Каждая нация извлекает уроки из своего прошлого. Не может быть, чтобы историю одного народа на протяжении нескольких веков превращали в историю сплошных роковых ошибок. Как хочется поседевшему от бед и времени солдату повидать того самого «мальчугана» и заглянуть ему в глаза, заглянуть и прочитать в них чувства добрые.

Компания, в которой мне довелось все это наблюдать, растаяла. Солдат позвали на несение службы, старик некоторое время мялся, стоя около меня, потом неожиданно протянул мне робко руку, я пожал ее как можно крепко, и он, качаясь из стороны в стороны, поплелся все туда же, за угол дома. А мне хотелось продолжить разговор с Андреем. Я нашел его, и мы снова вернулись с ним на берег Эльбы. Он обещал показать мне что-то примечательное на берегу.

В ту минуту, когда Винокуров оттеснил немецких солдат от переправы, Эльба показалась мне серой, грязной речонкой, пахнущей отсыревшим куском плесневелого хлеба. В этот раз она была более привлекательной. Правый берег был покрыт густым вековым лесом – сосняком. Он был перерезан поперечными овражками, точно так же как наша Припять или Клязьма. Берег зарос густым подлеском, кустарниками. Были и наши березы, дубы. Среди кустов – калина, очень много бузины, ракитника. Мы шли по проторенной тропе. Андрей шел впереди. Он сказал, что так лучше, мало ли что может быть. Миноискатели елозили тут два дня, а кто его знает, все ли разобрали. Наткнешься на шальную мину и будь здоров, – разнесет, не посмотрит, что война на исходе. По дороге я рассказал ему и о своем горе.

Под Брестом я приехал в распоряжение 12-й гвардейской Стрелковой дивизии, и, когда стал беседовать с солдатами, начался артобстрел того участка, где мы сидели за сараем. Я приказал укрыться в щели, приготовленные заранее. А сам медлил, хотелось пропустить солдат. Один парень с силой толкнул меня в щель, и я кубарем скатился и упал на кого-то, кто влез туда первым. На меня упал тот солдат, который меня так сильно толкнул. Снаряды рвались. Вдруг я почувствовал, что по моей спине потекло что-то мокрое и горячее. Лежим. Потом кто-то подал команду «отбой». Все вскочили, а солдат, лежавший на мне, недвижим. Я повернулся. Солдат, лежавший подо мной, поднатужился, и мы подняли вдвоем лежавшего на мне товарища. Он был смертельно ранен, моя гимнастерка в крови. Санитары подхватили раненого и унесли. Я принимал участие в его эвакуации. Врач сказал: «Все напрасно». Лицо солдата накрыли и понесли к подошедшей санитарке. Потом я нигде не нашел его, не знаю ни его имени и фамилии, ни его судьбы. Прошло около года с тех пор, а я все верю, что он жив, верю, ищу и мучаюсь. Вот и держу крепко в памяти сам факт да окровавленную гимнастерку, окровавленную кровью товарища по войне.

Тропа петляла в вековом сосняке. Мы шли молча, а берег наползал на нас всеми своими особенными речными нарядами. Андрей тянул меня к песчаной косе, где солдаты облюбовали сухую куртинку.

– Идите за мной, – повторил Андрей, – тут щелей не копали, а фрицы, убегая, могли зарыть какую-нибудь штуковину. Потом будут говорить, что генерала и солдата Андрея разорвала «шальная» мина, но нам с вами от этого не будет легче.

Подошли к группе солдат. Они мирно беседовали о делах солдатских, о том, что там, на левом берегу. Андрей был в это время где-то далеко-далеко, может быть там, перед фортом Брестской крепости, а скорее всего, у своей станицы на берегу реки Миас. Я старался отвлечь его от тревожных мыслей. Солдаты, к которым мы подошли, были молодые ребята, жизнерадостные. Я вспомнил, как в начале своей военной службы, у форта Кахаберия, в районе Батуми, на турецкой границе пели песни в свободное от несения наряда по охране форта. В те годы меня считали авторитетным запевалой. Я предложил солдатам спеть русскую песню о Ермаке на немецкой реке Эльбе, у самого начала мирной жизни:

– Ревела буря, дождь шумел…

Среди ребят было много сибиряков и волжан. Они знали эту песню и пели вдохновенно. Я любил эту емкую богатырскую песню. Кто-то неожиданно изменил конец.

– …Германия покорена, ведь мы не праздно в мире жили.

Всем это было по душе, и повторение пропели с особым подъемом.

Скованности как не бывало. Свободно и шумно вели себя солдаты. Им так понравился запевала, что я стал среди солдат «своим в доску». Они шумели, а я мысленно перенесся в Тобольск, на крутой берег Иртыша, и стоял у обелиска в честь Ермака, посеревшего от времени.

Я бывал в тех местах, и картины виденного помогали мне находить великую связь нынешних событий с нашей далекой российской историей. Рассказал солдатам о легендах про «ермаковцев», которые по сию пору любовно передают на Иртыше.

Стоял и старался представить себе покорителя Кучума, людей того времени, их челны, их буйные набеги, славу, которую они принесли России. Еще совсем недавно Европа лежала под сапогом прусского фельдфебеля, билась, сопротивлялась, а высвободиться не хватало сил. И пришел богатырь – потомок Ермака, сын своего советского народа, и порешил врага в его логове. Нынешние богатыри перекликаются с героями далекого прошлого, перекликаются между собой разные эпохи, разные поколения, будь то ермаковцы, кутузовцы, ратники Дмитрия Донского или Александра Невского, суворовцы, – все они рождали подвиг перед лицом страшной беды, нависшей над нашей родиной. В этом ряду, как равные, стоят солдаты и офицеры вашей 23-й стрелковой дивизии, солдаты-винокуровцы. Например, мне очень хотелось, чтобы звуки этой чудесной песни, ее неповторимая мелодия были услышаны там, за Эльбой, в том густом сосновом молодняке, где остановились наши союзники-американцы. Пусть знают, что эту старинную русскую песню поют их союзники по совместной борьбе с фашистскими извергами, прославляя свою социалистическую родину. Пусть они знают, что мы тоже чертовски устали, но свою усталость снимаем песней. Мы тоже нуждаемся в дремоте, в отдыхе, но песня… песня сильнее всего.

Я всматривался в лица солдат и подумал: а ведь еще не написана та песня, которая отвела бы солдата от сидящего в его сердце горя. Война, как заноза, впилась в сердце и мучительно колет, жжет, кровоточит, как незаживающая рана. А тут первое утро без канонады, без свистящих пуль. Мысли разлетались по длинному пути войны, по бесчисленным отметинам, к которым и в радости и в горе были прикованы мысли солдата. В этой непривычной тишине припоминались все весны войны, все утра наиболее ярких сражений, все могилы, которые оставляли на тех памятных местах.

– Вы заметили, – обратился ко мне Андрей, – вон те винтовки, воткнутые стволами в песок, а на приклады пристроили стальные немецкие каски?

– Да, заметил. А вы уверены, что это соорудили сами немцы? Может быть, это подшутили наши товарищи?

– Нет! Что вы? Это немцы. Этим они дали нам понять, что мы, мол, хоть и перебежали на другой берег, а на посту стоят наши винтовки, знайте, мы еще вернемся.

– Поздно подумали и неумно намекнули. Война проиграна, от такого удара по самой башке не поднимешься, – заметил кто-то.

Я ждал, что скажут другие товарищи. В конце Первой мировой войны один лубочный художник так именно изобразил апофеоз войны, иначе говоря, завершение Первой мировой войны. Что бы ни имели в виду немецкие солдаты, а мы будем думать, что это наипримечательное выражение того, что частенько выкрикивали гитлеровские солдаты, сдаваясь в плен, – «Гитлер капут», а мы под эти символом понимаем торжество нашего дела, нашу победу, победу разума над безрассудством. Ведь додумался же безрассудный в своих грязных поступках гитлеровец закончить свой путь таким ярким изображением.