Текст книги "Записки военного коменданта"

Утром я уже был в Карлсхорсте, или «Кляйн Москау», как называли немцы Советскую военную администрацию, расположившуюся в Карлсхорсте, в помещении инженерного военного училища. Я искал Владимира Васильевича Курасова, он был назначен начальником Штаба СВАГ, мне же было приказано доложить ему, как идут дела в Галле. В тот раз в кабинете Курасова был Василий Данилович Соколовский. Оба они стояли у противоположных стен кабинета и о чем-то беседовали. Я не вошел, а влетел и поздоровался. Соколовский не дал мне продолжить формальное представление. Он не любил тратить время на формальности, хотя и оставался строгим начальником.

– Вот и первая ласточка прилетела, – сказал Соколовский, – что скажешь?

Я доложил, что успел сделать, как был принят, с кем из немцев успел переговорить и познакомиться. Потом начался массированный обстрел вопросами, я успевал только поворачиваться. Но, выбрав подходящую паузу, и я наконец-то обратился к ним с проблемами, беспокоившими нас в Галле. Мне были нужны их советы. С чего начать, как приступить к делу.

Соколовский, по природе человек немногословный, молчал. Курасов тоже не спешил с ответами. Я смутился. Потом Соколовский спросил меня, зачем я задаю им такие вопросы.

– Ты спрашиваешь, с чего начать? А мы с нетерпением ждали тебя, чтобы узнать, с чего ты там начал и что у тебя получилось. Вот мы и сошлись. Нам, так же как и тебе, важно знать, с чего бы всем нам начать. Наверное, у вас в провинции быстрее и точнее можно получить ответ на вопрос: с чего начать? И действительно, на месте надо искать ответа, с чего начать. Это практические вопросы, и стоят они у вас острее, и там жизнь подсказывает ответы на них.

– Все это так, товарищ генерал, но, увлекшись поисками ответов на сиюминутные вопросы, можно зайти в болото, да так, что и не выберешься. Что касается проблем, которые всплывают там, на месте, у нас советчиков, и дельных советчиков, много. Да и сами мы стараемся вдумываться в суть происходящего. А что касается долговременных задач, очередности их решений, там ответа не получишь. Надо, чтобы вы сориентировали. Я задаю эти вопросы для того, чтобы обезопасить себя от неверных шагов, чтобы дров не наломать.

– Ты рано волнуешься. Сразу дров не наломаешь, если будешь с умом вести дело.

– Ну а если наломаешь дров, – вмешался в разговор Курасов, – поправим.

Я подробно передал содержание своей беседы с Бернгардом Кенненом. Из всего явствует, что нам надо сейчас немедленно произвести учет продовольственным ресурсам нового урожая, чтобы сохранить его по-хозяйски, чтобы не утащили на Запад. Основания для таких опасений имеются. Июль месяц – наступает уборка урожая. К сбору злаков и овощей надо подойти тоже по-хозяйски. Ведь надо целый год кормить население. Урожай будут собирать помещики и арендаторы, люди ненадежные. Обо всем этом надо думать уже теперь. Тем более нам. Провинция будет вынуждена кормить и население нашей зоны.

– Органы самоуправления еще не сформированы, а комендатуры, видимо, на всех фронтах всесильными быть не могут. Это мне приблизительно ясно. Если у вас нет других указаний, позвольте приступить к работе?

– Подожди, не торопись, – сказал Соколовский, – по всему видно, что вам яснее, с чего начать. Но вам должно быть ясно, что вы составная часть армии и данная вам самостоятельность нисколько не освобождает вас от подчинения военной дисциплине. Более того, военная дисциплина и близость вас к руководству армией помогут вам поменьше делать ошибок и быстрее справиться с недоразумениями, которые будут исходить со стороны воинских частей.

За все время нашей беседы Соколовский и Курасов стояли у стен, я – недалеко от двери. Никто не присел за все это время. Соколовский как бы ушел в себя, потом поднял голову, пронзил меня пытливым взглядом. Когда он хотел что-либо внушить очень важное, всегда поступал именно так.

– Ты сказал, что от нас зависит, чтобы ты не наломал дров. Да разве в этом дело. Дров можно наломать и с нашей помощью. А надо хорошо, очень хорошо понять, что и ты и мы все только начинаем действовать, делаем дело, которого и задолго до нас никто никогда не делал. Это мы впервые в истории начинаем преобразование Германии вместе с немцами. Поэтому-то мы и должны быть чрезвычайно предусмотрительными и не рубить с плеча, быть разумными, рассудительными хозяевами. Держите с нами связь, мы вам поможем.

Я понял, что и Соколовский и Курасов хорошо сориентированы, но им нужно было приобщиться к тому опыту на местах, который мучительно добывали мы изо дня в день. Надо втягиваться в бой и смотреть, что получается. Началась очень ответственная, кажется, самая ответственная и самая крупная по своим масштабам операция по созданию миролюбивой Германии. А успех сам собой не придет, его надо завоевать.

На прощание генералы посоветовали не терять головы. Товарищи, ждавшие приема, приставали с вопросами. Меня тянуло к месту «боевых действий». А Галле надо забыть, что тебя волнует лично, и беззаветно отдаться главному – увлечь за собой друзей-однополчан.

Конечно, красиво бросить: «Вперед, в бой!» Но ни один бой не проходил без мучительного поиска штабами правильного подхода к решению поставленной задачи. В жизни мне всегда было ясно, что делать, не так трудно приходили решения и об очередности дел. А вот как делать, с чего конкретно начать, всегда рождалось мучительно тяжело. И в этих случаях я шел к людям, выспрашивал их, спорил, если было время, и потом вместе с ними находил ответы. И сейчас, посоветовавшись, пришли к выводу, что и в маленьком и в большом деле надо втянуться в него, в это дело, а на ходу внимательно следить за течением жизни, корректировать по месту и, найдя основную нить, решительно действовать. Да смелее действовать. Не думать, что можешь прожить жизнь без «шишек» на голове. Самое плохое решение может быть лучшим, чем бездеятельность в ожидании лучшего, идеально прекрасного финала.

Мы возвратились из «Кляйн Москау». Мои товарищи ждали, что я передам им руководства к действию, полученные от начальства. А я встал и ошарашил их простой банальной фразой, сказанной мне на прощание Соколовским. Но поскольку все несли ответственность за судьбу порученного нам дела, долг старшего начальника вынуждал меня сказать, что думают наверху, что думает сам начальник, спросить, что думают подчиненные, твои товарищи, посовещаться с ними.

Обо всем переговорили. И для надежности решили еще раз встретиться с Бернгардом Кенненом. Он был в обкоме компартии и быстро приехал. И снова беседа за полночь. Вопросов было много, но прошедшие два дня не прошли для нас даром. Заметно было, как все подросли за последнее время. Многое мы сами узнали, увидели, почувствовали. Личные наблюдения понудили задуматься над окружающим нас миром человеческих судеб, страстей, страданий. Вопросы в беседе с Кенненом ставились все более предметные, острые. За двое суток наши товарищи исколесили почти всю провинцию от Стендаля на севере до Цайца на юге, от Швайница на Эльбе до Альтмарка на северо-западе. Товарищи вникали во все тонкости устройства новой жизни: советских комендатур, районных магистратов, застывших заводских корпусов, созревающих злаков в полях, магазинов, складов. Нужно было знать все обо всем. Но самое главное, – узнать настроение людей, нужды немецкого населения. Настроения были разные, порожденные главным образом нищетой, крепко схватившей немцев за горло. На сей раз выступавшие на беседе товарищи больше говорили о насущных, конкретных проблемах, о которых они знали не понаслышке, а из встреч с своими соотечественниками.

Бернгард Кеннен объяснял политическую обстановку в провинции, положение различных социальных групп населения, положение и политический характер партий, разрешенных в советской зоне. Тщательно подбирал выражения в оценке их мест в блоке демократических партий, их социальной базы, их связей с западными зонами, с американцами в период пребывания тех в провинции. Ознакомил и с деятельностью церкви. Майор А. Макарушин заметил, что «посещение кирх не отличается бросающейся в глаза массовостью». Роберт Зивер объяснил это тем, что население еще не свободно от морального удара, нанесенного поражением Германии в войне с атеистическим государством, да и в последние годы немцы стали более равнодушными к кирхе, в их де краях это считается нормальным.

Роберта Зивера мы до этой встречи почти не знали. Коммунист, подпольщик, узник фашистского лагеря «Заксенхаузен». С ним мы позже крепко подружились. На вид это был коренастый мужчина с тяжелыми рабочими руками. Необыкновенно густые черные брови и пепельно-черная шапка волос придавали ему вид сурового человека. В действительности это был прямой, добродушный, скупой на слова и еще более скупой на похвалы человек. К тому, о чем он говорил, нельзя было не прислушаться. Я, когда доводилось слушать его, всегда проникался повышенным интересом к его тщательно взвешенной речи, каждое слово которой, каждую фразу он умел еще и отстаивать в споре с оппонентами. Когда же возник вопрос о назначении вице-президента провинции, Бернгард Кеннен, не задумываясь, назвал его кандидатуру.

Наконец, откуда следует ждать осложений? Социал-демократическая партия провинции попала в руки правых, явно с ганноверской ориентацией. К ним относится и руководитель СДП провинции Тапе. С уходом американцев все они маскируются под друзей и доброжелателей, а за их спиной стоит матерый провокатор Шумахер из ганноверского центра СДП. Мы искренне довольны, что лидеры этой партии в сильном разладе с партийными низами. Мы проверили на многих примерах и убедились, что низы СДП охотно идут на совместные мероприятия с коммунистами, а попытки лидеров столкнуть их с этого пути терпели провал. Это отрадно. В Дессау лидер СДП Юнгман стоит ближе к Отто Гроттеволю. Там обстановка более благоприятная, чего нельзя сказать о Магдебурге.

Провинция Саксония-Анхальт – промышленно-аграрный уголок Германии. Плодородная пойма рек Эльбы, Зале и притоков выглядит солидным аграрным районом, откуда поступает заметная доля сельскохозяйственной продукции Германии. В провинции возделываются ячмень, рожь, пшеница, овес, картофель, самые распространенные культуры – сладкий люпин, турнепс, брюква, свекла. Люпин и турнепс дают много азота в почву. Турнепс с первыми заморозками запахивают в почву, как азотистое удобрение. До семидесяти процентов земли принадлежит помещикам. Половина ее сдается в многолетнюю аренду. Помещик в провинции – фигура очень сильная, их здесь насчитывается около тысячи, также им принадлежит и большинство лесных угодий.

Промышленность провинции базировалась на разработке и использовании бурых углей, как энергетического материала, так и в химии, на кальцинированной и каустической соде и больших запасах соли. Химия была представлена предприятиями по гидрации бурых углей, бензиновой и парафиновой промышленностью. На базе силезских углей развивалось производство синтетического каучука на заводе «Бунаверк» в Шкопау. Рядом с ним имелся завод по производству высокосортных авиационных масел и многое другое. В Мансфельде горном давно уже разрабатываются залежи очень бедной медной руды и серебра, идущего главным образом на производство столовых приборов. В Биттерфельде было развито алюминиевое производство и изготовление деталей для авиационной промышленности. На комбинате «Иг Фарбен Индустри» была налажена штамповка мощными прессами крыла самолетов. Там же начинало развиваться производство искусственных алмазов. В г. Вольфене было в широких масштабах налажено производство фотопленки, на заводе «Агфа», в этом же районе широко развито производство взрывчатки и порохов для армии, производился цемент высоких, по тем временам, марок. Самым крупным металлургическим и машиностроительным центром был Магдебург. Это, точнее говоря, был центр крупного машиностроения, моторостроения, если брать не только сам Магдебург, но и окрестные города. В Дессау на Эльбе, в непосредственной близости от Вольфена, было начато проектирование и опытное производство турбин для турбореактивной техники. В Галле располагался крупный по тем временам завод по производству вагонов для железной дороги.

Провинция действительно счастливо сочетала в себе и богатства естественной природы, и успехи промышленного производства. Действительно благодатный уголок Германии. Нужно сказать еще, что более 36 процентов всей площади провинции покрыто лесами. Все они необычайно ухожены с исключительной любовью. В лесах собирают все отходы: еловые шишки, опавшие или срубленные при чистке леса сучки, пни на делянках, сведенных по плану, упавшие деревья, которые в немецких лесах увидишь так редко. Вырубку тут же огораживают и засевают вновь.

И вот все это, за исключением леса, в три апрельские утра было предано огню, исковеркано, словом, разрушено тремя налетами американо-английских воздушных эскадрилий. Нам горько вспоминать, с какой безжалостностью гитлеровские головорезы предавали огню и мечу богатства и народ нашей родины. Прошли десятилетия, а мы все помним эти страшные годы и все стараемся подавить в себе эту свою ненависть, свой гнев к гитлеровским головорезам. Но разве чем-либо отличаются американские и английские летчики, хотя они и были нашими союзниками, от гитлеровских варваров, при случае готовых выдать свое человеконенавистничество за помощь нашей армии. Они уничтожили Дрезден, Лейпциг, Галле, Биттерфельде, Дессау, Магдебург, восточную часть Берлина без всякого военного оправдания. Война подходила к концу. До победы оставалось всего лишь 20 дней, фашисты на фронте наших союзников не сопротивлялись, это союзники прекрасно знали. Но чем же руководствовалось Верховное командование союзников, решаясь на массовое уничтожение мирного населения, на истребление жизненно необходимых в мирное время объектов, водопроводов, продовольственных складов, жилья, госпиталей? Дальше потрясенный мир ждали Хиросима и Нагасаки, Корея и Вьетнам. А дальше?..

Их замыслами руководила ненависть ко всему живому, к Советскому Союзу. Они знали, что после Ялтинской конференции намеченные к бомбежке города перейдут к советскому командованию, поскольку все они находились в зоне оккупации, определенной в Ялте Советскому Союзу. И для западных держав было верхом лихости и ненависти оставить нам не города, а развалины, которые мы должны вместе с немцами восстанавливать. Именно такой вывод напрашивается, когда всматриваешься в почерк бомбежки Берлина. Разбомбили восточную часть Берлина и сохранили почти нетронутой всю западную часть, кроме Веддинга и части Шпандау. Как можно объяснить, что в Кепенике была нанесена масса разрушений, а акционерное общество «Кодак» с капиталом США осталось невредимым? Что ни говорите, а этими воздушными налетами управляла опытная рука заклятых империалистов, которым безразлично все, что им не принадлежит, или чем воспользоваться они не могут.

Какой бы вопрос ни решали, а из головы не выходил этот. Действительно, кому доверить образование органов немецкого самоуправления? Где взять верных людей? Что ты знаешь о немцах, которых ты только что увидал, когда только что смолк грохот артиллерийской канонады, когда в твоей груди еще самым жарким жаром пылает гнев к поверженной гитлеровской Германии, когда немцы еще живо ощущают во всем дыхание поражения и сознание мучит близость победившего солдата, когда немец еще не знает ни самого солдата, ни образа его мысли и его поступков. Как этот чужой солдат поведет себя сегодня, завтра в отношении моих детей, в отношении моих дочери, сына, когда все еще неясно, не устоялось, полно неизвестности.

А жизнь? Жизнь требовала найти в немецком населении таких людей, которые уже поднялись над этой тучей мучительных вопросов, и для них многое проясняется, они что-то видят впереди, что-то затаили в своих прогнозах, загорелись какими-то своими надеждами. Пусть они пересыпаны, как нафталином, сомнениями, но это ведь надежды, и их надо оберегать. Найти бы таких, которые поверили в твою искренность, в чистоту твоих мыслей, в твое бескорыстие, хотя бы задумались над доброжелательным смыслом твоих слов, каждый раз, когда ты встречаешься с ними, немцами.

Кажется, проще выбрать в лесу подходящее дерево, спилить его, и станет ясно, достаточно ли оно качественно и подходит ли оно для замышляемого тобой строительства. А тут надо в самом сложном человеческом «лесу» найти подходящего человека на ответственный пост. Как можно сделать такое, не познав самого народа, его психики, его духовного мира, его нравственных черт, познать быстро, время-то не ждет. Но наш жизненный опыт, и наши исторические связи с компартией Германии, и наше идеологическое родство давало нам основание видеть верный источник быстрого решения вопроса.

В последней беседе с Бернгардом Кенненом мы договорились: он будет тормошить демократические партии, а мы разъедемся по нашим комендатурам и совместно, одновременно начнем искать верных людей. Могут задать вопрос, зачем было ломать голову, назначили бы коммунистов, освобожденных узников гитлеровский концлагерей, и дело с концом. Очень разумно. А если подумать, взглянуть на социальную среду немецкого общества, если представить себе руководителя, который, пусть не коммунист, не каторжанин, но тоньше, скорее может проникнуть в сердца немецкого населения и вызовет своим обликом, поведением симпатии к государственным учреждениям, которые ты формируешь.

Начали формировать блок антифашистских демократических партий. Каждая такая партия блока рассчитывает на участие в управлении страной. Попробуйте пренебречь этим элементом, и вы вместо объединения всех демократических сил при решении острых социально-политических проблем послевоенного развития Германии получите врагов, да еще каких врагов. И тогда мы правильно поступили, начав переговоры со всеми партиями демократического антифашистского блока. Надо было учесть умонастроения всех союзников антигитлеровской коалиции, и тем самым способствовать укреплению этого блока. С ними обговорили те кандидатуры, которые, по их мнению, желательно иметь у руководства органов самоуправления провинции и всех округов и районов.

Он работал в городе Мерзебурге коммунальпрезидентом. Там, в старинном замке, располагалась резиденция профессора Гюбенера. Мы направились туда. Меня интересовал человек, которого можно увидеть в рабочей обстановке, в окружении его людей. Мерзебург сам по себе очень интересный древний город Пруссии. Крепость – замок, в котором работал Гюбенер, был построен чуть ли не в XII веке. Так он стар. Он сохранил в себе все черты древнего городка, начиная от кривых узких улочек до каменных громадин замков, древних строений. Мы пробирались к замку, как по траншеям перед фортами Брестской крепости во время освобождения города. Гора, дорога по которой извивалась, стремясь к замку, выложена крупным булыжником, точь-в-точь как у нас в Белеве гора, по которой, ломая ноги, приходилось в детстве вышагивать в школу.

Лет 20 спустя я снова попал в Мерзебург с нашим советским военным атташе, но, к своему разочарованию, я не нашел там никаких признаков того прошлого Мерзебурга. Он так изящно выглядел, что я позавидовал немецким товарищам, так искусно переделавшим город. Но что меня особенно поразило, я не нашел того места, где впервые беседовал с профессором Гюбенером. Единственное, что я нашел, – это клетку, сделанную из добротного средневекового кирпича. Там, как и в 1945 году, сидел ворон, сидел молчаливо, как и тогда.

Мы поднимались к профессору по высоченной, в один марш, белой мраморной лестнице, истертой почти до основания за минувшие века. За огромным Т-образным столом, лицом к нам, сидел старичек с сощуренными маленькими глазами, почти лысый, очень аккуратно одетый. Судя по тому, как он вскочил и принял команду «смирно», профессор знал, что мы придем, и ждал нас.

– Как высоко забрались вы, в такой древний замок?

– Я, как видите, тоже не молод, но мне тут удобно вести еще более ветхие дела моей профессии. Я занимаюсь главным образом строительством дорог и уходом за ними, а это все-таки очень далеко от нынешнего шумного мира, – профессор обвел руками множество чертежей и карт, лежащих на столе, и свитков, которыми завалены все углы кабинета, и произнес одно лишь слово:

– Трудимся.

– Вы любите свое дело?

– Безусловно. Я отдал ему много лет своей жизни, если не считать, что в самом конце войны я был произведен в чин майора и назначен в Галле начальником ПВО. Моя часть не сделала ни одного выстрела, но все же я был начальником.

Мы слушали его, и подумалось тогда, что он обо всем этом сожалеет, но скрыть не может.

– Я очень извиняюсь, что помешал вашим делам, но меня привело к вам тоже дело.

– Я немного осведомлен, и скрывать этого не стану.

Говорят, что первое впечатление очень важное в оценке людей. Оно охватывает как бы в целом, общем виде. Так случилось и теперь. В кабинете профессора трое: коммунальпрезидент-немец Гюбенер, переводчик и советский генерал. Каждый успел уже наслышаться о своем собеседнике, и мы были предельно откровенны. Знали, о чем пойдет речь, но главной темы еще не дотронулись. Каждый по своим соображениям медлил. При этом разговоре, который ровно протекал между собеседниками, мы старались не выказать чего-либо, что не понравилось бы другому.

Я обратился к Гюбенеру:

– Советская военная администрация приступает к образованию вместе с немецкими политическими партиями провинциального правительства, как органа немецкого самоуправления. Нам представляется первостепенным создать провинциальный аппарат управления, чтобы потом совместно действовать и на провинциальной периферии. Мы предварительно обсуждали вопрос с лидерами демократических партий и единодушно пришли к выводу – просить вас, господин профессор, принять предложение стать президентом провинции Саксония-Анхальт. Я и приехал за тем, чтобы выслушать ваши соображения на этот счет. Мне бы очень хотелось получить от вас положительный ответ. Я, как вы догадываетесь, несмотря на то, что мы только познакомились, верю всем тем немецким деятелям, с кем мне пришлось говорить о вас, и искренне предлагаю вам занять этот пост. Я понимаю, что лучше бы получить такое предложение не от генерала оккупационной армии, а от своих соотечественников, но то, что сложилось после войны, ставит нас на положение активно действующей силы. И я охотно выполняю свою миссию. Вы могли бы ответить на вопрос не сразу, могли бы рассказать о себе все, что, по-вашему, нам было бы интересно знать из первых уст.

Профессор последовал моему совету и начал свое повествование. Он родом из Западной Германии. Имеет дочь, двух сыновей. Один сын живет в Западной Германии. Младший сын в плену в Советском Союзе. Он, между прочим, заметил, что мы соседи по дачам. Ему тогда было около или чуть больше 60 лет, он числился офицером-артиллеристом, но из-за физического телосложения был забракован и призван за месяц до окончания войны в местное ПВО в самом Галле. На призывном пункте офицер посмотрел на него и задумался: «Куда бы тебя, папаша, определить?» Потом переговорил с чиновником постарше и определил в местное ПВО, присвоив чин майора.

На основной вопрос профессор отвечать не спешил. Я пристально всматривался в старика и внимательно слушал. Он очень переживал, когда рассказывал о бомбежках американцев и англичан, о войне:

– Мы лишились плодов многовековой истории нашего народа. В войне погибли не только заводы, исторические здания, но и погибли невосполнимые, бесценные творения культуры: живопись, ваяние. Погибли самые творческие силы народа.

Видно было, что он страдал, рассказывая о недавнем прошлом, если бы мы не были рядом, он, должно быть, расплакался бы, так он разволновался. Он рассказал, как был передан американцам город Галле. Бургомистр города выехал вперед к американцам и передал ключи от города. Нам оставалось все внимательно запоминать, ко всему прислушиваться, не спешить со своими выводами. В этой беседе было особенно ясно заметно, как важно сдерживать себя. Если тебе многое известно, то вовсе не обязательно, чтобы об этом все знал твой собеседник. Так мы и поступали.

– Профессор, можно подумать, что вы умышленно не отвечаете на мой основной вопрос?

– Разумеется, господин генерал, я не спешу с ответом. Мы с вами ведем беседу, а у меня в голове стоит тот вопрос, и я не могу найти правильного ответа. Вы сами видите, что я стар для такой работы. Я не имею права обнадеживать других и обманывать себя. Предложение лестное, но неприемлемое. Я намного запоздал для такой роли. Поймите меня правильно, я потому и отказываюсь, что очень хорошо знаю всю меру своей ответственности на том посту. Немецкие друзья предупредили меня о вашем предложении.

А мои друзья предупредили и меня, что профессор Гюбенер будет упорно сопротивляться. Они очень хорошо знали старика, как очень порядочного, но невероятно упрямого. Они говорили также мне о необыкновенной его скромности, честности, порядочности.

– Ну а как же быть, господин профессор, с мнением ваших соотечественников? Они переживают пору тревог, пору мучительного поиска радикального выхода из трясины Второй мировой войны. Она хоть и кончилась, но своей разрухой она ранит и по сию пору сердца людей. Разве не наступило время для просвещенного немца вместе со своим народом поискать разумного выхода. Наверное, следует считаться и с мнением своей партии. Можно легко бросить в урну прочитанную газету, бросить и тут же забыть все, что там писали, но общественное мнение так отбрасывать нельзя. Я внимательно слушал вас и думал, что ваши деловые качества, ваша нынешняя работа счастливо сочетаются в вас с тем, каким мне представляется кандидат на пост президента. Что же касается того, что вы состарились, то это не может служить оправданием. Окружите себя молодыми заместителями, подберите в аппарат дельных людей, и все пойдет, как надо быть. Как я заметил, вас любят ваши соотечественники. Это, собственно, меня и толкнуло настойчиво добиваться вашего согласия. Вы знаете провинцию, как знает хороший врач своего старого пациента. Ну разве вам не дорого дело, которое может быть загублено каким-нибудь тщеславным выскочкой? Может быть, у вас есть кто-либо на примете, кого можно было предложить на этот пост?

– Чтобы кого-либо предложить, за него надо нести ответственность, господин генерал, или по крайней мере быть спокойным и за него и за себя, а такой кандидатуры у меня нет, – старик задумался, что-то прикидывал. А прикидывать было что. Каждое утро в Красногорске, под Москвой, на перекличке сын выкрикивает фамилию Гюбенер. Сколько это будет длиться? А в Галле он президент провинции. Странное сочетание. Он встал из-за стола, посмотрел на свитки чертежей и, как бы разговаривая сам с собой, сказал вслух:

– Всего лишь два часа назад я спокойно рассматривал разложенные на столе чертежи и думал, как приступить к восстановлению мостов и дорог. Ведь все разрушено. В раннее Средневековье легче было проехать по нашим местам, чем теперь. Еще в начале апреля такой разрухи не было. В два налета авиации американцев и англичан, когда уже все видели конец войны, совершились эти бессмысленные бомбежки. Одно мгновение – и все было обращено в прах.

– Надо действовать, доктор. Все это теперь потребует усилий народа и само не придет.

– Пусть будет так, – тихо произнес старик.

Я с облегчением вздохнул и подал ему руку. Рука была сухая, на носу выступили капли пота.

– Я понял так, что вы согласны сотрудничать с нами в деле коренного преобразования Германии. Вам, как и мне, и всем нам, очень важно не допустить своей недальновидностью снова возродиться силам войны на немецкой земле. Сколько же можно терпеть все это!

Я заметил, что старик волнуется, – почему это русский генерал так заботится, чтобы он принял этот пост, но ответа, видно, не нашел.

Мы покидали его кабинет, в котором когда-то устраивали семейные балы, танцевали, а на хорах, поддерживаемых колоннами, прежде сидел крепостной оркестр и наигрывал бравурные мелодии.

– Замок мерзебургских курфюстов полон легенд, – объяснял нам Гюбенер, – вот эта клетка и живой ворон, сидящий там никто не знает, с каких времен, тоже легенда. Она передает, что давным-давно курфюрст выдавал свою дочь замуж за принца. Обрученная невеста перед сном клала кольцо обручальное на столик у окна, и, когда она проснулась, на подоконнике сидела большая черная птица и пристально следила за молодой девой. Невеста поднялась, чтобы поласкать птицу, но ворон изловчился, схватил кольцо и унес. Свадьба расстроилась. Закон был такой: раз кольцо утрачено, свадьбы быть не могло. И принц вызвался найти ворона. Долго он искал птицу, но не нашел. Жители той местности рассказали, что птица живет на очень высокой горе, в кронах больших деревьев. Там ее и надо искать. Принц вернулся и снова стал искать вороватую птицу. Долго лез он по скалам, царапаясь о камни, поздно вечером, когда птицы спали, он подкрался и схватил ворона. Обыскал все гнездо, а кольца не нашел. Он привез вора в замок и, конечно, его посадили в клетку, рассчитывая, что он выкинет кольцо. Проходили дни, месяцы, годы, а кольца ворон не выкидывал. Жених и невеста старели, состарились и так и умерли, а ворон продолжает жить до сих пор на положении узника. Говорят, что этому ворону более 250 лет, но точно никто не знает.

– Гитлера бы посадить в эту клетку, и показывать его людям, как ископаемое чудовище, – кто-то из немцев, присоединившихся к нам, еле заметно проронил эту фразу.

Гюбенер повернулся и довольно громко сказал:

– Об этом чудовище будут сказывать иные сказки, полные страха и ненависти.

Мы вышли в парк, запущенный, неухоженный, там расстались с немцем, которого мы выбрали, как барометр наших отношений с немецким населением. По его поведению можно будет судить о многом в умонастроениях немецкого населения.

Все наиболее ответственные работники СВА провинции были в этот день в районах в поисках немцев, которых надо будет ставить на руководящую работу. Вечером, как и условились, все были на месте. Собрались и обсудили итоги поиска. На встрече были заместитель по экономическим вопросам полковник Рашид Меджидов, бывший начподив 416 СД 5-й ударной армии, человек необыкновенной работоспособности, удивительной скромности, спокойствия. Перед войной он был первым секретарем Азербайджанского ЦК комсомола. Я много повидал азербайджанцев, когда работал в Закавказье, но таких, как он, спокойных людей не встречал. Полковник Морозов Александр Алексеевич, мой сослуживец по Политическому управлению Красной армии, удивительно трудолюбивый и неспокойный, немного резковатый с подчиненными. На посту начальника штаба он был на своем месте. Начальник отдела по политическим партиям и организациям Владимир Михайлович Демидов, тихий, вдумчивый, неторопливый. Мы с ним более года работали в политическом отделе 61-й армии, там он был инструктором 7-го отделения по работе среди войск противника. Он знал немецкий язык. Очень скромный товарищ. Начальник политического отдела СВА провинции, полковник Гусев, заместитель по комендантской службе, генерал-майор Хомяков, работник отдела по политическим партиям. Все эти товарищи сыграли свою очень полезную роль в создании ГДР.