Текст книги "Записки военного коменданта"

Осенью 1945 года полиграфическая промышленность провинции Саксония-Анхальт, включая и Лейпциг, получила от Советского Союза большой заказ на издание 20 000 000 экземпляров «Краткого курса Истории ВКП(б)». Работу эту поручили опытному издателю Петру Алексеевичу Дубову, работавшему до войны начальником издательства газеты «Гудок». Всю войну наш Петро, как называли его товарищи, был активным участником боев нашей 61-й армии. Он был начальником издательства армейской газеты и был ее «телохранителем». Армия вела непрерывные бои, естественно, передвигалась, попадала в критические ситуации, а газета все это переживала особенно сильно. Она должна была ежедневно выходить в установленном тираже. И никакие причины быстрого наступления, головокружительных перебросок, например, из Мозыря в Домбровицы, из Столина в Кобрин, из Бреста в Ригу, не давали никакого права ни редактору Илье Пекерману, ни издателю Петру Дубову задерживать доставку тиража солдатам в самые передовые подразделения армии. Был установлен такой порядок, чтобы армейская газета до 9 часов утра была в руках солдатского агитатора, чтобы солдат к этому времени был достаточно проинформирован о положении на фронте, о боевых действиях соединений 61-й армии, о наиболее отличившихся солдатах или подразделениях, о наградах, которые получили воины армии за заслуги в боях. Вот таким сильно вращающимся колесом, целесообразным организатором был Петр Алексеевич Дубов. Ежеминутно вращаясь в кругу всезнающих корреспондентов, он имел возможность, и часто делал это, передавать руководству армии, Политическому отделу армии наиболее важные, разумеется, в лаконичной форме, сообщения о делах подразделений, которые вели бои. Таким неспокойным, вечно движущимся, мы знали Петро. Ему-то и было поручено издание такого огромного тиража «Краткого курса Истории ВКП(б)».

В Центральном комитете было принято решение снабдить этой книжкой каждого обучающегося в системе партийного просвещения. Потому и потребовалось так много книжек. Конечно, самое простое дать заказ, прислать представителя из Москвы. Но самое-то главное – разместить заказы, найти типографии, которые могли бы издать однотипные книги, убедить хозяев принять к изданию такого большого количества экземпляров. Немецкое полиграфическое производство никогда за всю свою историю не принимало таких тиражей. Полиграфическое производство находилось в частных руках. Это преимущественно небольшие по размерам типографии.

Все трудности начались с переговоров с этими «карликами». Как убедить их принять такой заказ? Решили собрать всех предпринимателей и начать «уламывать» их. Из Москвы, из ЦК ВКП(б) прибыл опытный товарищ старый коммунист Птушка. Беседу с предпринимателями начали вчетвером – Птушка, Дубов, Меджидов и я. Сообщили хозяевам наши требования, параметры по материалам, из которых будут изготовлены книги, техническое оформление. Почти ничего не волновало издателей. Но когда сказали им, что весь тираж нужно приготовить за 45 дней, в крайнем случае – за 60 дней, у всех глаза на лоб вылезли. Как? Так быстро? Невозможно!

Встал и второй вопрос, родившийся в головах расчетливых предпринимателей:

– Зачем вам так много книг одного названия? Ведь вполне можете прогореть. Книжки на рынке не пойдут, и вы останетесь в колоссальном убытке, да и мы, как очумелые, будем работать вам на склады, для мышей. Послушайте, господа заказчики, как это делается у нас. Мы, чтобы не прогореть, издаем сначала двадцать, ну тридцать тысяч экземпляров. Продадим, и, если все прошло хорошо и рынок нуждается в получении такого издания, мы печатаем второй тираж. И мы всегда себя гарантируем от опасности разорения. Вы же сразу замахнулись такими тиражами, от одного звука в дрожь бросает. Да и нам это сильно обременительно. Вы, господа, дали нам заказ по крайней мере на год минимум. Нет, мы не можем.

Как быть? Мы, я имею ввиду Дубова и Птушку, предварительно прикинули, что можно сделать на той полиграфической базе, которой располагали господа хозяева, и говорили с ними уверенно. Но у них свои критерии измерения, свои темпы, свой подход к делу. Предпринимателей не уломали. Обратились к рабочим, профсоюзному активу. Там дело пошло значительно лучше. Было принято решение: ввиду очень напряженной работы были усилены продовольственные пайки рабочим, организовано горячее питание в типографиях.

Собрали снова предпринимателей. Обещали им соответствующие поощрения. Гарантировали своевременную доставку матриц из Москвы, бесперебойное снабжение красками, бумагой, картоном. И дело завертелось. Я уже не помню теперь, как все сложилось по времени, но заказ шел блестяще. Наши товарищи в это время были неуловимыми Янами. Их нельзя было поймать, если у них самих не появлялась потребность приехать и что-либо выцыганить для рабочих: фартуки, рукавицы, производственные костюмы, обувь и многое другое, что нужно рабочему на производстве.

В самый разгар производства из Москвы приехал директор Госполитиздата академик Павел Федорович Юдин. Мы рассказали ему, как идут дела, он от удовольствия просиял, как девица. Я рассказал ему, как было решено противоречие между нами и предпринимателями, как мы воспользовались скрытыми резервами, которые придерживали предприниматели. Нам помогли – кто бы вы думали? – рабочие-полиграфисты. Они решили все наши споры, потому что резервы производства – это были они сами. Я рассказал ему такой случай. Ко мне в кабинет без спросу влетел один предприниматель, плюхнулся на стул, снял шляпу, вытер лоб платком, глубоко вздохнул и, будто рассуждая с собой, вслух произнес:

– Ничего не понимаю. Рабочих своих не понимаю, а я с ними работаю вот уже тридцать лет. Когда-то их с колоссальным трудом можно было уговорить на какое-либо срочное дело, а тут все перевернулось. Они работают с таким азартом, на который раньше они не отваживались.

Полиграфисты знают, как сложно, почти на одном вздохе, издать такой колоссальный тираж, сколько надо было изготовить матриц, привезти их из Москвы, распределить по множеству предприятий и каждый час следить, где и как идут дела. Госполитиздат прекрасно обеспечил нас всем необходимым. Когда Павел Федорович Юдин рассказывал нам историю вопроса, он поведал, что идея эта принадлежала товарищу Сталину. Он дал Юдину указания и по срокам исполнения, а сроки были приурочены к началу учебного года в сети партийного просвещения.

– Сами понимаете, – говорил Юдин, – мы не можем поступиться ни одним днем. Поручение Сталина попало в надежные руки. Он был исключительно исполнительный коммунист-академик.

Я знал П.Ф. Юдина еще в тридцатые годы. После окончания Военно-политической академии я сразу поступил на заочное отделение Института красной профессуры философии в Москве. Директором этого учебного заведения был Юдин. Он располагался тогда на Кропоткинской, где теперь находится Советский комитет защиты мира.

В тот раз разговор был о формальностях. Я получил учебные программы, список литературы, которая была обязательной для каждого слушателя, и сроки представления контрольных работ. В 1934 году я познакомился с ним ближе, уже как слушатель, и беседа касалась успеваемости и дополнительных нагрузок, главным образом дополнительного участия в пропагандистской работе в Ростове, где я тогда работал в направлении пропаганды марксистско-ленинской философии.

В 1935 году я вновь приехал на учебную сессию заочников. И тогда-то Юдин пригласил меня и предложил перейти на дневной факультет с отрывом от работы в армии. Я сказал ему, что это почти исключено. Обстановка в 1935 году сильно осложнилась на Дальнем Востоке. Японцы бряцают оружием. Не исключено, что дела пойдут на усложнение быстрее, чем кажется нам со стороны. Юдин настаивал на своем и пояснил мне, зачем это нужно. Вскоре я должен был в Политическом управлении Красной армии докладывать о выполнении задания ПУРККА о роли младшего командира в воспитании красноармейцев. Работа такая мною была написана, и надо было доложить ее содержание. Утром была назначена встреча в ПУРККА. Не успел я войти в отдел пропаганды, как вызвали в приемную Гамарника, начальника ПУРККА. Он сказал мне, что ему звонили из ЦК по поводу вашего перевода на время учебы в институте из РККА. Я не дал согласия.

– Вы только что окончили Военно-политическую академию, и вам-то и следует приложить все силы в работе, а вы отвлекаетесь на учебу в гражданском учебном заведении, да еще без разрешения.

Я объяснил начПУРККА, что согласие мною было получено в Военном совете округа. По этому вопросу я имел разговор с Сергеем Николаевичем Кожевниковым. Гамарник посмотрел на меня, потом посмотрел в бумагу, которая лежала перед ним, и сказал:

– Договоримся вот о чем, езжайте в Ростов, ждите решения ПУРККА. Об учебе в институте речи быть не может. Вам не следует объяснять обстановку и убеждать вас?

– Нет! Мне все ясно.

– Ну а если все ясно, у меня к вам вопросов нет. До свидания. А насчет учебы, то коммунист должен учиться каждый день, если он не хочет отстать и быть побитым самой жизнью.

Тогда, в Галле, глядя на Юдина, я думал, как важно проявить решительность и не поддаться на уговоры товарища.

Мы расстались с Павлом Федоровичем, теперь уж как старые друзья.

Обстановка во взаимоотношениях между союзниками по антигитлеровской коалиции становилась заметно сложнее. Западные державы на всех парах отходили от Потсдамских решений. Тучи, омрачавшие мир, сгущались тем сильнее, чем быстрее и успешнее шли социально-демократические реформы в Советской зоне оккупации. На Западе тянули старую волынку: во всем повинны русские. Они стремятся перенести свое в Германию. Они не понимали того, чего им не дано понять. Им казалось, что все делается по мановению жезла победителей, а русские своего жезла не поднимают. И реформы в Восточной Германии их безмерно раздражали.

В этом нет ничего удивительного. Хотя на первый взгляд было странно. Вроде бы совсем недавно совместно боролись против фашистской Германии, вроде бы ясно договорились с корнем вырвать все источники германского милитаризма и фашизма, вроде бы лидеры США и Англии усердно говорили, что они вместе с союзниками сделают все, чтобы Германия больше не угрожала своим соседям разрушительными войнами, будто бы они клялись верности этим непреложным истинам, ради которых они втянулись в эту войну. Что же случилось спустя менее чем полгода после войны, что представители западных держав стали действовать терпимо против германского милитаризма и так снисходительно против германского фашизма? У простого человека, которому дороги интересы своей безопасности, своей родины, создавалось впечатление, что они перестали быть союзниками, или, что более вероятно, не были ими, или были только по расчету. Было им выгодно, они били себя в грудь, как самые преданные друзья до гроба, наступила пора, когда они почувствовали, что дальше в друзьях они ходить не желают. Раньше думали, что в войне русские ослабнут, и они, как «друзья», будут диктовать свои условия мира, а получилось наоборот. Условия мира приняты под давлением объективных обстоятельств советские. Они думали, что Советская армия придет к победе ослабленной, ан произошло прямо наоборот. Потсдамские решения, которые они вынуждены были подписать, но исполнять, проводить их в жизнь, хоть они и вполне гарантировали искоренение германского милитаризма, они не желали. Им это было и невыгодно, и опасно. То, что они увидели в результате победы и в результате первых шагов немецкого народа в Советской зоне, повергло их в панику. Поэтому-то они на всех парах отходили от политики, согласованной в Потсдаме.

В конце 1946 года была намечена так называемая «Бизония», потом «Тризония», а спустя три года на картах, расчерченных американцами, была предопределена расколотая Германия. Что поражало удивленную Европу – повсеместно рассыпали бисер покоя. «Мы не стремимся к расколу! Все это делается с целью, продиктованной экономическими соображениями». Но и от этих идиллических песен несло вонючим сепаратизмом. Германия обречена. В ход пошли господа с засученными рукавами, которым было поручено снимать голову с единой Германии. Все это просачивалось в массы. В одном месте Даллес в раздражении крикнет, что «нет возврата к Тегерану и Ялте», то появится директива правительства США генералу Клею о разделе Германии. При этом делалось это не потому, что какой-то ловкий журналист все выболтал, нет. «Утечка секретов» организовывалась так же, как организуется сам раскол, постепенно, так как надо было подготовить почву для раскола.

Одновременно те же средства информации настойчиво проповедовали, что советская политика в Восточной Германии вот-вот провалится и все вернется на круги своя. Они распространялись по этому поводу тем сильнее, чем настойчивее немецкий народ, ставший хозяином своей судьбы, становился реальным фактором политики.

В конце 1945 года и в начале 1946 года в провинцию стали часто приезжать всякого рода «гости». То завернет всемирная – не шутите, всемирная профсоюзная делегация для изучения положения с выполнением принципов демократии, то налетит стая журналистов все с той же целью. Выяснить, действительно ли все это делают сами немцы, нет ли где-нибудь такой щели, через которую можно было бы подсмотреть, не торчит ли где-либо дуло пистолета какого-нибудь советского генерала, наставленного на бедного немецкого президента провинции при подписании декрета о разделе помещичьей земли среди немецкой бедноты.

Об одном таком налете следует напомнить. Дело было в Галле в ноябре 1945 года. Неожиданно появилась большая группа журналистов США, Англии, Франции и каких-то других стран. Я их любезно принял у себя в квартире. Час был поздний. Журналисты засыпали вопросами. Все настойчиво требовали подробных и точных сведений о земельной реформе, сколько помещиков лишено земли, кто получил землю, нет ли опасности, что Германия останется без продовольствия в силу того, что бедняки, получившие землю, не станут ее обрабатывать. Можно ли обеспечить всех семенами, инвентарем. А в конце не вытерпели и спросили: «Реальна ли сама затея? Жили же до сих пор немцы, и пускай бы себе жили».

– Дело в том, господа, что мы имеем дело с народом, который не желает жить по-старому, как было. И как вы советуете ему жить? А если он не желает так жить? Тогда как поступить? Как поступили в Западных зонах? Надели на народ намордник? Нет, мы так не поступим. Мы не скрываем, что реформы, которые проводят немцы, вполне укладываются в рамки Потсдамской конференции и потому близки нам. Мы находимся здесь не для того, чтобы мешать разрешению немцами вековых вопросов его истории. То, что они сегодня делают, если серьезно посмотреть в суть германской истории, то все это должно было бы произойти еще в 1848 году. И не народ виновен в том, что так долго задержалось решение этих вопросов.

Я прекрасно понимал, что эти слова проносятся мимо образованных ушей журналистов, не трогая их. Беседа закончилась. Журналисты разъехались по галльским квартирам. Они знали, куда приехали и где можно было найти перлы для очередной информации своих газет.

Рано утром позвонили о взрыве эшелона со взрывчаткой, стоящего недалеко от одного городишки. В этом случае долг повелевал на лету отдать распоряжения, вызвать на место происшествия нужных людей и на всех скоростях мчаться к месту катастрофы. Приехали. Это случилось, насколько помнится, около небольшого городка Куерфурта. На крутом изгибе железнодорожного полотна стояло несколько вагонов. Видимо, в одном из них находились взрывчатые материалы. И они-то взлетели на воздух. Взрыв был такой силы, что в городке, покрытом красной черепицей, не осталось уцелевшей ни одной крыши. Полотно было настолько скручено, что рельсы кольцами были подняты от полотна дороги. Но, что удивительно, в самом небольшом удалении находился склад боеприпасов гитлеровской армии, и его ни взрыв, ни детонирующая волна не коснулись. Возникло предположение, что все же под состав был подложен большой заряд тола.

К месту происшествия явились военные специалисты, среди них мой хороший сослуживец, командир 70-й гвардейской дивизии генерал Горишный. Мы с ним вместе отшагали в войне от Пинска до Эльбы. Это был прекрасный командир, удивительный товарищ, любимец солдат, необыкновенной храбрости человек-воин. Еще в Германии он был назначен командиром корпуса и убыл в Советский Союз. Он был тоже того мнения, что состав товарных вагонов был взорван. В тот раз мы совершили одну коллективную глупость. Все мы пошли к тому разоренному складу боеприпасов, о котором говорилось выше. Склад представлял собой нагромождение морских торпед. Мы видели их во время боев на Одере. Они испытывались там, в одном лесном озере, гитлеровским командованием. Это были торпеды, которые при своем движении в воде не давали пузырькового следа, и наблюдать их с корабля, на который они были направлены, не представлялось возможным. Тут же были разбросаны самые различные артиллерийские пороха, от «ленточных» до «вермишели», было колоссальное нагромождение снарядов больших калибров и многое другое. И мы вышагивали по территории, буквально устланной такими порохами. Случись искра от простого трения о металлические детали, разбросанные там же, и… новая комиссия разбиралась бы, как все это произошло.

Все это находилось в районе расположения 70-й гвардейской стрелковой дивизии. И комдив спокойно шагал с нами вместе по хаотически разбросанной взрывчатке. Кто-то стал упрекать генерала Горишного. А он был человеком удивительно спокойным, внешне, конечно. Молчание. Потом, как сговорились, все вместе рассмеялись. Ведь неосторожный шаг мог бы оставить без ответа и этот вопрос, и это расследование. Посмеялись. А Горишный и говорит:

– Будь на нашем месте солдаты, мы бы их обязательно посадили на гауптвахту.

– Кто начал первым? – спросил кто-то.

Все свалили на заместителя командующего армией, начальника СВА провинции.

Горишный заключил:

– Правильно! Во-первых, его тут некому посадить на гауптвахту, а во-вторых, он по гражданским делам начальник, и к этому делу вроде бы отнесся неквалифицированно.

Смеялись, но горечь досады терзала грудь. Наперед-то надо бы быть умнее.

От наивных объяснений своей антипотсдамской политики западные державы переходили в начале марта к открытому формулированию программы крестового похода против СССР и стран Восточной Европы. Намечалась и формулировалась военно-политическая стратегия, соответствовавшая тому практическому курсу, который так усердно проводили в Западной Германии США и Англии. И такую стратегическую линию сформулировал, как его назвал тогда тов. Сталин, «поджигатель войны номер один», господин Черчилль. Теперь-то все в прошлом. Отправили в архив и стратегические концепции, и «почил в бозе» сам автор, и жизнь пошла далеко не тем путем, который так искусно разрабатывал видавший виды лидер империализма. А тогда, спустя десять месяцев после войны, это прозвучало для наших врагов своего рода набатным колоколом, как фитиль, близко поднесенный к пороховой бочке. Эти руки не раз в истории запаливали десятки пороховых бочек, оставаясь ненаказанными.

В самом деле, какую головокружительную метаморфозу претерпел этот поджигатель… Из страстного поборника союза навечно с СССР, из пламенного борца против фашизма, из «убежденного» сторонника послевоенного мира для народов… превратился в бесстыдного поджигателя войны, войны против Советского Союза, против страны, вынесшей всю тяжесть разгрома гитлеровской Германии и ее армии. Все понимали, что этот фейерверк запущен не без умысла, и не ради собирания сил против СССР. Он был нужен для оправдания той политики, которую проводят по расколу Германии, а главным образом определял дальнюю перспективу империализма, в пору его опасной слабости.

Теперь, спустя сорок лет, следует ли производить эти поджигательские призывы? Но проследить логику врага, поискать в ней характерные черты слабости, исторической слабости империализма, видимо, следует.

«Наше намерение, – писал он И.В. Сталину в ноябре 1941 года, – состоит в том, чтобы вести войну в союзе и в постоянной консультации с вами… Когда война будет выиграна, в чем я уверен, мы ожидаем, что Советская Россия, Великобритания и США встретятся за столом конференции победы, как три главных участника… первая задача будет состоять в том, чтобы помешать Германии… напасть на нас в третий раз. Тот факт, что Россия является коммунистическим государством – не является каким-либо препятствием для составления нами хорошего плана обеспечения нашей взаимной безопасности и наших законных интересов».

Враг был разгромлен. Война закончена. План обеспечения нашей безопасности… был подписан всеми и добровольно. Наступила пора совместных действий для «искоренения нацизма». Опыт проведения этого плана в Советской зоне оккупации дал обнадеживающие результаты. Силы, питавшие нацизм, были обезглавлены. Но рассудку вопреки У. Черчилль на ходу повыбросил все, что он говорил на протяжении всей войны, произнес речь с призывом всех империалистических сил, в том числе и империалистов Германии, подняться против СССР.

Этот прожженный политик не просто произнес речь где-нибудь среди рабочих Бирмингема, Детройта, а в США, в Фултоне, городишке, который до той поры мало кто знал, и не в присутствии лордов своей страны или де Голля, а в присутствии президента США Трумена, потому что в паре с этим американским поджигателем ему было свободно излагать поджигательскую речь, зная, что никто не крикнет: «Долой поджигателя войны!»

И даже в такой «приятной» обстановке ему потребовалось припугнуть и Трумена, заставить его подумать над тем, что «от Штеттина на Балтике до Триеста на Адриатике железный занавес спустился на континенте», и что «за этой линией хранятся все сокровища древних государств Центральной и Восточной Европы». И далее, пугая, он перечислял, что Варшава, Берлин, Прага, Вена, Будапешт, Белград, Бухарест, София – все эти знаменитые города и население в этих районах находятся в советской сфере, и все подчиняется, в той или иной форме, не только советскому влиянию, но и в значительной степени увеличивающемуся контролю Москвы…

Германии была отведена солидная часть декларации. Будто русские в Берлине пытаются создать квазикоммунистическую партию в своей оккупационной зоне Германии посредством предоставления специальных привилегий левому крылу германских лидеров… Если в настоящее время советское правительство пытается при помощи сепаратных действий создать прокоммунистическую Германию в своей зоне, то это вызовет серьезные затруднения в английской и американской зонах и даст побежденным немцам возможность играть на противоречиях между Советами и западными демократиями… это не освобожденная Европа, ради которой мы боролись.

Что же на самом деле произошло в Германии? Что так перекосило Черчилля? Что понудило его призвать все реакционные силы Запада встать под знамена священного союза против СССР? Разве Советский Союз поднимал немецкий народ против Великобритании на свержение английского капитализма? Нет! Дело не в этом. Правильно говорят, что о политиках судят не по тому, что они говорят, а по тому, что они делают, и по их делам определяют их побудительные мотивы. Все дело в том, что капитализм вышел из этой войны, как и из предыдущей войны, и экономически, и морально ослабленным, не способным обычными средствами выйти из послевоенного кризиса. Война помогла народам совершить крутой поворот в умах людей не только Европы, но и всего мира. Народы мира делали из войны свои выводы, по-своему оценивали поведение и политику господствующих классов в войне. Народы поднялись к политическому творчеству и вышли из повиновения всесильной капиталистической государственной машины. Они серьезно начали самостоятельно искать иных путей к обеспечению подлинной демократии. Вот это-то и перепугало насмерть господ Черчиллей, Труменов и иже с ними.

Настраиваясь в 1941 году на союз с Советским Союзом, Черчилль всю войну страшился того, что страны Восточной Европы сбросят капиталистические и феодальные порядки в своих странах и никогда не станут играть роль санитарного кордона вокруг СССР. Он понимал и другое – что победа принесет в Германию раскрепощение народа не только от фашизма, но и от капитализма, и феодальных пережитков, что Советский Союз не согласится на расчленение Германии, на чем настаивали западные державы с самого начала войны.

Советское правительство категорически отвергало все эти планы тогда же, в начале войны. Война началась, враг будет разбит, «но германский народ, государство германское останутся». Это была ясная позиция, с которой советское правительство пришло на Потсдамскую конференцию и там отстояло ее. И на этом пути начали искать разумного послевоенного устройства Германии. В Потсдамских решениях Германия была сохранена как единое государство. При этом были сформулированы принципы создания миролюбивого германского государства. В этих принципах немецкому народу отводилась ведущая роль в обновлении Германии, были намечены пути, по которым немцы могут искупить свою вину перед человечеством и внести свою лепту в расцвет мирового производства и культуры.

Для удобства управления Германией союзниками Германия была разделена на четыре зоны оккупации. Берлин в том соглашении был выделен из Советской зоны лишь в целях совместного управления, поскольку в Берлине определено пребывание органов союзного контрольного совета для Германии.

Западные союзники по антигитлеровской коалиции, как видно, не могли не подписать Потсдамских документов ввиду того, что они вытекали из главной цели союзников в войне. Слишком сильны были моральные преимущества на стороне именно такого решения вопроса об итогах Второй мировой войны и послевоенном устройстве Германии.

К концу войны стало слишком очевидно, что военная мощь СССР была настолько велика, что не считаться с ней было невозможно. Советский Союз может легко удержать победу, добытую столь дорогой ценой. Это заметили и союзники еще на Эльбе.

Не подписать Потсдамских решений было нельзя, но подписать их для союзников было слишком опасно. Западные союзники нашли выход. Необходимо подписать Потсдамские документы и продемонстрировать всему миру солидарность союзников в вопросе об итогах Второй мировой войны. Но выполнять эти решения необязательно. Еще будет время, к чему все это приведет, рассуждали они. Ну а если что… повернуть все это вспять, свалив вину на Советский Союз, или по-своему прочитать те же решения, «обосновать» свою позицию и опрокинуть общие решения Потсдама, и начать снова борьбу с коммунизмом.

Человечество пережило сорок лет после Потсдамской конференции. История прошла через опасный этап холодной войны. Империалисты за те годы не раз накренивали события к новой войне. Потом благодаря мудрой ленинской внешней политике КПСС народы Европы вступили в полосу разрядки, и все-таки мир видит, что идеи, заложенные в Потсдамских решениях, и до сих пор волнуют народы Европы своей правдивостью. Они воплотились при усилии нашей Коммунистической партии в документе, подписанном в Хельсинки. Теперь и против него ополчились империалисты.

Потсдамские решения оказали сильное положительное воздействие на судьбы народов Европы. А разгром фашизма определил поворот в судьбах народов Европы. Европа встала перед фактом коренной ломки старых социально-политических отношений и резкого возрастания роли народа в решении политических вопросов в своих странах. Надо было спасать капиталистическую Европу. Нужна была точка опоры, и на эту роль была обречена оккупированная армиями западных держав Западная Германия. Но и Западная Германия, ее народ, рабочий класс, решительно выступили за коренную ломку социально-политических отношений. Их обуздала военная сила западных империалистических государств и политика холодной войны. Весь вопрос состоял в том, что Западная Европа оказалась в ловко приготовленном для нее долговом мешке США, да еще припугнутая коммунистической опасностью с Востока.

Провинция Саксония-Анхальт располагалась на большом тракте из Берлина в Ганновер, из Берлина в Нюрнберг. В этой провинции особенно чувствовалась все возрастающая активность немцев к осуществлению демократических мер, проводимых в Советской оккупационной зоне. Это касалось: земельной реформы, лишения собственности монополий и виновников войны, денацификации и демократизации общественных отношений в землях Западной Германии, с такой же решительностью, как это было проделано немцами в Советской зоне оккупации, объединения профсоюзов в единый свободный профсоюз, объединения рабочих партий в единую рабочую партию по примеру Восточной Германии.