Текст книги "Другой Зорге. История Исии Ханако"

Привыкание

Еще в середине лета Ханако провела несколько дней в Осаке и Кобэ. Ее друг Масуда недавно переехал туда и позвал девушку в гости. Известие об отъезде не обрадовало Зорге, но задерживать он ее не мог, и Ханако уехала. В Осаке, где Масуда жил у матери, а Ханако в гостинице, молодой человек признался ей в любви, но Ханако вежливо отказала старому другу. Так – друзьями – они и расстались. А в Токио Зорге встречал ее, встав одной ногой на ступеньку вагона второго класса. Ханако вспоминала, что, увидев его, она почувствовала, как сжалось ее сердце: «То, что я испытывала, было трудно выразить словами, поэтому его вопрошающему взгляду, его губам я молча послала ответ, исходивший из глубины моего сердца. А про себя подумала: “Нет, всё, больше я никуда не уеду”…»

Влюбленные поймали такси и прямо со станции вернулись домой в Адзабу. Что касается поездки, то Зорге спросил лишь, было ли ей интересно в Осаке. Ханако, смеясь, ответила: «Да, было. Хоть и жарко, но довольно любопытно». Больше на эту тему они не разговаривали, а ночевать она осталась у него.

На следующий день Зорге уехал рано, и у Ханако, оставшейся отдыхать, состоялся обстоятельный разговор с его пожилой горничной. Явно относившаяся к своему хозяину не только с симпатией, но и с оттенком материнской заботы, она быстро нашла с Ханако общий язык. Характеристики, даваемые слугами своим хозяевам, со времен комедии дель арте являлись предметом особого внимания писателей и драматургов. Считалось, что слуги, вне зависимости от того, чем именно они занимаются – стелют постель, готовят завтрак или прибираются в кабинете, знают и видят своего хозяина лучше, чем его, равное по социальному статусу, окружение. Примеров тому немало и в русской литературе. Достаточно вспомнить хотя бы чичиковского кучера Селифана или хлестаковского Осипа. Слуга видит человека напрямую, без прикрас – фактически, голого – и в фигуральном, и, нередко, в прямом смысле – без скорлупы внешнего лоска, как облупленного. Конечно, не вполне корректно сравнивать литературного слугу-героя с реальным человеком, но все же мнение горничной о Зорге очень интересовало Ханако. И та дала хозяину исчерпывающую характеристику, понимая, что Ханако интересуется не просто так: «…он часто путешествует. Любит о-фуро, принимает его каждое утро. Для иностранцев это ведь редкость. Господин имеет репутацию очень умного человека. Он много и усердно работает, и по характеру он человек добрый, а потому совсем не досаждает, хотя, конечно, с неженатым в каком-то смысле непросто. Это трудно выразить словами, но холостяк отличается от человека женатого. Но после того как вы появились, он совсем изменился. Когда господин в хорошем настроении, и мне на душе спокойно. А все потому, что он очень трепетно к вам относится…»

Разговаривали они на втором этаже, и Ханако показала на бумажные завалы на столе Рихарда. Горничная хотя и посмеиваясь по обычной своей привычке, но все же вполне серьезно предупредила: «У господина все всегда лежит вот так. Если я по рассеянности что-то трону и потеряется хотя бы один печатный лист, он будет сильно кричать. Я читать не умею, и однажды, видимо, выкинула важную бумагу, подумав, что это мусор. Как же он тогда шумел! С тех пор я беспокоюсь: пусть у него все и разбросано, но я решила все оставлять, как есть. Но есть вещи, которые господину безразличны. В день, когда привозят новую одежду, он ее надевает, садится на мотоцикл и возвращается, целый день проездив по грязи, а сдает одежду в починку только в тех случаях, когда она уже совсем прохудилась, – для него все это совершенно неважно. Женатые мужчины за таким следят, но господин явно ни разу не был женат, он не из таких…»

Осенью 1936 года Зорге и Ханако сблизились настолько, что, не зная всех обстоятельств их знакомства и особенностей существования, их можно было бы принять за семейную пару. Апофеозом этих – «семейных» отношений стала их совместная поездка в курортный городок Атами на берегу Тихого океана. Атами славится, прежде всего, своими гостиницами, построенными на природных горячих источниках – онсэнах. Сегодня такой тип отдыха называют спа-отелями, но для японцев это привычная и очень любимая ими форма отдыха с древнейших времен. Расслабление в источниках сопровождается и чередуется неспешным любованием морем и горами, посещением ресторанов с изысканными и очень простыми (но невероятно вкусными) блюдами местной кухни, прогулками по окрестностям и даже игрой в гольф. Словом, Атами и тогда, и сейчас – место, куда обеспеченный мужчина хотел бы вывезти любимую женщину, чтобы она полюбила его еще больше, а женщина всегда мечтает, чтобы мужчина ее туда привез, потому что это является возвышенным проявлением его чувств.

Рихард и Ханако отправились в Атами 12 декабря. Решение принималось быстро, почти спонтанно. Накануне вечером он купил ей в подарок главный туристический аксессуар – большой зеленый чемодан, а утром они отправились отдыхать. Причину такой внезапности Ханако знать не могла, но сегодня мы, располагая данными об интенсивности разведывательной деятельности Зорге в разные периоды в Токио, кое-что предположить можем.

25 ноября 1936 года была поставлена точка в очередной важной операции «Рамзая». Начиная с 17 мая Зорге внимательно следил за начавшимся стремительным сближением интересов Берлина и Токио в борьбе против СССР. Он использовал все свои источники информации, всю свою энергию для того, чтобы максимально ярко и точно осветить для Москвы тайные процессы, сопровождающие это сближение. Именно тогда Сталин впервые не поверил Зорге, поставив на сводке материалов из Токио от 19 июня резолюцию:

«По-моему, это дезориентация, идущая из германских кругов.

И. Сталин».

Но в 1936 году со Сталиным еще можно было спорить, и шеф военной разведки Семен Петрович Урицкий, перенаправляя материал, вызвавший сомнения вождя, наркому обороны Ворошилову, заметил, что он получен от резидента в Токио, «обычно дававшего доброкачественную информацию и неоднократно – подлинный секретный документальный материал». В итоге Сталин и Ворошилов все-таки вняли доводам главы военной разведки – «Рамзай» продолжал передавать информацию о подготовке Японии и Германии к заключению Антикоминтерновского пакта. Наибольшей же плотности радиообмен с Зорге достиг во время его сближения с Ханако – осенью 1936 года. В это же самое время он почувствовал на себе и усиливающийся прессинг со стороны многочисленных японских полицейских структур, о чем девушка еще даже не думала. Ее представления о контроле японской полиции за иностранцами пока что не выходили за рамки историй, рассказанных в гримерке «Рейнгольда». А вот Зорге 1 сентября сообщал в Москву: «Трудность обстановки здесь состоит в том, что вообще не существует безопасности, что всегда могут произойти такие неожиданные вещи, которых в нормальных условиях совершенно не приходится опасаться. Вас могут, например, ни с того ни с сего задержать, когда вы после 12 часов ночи возвращаетесь из Иокогамы в Токио; ни в какое время дня и ночи вы не гарантированы от полицейского вмешательства… В этом чрезвычайная трудность работы в данной стране, в этом причина того, что эта работа так напрягает и изнуряет… В малейших частностях жизни вы здесь подвержены необыкновенному произволу».

О «необыкновенном произволе» японской полиции в деталях рассказал немецкий журналист Фридрих Зибург, колесивший в то время по Японии:

«В двух или трех поездках, предпринятых мною вместе с Зорге, нам пришлось иметь дело с прямо-таки несметным числом полицейских в форме и в штатском, ходивших за нами по пятам, проверявших наши документы и заводивших с нами разговоры. В этом не было ничего необычного, ибо боязнь шпионов в этой стране приобрела уже характер подлинной мании. Хотя я имел самые надежные рекомендации японских властей и мог считаться личностью вне всяких подозрений, все же японские полицейские беспрестанно досаждали мне своим интересом к моей персоне.

Нередко во время утреннего бритья в моем гостиничном номере появлялся довольно нечистоплотный молодой человек с множеством авторучек в нагрудном кармане; беспрерывно кланяясь и с почтительным шипением втягивая воздух, он представлялся полицейским агентом и выражал надежду, что я чувствую себя в Японии в полной безопасности. То же самое происходило со мной и во время экскурсий, в общественных парках и даже в храмах…

Публике без конца читают наставления об опасности шпионажа. Постоянно проводятся специальные курсы обучения и публикуются соответствующие инструкции. Мне самому довелось как-то побывать на одной из лекций: японский полицейский офицер выступал перед гейшами, призывая их также включиться в борьбу со шпионами…

Впоследствии мне разъяснили, к чему сводились эти инструкции. Ну, во-первых, шпиона – разумеется, являющегося представителем белой расы, – следовало сразу же распознавать по внешнему виду. Согласно представлениям японской контрразведки, этот внешний вид в точности соответствовал облику шпионов из старых приключенческих фильмов. Со всей серьезностью этим девушкам втолковывают, что, если в чайный домик заходит мужчина в пальто с поднятым воротником и в дорожной шляпе, с короткой трубкой в зубах, а то и с моноклем в глазу, значит, это непременно шпион. Я привожу все это в качестве примера того наивного схематизма, который японские власти перенесли на комплекс шпиономании.

Вместе с Зорге я побывал также в городах Киото, Нара и Ямада, где мы осматривали священные храмы. В поездах к нам то и дело обращались какие-то люди, пользуясь несколькими фразами на ломаном английском или немецком языках, и просили у нас визитные карточки. На вокзале в Ямада нас обступила целая группа полицейских в форме; беспрерывно кланяясь и с почтительным шипением втягивая воздух, они записали наши биографические данные…

Как-то раз один из полицейских даже попросил разрешения осмотреть наши авторучки. Позже я узнал, что японцы испытывают особый страх перед авторучками, ибо считают, что с их помощью шпионы производят фотосъемку или разного рода измерения. Постоянно велись также разговоры об инфракрасных лучах, с помощью которых якобы шпионы проделывали свои темные дела; я не знаю, какая навязчивая идея заставляла японских контрразведчиков думать, что белого шпиона всегда можно распознать по тому, что он постоянно “фотографирует сверху вниз”».

Если Ханако и видела все это, то вряд ли придавала увиденному должное значение. Для нее это была нормальная обстановка, в которой она выросла и в которой жила. Неудивительно, что в своих воспоминаниях ни о чем подобном в тот период она не упоминает. Девушка была полностью поглощена «сердечной связью», как она это называла, с Рихардом и не обращала внимания ни на что другое. Или же старалась не обращать, потому что трудно предположить, что полиция, сразу же, конечно, зафиксировавшая ее знакомство с иностранцем, не проявила к парочке свой назойливый интерес.

Покинув Токио, она с Рихардом в тот же день приехала в Атами. Пара остановилась в престижном отеле «Санно», стоявшем на склоне горы с видом на океан, и сразу же направилась в популярный онсэн «Сэйё о-фуро». Ханако отметила тогда, что Зорге очень долго парился, расслаблялся в горячих ванных, отдыхал. Очевидно, он действительно таким образом сбрасывал с себя напряжение последних месяцев работы, когда был полностью сосредоточен на деле об Антикоминтерновском пакте. Вечером Рихард размяк настолько, что не захотел идти в ресторан ужинать и выбрал вариант подачи обильного ужина высокой японской кухни – кайсэки рёри прямо в номер. Ханако обратила внимание, что Зорге, хотя и любил японскую еду, палочками пользовался неумело. Даже дома, вне зависимости от того, какое блюдо было на столе – европейской или японской кухни, Рихард пользовался вилкой, которую неизменно держал в правой руке, игнорируя нож. Он брал его в правую руку, только если резал мясо, но порезав, все равно откладывал в сторону и брался за вилку. В гостиничном номере европейских приборов не оказалось, при подаче ужина их не принесли, и теперь разведчик время от времени смущенно хихикал, ловя на себе снисходительную улыбку Ханако. Перехватывая инициативу в разговоре, он спрашивал ее, нравится ли ей то или иное блюдо. Она восторгалась всем, и Рихард тут же подкладывал ей кусочки со своих тарелочек. Ему, в свою очередь, пришлось по вкусу горячее сакэ – японское рисовое вино. Иногда он пил его и дома – время от времени ему доставляли первоклассное сакэ в качестве подарка, но обычно он употреблял его холодным.

О том, что было потом, Ханако рассказала в своей книге: «В ту ночь мы спали в гостиничных халатах на мягкой и высокой двойной кровати, стоявшей в углу комнаты. В доме Зорге я спала в японском стиле – в юката[12]12
  Юката – легкий японский халат (часто путается туристами с кимоно). Используется летом и на курортах с онсэнами как верхняя одежда, а в японских домах и гостиницах как пижама.


[Закрыть] и полотенце; Зорге же ложился в пижаме. С самого начала мы ни разу не раздевались друг перед другом. Он всегда обращался со мной нормально, и определенно – не заигрывал. Ему, обладавшему исключительной энергией, всегда хватало этой “нормальности”, и это мне тоже нравилось. Находиться в сильных объятиях любимого человека было наслаждением, приносящим спокойствие, и это, безусловно, не вызывало у меня каких-то животных чувств».

На следующий день с утра зарядил дождь, и выйти влюбленным оказалось некуда. Зорге поставил на стол переносную печатную машинку и немедленно приступил к работе. Ханако оставалось прохаживаться по довольно просторной комнате, касаться, от нечего делать, пальцем оконного стекла, тусклого от капель дождя, смотреть на мелкий дождик, похожий на туман, и на серое небо. В конце концов она совсем заскучала, но Зорге вспомнил о ней, лишь закончив работу. Он прилег рядом с девушкой и принялся расспрашивать ее об отце, матери, братьях и сестрах. Ханако трудно было рассказать о непростых отношениях в ее семье, используя простые выражения, – так, чтобы Рихард понял. Как могла, она попыталась сделать это, но быстро догадалась, что это слишком сложно для иностранца. Похоже, что Зорге уловил из рассказа сетование на отсутствие нормального образования у Ханако, потому что спросил ее, чему бы она хотела учиться. Немного подумав, девушка ответила, что ее мечтой всегда было научиться петь, и Рихард пообещал по возвращении в Токио обратиться к своему знакомому преподавателю вокала.

На следующий день влюбленная пара на машине отправилась любоваться красотами национального парка Хаконэ, затем переехала в небольшой приморский городок Одавара и оттуда на поезде вернулась в Токио.

Зорге сдержал свое обещание («как обычно», – отметила Ханако), и под Новый год они встретились с жившим в Токио немецким преподавателем музыки профессором Августом Юнкером. Профессор девушке очень понравился, он аккомпанировал ей на рояле, а она пела. Потом мужчины переговорили о чем-то между собой, а вернувшись домой, Рихард с радостью объявил Ханако: «Ваш голос – альт. Юнкер говорит, что в Японии мало певиц с таким голосом. Много певиц, у которых сопрано. Если будете хорошо заниматься, станете первым альтом. Пожалуйста, хорошенько занимайтесь!» С этого времени раз в неделю Ханако стала посещать дом Юнкера для занятий вокалом. Оплачивал их, конечно же, Зорге. Он же заплатил и за пианино «Schwester», которое пришлось купить после Нового года, поскольку Юнкер порекомендовал Ханако освоить игру на фортепьяно. Со смешанным чувством стеснения и гордости Ханако заметила по этому поводу, что Зорге никогда не носил ни золотых часов, ни колец или перстней, но безропотно приобрел ей дорогущий инструмент. Теперь хостес из «Рейнгольда» ездила к Юнкеру еще и на уроки музыки, которые вела старшая дочь профессора Бэлла Юнкер – жена известного в Японии художника и дальнего родственника императорской фамилии Ивакура Томоката.

В целом подходивший к концу 1936 год, как чаще всего и бывает, оказался неоднозначным. Миякэ Ханако обрела новую любовь, а ее возлюбленный потерял ребенка. «Рамзай» выполнил грандиозную задачу по отслеживанию и передаче в Центр информации о ходе германо-японских переговоров по поводу Антикоминтерновского пакта, но его донесения вызвали у Сталина сомнения в правдивости. К счастью, как мы помним, развитием событий эти сомнения были развеяны, и начальник военной разведки Урицкий в декабре даже отправил на имя маршала Ворошилова совершенно секретное представление № 20906сс с ходатайством о награждении Зорге и его радиста Макса Клаузена[13]13
  Макс Готфрид Фридрих Клаузен (1899–1979) – немецкий коммунист, агент советской военной разведки, радист резидентур Рихарда Зорге в Шанхае и Токио. Уникальный специалист по радиосвязи, Клаузен сумел самостоятельно собрать рацию практически из подручных материалов и впервые в истории наладить бесперебойное сообщение с Владивостоком, где располагался приемо-передаточный узел связи IV Управления Штаба РККА. В Японии был легализован под «крышей» германского коммерсанта, открывшего поначалу небольшую мастерскую, а затем мото– и автосалон, а также продающего немецкие копировальные машины. Стартовый капитал для бизнеса был получен из Москвы, но Клаузен проявил себя как умелый бизнесмен, сделав предприятие по-настоящему прибыльным. С другой стороны, по мере роста его коммерческого успеха радист все больше стремился к спокойной жизни предпринимателя и все чаще манкировал обязанностями сотрудника нелегальной резидентуры. К тому же с конца 1930-х годов непрерывно жаловался на свое здоровье (проблемы с сердцем) и периодически отказывался вести радиосеансы. Зорге был серьезно обеспокоен его состоянием и просил заменить Клаузена на более здорового сотрудника. После ареста группы «Рамзая» в октябре 1941 года именно Макс Клаузен первым заговорил на допросах, признав, что является радистом советской разведгруппы, под грузом неопровержимых улик: найденной при обыске радиостанции, а также шифровальных таблиц, которые он, по загадочной причине, не уничтожал, как положено по инструкции, а хранил годами. Был приговорен всего лишь к трем годам тюрьмы, освобожден по окончании войны и какое-то время скрывался в Японии от разыскивавших его сотрудников американской военной разведки. Вышел на связь с советским военным представителем и был тайно вывезен из Японии в Москву. Допрашивался, был признан невиновным. Был неоднократно награжден и остаток жизни провел в ГДР, где после советского рассекречивания «дела Зорге» в 1964 году стал национальным героем. Жил в Берлине на улице Зорге и скончался, несмотря на болезнь сердца, в возрасте восьмидесяти лет.


[Закрыть] орденами:

«Докладываю:

В течение двух с лишним лет в качестве неофициального секретаря германского военного атташе в Токио ведет работу в чрезвычайно трудных условиях наш работник, член ВКП(б) ЗОНТЕР Ика Рихардович.

Этот товарищ все время снабжает нас материалами и документами о японо-германских отношениях. <…>

Вместе с ним работает в качестве радиста т. КЛАУСЕН Макс, который беспрерывно, в тяжелых агентурных и технических условиях поддерживает с нами радиосвязь.

Следует отметить, что оба эти товарища в критический момент событий 26.2.36 г. в Токио поддерживали с нами бесперебойную радиосвязь и держали нас в курсе всего происходящего.

В настоящее время работа этих двух товарищей приобретает особое значение, но на почве длительной работы в тяжелых условиях, на почве длительного отрыва от Советского Союза у них чувствуется большая моральная усталость. Заменить их в данное время невозможно. Для пользы дела необходимо продлить работу этих товарищей, закрепив их на тех позициях, на которых они находятся.

Прошу вашей санкции на награждение этих товарищей орденами “Красной Звезды”, что ими, безусловно, заслужено и явится для них стимулом для напряженной работы в особых условиях».

Орденов ни Зорге, ни Клаузен так и не получили, но в Новый, 1937 год каждый из них вступал с новыми надеждами. По большому счету тогда Зорге не хватало только одного. И однажды он заговорил об этом с Ханако. Притянув ее к себе и усадив на колени, он спросил ее:

«– Зорге – хороший человек, вы как думаете?

– Вы действительно хороший человек. Думаю, и хороший отец, наверное, – наклонив голову, медленно произнесла я.

Зорге странно посмотрел на меня.

– Я ваш хороший отец?.. О чем еще вы думаете? Еще больше не думаете?

Я не знала, как объяснить.

– Хороший отец всегда добр ко мне. Я счастлива. Вы несчастливы?

Зорге немного странно улыбнулся, посмотрел на меня и сказал, кивая:

– Да, да. Если вы счастливы, я тоже счастлив. Всегда будем делать хорошо.

Я, наверно, должна была еще что-то сказать, но… промолчала. Однако я ничего не могла поделать с тем, что выражение его лица в тот момент встревожило меня».

Мияко-сан

К 1937 году в Москве главным источником разведывательной информации Рихарда Зорге считали немецкого военного атташе Ойгена Отта. Хотя при этом игнорировался значительный вклад японских агентов, прежде всего Одзаки Хоцуми, в понимание «Рамзаем» японской политики, отчасти это было справедливо – ведь на тот момент основные, самые ценные для Москвы сведения Зорге черпал в посольстве Германии. Отношения между бывшими фронтовиками Первой мировой – Рихардом и Ойгеном крепли все больше, причем роль ведомого, младшего товарища в этом дуэте досталась господину военному атташе. Они проводили много времени и на работе – в посольстве, и во внеслужебной обстановке. С ними даже приключился однажды инцидент, почти полностью идентичный истории, которую Ханако услышала в «Рейнгольде». Зорге и Отт отдыхали на посольской даче в местечке Акия близ городка Дзуси на полуострове Миура – недалеко от Йокосуки. Во время очередной прогулки по окрестностям Зорге, с особым вниманием относившийся к состоянию дел в аграрной сфере, сделал несколько снимков типичных сельских картин. Процесс фотографирования засекли агенты полиции, неустанно следовавшие за немцами. Они бросились к журналисту, чтобы отобрать у него пленку. Зорге успел перемотать кассету, вытащить ее из «Лейки» и на глазах у полицейских передать Отту, а тот вместо пленки предъявил им свое удостоверение, свидетельствующее о дипломатической неприкосновенности. Спорить с военным атташе едва ли не единственной дружественной Японии державы сыщики не решились, а что касается Зорге, то полковник представил его своим помощником, и на этом инцидент был исчерпан. Очевидно, что это была не только помощь соотечественника соотечественнику, но и, если так можно выразиться, демонстрация отношения единомышленников к японской полиции.

Интересные воспоминания о дружбе Отта и Зорге сохранил связанный с немецкой военной разведкой доктор Клаус Менерт, весной 1936 года побывавший в Токио по делам службы:

«В один из дней нашего… пребывания в Токио мы получили от супругов Отт приглашение на завтрак. Появился еще один гость. “Мой друг Рихард Зорге”, – представил его Отт. Когда мы затем направились в кабинет хозяина дома, чтобы побеседовать о ситуации в Японии, о происшедшем несколько недель назад мятеже “молодых офицеров”, о моих ночных разговорах в Маньчжоу-Го и о Германии, Зорге снова был с нами. Отта я знал с детства… С ним я мог говорить в открытую. Но Зорге? Разумеется, мне было известно это имя; его опубликованные год назад в “Цайтшрифт фюр геополитик” статьи – одна о Маньчжоу-Го, другая о вооруженных силах Японии – оказали мне действенную помощь в ходе подготовки к поездке в Восточную Азию. Однако его присутствие сковывало меня. Он, должно быть, почувствовал это, так как вскоре ушел.

“Зорге – отличный знаток Японии, – сказал Отт, когда мы остались наедине, – и мой близкий друг, заслуживающий абсолютного доверия”.

Зорге присоединился к нам и во время одной из воскресных прогулок в окрестностях Токио. Но я уже перестал относиться к нему с недоверием. Зорге был отлично информирован и превосходно умел рассказывать. В один из последующих дней состоялась еще одна прогулка… Зорге, работавший в то время над статьей о сельском хозяйстве Японии, блистал своими познаниями… И впоследствии мы с ним неоднократно встречались, помимо прочего также и в обществе военных атташе Кречмера, Веннекера и Гронау – для него были открыты все двери. Почти все предоставляли Зорге различную информацию в обмен на интереснейшие сведения, получаемые от него».

Должна была познакомиться с немецким окружением Зорге и Миякэ Ханако. Или, вернее, оно должно было узнать о ней – слишком много у них становилось точек пересечения, возможностей для встречи. Тем более что после заключения Антикоминтерновского пакта немецкие военные, до того значительно более многочисленные и активные в Китае, где они оказывали помощь армии Чан Кайши, все чаще стали приезжать в Японию. Ханако вспоминала, как однажды в «Рейнгольд» завалилось около двух десятков военных моряков с крейсера «Эмден»: «Все они были еще совсем юноши, года по двадцать – двадцать три, и, как и подобает морским офицерам, выглядели высокими и мужественными. Другие посетители, и девушки в том числе, как завороженные, с восхищением глядели на них. Моряки по очереди пожали руку Папаше, перебросились с ним парой слов и расселись каждый за свой столик. Выпив пива, они красиво запели хором. Это было так здорово! Молодые люди с любопытством посматривали на девушек, а мы весь вечер развлекались и хохотали, подсаживаясь за столики к простодушным немецким посетителям, совершенно не говорившим по-японски, и болтали с ними, составляя фразы из набора знакомых нам иностранных слов. Когда пришло время возвращаться на корабль, все члены команды ушли, каждый по отдельности, уныло и неохотно».

Ханако не стала вспоминать, оказывал ли кто-то из экипажа «Эмдена» знаки внимания ей лично, но очень скоро ей пришлось столкнуться с этой проблемой прямо в тихом домике в Адзабу. Той весной в гости к Зорге зашел «необычайно молодой немецкий пилот»: светловолосый, веселый, лет двадцати двух – двадцати трех. Юноша не только поужинал с хозяевами, но и поднялся на второй этаж, в кабинет Рихарда. Все вместе они выпили, потом слушали музыку, меняя пластинки на патефоне – этим всегда занимался хозяин дома. Ханако не понимала, о чем они говорили, но летчик сел на ковер, лежащий на полу, скрестив ноги по-турецки, а девушка пристроилась позади него на краю кровати. В ходе разговора молодой человек часто оборачивался в ее сторону, улыбался, а затем снова обращался к Зорге и продолжал весело с ним беседовать. Ханако летчик очень понравился, она открыто любовалась его красивым лицом, сияющими глазами и улыбалась в ответ. И вдруг в какой-то момент она поймала на себе взгляд Рихарда – неприятный, пронзительный, сердитый. Ханако пришла в себя и только тут заметила, что улыбающийся юноша с каждым поворотом к ней придвигался все ближе к кровати, а теперь еще и запустил руку ей под юбку. Ханако одернула ее, покраснела и весь вечер просидела в центре кровати, боясь пошевелиться. Напрасно: немцы быстро забыли о ней и с жаром обсуждали какие-то свои проблемы. Впрочем, когда она с Рихардом провожала летчика до двери, он, уже пьяный, все порывался схватиться за ее плечо, чем снова вызвал раздражение Зорге.

Через день тот летчик объявился в «Рейнгольде» и попытался найти Ханако, но у нее был выходной и у него ничего не получилось. А еще через некоторое время она получила совершенно неожиданное послание, отправленное, судя по отметке на конверте, одним из моряков с крейсера «Эмден» – вероятно, из тех, что гуляли в «Рейнгольде». Письмо было написано по-немецки, а конец его – по-английски. Ханако смогла разобрать только «Mеine Liebe Agness» в начале и «You are my lovely girl. I love you very much. My darling!»[14]14
  «Дорогая Агнес» и «Ты моя милая девушка. Я тебя очень люблю. Моя дорогая!»


[Закрыть] – в финале послания. Теряясь в мыслях, что с этим делать, она принесла письмо Зорге. Тот, читая его, все время улыбался, а потом и вовсе расхохотался.

«– Зорге, молодой человек что говорит?

– Молодой человек много говорит. Вы получили любовное письмо.

Я сказала, что хотела бы написать ему ответ, и попросила Зорге помочь в составлении письма по-немецки.

– Если вы будете писать, то необязательно по-немецки. Лучше по-японски. Молодой человек посмотрит – не поймет. Друзья посмотрят – не поймут. Что это? Что это? Никто не поймет. Буквы будто перевернуты. Намного интереснее. Пожалуйста! – смеясь, ответил Зорге».

Но «Mеine Liebe Agness» стало лень заниматься этим делом, и германский моряк так и не дождался ответа.

13 мая Ханако исполнилось 26 лет. Рихард поинтересовался, что она хотела бы получить на день рождения, и девушка попросила золотые часы. Зорге возразил ей в том духе, что часы должны показывать время, а не достаток их владельца, и пристыженная Ханако согласилась. В часовом магазине они вместе выбрали подарок, но именинница потом еще очень долго краснела, глядя на эти часы и вспоминая слова Зорге.

Вскоре после этого из «Рейнгольда» ушла подруга «Агнес» – «Берта». Ее молодого человека перевели на новое место службы, в Корею, и она последовала за ним. Вслед уволилась и «Агнес». Работа в баре отнимала много времени, а теперь, в отличие от прежних времен, ей хотелось тратить его на занятия музыкой и на Рихарда. Оставшись на работе без лучшей подруги, она потеряла еще и возможность общения, а ей, как женщине, хотелось выговориться, рассказать о своей любви, о домике в Адзабу, о поездках и подарках. Новой подругой «Агнес» так и не обзавелась, и интерес к работе сменился отвращением к ней. Вот только… на что ей жить, если она уйдет из бара? Ханако решила поговорить с Зорге.

Рихард согласился с тем, что с работой у Кетеля пора заканчивать. А вот деньги… Он поинтересовался, сколько она зарабатывает. Ханако назвала сумму в 150 иен. Из них 100 иен она отдавала матери, которая жила теперь в Токио. Надо было платить и за занятия музыкой. Зорге спросил, сколько девушка хотела бы получать лично для себя, своих карманных денег. Ханако заявила, что ей хорошо и так, и непонятно, в какой степени она кокетничала в этот момент. Поразмыслив, Рихард принял решение: расходы на профессора Юнкера и его дочь он сразу взял на себя, и тут менять было нечего. Что касается остального, то, вскользь заметив, что много денег у него нет, он обязался выплачивать Ханако 200 иен ежемесячно – 100 иен для ее матери и еще столько же для нее самой. С этого времени – с конца мая 1937 года он оплачивал все ее расходы, никогда больше не обсуждая эту тему и никак это не комментируя.

Тем более что очень скоро Зорге оказался занят по горло значительно более серьезными проблемами. 7 июля в пригороде Пекина, у моста Марко Поло произошла перестрелка между японскими и китайскими военными – мост находился на линии разграничения между Квантунской армией и войсками Гоминьдана. Провокация, организованная японцами, положила начало так называемой Второй японо-китайской войне. Сегодня китайская историография называет именно эту дату началом Второй мировой войны, и у нее есть на то свои резоны. Боевые действия поначалу развернулись весьма энергично, и Москва ждала сообщений от «Рамзая» с его прогнозами относительно развития ситуации. В это же самое время посол Германии в Токио и военный атташе Отт спорили с Зорге по поводу того, сколько продолжится и чем кончится эта война. Сам Зорге потом констатировал: «…ход событий обернулся так, как я и предсказывал. И потому и Дирксену, и Отту пришлось признать, что я был прав, и мои акции в посольстве соответственно выросли».

Со стороны Ханако это выглядело следующим образом: «Похоже, работа Зорге стала еще более напряженной. Однажды он сказал: “Японские мужчины любят ссоры, нельзя. Китайцы ссор не любят. Тихие. Япония – нельзя. Китай – учитель Японии. Всегда был любезен, добр. Я знаю. Япония может и не ссориться”». Девушка была с ним полностью согласна и лишь печалилась, что в самую невыносимую токийскую жару Рихард не отдыхал ни одного дня, «стучал на печатной машинке», носился на мотоцикле на Центральный телеграф, в агентство новостей «Домэй цусин», метался между германским посольством и министерством иностранных дел Японии, собирая важную информацию о ходе войны в Китае.

Так совпало, что именно в это время Зорге снова стал размышлять о характере японских мужчин. Однажды вечером, вернувшись домой, он рассказал Ханако, что стал свидетелем ссоры между японцами: сразу несколько человек осыпали бранью и градом ударов ботинок и гэта[15]15
  Гэта – деревянные японские сандалии.


[Закрыть] лежащего на земле человека: «Я шел. Много мужчин прекратили ссору. Я ускорил шаг. После этого обернулся и посмотрел. Много мужчин еще раз пошли избивать. Я рассердился. Пошел и сказал: “Все, прекратите”. Японские мужчины нечестные. Нельзя. Понимаете? Немцы, французы, американцы, мужчины иногда ссорятся. Делают апперкот. Человек падает. И на этом все. Больше не делают. Необязательно». После этого Зорге принялся с жаром объяснять Ханако суть «честной игры» – «fair play».