Текст книги "Локальный конфликт"

Часть 3

Когда Сергей Плошкин, выйдя из самолета, сошел с трапа, его окружила плотная масса журналистов. Они тянули к нему свои микрофоны и диктофоны, напоминающие в эти мгновения плошки для подаяний. Он не заметил, как они появились, потому что смотрел не по сторонам, а себе под ноги, чтобы не скатиться со ступенек трапа. Его заманили в ловушку. Он подался назад от неожиданности, хотел опять подняться по трапу и спрятаться в самолете, но путь назад ему перекрыли. Места для разбега не осталось, и окажись на его месте хоккеист или футболист, то и он, привычно двигая плечами и напирая корпусом, завяз бы в этой массе людей. Яркий свет, бьющий сразу из нескольких фонарей, слепил его, веки невольно щурились. Он был вынужден прикрывать глаза ладонями и осматриваться сквозь раздвинутые пальцы, как через жалюзи.

Он знал многих из них, правда, сейчас не мог вспомнить их имена. Они казались ему чужими, словно он впервые увидел их. Неужели и сам он иногда выглядит так же жалко и так же выпрашивает милостыню?

Они что-то кричали ему, но делали это все вместе, слова переплетались, фразы перемешивались, заглушая одна другую. Из-за этого он разбирал только отдельные слова.

– Я ничего не понимаю.

Он попытался улыбнуться, но у него ничего не получилось, и он, догадываясь, что окружавшие его люди, недовольные этой фразой, сейчас набросятся на него, поспешил предупредить их и исправить положение.

– Я очень устал.

Но и этого было недостаточно, слишком мало, чтобы удовлетворить всех. Их ненасытные глаза требовали: «Еще, еще!» Казалось, что сейчас луна выглянет из облаков, и они начнут превращаться в зверей, клацать огромными клыками, рты их и так уже переполнились слюной, одежды порвутся, а из обрывков появятся волосатые когтистые лапы.

– Что вы чувствовали, находясь в плену?

– Усталость.

К нему тянулись руки, но теперь микрофоны в них трансформировались в причудливые орудия пыток. Его слова могли стать эквивалентом «оставьте меня в покое», облаченные в более мягкую форму, потому что он еще не мог кричать на этих людей, зная, что вскоре вновь окажется среди них и, если сейчас нагрубит им и поссорится, то они не примут его обратно в стаю. Но они не понимали его. Они хотели его крови.

Он понял, что умрет здесь. Ему не сделать уже ни одного шага. На плечи навалилась такая тяжесть, словно он оказался на дне океана, а воздух превратился в сжатую чудовищным давлением жидкость. На лбу выступила испарина, то ли снежинки растаяли, то ли стало слишком жарко от горячего света ламп, установленных на камерах. Ноги его начали подгибаться. Он едва не упал в обморок, как слишком впечатлительная девушка, но кто-то подхватил его под руки. У него не было сил, чтобы слегка повернуть голову в сторону и посмотреть, кто же его спасает. Может, наоборот – его в очередной раз похищают и не отпустят, пока он не выложит все, что знал, но и этого окажется недостаточно и тогда ему придется выдумать часть истории. Но он устал сопротивляться, обмяк, стал куклой, набитой ватой и опилками. Ноги его продолжали делать нетвердые шаги. Они уже не держали тело без чужой помощи, но хоть не волочились, точно парализованные.

Процесс регулировал какой-то человек, одетый в черное драповое пальто – такое длинное, что оно едва не касалось асфальта, и если бы он немного присел, решив завязать шнурки, то полы плаща подмели бы все вокруг, но на них не было ни капли грязи, а это означало, что человек ни разу не нагибался, к тому же ботинки он носил не на шнуровке, а на молнии. Репортер вспомнил, что это офицер спецслужб. Его представляли, но он не помнил его имени. Офицер, размахивая руками, точно в них был зажат невидимый меч, продвигался вперед, прорубая дорогу в толпе, расступавшейся перед ним. Она съеживалась, как пластмасса, которую поднесли к огню и он прожег в ней дырку. Человек что-то говорил, но репортер так и не научился разбирать слов и лишь видел, что изо рта клубами валит пар, совсем как из носика чайника, в котором закипела вода.

Репортера несло течением прямо в открывшиеся перед ним двери аэропорта, потом пронесло через все здание. Расставь он руки в стороны, попробуй зацепиться за стойки, витрины, одежды, – пальцы соскользнули бы с пластика, металла, ткани. Мелькали палатки с едой, с сувенирами, дисками, удивление на лицах незнакомых людей. Диктор что-то объявлял о прибывших и задержавшихся рейсах. Людей больше интересовала эта информация, а не репортер. Он проносился так быстро, что его не успевали узнать. Невидимые привратники отворили перед ним еще одни стеклянные двери. Кто-то шел следом за ним. Двери так и остались открытыми, точно их заклинило. Вряд ли эта стая неслась за ним по пятам. Ее оттеснили. Она осталась позади, чуть задержавшись, и только сейчас бросилась по следу, но уже не могла нагнать его.

Нырнув в открытую дверь черного, как воронье крыло, автомобиля, очутившись в тесном салоне, потому что с двух сторон его прижимали люди, один уже был там, а другой, все тот же офицер спецслужб, теперь прикрывавший отход, втиснулся следом, быстро захлопнул за собой дверь, будто за ним кто-то гнался, и действительно почти тут же что-то ударилось в борт машины, но не сильно. Сергей почувствовал приступ клаустрофобии и удушья. Ему показалось, что крыша, от которой его макушку отделяло сантиметров пять, сейчас начнет опускаться, точно она была частью пресса, вдавит его в сиденье, сделает брикет и выбросит на помойку или, когда машина подпрыгнет вверх на кочке, он пробьет головой мягкий тонкий металл, обрежется о зазубренные края, застрянет, а ветер, как опытный палач, одним ударом снесет ему голову. Машина уже резво удалялась от аэропорта. Замелькали рекламные щиты.

В глазах потемнело…

Несвежий спортивный костюм еще сохранил запахи тела, провалявшись полмесяца в шкафу скомканным. Его избороздили глубокие складки, как морщины на постаревшем теле, но утюг истребил бы их за несколько минут, вернув не один десяток лет, что, увы, не может сделать не один из омолаживающих кремов, которые навязчиво рекламируются на телевидении. Запах почти выветрился, впитался в стены шкафа. Костюм мог считаться девственно-чистым в сравнении с джинсами, которые Сергей, почти не снимая, носил две недели. Они засалились, пропитались грязью, сделались твердыми, как доспехи, – наконечник стрелы сломается, ударившись о них, соскользнет, оставив только бороздку.

Переодевшись, побросав грязные в вещи в ведро в ванной, он отыскал на кухне кофе и сахар, набрал воды в чайник, вскипятил ее. Он был сыт. Похитители, они же офицеры спецслужб, которым поручили сопровождать его и доставить домой, накормили его в машине вкусными бутербродами с колбасой и карбонатом и напоили чаем. Очень кстати, потому что в холодильнике с продуктами у него было не густо. Но лучше остаться голодным, чем идти сейчас в круглосуточный магазин. Кто-то гнался за ними по ночному городу, но они смогли оторваться от погони. Похоже, что на их машине стоял форсированный двигатель, а водитель прежде не раз выходил победителем в различных авторалли…

Они проводили его до подъезда, посмотрели, не ждет ли кто-то внутри. Если бы там притаилась влюбленная парочка, вышел бы конфуз. Они сопровождали бы его и до квартиры, а может, и того дальше. Все ограничилось только подъездом.

Телефон зазвонил так резко и неожиданно, что он чуть не выпустил из рук чашку с кофе, рука сильно вздрогнула, горячая жидкость выплеснулась, обжигая пальцы, забрызгала спортивный костюм и пол. Взгляд метнулся к часам. После полуночи прошло уже пятнадцать минут. Наверное, это звонит кто-то из знакомых, которому хорошо известно, что он часто засиживается допоздна.

Разговаривать ни с кем желания не было. Поначалу Сергей не хотел поднимать трубку, полагая, что она вскоре успокоится. Но звонивший был настойчив до безобразия. Сергей поймал себя на том, что считает гудки, причем, пропустив первые из них, он уже добрался до десяти.

Он настроился выслушивать сочувственный монолог, состроив соответствующее выражение на лице, словно говорящий мог увидеть его и от этого постарается побыстрее закончить свою речь.

– Эй, я знаю, козел, Люська к тебе пошла! Скажи этой падле, чтобы домой не возвращалась. Понял?

У репортера язык точно прирос к небу, он не мог сказать ни одного слова.

– Ты чего молчишь? Испугался, что ли? Козел! Ладно, Люську позови, – в голосе появилась снисходительность, точно говорящий делал какое-то одолжение. Наверное, он сидел развалившись в кресле, потягивал пиво или что-то более крепкое, потому что язык у него работал плохо и произносил правильно не все звуки.

– Дорогуша, – наконец вымолвил репортер, – ты ошибся номером.

– Стой, врешь. Я говорю – Люську позови!

Теперь в голосе появился испуг, боязнь, что связь сейчас действительно прервется, а заново ее не восстановить, сколько ни нажимай кнопки телефона, не крути его диск и ни ори в трубку, ответа не услышишь и только гудки, частые или нет, будут раздражать барабанную перепонку. Репортер уж не разбирал слов, он оторвал трубку от уха, положил ее на подставку, а потом посмотрел в окно. Ему стало очень легко и так весело, что он чуть не рассмеялся, но сдержал смех, готовый уже сорваться с его губ. Смешно будет, если их опять неправильно соединят. У того незнакомца, который ищет Люську, рассеются все зародившиеся было сомнения, когда он вновь услышит голос репортера. Он будет уверен, что телефонная станция работает великолепно. Зря он последние минуты ругался на нее, доводя сотрудников до икоты. Пива у него припасено много, под столом уже валяется несколько пустых бутылок и еще больше стоит перед ним на столе, запотевшие, капельки влаги стекают по стеклу. Ему скучно пить пиво одному, вот он от нечего делать и названивает, нарываясь на скандал, – все развлечение какое-то и встряска мозгов, после которой и спать, наверное, полегче.

Репортер представил себе этого человека, одетого в майку, на которой высохшие пятна от пролитого пива, в тренировочные штаны, вздувшиеся пузырями на коленках, точно это волдыри после ожогов, под которым переливается жидкость. Ткни их иголкой – жидкость вытечет наружу, запачкает пол, а пузыри опадут.

Прихлебывая кофе, он смотрел на телефон. Он не стал бы теперь так быстро прекращать разговор. Ему он стал интересен. Но телефон, как назло, молчал.

Дрожь в руках почти прошла.

Сергей смотрел, как тускнеют на улицах города звезды и остаются лишь те, что прикреплены к небесам, а потом стали тускнеть и они, вначале слабея, будто в космосе разлилась мутная жидкость, затопила все, и теперь разглядеть их уже нельзя, как на дне грязного озера не увидишь золотую монетку.

Он заснул, так и не дождавшись, когда погаснет последняя из них.

Никто не ждал Сергея на работе в этот день, полагая, что ему нужно какое-то время, чтобы прийти в себя. Охранник, стоявший на КПП, вначале удивленно посмотрел на него, точно увидел какую-то диковинку, которую принес коммивояжер, но потом он расцвел в улыбке. На прежней службе новостями он не интересовался, но теперь стал патриотом компании, в которой работал вот уже три месяца. Он старался не пропускать ни одного информационного выпуска, находился в курсе всех событий и путем неимоверных трудов научился визуально отличать друг от друга спикеров обеих палат и их заместителей. По имени и отчеству охранник знал примерно тридцать наиболее известных политиков и здоровался, когда кого-то из них вели на передачу. На столе у него стоял небольшой телевизор.

Сергей потянулся к нагрудному карману, похлопал по нему ладонью, ничего там не обнаружил, стал шарить по другим карманам, постепенно понимая, что либо забыл удостоверение дома, либо его потерял. Оно работало, как смарт-карта. Его нужно поднести к считывающему устройству на турникете, после чего он или открывался, или оставался в прежнем состоянии, продолжая преграждать путь.

В голову полезли отрывки из очень старых, наивных комедийных фильмов, где директор какого-нибудь предприятия долго отчитывал старенького вахтера, который работает на пропускном пункте уже не один десяток лет, знает всех сотрудников не то что в лицо, но и по именам, а поэтому ни у кого не спрашивает пропуск. Наконец после долгого внушения, директор, видя, что его слова подействовали, хочет пройти на свое предприятие, с довольным видом начинает искать пропуск, дальнейшее предугадать несложно. Пропуск он не взял. Вахтер его не пускает. Приходится директору, как мелкому воришке, лезть через дырку в заборе, о которой он давно знал, хотел все отдать распоряжение заделать, но, к счастью, постоянно об этом забывал…

Увы, но ни одна телекомпания не проживет несколько десятков лет. По крайней мере, прецедентов еще не было. Они создавались, становились известными, быстро взбираясь на пик популярности, а потом что-то ломалось, оказывалось, что все отпущенные на развитие компании деньги кончились. Она залезла в долги. Отдавать их – нечем. Разве что телеаппаратурой, уже сильно подержанной, да собственными сотрудниками, но не продавать же их в рабство, причем самые лучшие из них, за которых действительно можно выручить приличные деньги, если перепродать в другую компанию, получив комиссионные, как это происходит в футбольных или хоккейных клубах, уже ушли, почувствовав приближение заката. Они отправились искать места, где лучше кормят. «Зачем нам такой раджа?» Ведь они были перекати-полем, не способным долго удерживаться на одном и том же месте. Зачем? Компании лопались, как мыльные пузыри, и вскоре о них забывали.

Охранник прятался в небольшом кирпичном домике, о котором, наверное, мечтал пан Тыква, копив на него стройматериалы всю свою жизнь. По размеру он схож с теми, что стоят возле каждого иностранного посольства, но те внешне напоминают телефонную будку, в которой забаррикадировался милиционер. Это скорее ловушка, а не крепость, потому что ее прошивала насквозь даже пистолетная пуля.

Со всех сторон к домику примыкал высокий железный забор. Он опоясывал здание телекомпании, чтобы не дай бог на ее территорию не могли просочиться шпионы, которые, чтобы понизить рейтинг конкурентов, могли во время эфира устроить какую-нибудь диверсию. Отключить электричество, например. Но никто его пока не штурмовал. Во время путча телекомпания еще не существовала, так что у обозленных на антинародное телевидение демонстрантов, отправившихся громить ненавистные им компании, выбор был крайне мал. Они как-то не подумали о том, что можно расколотить собственные телевизоры. Но теперь, соберись они вновь по тому же вопросу, в городе уже нашлось бы несколько мест, где можно излить свой гнев. Удайся им это широкомасштабное наступление, тогда, проснувшись и включив телевизоры, а именно с этого многие жители города начинали свое утро, они подумали бы, что телевизоры сломались все разом, точно их поразила какая-то эпидемия, разрушающая электронику, но абсолютно безвредная для людей. Экраны, сколько ни прыгать с канала на канал, оставались бы черными или в лучшем случае показывали полоски помех… это же страшный сон…

Здание, в котором находилась компания, принадлежало прежде какому-то заводу, выпускавшему то ли телевизоры, то ли холодильники, а может, какую секретную продукцию, зачем иначе было строить вокруг него такой грандиозный забор, которому позавидовал бы владелец шикарной дачи, решивший уединиться от мира и налоговых органов. Впрочем, и телевизоры в ту пору, когда забор этот только строился, вполне могли сойти за секретные разработки, купить кои желали многие. Сотрудники завода могли не устоять перед соблазнами что-то вынести за проходную и потерять свою бессмертную душу, а если они состояли в компартии, то заодно и членский билет. Все-таки заботилась администрация о своих сотрудниках в прежние, давно ушедшие годы. Завод ничего уже не выпускал, потому что его продукцию не удавалось сбыть даже в самых захолустных провинциях, где нет дорог, ни машина, ни бронетранспортер не пройдут, а только оленьи или собачьи упряжки. Но оказывалось, что и там население уже обзавелось электроникой, сделанной в странах Юго-Восточной Азии, а холодильники… ну зачем им это громоздкое отопительное оборудование?

Корпуса разорившегося завода ветшали очень быстро, постарев за пять лет на полвека, будто их поразила болезнь, которой редко, но все же болеют и люди. Еще немного – и остались бы от этих зданий одни руины, которые украсили бы город, наверное, так же, как Акрополь – Афины и Колизей – Рим. Но не судьба. Телекомпания, купившая эти развалины, капитально отремонтировала их и внутри и снаружи, вложив в эту затею такое количество средств, что вероятно, выгоднее было бы их вовсе снести, а на их месте построить новые. А следы запустения уничтожить полностью так и не удалось…

Прежде Сергей видел этого охранника, но его имени вспомнить не мог. Опускать глаза и читать написанное на бейджике, висевшем на левом нагрудном кармане охранника, он постеснялся и стоял теперь в нерешительности, думая, упрашивать ли охранника пропустить его без пропуска или без лишних слов развернуться и отправиться домой. Вот только в последнем случае он не знал, хватит ли у него желания вернуться сегодня.

В двух местах из здания высовывались серебристые трубы, в сечении четырехугольные, точно проектировал их поклонник кубизма. Они соединялись с нескольким вентиляторами, которые стояли возле здания, спрятанные в беседке, похожей на те, что остались еще в некоторых парках, только она была не круглой, а кубической, и сделали ее из железных прутьев – они так плотно прилегали друг к другу, что между ними просунешь разве что палец, да и то пришлось бы потрудиться.

Вентиляторы день и ночь гнали по трубам воздух, словно это был какой-то эквивалент бензина или мазута, на котором работали механизмы здания, и все внутри его умрет, если остановятся и замрут вентиляторы. Вентиляторы – это аппарат искусственного дыхания, подключенный к больному, у которого уже не работают легкие, что еще раз доказывает: здание – мертво.

Поднимаясь до второго этажа, трубы исчезали в стене, разбегались по всему зданию, пронзая его, как какая-нибудь нечисть в фантастическом фильме, которая щупальцами проникает в мозг и подчиняет его.

– Здравствуйте, – охранник улыбнулся. На турникете зажглась зеленая стрелка.

– Спасибо, – сказал Сергей.

Он взглянул-таки на бэйджик, но прочитать имя так и не успел.

Первый этаж вымер. Шаги гулко отдавались в пустоте. Сергей прошел к лифту, боясь, что сейчас он обязательно наткнется на кого-нибудь из совета директоров компании. Все они встречали его в аэропорту. Воспоминания эти были какими-то нечеткими, словно часть подзабытого сна, а может, они и были сном, и Сергей, увидев в толпе лица руководителей, обознался. Но кто же еще мог прийти в аэропорт с цветами? Не было у него поклонников, как у известных артистов, которых так помпезно встречают после каждых гастролей. Он не привык к таким встречам. Растерялся и даже не подошел к руководству. Черт… Теперь придется оправдываться, заглаживать вину. Лучше вообще пока не появляться на работе, чтобы этот конфуз все забыли. Ну, зачем он сюда пришел? Его тянуло сюда, как преступника на место преступления. Ничего он не мог с собой поделать.

Он мог бы ускорить события, подняться на верхний этаж, где неподалеку от зимнего сада находились кабинеты членов совета директоров, побродить возле них, а может, набраться наглости и постучаться в дверь к руководителю компании, напроситься на встречу, развеять сомнения – если тот действительно пришел накануне на взлетную полосу, извиниться, что не подошел к нему, не поздоровался, сославшись при этом на страшную усталость.

Он увидел в огромном, закрывавшем почти все боковую стену, зеркале свое отражение: сутуловатая фигура, крадущаяся по пустынному холлу, напоминала неопытного воришку, который боится даже собственных шагов, думая, что если он не встретит никого, то никто и не узнает, что он пробрался в это здание. Но под потолком есть видеокамеры. За каждым его шагом следит охрана, возможно, и руководитель компании. Недовольный работой своих подчиненных, он, переключая каналы на телевизоре, который стоял у него в кабинете, нарвался на эту программу, и она показалась ему самой интересной. Он вдвойне расстроится, если не дождется визита репортера.

На мраморной стене на красной бархатной подложке с черной окантовкой висела нечеткая, составленная из множества миниатюрных кубиков, цветная фотография оператора Павла Ракунцева, напечатанная на компьютерном листке. Основой послужила фотография из какой-то аккредитации, которых в редакции на каждого сотрудника валялась уйма. К стене ее приклеили полосками скотча. Он становился заметен, только если подойти к фотографии поближе.

Семье оператора выплатили от компании компенсацию и страховку. Сумма приличная. Хватит на хорошую квартиру. Жена, то есть вдова, вряд ли печалится – в ближайшее время они хотели разводиться, поэтому оператор бежал из дома от постоянных скандалов, в командировки напрашивался. Вот как все вышло…

Помимо Сергея на весь холл был всего один человек – кто-то прятался в гардеробе, не подавая признаков жизни, пока кто-нибудь не стал бы требовать свое пальто обратно, протягивая номерок, или не захотел сдать одежду. У Сергея такого желания не возникало. Он снял черные кожаные перчатки, рассовал их по карманам куртки, расстегнул на ней молнию, стянул куртку и перебросил через согнутую левую руку.

У него сердце уйдет в пятки, если его кто-нибудь окликнет, и первое, что он сделает – бросится бежать без оглядки. Встречаться ему ни с кем не хотелось вовсе не потому, что он не рад был встрече со своими знакомым, но они начнут его расспрашивать, хлопать по плечу, приглашать в бар, а он еще не настолько отдохнул, чтобы выдержать долгий разговор. Максимум, на что он был способен, – это несколько односложные реплик…

Секретарша директора информационных программ что-то шептала, уставившись в компьютер, точно пробовала слова на вкус, как часто делают это репортеры, когда пытаются на слух воспринять написанное, и тогда вся комната, где они сидят, напоминает офис пейджинговой фирмы, набитый операторами связи. Когда секретарша, услышав стук двери, оторвалась от своей работы, взгляд ее был немного рассеянным и от этого немного томным, непонимающим, а глаза – уставшие, чуть покрасневшие, будто она слишком долго играла и утомилась. Справа от нее высилась пачка чистой бумаги. Принтер, утробно урча, выплевывал из пасти теплые, как только что испеченные блины, листки бумаги, на которых он оставлял какие-то знаки. Если он остановится, секретарша быстро накормит его новой порцией чистой бумаги. Но ей нельзя так утруждать свои глаза, потому что в этом случае потеряется эффект от большей части тех косметических ухищрений, к которым она прибегает каждое утро, чтобы казаться красивой. На ней был темно-синий строгий костюм, волосы зачесаны сзади в пучок. Ей все равно не удавалось создать образ деловой женщины, как она ни старалась следовать советам, дававшимся в модных журналах. Она никак не могла остановиться на чем-то одном, меняла свой имидж пару раз в месяц, так что порой, заходя в этот кабинет, не сразу поймешь, что за секретарским столом сидит все тот же человек, так разительно она могла изменять свою внешность. Секретарша находилась в поиске, училась пока в университете на втором курсе журфака. Сюда на работу ее устроили родители – осваивать азы журналистской деятельности и зарабатывать на карманные расходы. Они же купили ей темно-синий со стальным отливом пятисотый «БМВ», которому от роду было не более года. Зарплаты на бензин хватало, да и только потому, что костюмы свои секретарша любила покупать в дорогих бутиках, и родителям приходилось спонсировать эти покупки, и не только эти. В общем, она была очень завидной невестой. Изредка кто-то из сотрудников компании, приглашая ее в какой-нибудь ресторан, читал ей лекции о своей работе, но этим все и ограничивалось, потому что домой секретаршу провожать смысла не было – все на улицах города и так расступались перед ее машиной, давая ей дорогу. Более того, она сама развозила своих собеседников по домам, а от предложений продолжить курс обучения в квартире тактично отказывалась…

Он прочитал в ее глазах удивление, точно она увидела привидение, возникшее на пороге комнаты, но привидение жуткое и симпатичное, вроде того, что изображал Карлсон, поэтому секретарша не закричала от страха, а с любопытством стала наблюдать, что же произойдет дальше.

– Добрый день, – сказал Сергей, указал пальцем на дверь директора и спросил: – У себя?

– Добрый день! – засветилась от радости секретарша. – Я так рада вас видеть! Вы хорошо выглядите, – тараторила она, съедая окончания слов. Последний ее комплимент был спорным.

– А вы просто великолепны, – парировал Сергей. На самом деле он считал секретаршу симпатичной, но уж никак не красивой, однако ему нужно было прервать ее, а то она так увлечется, что чего доброго начнет задавать вопросы и забудет ответить на тот, что предназначался для нее.

– Он у себя, – наконец сказала она.

Вся стена за ее спиной была обклеена десятками открыток из разных городов мира со всех континентов. Чтобы собрать такую коллекцию, требовалось потратить уйму денег и объехать вокруг света несколько раз. Корреспонденты, зная это увлечение секретарши, чтобы угодить ей и добиться ее благосклонности, привозили эти открытки из своих командировок. Наряду с обычными, такими, как виды Парижа, Каира, Токио, Вашингтона или Сиднея, встречались совсем экзотические, на которых и название-то города прочитаешь с трудом, а сделав это, будешь долго думать, в какой же стране он находится, а потом, отчаявшись идентифицировать этот город, побежишь искать ответ в Интернете, найдя же его, начнешь в недоумении чесать голову: «Батюшки, что же это такое – султанат Бронгарда? Никогда не слышал. Но и такое, выходит, есть». Открытки были разных размеров, объемные, плоские, цветные, черно-белые, раскладные, похожие на детские книжки со сказками. Несколько из них привез и Сергей. Они не были самыми ценными, а поэтому занимали скромные места где-то ближе к краям этой экспозиции, но секретарша приняла их с благодарностью. Коллекция вызывала острый интерес у тех, кто приходил на прием к директору, и если им приходилось ждать аудиенции в приемной, то они таращились на стены. Секретарше вскоре будет негде клеить новые открытки, и тогда придется подыскивать для нее более обширное помещение.

– Сейчас я спрошу, свободен ли он.

Дверь директорского кабинета обита темно-коричневой кожей, а под ней войлок или вата, поверх золоченая табличка с письменами. Обивку распирает от чувства собственной значимости, совсем как тучного человека, который выбрал слишком тесный костюм и рубашку или так быстро потолстел, что не успел обзавестись более солидным гардеробом, – ткань рядом с пуговицами натянулась. Она ловит все звуки, как свинец радиацию, защищая тех, кто спрятался за ней от вредных внешних воздействий, но, сделав такую великолепную дверь, строители совсем забыли о стенах – они тонкие, чуть ли не картонные, и пропускают любые звуки чуть громче шепота.

Волей-неволей директор слышал почти все, что творилось в приемной, поэтому, когда туда приходили поклонники секретарши, ей приходилось подносить к губкам указательный палец и шипеть на них, как змея. На этот раз она забыла об этом предупреждении. Когда же она подняла трубку, улыбнувшись, точно начальник мог видеть ее в эту минуту, то не успела сказать ни одного слова…

– Я все поняла, Валерий Петрович, – после небольшой паузы, точно оробев и забыв все слова, она совладала со своим голосом, выдавив из себя членораздельные звуки, мягкие, бархатистые, приятные. Похоже, она разучивала эту фразу, сидя дома перед зеркалом.

Сергею захотелось, чтобы она сказала еще что-то, чтобы разговор продлился подольше, а он слышал бы одну ее половинку – только голос секретарши. Но ему не повезло. Секретарша положила трубку на телефонный аппарат. Пластмасса стукнулась о пластмассу. Звук этот был неприятен, точно что-то треснуло, раскололось, а в расширяющуюся щель сейчас должны посыпаться шестеренки, микропроцессоры или снег. Они материализовались бы из пустоты, прямо из воздуха, распоротого этим звуком, как пуховая подушка – бритвой. Еще хуже, если это столкнулись и перемешались параллельные миры и сейчас за спиной секретарши возникнут непонятные, а из-за этого похожие на сказочных чудовищ существа, от которых ее придется спасать. Но, может, секретарша так известна, что они ей тоже принесут открытки?

– Валерий Петрович ждет вас.

Она не успела изменить свой голос, и он оставался по-прежнему мягким и бархатистым, точно кошка терлась спиной о ноги, тихо мурлыча что-то от удовольствия. Ее слова вспугнули чудовищ и заделали трещину между мирами.

– Спасибо, – сказал Сергей, толкая пухлую дверь в солнечное сплетение.

– Я рад тебя видеть! – восторженно закричал директор.

«Интересно, кто первый из вас придумал эту фразу?» – усмехнулся Сергей.

Директор ошибочно подумал, что улыбка эта вызвана радостью от встречи. Он выбирался из крепости, которую напоминал стол, засыпанный пачками каких-то распечаток, вероятно, аналитическими статьями, но основным бастионом на нем был 19-дюймовый плоский экран компьютера.

Все офисы напоминают больничные палаты, потому что их стены и потолки выкрашены в белое, а если нос забит и с трудом различает запахи, не может определить, есть ли в воздухе привкус лекарств, то офисы и больницы становятся еще больше похожи, и кто знает, может, за соседней дверью – операционная, где в центре стоит стол, на котором сейчас препарируют пациента, и кажется, что в комнату могут ворваться санитары. Они остановятся на пороге в нерешительности, не понимая, пришли они по адресу или ошиблись палатой. Удивительно, что в офисах люди не ходят в белых халатах, а ограничиваются лишь белыми рубашками, и то не всегда.

На директоре был песочный костюм, голубая рубашка и темно-синий галстук в золотую крапинку, точно его скроили из куска ночного неба. Сергей, протягивая руку, немного смутился за свой вид – потертые джинсы и свитер, будто он, как миллионер Корейко, маскировался, одевался поплоше, ездил на общественном транспорте, чтобы никто не заподозрил, что у него очень хорошая зарплата и он может себе позволить многое из того, что у соседей по троллейбусу или вагону метро ассоциировалось исключительно с «новыми русскими», и на что денег у них никогда не хватит. Но в кабинете директора эта маскировка не требовалась. Уж он-то знал, сколько получают его сотрудники… Надо держать при входе на вешалке дорогой костюм и сразу же после прихода на работу переодеваться, а потом, когда рабочий день уже закончился, вновь менять внешность, чтобы никто не узнал. Некоторые так и поступали.