Текст книги "Локальный конфликт"

Их ладони встретились, пальцы крепко сжались и замерли на краткий миг. Ладонь директора была сухой, морщинистой и жесткой, точно ее покрывали мозоли от утомительной физической работы, но единственное место, где могли появиться такие мозоли, – это подушечки пальцев от долгой игры на компьютерной клавиатуре.

– Ты хорошо выглядишь. Садись, – сказал директор, высвободив свою ладонь и указывая на стул перед столом.

– Спасибо, – у Сергея едва не сорвались с языка точно такие же слова, что сказал он секретарше.

Телевизор молча стоял на тумбе напротив кресла директора, обращенный к нему черным провалом в бездну – только дотронься до нее, разбудишь сказочные силы, которые утянут, не успеешь даже ничего понять. Удивительно, что телевизор был выключен – директор считал себя патриотом канала, на котором работал, смотрел или по крайней мере старался смотреть все, что по нему шло, за исключением, быть может, латиноамериканских сериалов. Когда их транслировали, он выбегал пообедать или приглашал подшефный ему персонал пообщаться на насущные темы. Если по каким-либо причинам он не мог в реальном времени посмотреть интересующую его программу, то программировал видеомагнитофон записать ее и отсматривал дома. Порой таких записей набиралось так много, что хватало на всю ночь, и директор приезжал на работу невыспавшимся.

Зная это пристрастие директора, Сергей хотел спросить: «Нас что, отключили?» Это самая страшная напасть, которая может приключиться. Прогневаешь министерство, отберет оно у тебя лицензию на вещание и ведь не вернет потом, как ни упрашивай и ни уверяй, что исправишься. Он мысленно ударил себя по лбу, даже почувствовал, как ладонь его виртуально хлопает по голове: «Как же я забыл о профилактике?» Именно поэтому в коридорах и было так пустынно, жизнью они наполнятся ближе к вечеру, когда все нормальные люди уже вернутся домой, поужинают, присядут к телевизорам и…

Стены кабинета увешаны грамотами и дипломами, укрытыми стеклами и деревянными рамками, как очень ценные картины, для которых изменения внешней среды губительны. Свет отражается в стеклах, мешая прочитать то, что под ними написано. Чтобы разобрать буквы, надо подойти поближе и стоять к ним почти под прямым углом.

Американцы для своих призов – салатниц, полученных на школьных соревнованиях по теннису или бейсболу, подносов и прочей посуды, которую слишком жалко отправлять на кухню, все-таки завоевание ее потребовало больших трудов – используют каминные полки. В кабинете директора камина не было, даже электрического.

Под призы приспособили специальную тумбочку – узкую и длинную, отправной точкой для ее создания, вероятно, служила обычная лавка. Такие стоят в парках перед столиками. На них режутся в домино или в шахматы. В тумбочке еще оставалось много жизненного пространства, где вполне могли выстроиться пойманные в скоросшиватели документы, но, учитывая, что на ней стояло, запихивать что-то внутрь было бы кощунством.

С полочки, поднявшись на задние лапы и размахивая передними с выпущенными, как у кошки, когтями, скалился маленький серебряный медведь. Шкуру ему опаляла окаменевшим выхлопом своих дюз пузатая ракета. Ее будто срисовали с памятника «Покорителям космоса», подпиравшего проспект Мира. Только ракета. Про Циолковского – забыли. Две «Тэффи», которые по сравнению с изящной бронзовой статуэткой русалочки, сидевшей возле них, казались грубыми, точно это были два охранника, которые следят, чтобы на девушку никто не напал и не уволок, как самый ценный экспонат этой коллекции. Остальные награды были лишены выдумки. Нечто похожее можно купить в любом большом магазине. Оставалось лишь выгравировать на вазе или тарелке соответствующую надпись, но обычно фантазии хватало лишь на сухие фразы, словно их взяли из бухгалтерского отчета. Одну из этих ваз раздобыл Сергей, не в антикварном магазине, конечно.

Полочку сделали с запасом, и сейчас она была заполнена лишь наполовину, но если поток наград не ослабеет, то примерно через пять лет места на ней не останется. Интересно, как выйдет из этой ситуации директор? Расставит награды поплотнее, но тогда их станет трудно рассмотреть, или закажет себе в кабинет новую тумбочку, побольше? Но пять лет – большой срок. За предыдущие пять лет этот кабинет сменил трех хозяев.

На стене висела еще компьютерная распечатка, похожая на те, что вывешивают в отделениях милиции с логотипом «разыскиваются». На этой изображались главари сепаратистских образований Истабана. Человек тридцать. Фотографии их, вероятно, взяли с каких-то документов. Качество изображения было таким плохим, что почти все казались на одно лицо. Понять же, кто есть кто, удавалось только по надписям под фотографиями. Примерно половина из них – те командиры сепаратистских подразделений, кого убили или взяли в плен – перечеркнута синим тонким фломастером крест-накрест.

– Честно, я тебя не ждал сегодня. Как себя чувствуешь?

– Нормально. Немного устал, конечно.

– Кофе или чай? Или хочешь чего-то покрепче? Не стесняйся. Я, может, даже составлю тебе компанию, – прищурился Валерий Петрович, – Все зависит от твоего выбора.

– Чай, пожалуй, – после небольшого раздумья сказал Сергей, – я стал замечать, что от кофе у меня болит голова.

– Не повезло тебе. Я без кофе – засыпаю. Могу предложить кофе в сочетании с анальгином.

– Нет, спасибо, обойдусь чаем.

Валерий Петрович нажал кнопку селектора. Умный человек. Он знал, что раны, какими бы они ни были, душевными или физическими, лучше не тревожить, – так они быстрее зарастут. Ему сказали, что случилось с оператором. Он переживал, но говорить об этом с Сергеем не хотел, понимая, что тому и без этих разговоров на душе несладко.

– Олечка, сделай нам кофе и чай, пожалуйста, – убрав палец с кнопки связи, директор продолжил: – На работу пока не хочешь выходить?

– А надо?

– Как тебе сказать. Незаменимые – у нас есть. Ты относишься к их числу.

– Рад слышать. После такого признания возникает желание требовать повышения оклада.

– Неужели тебе не хватает?

– Вообще не жалуюсь. Но денег много не бывает.

– Знаю! По себе знаю. Могу дать совет. Тут твое фото не раз на обложках некоторых журналов появлялось и в газетах на первых страницах. Фотомоделям за такое причитаются очень большие гонорары. Газеты и журналы, которые о тебе печатали, не бедные. Поинтересуйся – тебе с этого ничего не перепадет?

– Хорошо.

– Напомни мне об этом. Я попрошу Ольгу сделать тебе подборку. Может, в домашний архив, на худой конец, пристроишь.

– Хорошо.

– Так как с выходом на работу?

– Хотелось бы немного отдохнуть. Недельки две или три. Реально?

– Вполне. Хочешь – пошлем тебя в теплые края за счет компании. На Кубе сейчас очень хорошо. Надо спешить, пока ее американцы к рукам не прибрали. Упустим мы Остров свободы! Тогда уж туда не поездишь. Давай – позагораешь, расслабишься. Не нравится Куба, выбирай любое место.

– Заманчивое предложение. Вы, Валерий Петрович, прямо-таки искуситель какой-то. Я, наверное, соглашусь. Вот только сразу место сказать не смогу. Подумать немного надо.

– Что думать? Подходишь к глобусу, раскручиваешь, а потом тыкаешь наугад пальцем. Куда палец попадет – туда и едешь. Разве ты в такую игру в школе не играл?

– Играл. Только не думал, что она может когда-нибудь стать реальностью.

– Почему нет? Теперь к делу. Ты, наверное, догадываешься, что стал очень известным. Таким известным, что теперь, как только у меня в кабинете или дома звонит телефон, я подхожу к нему с опаской, трубку беру, будто это гремучая змея, которая может меня укусить, и все потому, что я заранее знаю, что у меня спросят. Надоели. От работы отрывают. Все тебя ищут, хотят узнать твой адрес, номер телефона. Я пока не раскололся, но не могу дать гарантий, что утечки информации не произойдет. Вскоре вся эта лавина обрушится на тебя. Советую телефон отключить и включать его только, когда надо кому-то позвонить. Понял?

Дверь приоткрылась после тихого застенчивого стука, словно человек, стоявший за ней, хотел, чтобы его никто не услышал. Вошла секретарша, одной ладонью, как вышколенный официант, удерживая жестяной поднос, расписанный цветами. На нем стояли две маленьких изящных фарфоровых чашечки – подарок одной из групп, побывавших в Китае, – сахарница и графинчик со сливками.

– Можно? – спросила секретарша.

– Конечно, конечно, – сказал Валерий Петрович. – Спасибо.

Создавалось впечатление, что секретарша стояла за дверью, прислушиваясь к разговору, не хотела своим вторжением обрывать Валерия Петровича на полуфразе и ждала, когда же в разговоре возникнет небольшая пауза, которую она безболезненно может занять. Свободной рукой пошарив позади себя по двери, секретарша нащупала ручку, ухватилась за нее, потянула на себя, одновременно делая шаг вперед и балансируя рукой, чтобы не расплескать напитки, но дверь не захлопнула, а только прикрыла, чтобы потом легче было ее открыть, прошла к столу, разгрузила поднос доведенными почти до автоматизма движениями, точно проходила долгую стажировку в школе официантов, улыбнулась и вышла.

– Так ты понял? – переспросил Валерий Петрович.

– Понял. Что от меня хотят?

Сергей взял чашечку с чаем. Он такой же черный, как и кофе, и определить, что из них что, можно было только по запаху. Сергей положил в чашечку два кусочка сахара. Чашечка для чая была маловата. По русским меркам, конечно, где ни в чем меры не знают.

На самом деле чай взбивался специальным помазком. Но группа, которая привезла этот сервиз, в такие тонкости чайной церемонии не посвящалась, поэтому о помазке не позаботилась. Стенки чашек были такими тонкими и хрупкими, что, казалось, могли рассыпаться в пальцах, а сквозь них просвечивается напиток. Лучше вообще не брать их в руки, а пить чай или кофе через трубочки, как сок или коктейль, – так будет безопаснее, и любоваться их рисунками. Кто-то во время очередной деловой встречи разбил-таки одну чашку. Валерий Петрович ничем не выдал своего расстройства, радостно заявив, что посуда бьется к счастью, а потом, когда встреча закончилась, загрустил об этой потере, размышляя, как бы ее восполнить. На чашечках неизвестный китайский художник запечатлел битву с кочевниками. На каждой – отдельный эпизод. Общая картина складывалась, если все приборы сервиза поставить рядом в определенной последовательности. Часть сервиза хранилась у секретарши. Надо угостить ее конфетами и упросить показать его, когда Валерий Петрович куда-нибудь отъедет и не сможет неожиданно нагрянуть, а еще лучше и вовсе закрыться на ключ. Впрочем, из-за той разбитой чашечки полная картина битвы все равно утеряна…

– Как будто трудно догадаться… Интервью для газет, журналов, участие в ток-шоу и прочее.

Сергей поморщился. Последние дни он только и делал, что отвечал на всевозможные вопросы, правда, назвать это интервью было нельзя, а слово «допрос» звучало обидно для тех, кто его расспрашивал. Все ответы, помимо того, что фиксировались на видеопленку, еще и стенографировались. Техника может подвести, а человек – нет. Но этот процесс отбил у него всякую охоту встречаться в ближайшее время с кем бы то ни было, кто может начать задавать вопросы. Всем, кто обратится к нему с подобной просьбой, он мог бы порекомендовать справиться у спецслужб – не поделятся ли те записанными материалами. Но они редко делятся своими архивами. Может, лет так через пятьдесят, когда с них снимут гриф «секретно», а пленка уже так осыплется, что на ней не останется ничего, кроме помех, похожих на падающий снег.

– Не морщись. Известность – тяжкое бремя. В узких кругах к тебе приклеилась кличка «Кавказский пленник». Не очень остроумно, но что поделаешь… Если ты согласишься на эту каторгу, я имею в виду интервью и прочее, то твой день будет расписан по минутам. Прямо как у президента. Не успеешь дать одно интервью, как тебе тут же придется ехать на съемки телепрограммы. Поверь мне, это очень хлопотно. Правда, взамен на пару-тройку недель ты станешь очень знаменит. Придется тебе на это время арендовать автомобиль представительского класса, как и полагается звезде телеэкрана. Я знаю, ты на метро ездить любишь. Пока советую воздержаться. Узнавать будут. Но потом все нормализуется, придет в норму. О тебе забудут.

– Я подумаю.

– Много думаешь. Я тут занялся коллекционированием – сюжеты о тебе записываю. На полуторачасовую кассету уже есть. Думаю, будет еще. Наверняка тебе предложат перебраться на другой канал. ТБВ и РКА зондируют почву. Но я тебя не отпущу! Так и знай. Если уйдешь без моего согласия – станем врагами, и тебе при встречи руку не пожму.

– У нас же крепостное право отменили в девятнадцатом веке.

– Э, – Валерий Петрович сощурил веки, – никто его не отменял! А предложение поехать в любую точку мира остается в силе в любом случае.

– Спасибо. Я подумаю…

На улице стало теплее. Шел густой снег. Казалось, что снежинки за то время, пока они падали с небес, успевали разрастись, превратившись во что-то разлапистое, огромное, и, если бы земля находилась чуть ниже, они успели бы стать такими большими, что каждая из них могла накрыть дом или улицу, а людей – тем более. Тогда ходить по улицам станет опасно, все будут сидеть по домам, пережидая непогоду, уставившись в окна. Снежинки настойчиво лепили маску на лице, но она быстро таяла, стекая слезами по щекам. А у зимы уже не осталось сил, чтобы превратить их в лед.

Снег мохнатыми шапками и шубами висел на скелетах деревьев, точно хотел нарастить на них плоть, которую слизнула осень.

Черные фонарные столбы за всю их долгую жизнь красили многократно – поверх старой, местами уже опавшей или отслоившейся краски. Поверхность их стала шероховатой, похожей на стройные стволы деревьев, увидев которые, заготовители корабельного леса захлопали бы в ладоши от восторга. Спиливать их пока бы не стали, подождав немного, когда они еще чуть подрастут, тогда они сгодятся на мачты для фрегатов. Сруби их сейчас, так на срезе насчитаешь штук семьдесят годовых колец, но за это время они не прибавили и сантиметра, а наоборот – стали чуть ниже, погрузившись в землю и в асфальт. На вершинах у них росли грозди виноградин, тускло светящихся внутри, как будто сок, который содержался в них, напитался солнечными лучами и теперь, когда солнце ушло, потихоньку расставался с ними. Эти деревья вывели специально для города. Но модель была старой. Они отгоняли от себя тьму всего метра на два. Под столбами скапливалось резко очерченное, словно загнанное в ловушку, окруженное со всех сторон, пятно света. Шагни в сторону – и потеряешься в темноте, будешь ходить на ощупь, пока не наткнешься на шершавую стену какого-нибудь дома.

Пятна эти постепенно разрастались. В виноградинах разгорался какой-то мистический огонь. Если спрятаться в подворотне и следить за ним, то станешь свидетелем таинственных и загадочных событий.

Надо взобраться на столб, сорвать одну ягоду, взять ее с собой – тогда темнота будет расступаться. В милицию заберут раньше, чем вскарабкаешься на этот столб – да и дело это очень трудное, ствол-то гладкий, не ухватишься ни руками, ни ногами. Сергей вспомнил, как в Уфе на сабантуе видел человека, который зарабатывал деньги тем, что ловко взбирался на высокий шест и там на его вершине показывал разные акробатические трюки. Он и на этот фонарный столб успел бы залезть до того, как о хулиганстве его сообщили бы в отделение милиции и сюда приехал патруль.

Улицы заносило снегом. Он уже доходил до щиколоток, а дворники, вероятно, собирались сейчас все вместе, накапливали силы для решающей битвы, которая решит исход этой войны. Они не спешили и, отражая каждый год несколько подобных набегов, знали, когда надо нанести главный удар.

Сергей все никак не мог адаптироваться в этом мире, и если уже не пугался автомобильных потоков, как дикарь, впервые попавший в город, то относился к ним с настороженностью, стараясь переходить улицу, когда машины были далеко или на светофоре загорался зеленый свет.

Но машины были редкостью, скорее исключением, чем правилом, точно эта улица переместилась лет на десять назад, когда о такой проблеме, как автомобильные пробки, никто еще не задумывался.

Идти домой не хотелось. Он чувствовал, что при той концентрации всевозможных средств связи, которыми напичкана его квартира, сегодня его обязательно найдут, даже отключи он телефоны – обычный и мобильный, пейджер, компьютер, знакомые все равно изыщут способ, чтобы выразить ему свое сочувствие и поддержку.

Выгонять в такую погоду машину из гаража жалко. Она ничем не провинилась, могла заартачиться и не завестись. Но «мерседес» завелся с первого же оборота, откликнувшись на первый же поворот ключа зажигания утробным урчанием, с удовольствием проглатывая бензин, которого ему не давали отведать уже с месяц.

Сергей смотрел на подсвеченную зеленым и красным панель уже проснувшихся приборов и не понимал, что же ему делать дальше. Он лишь знал, что ему не стоит возвращаться домой, будто это – проваленная явка, где его поджидает группа захвата, лучше и вовсе на какое-то время – на недельку или даже на месяц, уехать из города. Он стал жалеть, что сразу же не согласился на предложение Валерия Петровича, не ткнул пальцем в глобус прямо у него в кабинете, но ехать к нему опять уже не хотел, да и ушел начальник, наверное, с работы, не ночует же он там.

Машины тянулись друг за другом угрюмой усталой вереницей. По бокам их обступали фонарные столбы, отмечая границу, переступать которую им было не дозволено. Почти касаясь друг друга бамперами, они пробирались через снежные заносы, уткнувшись в то и дело вспыхивающий красными предупредительными сигналами затылок впереди идущей машины. Лишь те, кому удавалось пробиться к краям потока, ускользали на примыкающие улицы.

Сергей подрулил к обочине, остановился. Он не знал, как оказался в центре города, ведь хотел поехать совсем в другую сторону. Неужели все дороги этой ночью ведут в центр?

Правая передняя дверь отворилась, в салон кто-то заглянул и спросил:

– До Предтечной?

Сергей вздрогнул, повернул на голос голову и только сейчас понял, что встал прямо возле голосующей девушки. Он с секунду с интересом рассматривал ее лицо, совсем забыв ответить ей. Пауза эта слишком затянулась. К счастью, девушка подумала, что он прикидывает, сколько с нее взять за услугу, пришла на выручку, сразу же ограничив поле для размышлений.

– Семьдесят.

– Предтечная – это где? – наконец нашел, что спросить, Сергей. За свою жизнь он успел неплохо визуально изучить город, но большинство названий улиц не задерживались у него в голове. Предтечная была из их числа, хотя что-то смутное всплывало из памяти и он не сомневался, что бывал на этой улице.

– Метро Калининградское. От него минут пять. Я покажу.

– Хорошо. Садитесь, – кивнул он.

Подвозил он кого-нибудь часто. Но денег развозом не зарабатывал. Ему вполне хватало на жизнь зарплаты и премиальных.

У девушки были две распухшие полиэтиленовые сумки с эмблемами круглосуточного супермаркета. Она поставила их в ногах, точно хотела, чтобы они всегда оставались на виду. Но вряд ли там оказалось бы что-то ценное, о чем надо беспокоиться каждую секунду, если, конечно, девушка не была гурманом. Когда она села в кресло, аккуратно подогнув полу длинного пальто, салон машины тут же наполнился запахом духов, мягким, приятным, не таким вульгарным, который распространяла висевшая на зеркале заднего вида ароматная оранжевая елочка. Стало уютно. Такого ощущения Сергею никогда не удавалось добиться.

Надо как-то начать разговор. Но в голову ему не приходило ничего, кроме банального: «Вы с работы?» Такой вопрос может не понравиться ей, отпугнуть или даже настроить враждебно. Как хорошо музыкантам или писателям! Они могут открыть бардачок – там случайно оказалась кассета, компакт-диск или книга. Они предназначены для завязывания знакомств как раз в таких случаях, а еще такие предметы незаменимы в общении с дорожными инспекторами, потому что помогают избежать практически любых штрафов. У сотрудников правоохранительных органов при этом создается ощущение, будто им оказали какую-то услугу, они остались в должниках, и в следующий раз при каком-нибудь нарушении можно уже ничего не дарить – инспектор ограничится лишь устным внушением.

Сергей теперь радовался, что машины едва ползут. Это давало ему дополнительных минут пятнадцать, а если очень повезет и он соберет по дороге все светофоры, то время в пути увеличится еще немного.

– Вы не туда повернули, – сказала девушка. – Так длиннее.

– Там же дорогу ремонтируют, – удивился Сергей, – все перекопали. Наоборот – я экономлю.

– Уже неделю, как все закопали.

– М-да? Я не знал. Меня не было в городе.

Он хотел развернуться, но навстречу ему ехал сплошной поток, в который никак нельзя было втиснуться, а когда он наконец-то нашел лазейку, то понял, что если повернет и начнет возвращаться, то на это уйдет больше времени, чем если он поедет прежней дорогой.

– Признаю свою ошибку. Согласен загладить вину любыми способами, но теперь не вижу смысла сходить с намеченного пути.

– Ладно, – вздохнула девушка, – поезжайте, как знаете.

– Мне кажется, что ехать по новому маршруту гораздо интереснее, чем изо дня в день по одному и тому же, если, конечно, вы не спешите. Как вы считаете?

– Может быть.

– Я всегда прошу, чтобы меня везли домой по новому маршруту. Это успокаивает.

– У вас нервная работа?

– Не всегда. Но бывает очень нервной, – теперь он мог позволить себе изредка поглядывать на нее открыто, не прибегая ни к каким уловкам. Он понял, что это занятие ему нравится и ему нравится ее слушать.

– Я догадалась. Вы работаете коммивояжером.

– С чего вы взяли?

– Ну, у вас приятный голос, – протянула она, раздумывая и подыскивая аргументы для подтверждения своей догадки. – Пожалуй, вы можете убедить клиента купить совсем ненужную ему вещь. Язык у вас – подвешен.

– Хм, интересное заключение. Но вы ошиблись. Прямо как доктор Ватсон, который вначале принял Шерлока Холмса за главаря преступного мира Лондона. Он поставил знак минус, а надо было поставить плюс.

– Вы хотите сказать, что ваша работа противоположна работе коммивояжера? – она нахмурила брови – Теряюсь в догадках. Противоположность – это покупатель, но к их числу относимся мы все. Сдаюсь. Рассказывайте.

– Я журналист.

– Вы меня обманули. Это не противоположность коммивояжеру, а очень даже близкая по духу профессия.

– Откуда у вас такие сведения?

– Неважно.

– Ха, так, значит, это вы навязываете бедным покупателям свой товар и не отстаете от них, пока они его не купят?

– Вы проницательны. Но почему же обязательно «бедные» покупатели? Очень даже обеспеченные. А товар я им не навязываю. Они сами приходят ко мне и выпрашивают его.

– Выпрашивают? Дефицит же в прошлом, как и эпоха социализма.

– Эпоха социализма – может, и да, но в отношении дефицита я не стала бы делать такие категорические заявления. Простите, а на какое СМИ вы работаете?

Она вновь перехватила инициативу в разговоре. Причем вопрос прозвучал с интонацией, эквивалентной: «А кому вы продались?»

– Постойте, – неожиданно сказала девушка, когда Сергей хотел уж было ответить, и внимательно посмотрела на него, чуть придвинув лицо. Сергея обдало ее сладким дыханием, а запах духов стал таким густым, что от него побежали мурашки по коже. Она сосредоточено что-то вспоминала, – Мне кажется, что я вас знаю, вернее, видела. Вы тот самый репортер, которого освободили вчера из истабанского плена. Так?

– Да. Правда, вчера я вернулся в город, а освободили меня пораньше, да и был я там всего сутки… Вы так внимательно следите за новостями?

– Нет. Времени нет. Но интересно знать, что в мире творится. Когда есть время, я смотрю новости. К сожалению, я не запомнила вашего имени.

– Сергей.

– Ага. Точно. Вспомнила. Меня зовут Мила.

– Предлагаю сразу же перейти на «ты».

– Согласна. Об Истабане вам, пардон… тебе рассказывать, конечно, неприятно?

– Неприятно.

– Тогда расскажи о чем-нибудь другом.

– Сложно. Так сразу и не вспомнишь. На тысячу и одну ночь меня не хватит, но на несколько часов, пожалуй, впечатлений наскребу. Но ты поступаешь нечестно.

– Это почему?

– Ты знаешь обо мне теперь очень многое, а я о тебе – только то, что тебя зовут Мила и что ты, вероятно, живешь на Предтечной.

– И еще. Что я работаю в каком-то магазине.

– Да.

– Разве этого мало?

– Прямо скажу – не много.

– Ты, кстати, за дорогой следишь?

– Да. Увы, но мы подъезжаем.

– Я буду тебе показывать, куда ехать.

Когда они въехали во двор, окруженный блочными девятиэтажками, он так почти и ничего не узнал о Миле. Дорога казалась ровной, но ее сглаживал насыпанный поверх растрескавшегося асфальта снег. Машина подпрыгнула на выбоине, провалилась колесом в яму. Корпус просел, днище ударилось об асфальт, заскрежетало, счищая с него снег, словно снегоуборочная машина. Им показалось, что они очутились на русских горках и сейчас спускаются с кручи, но это ощущение прошло так быстро, что у них дух едва захватило. Зубы клацнули друг о друга, кольнуло в сердце иголкой, оно учащенно забилось и успокоилось, вернувшись в прежний ритм, когда яма осталась позади.

– Прости. Я забыла предупредить об этой яме. Сама в нее всегда попадаю.

– Ничего. Кажется, обошлось. Глушитель я там не оставил.

– Через арку удобнее выезжать. Почти сразу на улицу попадаешь, – сказала Мила.

– А-а, – кивнул Сергей.

Она полезла в сумку, стала там что-то искать, наконец извлекла бумажник, открыла его. Все это время Сергей смотрел на нее, не останавливал, хотя догадался, что она делает, а потом, когда девушка нашла необходимую сумму и хотела протянуть ему купюры, сказал:

– Ай-ай-ай, Мила, деньги я не возьму. Я помогу донести тебе сумки, – с этими словами он выбрался из машины, хлопнул дверью, теперь даже если бы она запротестовала, стала бы что-то говорить, он все равно не расслышал бы ее, пробежал на другую сторону машины и успел подать руку Миле – та уже отворила дверцу и опустила обе ножки в снег.

Она был чуть ниже Сергея, но впечатление это могло оказаться обманчивым, потому что сантиметров пять ей давали каблуки на сапогах и два – меховая шапочка, которую она надела еще до того, как выбралась из автомобиля, чтобы уберечь волосы от снега. Но прическу шапка испортила.

Лампочка в прихожей была ватт 45 – не больше, да еще ее прикрывал стеклянный желтый абажур. Будь свет поярче, эта вспышка после темноты подъезда заставила бы зажмуриться. Из глаз потекли бы слезы, потом пришлось бы долго моргать и тереть их, словно туда бросили горсть песка, прежде чем пройдет резь.

– Положи пока сумки на пол. Я отнесу их на кухню. Ты хочешь есть? – спросила Мила, расстегивая пальто.

– Да.

– Очень?

– Пожалуй, что да.

– Значит, будем есть пельмени. Их быстрее всего приготовить. Вообще готовить я не люблю. Дома обхожусь полуфабрикатами. Встречаются очень неплохие.

– Я не гурман. Привык есть, что подадут. Однажды даже пришел в восторг от гороховой каши, сваренной из концентрата.

– Пельмени будут повкуснее, – успокоила его Мила. – Раздевайся. Тапки поищи вон там, – она указала на две нижние полочки в шкафу, где выстроилась обувь.

Он забыл вытереть ботинки о коврик, который лежал перед дверью. Он просто не увидел его, и теперь, когда снег, застрявший в рифленой подошве, начал таять, в прихожей натекла небольшая лужица.

– Проходи в комнату. Я поставлю варить пельмени.

Он сбросил ботики, взялся за сумки, чтобы донести их до кухни.

– Нет. С этим я сама справлюсь, – остановила его Мила.