Текст книги "Петербургский рубеж. Внутренний фронт"

Мишкин, попрощавшись с гостями из будущего, сел на своего жеребца, и всю дорогу, пока мы ехали через Байкал, пребывал в мрачном раздумье. А когда наш состав отошел от станции Танхой, он долго курил в тамбуре, смоля папиросы одну за одной, а потом, закрывшись в своем купе, напился как сапожник. Весь день из-за двери купе были слышны проклятия, плач, звон стакана. Утром же Мишкин вышел из купе протрезвевший, бледный и какой-то постаревший. Позвав денщика, он велел вынести из купе пустые бутылки и не выпитое спиртное…

– Сандро, – сказал он мне, – я дал себе зарок – больше не пить вообще. И жить мне теперь надо так, чтобы не позорить ни себя, ни свою семью. Я не должен больше быть таким, каким я был ТАМ и ТОГДА! Я должен теперь жить так, как повелел всем нам наш великий прадед, император Николай I, который говорил: «Всякий из вас должен помнить, что только своей жизнью он может искупить происхождение Великого Князя».

Ольга тоже не находила себе места. Едва поезд тронулся, она, схватив подаренный нам прибор, который пришельцы называли «ноутбуком», бросилась в свое купе, включила его и стала лихорадочно просматривать картинки и тексты, чудесным образом всплывавшие на экране. Так продолжалось несколько часов. Потом Ольга, вся какая-то опустошенная, прошла в купе отца Иоанна и попросила ее исповедать.

За ужином она сидела, погруженная в себя, смотря на окружающих каким-то пустым, тусклым взглядом. Я попытался с ней заговорить, чтобы отвлечь от дурных мыслей, но она слушала меня рассеянно, отвечала нехотя и невпопад, словно сомнамбула. Я даже начал опасаться за ее душевное здоровье, но отец Иоанн на вечернем чаепитии сказал мне, что у Великой княжны скоро все придет в норму.

– Дух ее силен, но сейчас он в сильном смущении, – успокоил меня наш духовник, – пусть она успокоится, поспит, помолится… Все пройдет, хотя никому из нас, выслушавших откровения посланцев из будущего, отныне не будет покоя. Тяжек Крест познания. Ведь, как написано в Книге Экклезиаста: «И много видело сердце мое и мудрости и знанья. Так предам же я сердце тому, чтобы мудрость познать, но познав и безумье и глупость, я узнал, что и это – пустое томленье, ибо от многой мудрости много скорби, и умножающий знанье умножает печаль».

Я понял, что и у самого отца Иоанна на душе неспокойно. Впрочем, разве может быть спокойно на душе у любого нормального человека в здравом уме и трезвой памяти, который, заглянув в зияющую перед ним бездну, узнал, что ожидает его самого и его близких, и увидел, как рушится создаваемая веками держава, погребая под своими обломками миллионы людей?

Что касается меня самого, то я тоже был потрясен развернувшейся передо мной картиной грядущей катастрофы. Но особо запомнились слова самого пожилого из пришельцев из будущего, капитана Тамбовцева Александра Васильевича. При таком небольшом чине он пользовался большим доверием и уважением со стороны окружающих. Вот он при расставании и шепнул мне на ухо: «Не вешайте носа, тезка, ведь еще ничего не предопределено. Делайте что должно, и да свершится что суждено. Господь протягивает Вам руку помощи и дает еще один шанс остановиться на краю пропасти. И вы должны использовать его… А коли упустите этот шанс – будете прокляты навечно своим народом».

Я крепко-накрепко запомнил те слова. Как мне показалось, в тот момент его устами со мной говорил Посланник Господа нашего. Того самого, каким я представлял его в детстве. И отныне все мои дела и действия призваны будут спасти мою семью, мою страну и мой народ. Только вот понимать, что есть добро, а что есть зло, мне придется самому.

За окнами вагона замелькали подъездные пути, какие-то станционные строения, стоящие вагоны и низенькие деревянные дома. Мы прибыли в Читу. Здесь мы простоим около двух часов, нам осмотрят вагоны и прицепят новый паровоз, загруженный углем и заправленный водой, после чего мы тронемся дальше. А пока железнодорожные служащие будут заниматься своей привычной работой, Карл Иванович успеет зайти в здание телеграфа на станции и отправить несколько шифротелеграмм.

Когда мы говорили с пришельцами из будущего, я понял, что они еще не знают точно, где им предложат расположиться по прибытии в Санкт-Петербург. Ехали они туда в неизвестность, ведомые только своим долгом. А наши придворные интриги – это дело долгое и нудное. Лучше всего было бы сразу ввести их на высший уровень нашей придворной жизни. И я решил предложить им для проживания свой дворец на Мойке, подаренный мне покойным императором Александром III десять лет назад, после моей женитьбы на его старшей дочери Ксении.

Услышав об этом, Александр Васильевич вопросительно переглянулся с Ниной Викторовной.

– Институт Лесгафта?! – с вопросительной интонацией сказал капитан Тамбовцев.

Нина Викторовна утвердительно кивнула. Видимо, она тоже знала, где находится и как выглядит мой дворец. Только я не совсем понял, какое отношение к нему имеет уважаемый мною Петр Францевич Лесгафт, профессор Санкт-Петербургского университета и создатель новой системы физического воспитания. Но я промолчал: об этом можно будет спросить потомков как-нибудь в другой раз.

Нина Викторовна и Александр Васильевич приняли мое предложение. Месторасположение моего дворца их вполне устроило: напротив Новой Голландии, до Зимнего дворца и других важных государственных учреждений недалеко. Да и Гвардейский флотский экипаж, можно сказать, совсем рядом. Там многие помнят и уважают меня.

Теперь было необходимо сообщить о гостях, следующих в литерном поезде, моей дражайшей супруге, чтобы наш управляющий заранее обо всем распорядился. Ну, там, приготовил комнаты для посланцев и сопровождающих их людей, а из каретных сараев и со двора убрал все лишнее, чтобы там можно было разместить их боевые машины. Еще я дал Нине Викторовне два коротких рекомендательных письма. Одно было адресовано моей супруге, а другое – августейшей теще.

В итоге Карл Иванович отбил несколько телеграмм, и две из них отправились в Санкт-Петербург. Первая предназначалась лично для Ники, в ней я сообщал, что встретился с интересующими его господами и нашел их предложения весьма интересными, а также что на время пребывания в столице те согласились остановиться в моем дворце на Мойке. Вторая была для моей супруги. В ней я поручал Ксении сделать все необходимые приготовления для встречи нежданных гостей. В конце я написал: «Дорогая, эти люди везут с собой наше будущее и будущее наших детей… В их руках наша жизнь и наша смерть…

Чита осталась позади, через три дня рано утром наш поезд прибудет в Порт-Артур. Получилось чисто случайно, что все мы, четверо «посвященных», собрались в салон-вагоне. Нам надо было поговорить, никто из нас не мог более нести ношу знания внутри себя. Один из моих братьев, большой поклонник французского парламентаризма, мог бы назвать это сборище «Комитетом четырех». Ну и пусть, мы ведь не делаем ничего предосудительного.

Поначалу мы все дружно посмотрели на непривычно тихого и задумчивого Мишкина. Вернее, уже не Мишкина, а Михаила – теперь, после всего случившегося, его лучше называть так. Годы бесшабашного шалопайства остались в прошлом, и мальчик наконец-то повзрослел. Смущенный нашим молчанием, Михаил прятал глаза, краснел, сжимал и разжимал кулаки. Потом ему это, видимо, надоело, и он с некоторым вызовом сказал:

– Ну что вы так смотрите? Ники жив и здоров, дай Бог каждому, а я совсем не рвусь царствовать. Но если все опять повторится, то не сомневайтесь: в этот раз я не струшу. – Он обвел нас жалобным взглядом. – И на этой самой японской принцессе – как ее там, Макако вроде – тоже женюсь, если так надо для пользы России.

– Не Макако, а Масако, – назидательно сказала Ольга. – И вообще, это пока только наши благие пожелания. Еще ничего не решено, ведь сначала надо закончить войну, подписать мир и уговорить как саму принцессу, так и ее солнцеподобного папашу. А он еще тот упрямец. Так что ты, братец, заранее не горюй – еще, может, ничего и не получиться. Но я, собственно, хотела сказать вот что. Давайте будем откровенны хотя бы между собой. Меня ужасает та картина, какую нам обрисовали Александр Васильевич и Нина Викторовна. Фактически, чтобы не допустить краха Империи, революцию в ней должны совершить мы сами. При этом против нас будет как большинство мужиков, по природному своему консерватизму не жалующих перемен, так и все так называемое «высшее общество», привыкшее жить не работая, словно Стрекоза из басни Крылова. Я даже не представляю, что может произойти, если нам удастся сохранить в неприкосновенности все ныне существующие порядки. Войну выиграть возможно, тем более что это вопрос уже почти решенный. Но как нам выиграть после этого мир? Ведь чтобы по настоящему ввести Россию в число мировых держав, нам придется делать вещи, которые наш правящий класс воспримет в штыки. А вовне, во всем мире, у нас нет, и по определению не может быть надежных союзников. Скорее, наоборот, все наши соседи будут стараться нанести нам максимальный ущерб и всячески затормозить развитие России. Мы все знаем, что Ники ведет страну в пропасть. Но мы точно не знаем, какой путь не грозит нам великими потрясениями. Да, у людей из будущего, которых послал нам Господь, есть кое-какие готовые рецепты. Но не забывайте, что применялись они тогда, когда империя уже пала, и господину Сталину нужно было начинать все заново.

Она сделала небольшую паузу, испытующе глядя на нас. Затем, уже другим, гораздо более тихим голосом, добавила:

– Сандро, Мишкин, думайте! Но помните: что бы вы ни решили, возможно лишь одно: или Россия подомнет мир под себя, или мир раздавит Россию. Полвека назад была Крымская война. Мы все помним, как Европа объединилась, чтобы поставить предел русскому влиянию. Потом то же самое повторилось на Берлинском конгрессе после победоносной для нас войны за освобождение славян… Господин Тамбовцев прав: скорее всего, нас вынудят воевать против всей Европы. И твоя, Мишкин, женитьба на японке есть своего рода страховка, что Япония снова не начнет войну с Россией, когда та будет сражаться на западе. Но наследник престола Алексей, как и в тот раз, скорее всего, родится больным. Как я понимаю, то, что цесаревич мог в любой момент умереть от мельчайшей царапины, сильно расшатывало власть. Я и не представляла, что среди моих родственников столько желающих сесть на трон брата. Распутин этот опять же, будь он неладен. Необходимо, чтобы Ники наследовали твои с японкой дети. Но как это сделать, я ума не приложу. Аликс ведь просто взбесится. Она так мечтала родить моему брату наследника-цесаревича, а тут такое…

Михаил задумчиво покачал головой.

– Забудем, сестренка. Наше дело царское – жениться не на том, кого любишь, а на том, на ком выгодно для страны. Насчет наследования – надо будет отправить в Госсовет нашу МамА. А уж там наша «палата лордов» решит вопрос в нужную сторону. МамА, когда захочет, может быть чертовски убедительна.

Я кивнул.

– Только делать это надо почти сразу, как подтвердится болезнь ребенка. Но не это главное. Главное в том, какой мы хотим видеть Россию. Да, как сказала госпожа Антонова, лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным. А ведь есть разные пути достижения государственного богатства и здоровья. Вчетвером мы сможем во многом убедить Ники. Но для этого мы должны хотя бы знать, в чем его убеждать. К примеру, какое крестьянство нам нужно: фермеры-хуторяне (по Столыпину) или общинники-артельщики (по Сталину)? Как человек своего класса, я выбрал бы первый вариант, а как государственный муж – второй.

– Почему же? – спросил Михаил. – Ведь и сейчас крупные хозяйства, которых у нас едва одна десятая, производят половину всего хлеба в России. Пусть их будет больше.

– Э нет, – ответил я. – Если основная масса крестьянства нищая, то оно не покупает ничего из промышленных товаров, а это значит, что в России невыгодно строить новые заводы и фабрики. А нам в будущем нужна промышленность. Причем промышленность должна быть такой мощи, чтобы многократно превзойти все наши вчерашние самые смелые мечты. И еще: нищий мужик – это не опора трона и порядка, а сухая солома для пожаров мятежей и революций. А нам нужно спокойствие в народе. Но как сохранить спокойствие, когда потребуется миллионами переселять мужиков на новые места? Откуда взять для этого деньги и как все организовать, чтобы наши чиновники-казнокрады все не растащили? Не знаю…

Отец Иоанн до того слушавший нас молча, перекрестил сначала меня, потом Михаила и Ольгу.

– Думайте, думайте, дети мои… – проговорил он. – Об одном только забыли вы – церковь наша православная погрязла в лени и самолюбовании. Христианские начала попраны, всюду разврат и блудодейство. Священники чиновниками стали и о душе совсем забыли. А задач у церкви не меньше, чем у государства: души ведь тоже надо обиходить, а не только тела. Великая Россия должна стать воистину самодержавной, воистину православной и воистину народной. Патриарх нам нужен, господа Романовы, пастырь строгий, но справедливый… Но где нам взять такого?

Я взглянул на нашего духовника.

– Отец Иоанн, вы все так хорошо сказали нам, что я подумал о том, что лучше вас кандидата на патриарший престол никого нет… Единственное – вам нужно будет принять постриг, но я думаю, что в этом проблем не будет. Ну, а кто сейчас более авторитетен, чем вы, в делах духовных на Руси? Здоровье у вас, конечно, не очень… Но вот прибудем в Порт-Артур – и сразу сдадим вас на руки к врачам из будущего. Пусть они вами займутся. Мне вот Александр Васильевич говорил, что там такие кудесники есть, что чуть ли не мертвых на ноги подымают. И не надо отказываться, ведь, как говорится в Евангелии от Луки: «И от всякого, кому дано много, много и потребуется; и кому много вверено, с того больше взыщут».

– Грех это смертный – гордыня! – замахал руками отец Иоанн. – Не искушайте меня, не достоин я патриаршьего белого клобука.

Я покачал головой.

– Отец Иоанн, ведь вы сами говорили, что люди из будущего есть посланцы божьи. Говорили? Да и сейчас от своих слов не отказываетесь… А слышали вы, какой ад нас ждет, если мы не будем делать все возможное и невозможное? Каждый из нас – и я, и Михаил, и Ольга, и Государь, и государыня Александра Федоровна, и государыня Мария Федоровна – как и многие другие, должны нести свой крест безропотно. Ведь, как гласит Евангелие от Матфея, «Так будут последние первыми, и первые последними; ибо много званных, а мало избранных». Для спасения нашей Родины и народа нашего мы, первые, готовы стать последними. Вы же, пастыри, должны вносить в общество гармонию, покой и благорастворение, а еще веру в то, что все делается во благо.

Немного помолчав, я подвел итог этого затянувшегося разговора:

– Отец Иоанн, я понимаю, что легко никому не будет, но выбора у нас нет. Мы можем надеяться только на чудо. А чудо происходит лишь тогда, когда человек верит в него. Ибо говорил Господь: «По вере вашей да будет вам»…

Отец Иоанн встал и широко перекрестился.

– Аминь! Если будет на то воля Господа нашего и решение Государя о возрождении патриаршества, то я согласен. Иисус терпел и нам велел. Потерплю и я эту юдоль скорбей. – Он по очереди перекрестил всех нас. – Благослови вас Господь!

От всего этого разговора у меня осталось впечатление, что мы еще слишком мало знаем о нашем будущем, чтобы принимать какие-то конкретные решения. Конечно, понятно, что так жить дальше нельзя. Но ведь разве ж не это понимание потом толкнуло многих уважаемых людей в заговор против Государя? Разве не с самыми лучшими намерениями предъявляли они Ники свой ультиматум в феврале семнадцатого? А потом получили то, что заслужили, ибо хотели они сделать как лучше, а вышло черт-те что… Поэтому нам надо учиться, учиться, и еще раз учиться, чтобы вместо старых ошибок не наделать новых…

21 (8) февраля 1904 года, Вечер, где-то между Новосибирском и Омском, поезд литера А.

Капитан Тамбовцев Александр Васильевич.

Бесконечные таежные леса, засыпанные снегом кедры и сосны навевали на меня лирическое настроение. Половина пути позади. Чем дальше на запад, тем более обжитые места мы будем проезжать. О матушка Русь, ты и огромная, ты и пустынная… Лишь редкий хант или манси бродит по этим просторам с кремневым ружьем времен Наполеона, а то и с прадедовским луком.

Видимо, те же настроения обуревали и наших спутников. Смотрит задумчиво в окно Андрей Августович Эбергард. Быть может эти бесконечные леса напоминают ему седую штормовую Атлантику. Пригорюнился у вагонного окна читающий электронную книгу ротмистр Познанский. Да, правы были древние: от многих знаний – многие печали.

«Мокрый прапор» Морозов тихонько терзает в углу расстроенную древнюю гитару, и выходит у него нечто длинное и заунывное, как песня казахского акына. Радости столько, что с ума сойти можно. Старлей Бесоев не выдерживает, отбирает у прапора гитару и забирает того на внеплановый обход постов. И снова тишина…

Я знаю, какую книгу читает сейчас жандармский ротмистр, ибо сам ее ему и дал – Елена Прудникова, «Битва за хлеб». Ужасное и леденящее душу повествование о бедственном существовании российского крестьянства и о методах, какими в нашей истории Красный Император Сталин решал эту проблему. И решил, по моему мнению, ровно на сорок лет, до левацко-идиотских экспериментов Хрущева, когда все пошло вразнос. Мне было любопытно наблюдать за сменой эмоций на лице нашего милейшего жандарма. Не каждому дано узнать (слава Богу!), в какую выгребную яму может провалиться Россия так называемого «Серебряного века», если не принять экстренных мер. Правда, экстренные меры превратят «Серебряный Век» в «Век Стали и Электричества». При этом, возможно, удастся обойтись без стольких жертв, сколько их было в нашей реальности.

Жандарм осторожно отложил в сторону «читалку» и произнес:

– Господь Всемогущий, спаси и помилуй нас, грешных! – ротмистр перекрестился, и посмотрел на меня. – А вы то, Александр Васильевич, что скажете?

– А что вам сказать, Михаил Игнатьевич? – ответил я. – Вы не совсем корректно вопрос ставите.

Ротмистр вздохнул.

– Крамольная же эта книжка, Александр Васильевич, устои Империи подрывает…

– Ну да, устои подрывает… – кивнул я, притворно соглашаясь, – только учтите, что эти устои были давно уже подточены. Началось все «Указом о вольности дворянства» 1762 года, а окончательно подкосила их проведенная через сто лет Крестьянская реформа 1861 года. Теперь эти самые устои прогнили настолько, что при малейшем толчке они рухнут, вместе со стоящим на них зданием Российской Государственности. Конечно, кое-кто это понимает, и пытается что-то сделать. К примеру, тот же Столыпин, нынешний Саратовский губернатор, кстати, выдвиженец фон Плеве. Став премьер-министром России, он попытается подвести подпорки под покосившееся здание, но безуспешно. Точнее, кое-какие положительные результаты его реформа даст, но основного вопроса не решит. А основной вопрос для нынешнего крестьянства – это выкупные платежи и безземелье. И как следствие – миллионы крестьян, которые из года в год не могут выплатить эти проклятые платежи, и из-за этого живут буквально натуральным хозяйством, как в Средневековье. Какая уж тут механизация, какие удобрения? Все мало-мальски накопленное уходит на оплату недоимок по выкупному платежу. Общинные земли делятся на все возрастающее количество хозяев, что привело к тому, что крестьянский надел, в среднем составлявший в 60-х годах прошлого века 4,8 десятин на мужскую душу, нынче едва дотягивает до 2,8 десятин. А те, кто бросил свои наделы и подался в город на заработки, пополнил армию так называемых фабричных рабочих, которых нещадно эксплуатируют хозяева, а потом, когда выжмут из них все соки, выкидывают на улицу.

– Господин ротмистр, – обратился я к Познанскому, – вы хорошо знакомы с ситуацией, сложившейся в Империи? Скажите мне, кто первый заводила при массовых беспорядках? Не те ли самые бывшие крестьяне, которые в городах растеряли все положительные качества, присущие российским крестьянам, но вобрали в себя все пороки городских босяков?

– Именно так, Александр Владимирович, – угрюмо ответил тот, – из этой категории так называемого пролетариата и выходят те, кто всегда готов участвовать и в погромах, и в бесчинствах, и в сопротивлении властям. А вы что предлагаете?

Андрей Августович Эбергард, заинтересовавшись нашей беседой, подсел к нам поближе.

– Господа, – я обвел взглядом своих собеседников, – согласитесь, что при огромности фактически незаселенных просторов России слова о лишних людях звучат, по меньшей мере, издевательски. Вот Дмитрий Иванович Менделеев пророчил Российской империи к пятидесятому году миллиард населения, из которого ровно половину должны составлять великорусы, белорусы, малороссы. А вышло… Вышло так, что Сибирь и Дальний Восток так и остались малонаселенными. Не до того было людям, говорящим по-русски: все это время они отражали вражеские нашествия или истребляли друг друга.

– Так все же, – Познанский подпер щеку рукой, – есть ли выход из создавшейся ситуации? А если есть, то какой?

– Нет безвыходных положений, есть положения, в которых нет входа, – попробовал пошутить я, и кивнул за окно. – Из Европейской России надо оперативно изъять те самые сорок миллионов «лишних» мужиков и переселить их за Урал вдоль Транссиба и КВЖД. Убрать всех голодных безлошадных, кому нечего терять, но кто еще готов впрячься в работу. Это даст облегчение ныне существующему в европейской части России сельскому хозяйству и подстегнет развитие промышленности.

Жандарм покачал головой.

– Позвольте вопрос, Александр Васильевич – а где же тут связь? Как уменьшение количества населения может улучшить хозяйство, да еще поднять промышленность?

– Господа, вы можете сами сделать выводы, – ответил я. – Сокращение крестьянских хозяйств в Европейской части России увеличит наделы оставшихся. Отмена выкупных платежей и недоимок по ним стимулирует механизацию сельского хозяйства и применение минеральных удобрений (вот вам и стимул для развития соответствующих производств). Ну, а государство должно бдительно следить, чтобы этот спрос покрывался в основном за счет внутреннего российского производства, а не за счет импорта. Своего рода протекционизм, который постигнет развитие отечественного производителя.

Я слегка прокашлялся и продолжил:

– Насчет помещичьих имений. Большинство из них давно уже заложены и перезаложены, и являются таковыми лишь по названию. Государство должно выкупить их, и на базе этих имений основать то, что в нашем времени называлось совхозами. То есть – государственное сельхозпредприятие, где работники получают твердую зарплату плюс премии за хорошую работу. Это не батрак, который отрабатывает взятое в долг… Ну а теперь, господа, вернемся на минутку на землю – то есть в деревню. Урожай сам-три, сам-четыре в крестьянских хозяйствах – это просто позор. Для сравнения: в той же Германии с применением удобрений и передовых агротехнологий урожаи выше на порядок. Но если даже направить в село достаточное количество агрономов и начать продажу удобрений, то вряд ли с ходу удастся переломить вековой консерватизм крестьянской общины. В то же время община может быть и полезна. Например, как база для создания коллективных крестьянских хозяйств или кооперативов, тут важно не название. Эффективность подобных форм ведения сельского хозяйства доказали израильские кибуцы, признанные одними из самых удачных сельхозпредприятий. Ну, и общины, ставшие колхозами, могут противостоять деревенскому кулаку-мироеду. Своего рода крестьянскому Шейлоку, который нещадно эксплуатирует своих же односельчан, давая им деньги в рост под большие проценты. Он же, кулак-мироед держит единственную в деревне лавочку, в которой продает односельчанам товары с большой наценкой и он же скупает по дешевке выращенную другими сельхозпродукцию, перепродавая ее потом втридорога в городе. В этом отношении кулаку не дадут развернуться сельские потребкооперативы, крестьянский банк, который может ссудить крестьян деньгами под нормальные, не грабительские проценты, а также заготовительные конторы и прочие структуры, закупающие продукцию напрямую у производителей.

Я посмотрел на своих задумавшихся собеседников. Познанский иронически усмехался, а Эбергард задумчиво смотрел в окно.

– Хорошо, – сказал жандарм, – на словах все это выглядит очень даже заманчиво. Только что вы с выселенными делать собираетесь? Ведь были уже программы переселения, но предложенного вами масштаба они ни в коем разе не достигали. Это ж подумать только – сорок миллионов!

Я на это ответил:

– Да, но теперь у России имеется Транссибирская магистраль, стараниями князя Хилкова в стране строится ежегодно сотни километров новых железных дорог. Теперь можно перевезти на восток все необходимое для заселения Сибири и Дальнего Востока. Но одновременно с колонизацией в Сибири и на Дальнем Востоке надо провести и индустриализацию. Для новой переселенческой программы необходим целый комплекс подготовительных мероприятий. Прежде всего надо законодательно установить льготы для тех, кто намерен отправиться на освоение новых территорий. Подъемные, освобождение на определенное количество лет от налогов – это крайне необходимо для переселенцев. В Сибири крестьян лучше всего селить компактно. В тех суровых местах крайне нужна взаимовыручка, помощь в обработке земли и строительстве села. Таким образом, через год-два сложится новая община. Привычка к совместной работе позволит крестьянам легче и безболезненно объединится в коллективное хозяйство. Государство же может поманить их туда пряником: предложить по льготным ценам сельхозинвентарь, лошадей, молочный скот, птицу. Но тут же продемонстрировать и кнут – все это продавать не по дворам, а на всю общину разом. И сразу же заключать с общиной договор о том, что первые пятнадцать или двадцать лет община работает как артель по совместной обработке земли и обязуется выполнять рекомендации агронома. Две трети посевных площадей засевать по государственному плану, одну треть – свободно. Госзаказ выкупается по твердой цене, также по твердой цене поставляются семена, племенной скот, удобрения и услуги машин. На уезд необходима одна машинно-тракторная станция и один племенной конезавод. В смысле, для разведения рабочих пород лошадей, привычных к суровому сибирскому климату и более выносливых и работоспособных, чем нынешние крестьянские лошадки, которые и плуг-то не всегда могут потянуть. Все это должно стать основой для создания в Сибири мощной промышленности на новой технологической базе. В первую очередь селить переселенцев вокруг будущих промышленных узлов. Да, паи в артели должны быть неделимыми, следовательно, все сыновья крестьянина, кроме одного, должны заранее выучиться на разные специальности и найти себе работу в промышленности. Не обязательно в городе: на селе появится немало новых специальностей, которые там будут востребованы. Поэтому в новых местах сразу начинать вводить всеобщее четырехклассное, а потом и профессиональное образование.

– Уважаемый Александр Васильевич, а кто построит эти заводы? – спросил Эбергард.

– Вы имеете в виду тех, кто будет расчищать территорию под стройплощадку и копать землю под фундаменты? Это могут сделать сезонные рабочие, которые будут по мере надобности кочевать от одной стройки к другой. Местные крестьяне могут работать лишь в зимнее время, после окончания сельхозработ, но зимой фундаменты не закладывают и деревья не корчуют. Ну, а возведение стен, установка станков и прочего оборудования – это дело профессионалов. Могу вам сказать, что в это время профессии каменщика, сварщика, или монтажника станут самыми престижными и самыми высокооплачиваемыми.

– Нет, я спрашивал, откуда взять деньги на все это…

– Ах, вы о деньгах? Мы тут после Байкала обменялись с Наместником радиограммами и прикинули, что на два первых таких агропромышленных ядра на Квантуне и в районе Фузана мы, скинувшись, денег наскребем. Призовые там, контрибуция с Японии и другие источники, о которых мы пока распространяться не будем. Великий князь Александр Михайлович согласился войти в дело, он собирался и государя уговорить – миллионов десять личных денег вложить. ЗАО «Белый медведь» – как вам такое название? А потом, вы даже не представляете, насколько прибыльным может быть подобное высокомеханизированное вертикально-интегрированное производство по сравнению с местным. Дальше все по законам бизнеса: прибыли вкладываются в развитие новых производств и привлекают новых пайщиков и новые деньги. Вложится в это дело казна – так вообще замечательно…

Я перевел дух и продолжил:

– Но при этом вот что самое важное – порядок в управлении должен быть идеальный. Причина девяти из десяти всех провалов программ переселения и возмущения переселяемых заключалась в вороватости чиновников. Необходимо ужесточить нынешнее уголовное законодательство. За казнокрадство – или смертная казнь, или высылка за Урал. Чиновничеству надо накрепко вбить в голову, что красть у государства – не только преступление против всех божеских и человеческих наставлений, но и смертельно опасное занятие.

– Не могу возразить, – кивнул жандарм, – иногда самому хочется всех этих мздоимцев и казнокрадов перевешать. Только как вы собрались охранять собственность?.. А, понял: в деле доля Государя и казенные деньги! Тогда да, однозначно, по указу Петра Алексеевича можно вешать и за копейку…

– Ну, за копейку как раз только высылать, – ответил я, – а вот если суммы большие или через этого вора люди пострадали, то вешать однозначно. Например, спер чинуша вспомоществование, выделенное переселенцам, и пытается им же продать эти продукты за деньги. В той истории такое частенько бывало. Вот с такими людьми можно даже на мыле экономить. Но это еще не все… Впрочем, о порядках на заводах мы поговорим позже. Вы мне пока на слово поверьте: если с русскими людьми поступать, как с человеками и братьями во Христе, а не как со скотом бессловесным, они и горы свернут, и море на их месте выроют. Недаром Светлейший князь Потемкин-Таврический говаривал – «Деньги – ничто, а люди – все». И ведь отстроил же Новороссию и Тавриду за те же десять лет. А ему сложнее было: ни тракторов, ни железных дорог. Только все это, господа, потребует высочайшей согласованности и упорядоченности, а еще концентрации всех сил России. Да и чтобы нас, пока мы перестраиваемся, не втравили в новую войну… Вот так. Все это надо еще раз продумать и прорабатывать, чтобы не сделать хуже.