Текст книги "Воины Диксиленда. Затишье перед бурей"

Ормузский порт был важен для персидских правителей в связи с вопросом вывоза персидского же шелка в Европу – торговля, являвшаяся монополией шахской казны. Шахи были крайне заинтересованы в том, чтобы шелк вывозился в Европу не караванным путем через враждебную Ирану Турцию, взимавшую высокие пошлины, а морским – через Ормуз, вокруг Африки. Доставка шелка по этому пути стоила дешевле, нежели через Турцию или по Волго-Каспийскому пути, и дала бы властителям Персии более высокую прибыль.

Переговоры шаха Аббаса I о вывозе шелка через Ормуз с Филиппом III, королем Испании и Португалии, при посредстве Роберта Шерли, не дали благоприятных результатов. В то же время с португальцами стали успешно соперничать другие колонизаторы – англичане.

В 1600 году была основана английская купеческая корпорация – Ост-Индская компания. Она всеми силами стремилась вытеснить португальцев из их колоний в Индии. Интересы шахского правительства в то время отчасти совпадали с интересами английской Ост-Индской компании. Дело было в том, что покупка иранского шелка непосредственно в Персии обходилась английским купцам вдвое дешевле покупки того же персидского шелка в сирийском городе Алеппо, главном шелковом рынке Турции.

Уже в 1614 году шах издал фирман, благоприятный для торговых судов Ост-Индской компании. А в дальнейшем на базе взаимных интересов позиции персидских властей и английских купцов сближались все больше и больше. Дело дошло и до военного союза.

Хотя испано-португальское посольство, прибывшее в Персию 1618 году, шах Аббасом I принял вполне благосклонно, но оно не сумело добиться от иранских властей никаких гарантий безопасности для Ормуза. Затем, в 1620 году военные суда Ост-Индской английской компании одержали победу над португальским флотом в Оманском заливе у города Джаска, а в 1623 году Ост-Индская компания предоставила свой флот шаху Аббасу для завоевания Ормуза. Шахским войском, перевезенным к Ормузу на английских судах, командовал Имам-кули-хан, сын Аллах-верди-хана, правитель Фарса. Совместными усилиями персидских войск и англичан Ормуз был взят штурмом, а португальцы изгнаны прочь.

Не располагая флотом для защиты острова, Аббас I повелел разрушить его укрепления, а главный торговый порт перенес на материк, в Гомбрун, переименованный им в Бендер-Аббас, что в дословном переводе означало «гавань Аббаса». Английские союзники шаха были вознаграждены привилегиями – в частности, правом беспошлинной торговли, правом на получение доли из доходов таможни в Бендер-Аббасе, а также разрешением основать там английскую торговую факторию.

Но вскоре там появилась и голландская торговая фактория, получившая от шаха такие же привилегии и соперничавшая с английской факторией. Так умный и властный восточный правитель в очередной раз оставил с носом просвещенных мореплавателей, рассчитывавших получить право монопольной торговли с Персией.

В дальнейшем, успешно лавируя между голландцами, англичанами и подключившимися позже французами, персидские правители добились того, что их страна сохранила независимость, не подпав под влияние ни одной из европейских держав. Шли годы и века, и через Бендер-Аббас текли транзитные потоки товаров из Индии в Европу и обратно.

С открытием Суэцкого канала порт Бендер-Аббаса отнюдь не утратил своего ключевого значения, несмотря на значительное сокращение транзитной торговли, превратившись в важнейший пункт морской торговли Персии с Европой.

И теперь над этими водами реяли андреевские флаги русских кораблей. И для древнего персидского города начиналась новая эра.

Адмирал Бутаков знал, что очень важную роль Бендер-Аббас играл и в планах российского императора Александра III по продвижению русского влияния в южном направлении. В планах были пункт базирования военных кораблей, крупный торговый порт, а также железная дорога, которая свяжет Бендер-Аббас с Тегераном и каспийским портом Решт, что позволит русской торговле выйти на совершенно новый уровень. Именно отсюда русский флот должен был контролировать Персидский залив и западную часть Индийского океана, вытесняя из них ослабевших англичан. Как говорили старики римляне: Vae victis! – Горе побежденным!

11 декабря (29 ноября) 1877 года. Англия, Лондон

Сэмюэль Клеменс, писатель и журналист

Когда-то я писал, что самой холодной зимой, которую я когда-либо пережил, было лето в Сан-Франциско. По крайней мере, так было до недавнего времени. Но теперь здесь, в Лондоне, я понял, как я тогда ошибался.

Если в Сан-Франциско было холодно и промозгло, то здесь было в два раза холоднее и в три раза промозглее, если такое только возможно. А еще смог, от которого солнце, появляясь на небе, превращалось в какое-то подобие луны, еле видимое сквозь желтый туман, который местные почему-то считают воздухом.

Снега, который радовал мой глаз в Германии, здесь не было – все вокруг было грязным и унылым. Заколоченные окна лавок колониальных товаров напоминали о сковавшей Британию русской морской блокаде. Это был просто какой-то Антимир, по которому медленно слонялись такие же грязные и унылые тени, считающие себя людьми. Да, не зря наши предки отделились от этой страны, совсем не зря…

Отсюда, из Лондона, Константинополь мне кажется Эдемом, где я провел несколько дней, что теперь кажутся мне вечностью. Кроме всего прочего, за время пребывания в столице Югороссии я три раза встречался с читателями моих книг: во дворце Долмабахче, в только что открытом Константинопольском университете и в том самом книжном магазине, где я по приезде в этот замечательный город увидел свой портрет. Никогда еще ко мне на такие встречи не приходило столько читателей, а денег, полученных за проданные книги, мне хватило, чтобы купить множество подарков для жены и детей.

Но вот и последний обед в Долмабахче, когда мне пришлось попрощаться с канцлером Тамбовцевым и адмиралом Ларионовым, который, как и в первый раз, опять составил нам компанию. Когда я спросил, чем же я смогу отплатить им за столь горячее гостеприимство, Тамбовцев с улыбкой сказал мне лишь одно: «Сэм, пишите все, как оно есть, только и всего. Если вам что-нибудь не понравилось, пишите и про это. Главное, чтобы все было честно – но вы по-другому и не умеете. А если передумаете насчет моего предложения, то вы знаете, как со мной можно связаться».

При расставании меня одарили просто по-царски. Самым ценным подарком были наручные часы с изображением русского корабля на циферблате – такие, о каких я раньше только слышал. Кроме того, я получил еще и ящик замечательного крымского вина, шубу из русского соболя для моей Оливии, игрушки для детей. И еще много всякой разной мелочи.

И я понял, что делается это не для того, чтобы вызвать у меня какое-то благоприятное впечатление, а потому, что русские такие: если ты становишься их другом, то для них сделать тебе подарок – всегда в радость.

И вот поезд пошел на запад; пропали купола и минареты Константинополя, и по сторонам поплыли зимние поля Фракии. У Адрианополя наш «Восточный экспресс» пересек болгарскую границу, и я пообещал себе, что обязательно вернусь в эту страну-сказку – Югороссию.

Потом были города Европы, расстилавшейся передо мной подобно сказочному ковру. София, Белград, Вена, Мюнхен, Штутгарт, Саарбрюккен, Мец… Немецкие земли мало изменились с моего прошлого визита – все те же пряничные домики, дворцы и замки, баварские горы и швабские холмы, поросшие виноградом… Я б с удовольствием провел день-другой в Гейдельберге или Мюнхене. Но, увы, так как я уже не успевал домой на Рождество, то решил провести его в Лондоне – городе, в котором мечтает побывать каждый образованный американец. Тем более что немецкие земли после Югороссии уже не выглядели средоточием прогресса. Боюсь, что после чудес Константинополя и у себя дома, в Америке, мне все покажется столь же отсталым…

Париж оказался намного беднее и намного смешнее в своей напыщенности, чем я его помнил с момента первого посещения. Да и народ здесь был менее приятным, чем в Вюртемберге или Баварии. Если там все мило улыбались, когда я пытался объясниться по-немецки, а некоторые даже переходили на ломаный английский, то во Франции плохое знание местного языка делало тебя предметом насмешек и причиной для унижения.

А прусская война и революция семидесятого года, похоронившие Вторую империю и стоившие новому Наполеончику его трона, полностью истощили государственную казну и дополнительно озлобили парижан, не забывших ни прусские бомбардировки города, ни кошмары Парижской коммуны, ни расправы, учиненные победившими версальцами.

Потом были Кале, Дувр, и, наконец, Лондон. Я поселился в Brown's Hotel – самой старой и самой фешенебельной гостинице (по крайней мере, именно так значилось в моем путеводителе). Здание было и вправду фешенебельным – тяжелый, истинно британский фасад, простиравшийся в обе стороны на сотни футов. При этом и левое, и правое крыло терялись в смоге. Огромный холл был похож на нью-йоркский Большой центральный вокзал. Мрачные номера, много бархата, кровать с балдахином… И собачий холод – топили здесь мало и плохо.

Когда я пожаловался на это, мне предложили сделать горячую ванную, присовокупив, что она стоит столько-то шиллингов или там пенсов. Да, я немного отогрелся, но когда вода стала остывать, и я попытался выбраться из ванны, то понял, что прямо сейчас умру от переохлаждения. Кое-как сумев набросить на себя махровый халат, я доковылял до своего номера, где залез под одеяло и попытался заснуть.

На следующее утро я решил прогуляться по городу – вдруг там будет теплее, чем в самой гостинице? Вооружившись картой города, купленной в гостинице, я решил первым делом заглянуть в находящееся поблизости американское посольство – и очень быстро заблудился. Смог между тем становился все плотнее и зеленее, так что скоро и другая сторона улицы практически потерялась из виду. Я решил вернуться в гостиницу, и пошел в ту сторону, откуда я, как мне казалось, пришел.

И тут я увидел четверку лондонских аборигенов. Один из них был одет как денди – модный макинтош, котелок, трость, сигара в уголке губ, разве что нос немного кривой… А вот другие трое как будто сошли со страниц Диккенса – мне вспомнился Билл Сайкс из «Оливера Твиста». Только здесь таких было трое. И пялились они на меня далеко не дружелюбно.

Денди подошел ко мне и сказал:

– Любезный, мы – люди, которым невыносимо смотреть на страдания ближнего. И потому мы хотели бы вам помочь. Ваше пальто, ваша шляпа, ваш кошелек – все это, без сомнений, невыносимо тяжелые предметы, не так ли? Так что позвольте нам вам помочь, и сделать ваш дальнейший путь более легким.

Тем временем «Сайксы» обступили меня, и мне ничего не оставалось, как достать из нагрудного кармана свой бумажник. Денди взял его и, пока я снимал пальто, начал его потрошить. И тут он увидел мой паспорт. Лицо его вытянулось, глаза стали круглыми.

– Сэмюэль Клеменс?! – удивленно воскликнул он: теперь в его взгляде отчетливо читался почтительный интерес. – Марк Твен?! То-то я подумал, что где-то уже видел ваш портрет. Мистер Клеменс, прошу у вас прощения. Вот ваше портмоне, в полной целости и сохранности. Эй, вы! Этот человек – один из самых великих писателей современности – может быть, всего лишь на две или три ступеньки пониже Диккенса.

Громилы стали смотреть на меня гораздо дружелюбнее, и один из них произнес:

– Мистер Клеменс, «Том Сойер» – моя самая любимая книга. Простите нас, сэр, мы же не знали, что это вы…

«Ну вот, еще одна встреча с читателями… – подумал я. – Это первые, кто после Югороссии узнал меня».

– Позвольте представиться, – сказал денди, приподнимая котелок. – Джонас О´Нил, из города Корк в Ирландии. Выпускник университета Тринити в Дублине. Потом работал здесь, в Лондоне. Недавно в моей конторе поменялось начальство, и меня уволили без выходного пособия только за то, что я ирландец. А этих ребяток я знал еще по моей прошлой работе – тогда мы были, скажем так, по разные стороны баррикад. Тем более что другой работы мне найти не удалось – ну не любят тут ирландцев. А возвращаться домой в Ирландию без работы и без средств к существованию мне очень не хотелось…

– Очень приятно, мистер О´Нил, – ответил я. – А не могли ли бы вы показать мне, как пройти к «Браунс Хотел»?

– Давайте-ка я вас сам и отведу, – сказал он. – Ребятам лучше туда не ходить – там они слишком уж будут выделяться.

Когда мы дошли до отеля, я пригласил О´Нила пообедать со мной во французском ресторане при гостинице. И после того, как я рассказал ему о своих планах, он покачал головой и сказал: «Мистер Клеменс, поезжайте-ка вы лучше в Ирландию – например, в мой Корк. Сам город намного приятнее, чем Лондон, а вокруг там замки и древние монастыри, и прекрасные береговые ландшафты. Доедете до Ливерпуля на поезде, а оттуда в Дублин идут корабли. Посмотрите Дублин и окрестности – и на поезде в Корк. Уверяю вас – там вам будет намного приятнее. К тому же мы, ирландцы, не такие жадные, как эти крохоборы-британцы – с отоплением там у вас все будет в порядке. А пока вы в Лондоне, лучше закажите себе извозчика на весь день – он вам и все покажет, и вы будете в полной безопасности. Если хотите, я вам пришлю одного знакомого – он Лондон знает как свои пять пальцев. А с вами он будет честен – уж я об этом позабочусь. Да и сам я с удовольствием послужу вашим гидом – скажем, послезавтра, если вы позволите. А пока давайте я вас доведу до вашего посольства – оно и правда недалеко. Да и со мной вас уж точно никто не тронет. А через час туда за вами приедет мой извозчик – он узнает вас в лицо, ведь он тоже читал ваши книги…»

13 (1) декабря 1877 года. Англия, Оксфорд

Сэмюэль Клеменс, писатель и журналист

Уезжая из Лондона, я подумал, что тот очень похож на их королеву Викторию – когда-то красивая, а ныне гниющая старая дама, потихоньку теряющая остатки рассудка. При всех красотах Тауэра (если, конечно, не вспоминать о его жутком прошлом) либо собора святого Павла, и при всех его театрах и музеях я не могу себе представить жизни под этой пеленой смога, через которую лишь изредка просвечивает диск солнца. Тем более что в посольстве мне сразу порекомендовали как можно скорее покинуть город, присовокупив, что теперь в нем стало весьма и весьма небезопасно.

А на мой вопрос о возможной встрече с читателями мне было с горькой усмешкой сказано: «Мистер Клеменс, эти снобы англичане уверены, что их литература – это нечто недостижимое. Ну, а где-то там, далеко внизу, существует литература „колониальная“ – то есть американская или австралийская. Да что там австралийская – литература какого-нибудь африканского Золотого берега для них представляет собой примерно такой же интерес, как и наша. Хотя, наверное, год назад я бы все-таки смог бы организовать вам подобную встречу. Но с тех пор многое изменилось, и далеко не к лучшему».

Когда я рассказал об этом Джонасу (мы стали называть друг друга Джонас и Сэм), тот мне сказал: «Сэм, я написал одному моему другу в Оксфорд, и он ответил, что будет рад организовать вам встречу с читателями в Магдален-Колледж, являющегося частью Оксфордского университета. Более того, он предложил сделать это пятнадцатого декабря, после обеда. А оттуда вы уедете ночным поездом прямо в Ливерпуль, поскольку Оксфорд как раз находится на главной железнодорожной ветке из Лондона в Ливерпуль».

При расставании мне вдруг захотелось хоть чем-нибудь помочь этому попавшему в трудную ситуацию доброму человеку, который уже сделал для меня так много хорошего. Как говорят русские – долг платежом красен.

– Послушайте, Джонас, – осторожно сказал я, – вы не задумывались о том, чтобы сменить ваш малопочтенный и опасный род занятий на что-нибудь более пристойное?

Мистер О´Нил тут же сделал охотничью стойку, подобно фокстерьеру, почуявшему притаившуюся в норе лису.

– У вас есть для меня какое-то предложение? – спросил он.

– Скорее, предположение, – ответил я. – Скажите, вы не думали о том, чтобы уехать куда-нибудь подальше от этого проклятого места? Например, в Константинополь или в Америку на Дикий Запад? Ни там, ни там, никто уж точно не будет косо смотреть на ваше ирландское происхождение. И вы, с вашими способностями и талантами, сможете сделать весьма впечатляющую карьеру.

– Константинополь? – задумчиво переспросил Джонас, будто пережевывая это слово и пробуя его на вкус. – А почему, Сэм, вы заговорили о Константинополе?

– Дело в том, друг мой, – тихо ответил я, – что я только что оттуда, и у меня есть там кое-какие знакомства, с помощью которых вы могли бы занять достойное место в жизни. Я всего лишь писатель и журналист, но если вы согласитесь, то я напишу вам рекомендательное письмо.

– Это весьма интересное предложение… – задумчиво сказал мой собеседник и спросил: – А к кому я должен буду там обратиться?

– К канцлеру Югороссии сэру Алексу Тамбовцеву, – ответил я, – ну а уже он решит, где лучше применить все ваши способности и таланты. Константинополь – это новый центр мира, и вам обязательно найдется там место, которое вы заслуживаете.

Мой собеседник какое-то время молча разглядывал меня, словно увидел в первый раз.

– Да, Сэм… – наконец произнес он, – похоже, что вы действительно высоко летаете… Пишите ваше письмо, и можете считать, что я уже согласился.

Наконец все лондонские дела остались позади. Сегодня утром извозчик доставил меня до вокзала на Ливерпуль-стрит, где я и сел на вполне комфортабельный по американским меркам поезд, который и умчал меня в Оксфорд. У западной границы Лондона смог вдруг расступился, и засияло солнце на синем-синем небе. Я посчитал это хорошей приметой.

А в Оксфорде на вокзале меня встретил высокий человек, экстравагантно одетый в разноцветные одежды.

– Мистер Клеменс? – вежливо осведомился он. – Меня зовут Оскар Уайлд. Мой друг Джонас написал мне о вашем прибытии. В Магдален-колледже уже ждут вас на обед. А потом вы встретитесь со своими почитателями – не только из Магдален, но и из других оксфордских колледжей.

– А откуда вы знаете Джонаса? – поинтересовался я.

– Он вам разве ничего не рассказал? – удивился мистер Уайлд. – Ну, прежде, когда учился в Тринити, я в некоторой мере был боксером, и имел честь лично своротить нос этому достопочтенному джентльмену. Так мы и подружились с ним. Кстати, я вам дам рекомендательные письма к моим знакомым в Дублине. Знаете ли, мы, ирландцы – намного более читающий народ, чем эти англичане. И смею вас заверить, что с вас там будут пылинки сдувать. Да, Ирландия – прекрасная, сказочная страна… И я это говорю не только потому, что она – моя родина.

– А зачем вы тогда приехали в Англию? – спросил я.

Он усмехнулся.

– Скажите, а где я еще найду столь большое количество забавных типажей для моих сочинений? Знаете, я в некоторой мере тоже писатель, хотя, конечно, не вашего уровня. Мистер Клеменс…

– Сэм, – поправил я его.

– Тогда и вы зовите меня просто Оскар, – кивнул он в ответ. – Так вот, Сэм, должен сразу вас предупредить – еда у нас в Оксфорде не лучше, чем в среднем по Англии. Да и вообще, чтобы хорошо есть в Англии, нужно завтракать три раза в день…

Я не стал ему говорить, что мне и английские завтраки, с их недожаренными беконом, овсянкой и шпротами, тоже не особо нравятся. В готической столовой колледжа мне довелось сидеть вместе с ректором и профессорами. Хотя профессоров кормили намного лучше, чем Оскара и других студентов, насчет еды Оскар, увы, попал в точку. И только дорогой портвейн хоть немного помог мне прожевать и съесть жёсткую и безвкусную говядину и разваренные до состояния каучука овощи.

А вот последующая встреча со студентами оказалась довольно приятной. Моего впечатления не испортило даже то, что ректор, представляя меня, начал с того, что сказал: «…мы все знаем, что английская литература – лучшая в мире, но и в других странах иногда бывают авторы, которых тоже иногда стоит почитать. Это такие, как наш гость мистер Марк Твен из наших бывших колоний».

«Ну точно, – подумал я, – надутый сноб».

Во время встречи мне пришлось подписать около двух дюжин книг и ответить на все вопросы, которые хотя бы частично имели отношение к моим книгам.

После той встречи с читателями Оскар и несколько его друзей отвели меня в местный паб и хорошенько напоили английским пивом. Должен сказать, что оно как раз оказалось намного лучше, чем я был наслышан. И когда я спросил у Оскара, что именно он написал, тот только покраснел.

– Вообще-то я пишу юмористические рассказы и зарисовки, – смущенно сказал он. – Но это так, малоинтересно. Давайте я вам лучше прочитаю поэму про Равенну, которую я написал этой весной в Италии.

И он начал читать свою поэму. Да, подумал я, молодой человек не без таланта. Особенно запомнились последние строчки:

 
Прощай! Прощай! Луна тебя хранит,
Стремя часы полуночи – в зенит
И серебря покой в стране могил,
Где Данте спит, где Байрон жить любил.
 

Пригласив молодого человека погостить у меня в Коннектикуте (тогда я даже не мог представить, что в ближайшем будущем окажусь в совершенно другом месте), я отправился на вокзал, где, распрощавшись с Оскаром и его друзьями, расположился в относительно удобном купе первого класса английского ночного поезда. Завтра я уже буду в Ливерпуле, а послезавтра – в Дублине.

14 (2) декабря 1877 года. Петербург. Район Новой Деревни. Российский императорский Институт микробиологии

Получив письмо Ильи Мечникова с приглашением приехать в Петербург и работать во вновь образованном Императорском Институте микробиологии, переправленное в Страсбург с дипломатической почтой, Луи Пастер на некоторое время впал в мучительные раздумья. Вопрос стоял так: ехать ему в этот далекий северный город или выбросить письмо в мусорную корзину и навсегда забыть об этом странном предложении. Что может быть невероятнее, чем Институт микробиологии в стране, где, как рассказывали, живут северные варвары, да еще и учрежденный не на средства доброхотов и меценатов, а за счет государственной казны?

Главной же причиной одолевших Луи Пастера колебаний, как ни странно, был заключенный недавно Русско-германский Альянс, направленный против его любимой Франции. Да-да, великий французский ученый был страстным патриотом своей страны, и при этом не менее страстным германофобом. Пришедшую из Германии корреспонденцию он, не читая, бросал в камин. Причиной тому – отгремевшая несколько лет назад Франко-прусская война, в которой империя Наполеона III потерпела сокрушительное поражение. Франция, до того претендовавшая на роль ведущей державы Европы, в одночасье скатилась в число второстепенных государств. Обида и унижение – вот что чувствовали почти все французы после той войны, испытав позор поражения и тяжесть прусской оккупации. Луи Пастер испытывал такие же чувства, что и его сограждане.

Он уже совсем было собрался бросить в камин это проклятое письмо, но вовремя остановился. Да-с, остановился, не поднялась рука! Уж больно любопытные и спорные на первый взгляд сведения тонкими намеками были изложены в нем. Ученый в Луи Пастере все-таки победил патриота. Научное любопытство способно довести настоящего ученого не только до Петербурга, но и до Северного полюса или дна Мирового океана. Были уже в истории прецеденты, не без того.

При этом Пастер понимал, что ехать ему в Россию придется, скорее всего, через территорию ненавистной ему Германии, ибо окольные морские пути из Гавра через Данию или из Марселя через Константинополь были более длинными и требовали большего времени. А время было дорого, ибо отпуск без содержания, на который он мог рассчитывать в Страсбургском университете, был весьма краткосрочным. Принять же решение о том, соглашаться или нет на предложение русского коллеги, месье Пастер собрался уже на месте, в зависимости от того, какие условия будут ему предложены для работы.

Кроме всего прочего, Пастер догадывался и об источнике этих просто фантастических сведений, о которых ему поведал месье Мечников. Кроме как из Константинополя, подобной информации взяться было просто неоткуда. Югороссия – государство, основанное на руинах Оттоманской империи таинственными пришельцами из неведомых далей, русскими по крови, но, несомненно, отличными от обычных русских, раз уж они решили не присоединяться к огромной империи, а остаться от нее независимыми. Чисто интуитивно Пастер понимал, что видимая часть того, что составляет основу могущества Югороссии, существенно уступает по своей значимости секретам, которые пока скрыты от глаз человечества. Уже расползлись по Европе слухи о том, что в своем госпитале югороссы творят настоящие чудеса, излечивая такие раны, за которые не взялся бы ни один дипломированный европейский врач. Очевидно, именно под эти самые секреты русский император и выделил просто немыслимые деньги для создания пока единственного в мире Института микробиологии. И вот, его, Луи Пастера, почему-то тоже сочли пригодным для того, чтобы приобщить к неким, даже может быть, и не только научным тайнам. Так что ехать надо было. И не откладывая.

Уладив все дела в Страсбургском университете и попрощавшись с женой, месье Пастер сел в поезд, и уже через неделю вышел из вагона на перрон Николаевского вокзала российской столицы. Город Санкт-Петербург встретил французского гостя чисто русской рождественской экзотикой – снежинками, медленно падающими с неба и укутывающими все вокруг в белые одеяния. Такую картину во Франции можно увидеть только где-нибудь в глухой альпийской деревушке.

Извозчик щелкнул кнутом, крикнул: «Но, залетные!» – и пароконная упряжка помчала сани по заснеженному Невскому проспекту. По пути месье Пастер косился по сторонам, но ни бурых, ни тем паче белых медведей на улицах столицы России не заметил. Люди как люди, город как город, ничего особенного. Центр города – так вообще куда чище и красивее того же Парижа или Страсбурга.

Прямо с вокзала месье Пастер, даже не заезжая в гостиницу, прямиком отправился по изложенному в письме адресу – на окраину Петербурга, где среди заснеженных деревьев и кустов виднелись корпуса Института микробиологии.

Там и произошла его первая встреча с профессором Мечниковым. Русский коллега Пастеру сразу понравился, было видно, что они оба, как напишет позже Редьярд Киплинг, «одной крови». Начали господа ученые разговор с обязательных слов о дороге и о здоровье. Со здоровьем у Пастера, кстати, как раз было не очень. После перенесенного десять лет назад инсульта у него плохо действовала левая рука, и при ходьбе он слегка подволакивал левую ногу.

– Вам, месье, – сказал Мечников, – даже если вы и не согласитесь у нас работать, нужно обязательнейшим образом съездить в Константинополь, показаться в тамошнем госпитале. Здоровье такого крупного ученого как вы – это не просто ваша проблема, а достояние всего человечества.

– Да что вы, месье Мечников, – смущенно сказал Пастер, – какое из меня достояние всего человечества?

– Да-да, именно так – достояние всего человечества, – повторил Мечников. – Вы уже вошли в историю, изобретя процесс, уже названный по вашему имени пастеризацией. Я не говорю о том, сколько вы еще много хорошего сможете сделать, если ваше состояние хотя бы немного улучшится. Так что последуйте моему совету и съездите в Константинополь. Не пожалеете.

– Да, месье Мечников, я хотел спросить вас о Константинополе… – сменил тему Пастер. – Разумеется, я туда обязательно съезжу. Но позвольте поинтересоваться: сведения, изложенные в вашем письме ко мне, поступили к вам именно оттуда?

Мечников, прищурившись, посмотрел на своего собеседника.

– Вы догадливый, месье Пастер, – покачав головой, сказал он. – А если я скажу, что да – это что-нибудь изменит?

– Ничуть, – ответил тот, – но я хотел бы знать: если эти господа такие умные, то для чего им понадобились наши с вами скромные познания?

– Как вам объяснить, месье Пастер… – задумчиво произнес Мечников, – я, например, понимаю это так, что мы с вами ученые – в смысле исследователи. А там, в Константинополе, в основном практикующие врачи, пусть и даже очень высокого класса. Теоретическую часть вопроса они, разумеется, знают, как и то, каким образом и против каких возбудителей применять тот или иной препарат. Наша же с вами задача – усвоив опережающую наш век теорию, экспериментальным путем создать технологии, которые необходимы для их массового внедрения в жизнь. Что вы, к примеру, скажете о лекарствах способных побороть такие страшные и неизлечимые болезни, как чума, туберкулез, брюшной тиф или, к примеру, дизентерия?

– Скажу, что это просто замечательно, месье Мечников, – кивнул головой Пастер, – кстати, именно об этом вы мне и писали. Вопрос только в том, каким образом этого можно добиться?

– Я постараюсь вам все объяснить, господин Пастер, – ответил Мечников, – но для начала скажите мне – вы собираетесь принять мое приглашение работать в нашем институте или нет?

– А что, это так важно? – насторожился Пастер.

– Для меня нет, – ответил Мечников, – но ведь и я тоже связан некими обещаниями не разглашать деталей наших работ перед посторонними людьми.

– Ваш император собирается держать в тайне такие лекарства? – с возмущением воскликнул Пастер. – Но это же возмутительно, и даже преступно!

– Не собирается, – успокоил коллегу Мечников, – лекарства будут продаваться всем желающим, и по вполне умеренной цене. Чем больше его мы будем производить, тем ниже будет цена. Институт микробиологии – это не только исследования, но и их внедрение в практику, в том числе и по всему миру. Могу вас в этом уверить.

– Ну хорошо, – сказал Пастер, немного успокоившись, – можете считать, что я уже дал согласие. И что же дальше?

– А дальше я предложу вам заняться для начала исследованием плесневых грибков из рода Пенициллум сказал Мечников. – Вы ведь, кажется, несколько лет назад уже занимались вопросами грибкового брожения? Видите ли, все дело в том, что от сотворения мира плесневые грибы и бактерии являются, если так можно сказать, естественными врагами, конкурентами в деле потребления мертвой органики. И эту их вражду мы и будем использовать в борьбе с болезнями. Выделяемый грибками полезный агент нужно будет обнаружить, выделить, очистить и установить его терапевтическую дозу для применения. Процесс, конечно, кропотливый, но очень важный и интересный. Если вам будет угодно, то пройдемте в лабораторию, я уже начал эксперименты по этой теме.

– Пойдемте, месье Мечников, – ответил Пастер, – мне весьма любопытно посмотреть, чего вам уже удалось достичь…

15 (3) декабря 1877 года. САСШ. Вашингтон

Подполковник СВР Николай Викторович Ильин

Позавчера я прибыл в Балтимор на борту парохода «Эндрю Джексон». Конечно, быстрее было бы использовать один из наших кораблей, но мы решили, что незачем ради одного меня гонять «Перекоп» или «Смольный». Да и ни к чему преждевременно смущать неокрепшие умы северян видом наших кораблей.