Текст книги "Белый, белый день..."

– Зачем вы ему даете ключи? – услышал Струев за своей спиной голос Инны. – Так и дом обчистить недолго!

Платон Васильевич оглянулся и посмотрел на свою старую домработницу… Несмотря на свои семьдесят с лишним лет, она была по-прежнему крупна, полна сил, спокойно передвигала его старинную мебель.

– Ну что с ним делать? – проворчала Инна. – Положить его обратно на диван? Или будить пора? Да выставить из дома?

Платон Васильевич еще раз посмотрел на растерзанного, полуобнаженного Антона и сказал не сразу: «Дайте ему еще поспать… Пусть на полу, только укутайте его пледом…»

Он вышел из гостиной и на секунду потерял направление к своему кабинету.

Вид больного, какого-то беззащитного молодого человека вдруг остро кольнуло его в сердце. Вот так же пьяным, невменяемым, жалким, он много раз видел и помнил его отца – Андрея… Но тогда он мог сам поднять его на руки, уложить в кровать, успокоить, дать рюмку, сидеть около него… Иногда часами.

Струев побрел к себе в кабинет и вкус невольных, нежелаемых слез почувствовал он на своих губах. Андрей умер в тридцать пять… Его сыну было уже тридцать два!

Из своего кабинета Платон Васильевич слышал, как вскоре зашумела вода в ванной, как послышался неуверенно бодрый голос Антона, напевавший что-то бравурное… Слышал он, как ворчала на кухне Инна и с грохотом передвигала чугунную посуду – готовила завтрак…

И несмотря на то что все везде было в это утро враскоряк, Платон Васильевич от разных – вроде бы враждебных друг другу звуков – почувствовал непривычно-домашнее, уже почти забытое ощущение покоя, не одиночества, присутствие в его доме, как когда-то, единой семьи. Или чего-то похожего на нее.

Антон вошел в кабинет уже гладко выбритый, с тщательно расчесанными, еще влажными волосами.

– Ничего, что я воспользовался вашим халатом? – с полунаклоном и с ехидством в наглых глазах спросил молодой человек.

– Он тебе короток! – бросил ему Струев.

– Сейчас так носят, – Антон уселся в глубокое кресло и осторожно, с наслаждением начал прихлебывать кофе, который принес с собой.

– Ну и что все это значит? – начал Платон Васильевич.

– Просто я отдыхал в эту ночь в двух кварталах от вас и решил заглянуть на часок. Но так как вы уже спали…

– Видно, крепко отдыхал! – Платон Васильевич начал злиться на самого себя – он уже давно ждал появления Антона и недаром вчера на ночь снял цепочку с двери.

– Да ничего особенного! – поджал плечи Антон. – Обычная тусовка… Правда, я… Да и денег на такси у меня не было.

И он добавил, чуть смутившись:

– И возвращаться, кроме вас, мне было некуда…

– А как же твои жена, дочка?

– Там уже давно другие ночуют! И других мужчин называют папой, – попытался поднять себе дух и снова перейти на легкий тон молодой Тодлер. – А потом там квартирка-то с собачью конуру, только задницами толкаться. Да еще черт знает где – в Чертанове. И вообще с вашими хоромами не сравнишь!

Платон Васильевич бесстрастно наблюдал над гаерством Антона и спрашивал сам себя: «А может быть, он, Платон Васильевич Струев, обязан этому стручку, этому непутевому, молодому человеку своей жизнью? Что не умер он в затерянной турецкой больничке, один среди черных людей, бессильный, пораженный каким-то Божьим наказанием?»

Он тряхнул головой – «почему Божьим?».

«А потому, – отвечал он сам себе, – что у него всегда было сильное, тренированное сердце. Что ничего не предвещало подобных сердечных ударов. Именно „удар“, который нанесли ему под дых, и он полетел с катушек, без сознания, без сил, без воли, без малейшей возможности сопротивляться…

Нет, только Бог мог нанести ему такой удар! Мстя, наказывая его за что-то… Безжалостно и страшно, зовя его к себе – на Высший суд!»

В глубине души Платон Васильевич суеверно верил, что все это было именно так, Божья десница вырвала, на два месяца, его из привычной, размеренной, такой рассчитанной, машинальной жизни…

Но только за что? За что… Всевышний потребовал его к себе?! И почему все-таки отпустил, даруя ему еще какое-то время…

– Платон Васильевич, немного поправиться можно? – спросил Антон, сложив руки, как перед иконой.

– Ты взрослый человек… Сам знаешь, где взять, – отвернувшись, тихо произнес Струев.

Антон стремительно подскочил к бару, налил себе коньяку, выпил, тряхнул головой и так стоял спиной к хозяину. Потом налил себе еще полбокала и, выдохнув облегченно, повернулся к старику:

– Вы великий психолог! Платон Васильевич. – Он сел в кресло и снова вздохнул, расплываясь в блаженной, почти счастливой улыбке.

– Ну… Что будем делать? – нахмурив брови, коротко спросил Платон Васильевич.

– Жи-и-ить! – только развел руками Антон.

– Где? На что? С кем?

В кабинете стало тихо. Антон отвернулся к окну – в его горле как будто застрял ком. Потом он коротко покачал головой и тихо произнес:

– Не знаю! Не сейчас…

– В общем, это не мое дело… – после долгой паузы сухо произнес Струев. – Ты сам должен решать свою судьбу…

Антон вдруг горячо и страстно перебил его:

– Решите ее за меня! Я так устал… От всей моей неопределенности. От своей слабости! Что хоть в петлю…

Последние слова были произнесены так естественно, так искренне, что у Платона Васильевича пробежали мурашки по коже.

– Успокойся! – слабо поднял голос Струев. Он не знал, что говорить, на что решиться.

– Что вы скажете… то я и сделаю! – тихо, но решительно, окончательно произнес молодой человек.

Они оба молчали, не зная, на что решиться. Платон Васильевич понимал, что ждут его ответа… Его решения. Он вдруг вспомнил, как давно, много лет назад отец Антона почти также просил его: «Хочешь, я брошу Ирку? Хочешь, я перестану пить? Завяжу – насмерть… Только давай дальше с тобой работать! Только не бросай меня!»

Правда, Андрей Тодлер тогда был моложе, и в тот момент сильно пьян… Но все же… Все же…

Почти те же самые слова. Та же интонация. Словно давний его друг ожил и спрашивает, просит его о собственной судьбе.

«Что же тогда он, молодой Платон, ответил ему?» Он не помнил…

– Как вы себя чувствуете? – осторожно спросил Антон.

– А ты? Сколько вчера выпил? – ответил недовольный Струев. – Бледный…. Круги под глазами.

– Ничего! «Отвисится»! – И он похлопал ладонями себя по лицу.

– А где ты прописан? – неожиданно спросил Струев.

– В своей однокомнатной. С женой и дочкой.

– А где ты жил. Эти два месяца, когда исчез из моего дома?

– У милых двоих дам! У кого денек-другой. У кого неделю-другую… – Он рассмеялся почти искренне. – Люблю я свое занятие! С ранней молодости.

– Прекрати! – повысил голос Платон Васильевич. – Ты хоть у врача бываешь? Проверяешься… Ну на эти там всякие… СПИДы, гонореи?

– Позавчера посетил… сей скромный уголок. Все о'кей. Я же осторожный, предостерегаюсь…

– И на том спасибо, – вздохнул старик.

– Пожалуйста, – поклонился ему не без шутовства Антон.

– А где вещи твои? – неожиданно озабоченно спросил Струев. – Ну, там чемодан, сумка какая-нибудь…

– Сумка в прихожей! Остальное по многочисленным адресам…

Антон залпом допил коньяк и встал, якобы прощаясь.

– Я тебя не отпускал! – коротко бросил Струев. Антон сел обратно в кресло. – Ты очень много для меня сделал… Там, в Турции. Да и в Москве… Больница, врачи, твое внимание.

Струеву было трудно говорить…

– Деньги ты отказываешься брать… Сколько ты у меня пожил, после моей выписки из больницы? Дней десять – не больше!

– Я жил ровно столько, сколько я был вам нужен! Сколько вы не могли обойтись без меня, – тихо произнес Антон.

– А потом ты исчез… Почти на два месяца! – почти выкрикнул Платон Васильевич.

– Дела! – развел руки Тодлер. – Поиски работы, пристанища… Ну и большие или малые страстишки.

– Не юродствуй! – выкрикнул Струев. – Какая работа? Жиголо несчастный!

– А что? Профессия как профессия…

– Ты что кончал? Какой у тебя диплом?

Платон Васильевич как-то потерял нить разговора. Молодой человек только пожал плечами – мол, это неинтересно, какая у него профессия.

– Ты зачем, вообще, живешь? – от растерянности выпалил Струев. – Тебе уже за тридцать… Ребенок… Семья какая-никакая. К чему ты стремишься?

Антон опять пожал плечами и довольно равнодушно посмотрел на старика. Потом плеснул себе в бокал немного коньяка и долго держал его перед собой.

Платон Васильевич понял, что он не станет отвечать на его вопросы.

– Ты отца-то… Андрея? Помнишь?

– Смутно. Мне трех лет не было, когда он умер. Да он уже и не жил с нами. У него другая семья была.

– А где его архив?

– Не знаю. Наверное, у вдовы. Если она его не выбросила…

– Как… – выбросила?

– А может, и не выбросила? – Антон снова пожал плечами. – Я ее почти не знаю. Раза два в жизни видел.

Платон Васильевич еле сдерживался от его тупой скуки.

– Ты можешь найти архив Андрея?

Антон поднял на него глаза – в них наметилась заинтересованность. И пока тот не ответил, Струев повысил голос:

– Не будет отдавать так… Предложи деньги! Выкупи, наконец!

Он ударил кулаком по подлокотнику кресла:

– Но только не жди. Так… Как амеба! Действуй, двигайся!

– Что? Прямо сейчас? – растерялся Антон. Он был еще явно не в форме.

– Завтра! Завтра с утра!

Струев встал и подошел к молодому человеку.

– Ты будешь делать то, что я тебе скажу! – Он запустил пальцы в его слегка вьющуюся шевелюру, чтобы оттаскать его за волосы, но получилось, что Платон Васильевич только бережно потрепал его голову.

– Ничего, в жизни и не такое бывает, – неожиданно тихо произнес он. – То вверх, то вниз… В жизни надо многое пережить…

Антон чуть прижался головой к его руке и произнес тихо:

– А вот отец… Не пережил!

Платон Васильевич отдернул руку и чуть не произнес вслух: «Господи! Неужели все сначала?»

Прошло тридцать с лишним лет, как Тодлера не стало. А он, Платон, прекрасно помнит последние два года Андрея… Вечно пьяный, растерзанный, что-то бормочущий про себя. Его нужно было отвозить к себе домой, отпаивать бульоном, гороховым супом… По маленькой рюмочке давать водки… Слышать по ночам его хриплое дыхание, видеть его виноватую улыбку… Отвозить, через неделю домашнего восстановления, в больницу, ждать, когда его там примут… Получать его вещи и на минуту видеть в коридоре больнички его длинную, худую фигуру в непомерно коротких штанах и в больничном застиранном выцветшем халате. И снова, как удар бича, эта его извиняющаяся, пытающаяся быть бодрой улыбка…

И вот его увозят в палату… И у Струева внезапно возникла мысль: «Что я сделал? Что я делаю?! Я же отдаю его на путь смерти. Еще один очередной шажок».

Когда-то давно мать Струева, мудрая, много повидавшая в этой жизни женщина, сказала ему:

– Платоша! Никогда не лечись! Не передоверяй свою свободу в руки другого человека… Твой организм будет навсегда надтреснутый. Ты сам должен со всем справиться. Я знаю – у тебя есть характер, сила воли, ты со всем справишься сам!

И, глядя на то место, где еще минуту назад стоял Андрей Тодлер, Платон почувствовал, как его горло перехватывает спазм…

Так было не раз и не два… С перерывом в пять-шесть месяцев… От него уже давно ушла первая жена с сыном… С Антоном.

Тодлер в перерывах между запоями женился второй раз. Родилась девочка – прелестная Танечка. Вдруг бы и дела пошли в гору. Но ничто уже не могло остановить Андрея. Платон же, как бы передоверив его судьбу новой жене, постарался забыть об этой проблеме… Просто не видеть ее в упор. Общаться с Андреем в те редкие недели, когда он был трезв и разумен.

Струеву тогда показалось, что всё в конце концов войдет в свою колею…

Во всяком случае, это уже не прямая его забота! Ну а чем это кончилось – известно.

Все это было давно, очень давно, и неужели все надо начинать сначала – теперь уже с сыном Андрея.

Струев посмотрел на него – опухшая физиономия, расслабленная фигура подвыпившего человека, тоска и загнанность в припухших голубых глазах…

Нет, Платону Васильевичу все сначала было уже не под силу.

– Можешь переночевать сегодня… – начал было Платон Васильевич, но осекся: – Ты на что надеялся – поселиться у меня?

Антон напрягся, лицо его покраснело.

– Ну, хоть на какое-то время?

– В качестве кого? Сиделки? Камердинера? Помощника в делах? Мне все это не надо.

Струев отошел к окну, замолчал.

– А как же с архивом отца? Выкупать? Или не надо? – услышал он голос молодого человека.

Платон Васильевич не мог решиться.

– Вот тебе пятьдесят «евро»… Если сможешь за эти деньги…

– Хотя бы сто! – взмолился Антон.

– И пятидесяти хватит за никому не нужные бумаги… Все-таки – это больше полутора тысяч рублей! – рассердился сам на себя Струев.

– Я подумал… – не сразу ответил Антон. – Что я вам все-таки нужен…

– Что ты знаешь о сегодняшней моей жизни, – взорвался Платон Васильевич. – Смог с утра подняться – уже слава богу! Опростал желудок раз в пять дней – счастье! Не упал под душем – большая радость!

Он захлебнулся в своем гневе, в своей беспомощности… Но через секунду заговорил тише:

– Я уже ничего не делаю… Не работаю! Кому нужна вся это моя писанина. И не только моя… Отмерла литература… Пусть на время, а может, и навсегда… То, что сейчас печатается, – позор перед нашими… Перед Толстым, Пушкиным, Чеховым… Весь XX век псу под хвост. А последние пятнадцать лет – вообще клоака…

Он сел и тяжело вздохнул:

– Или я вообще ничего не понимаю! Выжил из ума! Старческое слабоумие…

Он бросил короткий, гневный взгляд на Антона:

– А теперь еще ты с архивом Андрея!

– Это не я! Это вы предложили выкупить его! – взмолился разгоряченный Антон.

– Я!.. Ты! Он! – махнул бессильной рукой Платон Васильевич. – Ладно, вечером… Или завтра поговорим!

Антон проспал до вечера. Когда он вошел в кухню, хозяин уже доедал ужин, оставленный на плите Инной.

– Садись, – предложил Струев. – Бери еду, закусывай.

– С огромным удовольствием! – Антон радостно хлопнул в ладоши и потянулся после долгого крепкого сна. Ел он с удовольствием, если не жадно, то с аппетитом, и все никак не мог наесться. Наконец отвалился от стола и закурил.

– Можно я кофе сделаю?

– На ночь? – удивился старик.

– На ночь самое кофе! Потом, я большой спец по приготовлению кофе!

– Делай, если хочешь! Только – себе, я не буду. Аромат кофе, приготовленный Антоном, был такой пленительный, легкий, что Платон Васильевич разрешил и себе налить маленькую чашечку.

Ужин удался на славу – Антон шутил, балагурил, пел какие-то полуприличные, но остроумные куплеты, рассказывал анекдоты… Платон Васильевич смотрел на него размягченно, а сам думал: «Посмотреть – вот человек, который живет в свое удовольствие… У такого человека нет и не может быть никаких проблем».

«Ах, молодость, молодость! – вздохнул про себя Струев и вдруг почувствовал, что он немного устал от веселого гостя.

„Хорошо, если завтра его уже не будет, – невольно мелькнуло в его голове. – Хотя, конечно, нехорошо так думать!“

– Все! – хлопнул ладонью по столу Антон и поднялся. – Спасибо за хлеб-соль! За компанию! Простите, если что не так…

Он вдруг немного сконфузился, и его ставшее на секунду виноватым лицо вдруг пронзительно напомнило Платону Васильевичу лицо его старого друга – Андрея…

– А ты похож на отца, – невольно вырвалось у него…

– Нет! Это вам только кажется! Вам просто хочется так думать! – покачал головой Антон.

– Почему… – хочется? – не понял Струев.

– А иначе как вам себе объяснить, что вы носитесь с его сыном… Привечаете его!.. Волнуетесь за сына старого друга. Давным-давно ушедшего из вашей жизни!

Платон Васильевич замер и несколько мгновений не знал, что ответить…

– Ничем я не привечаю! – наконец выпалил Струев. – Я просто благодарен тебе, что ты не бросил меня, полуживого, в Турции…

– Ну, сделал бы каждый человек…

– Каждый да каждый… И в конце концов – это мое дело!

Платон Васильевич поднялся, давая понять, что ужин окончен, и, чем-то рассерженный, пошел в спальню.

Ложась в постель, он слышал, как Антон в кухне моет посуду, расставляет ее по полкам. Потом услышал его осторожный голос около двери: „Спокойной ночи!“

– Спокойной ночи, – еле слышно ответил Платон Васильевич и потушил лампу около кровати.

Он закрыл глаза и на мгновение словно ослеп от ночной темноты.

„Чему же он так рассердился? – думал Струев. – Действительно, что ему этот мальчишка? Кто он ему? Невольный свидетель его болезни? Ну да… Он помог ему! Проявил искренность, заботу, внимание… За все это надо платить. Ну до какой же степени? Что он должен теперь усыновить его? Сделать членом своей семьи. У него свои есть сын и дочь – чуть ли не старше Антона…“

Платон Васильевич открыл глаза и вдруг явственно понял то, что не хотел понимать уже многие годы… Его сын, и дочь, живущие в Кёльне, у которой он был раз-другой, когда работал над книгой в Европе, – совершенно чужие, далекие ему люди. Что они, да и он тоже, тяготятся друг другом. Что те почти двадцать лет, как они уехали после институтов в Европу, сделали их совершенно другими людьми… Не российскими, что ли?!»

Одна-две открытки – в день рождения и на Рождество – вот и все, что связывало их уже больше десяти лет. И сын и дочь преуспевали, имели свои хорошие дома, по двое-трое детей, солидные деньги. Сын, так тот вообще, миллионер. И это по-английски, а не по-американски. Что не нужны им его жалкие гонорары, старые, зашарпанные, московские квартиры, его мебель – старинная, любовно и тщательно собранная Платоном Васильевичем и уже давно умершей его женой…

Так же, как не нужен, вычеркнут из их размеренной, плотно занятой европейской жизни семидесятилетний старик.

…Окажись бы он в Европе, на их попечении, они бы – и сын Герман, и дочь Вероника – упекли бы его в дом престарелых.

«Наверняка! Да, это так…»

Платон Васильевич закрыл глаза и вдруг почувствовал тепло его собственного дома, своей постели, привычного теплого и легкого одеяла. Ему стало так хорошо, так уютно, свободно и радостно. Что он невольно заулыбался. В другой комнате спит Антон – этот странный, как будто посланный кем-то ему, старику, компаньон, молодой друг, воспитанник.

«Кем? Кем посланный? Андреем, не иначе»…

Струев попытался представить наяву своего старого друга, но так и не смог. Какие-то отдельные картинки всплывали в мозгу… Вот он на вокзале в шестьдесят первом году… Они уезжают отдыхать с ним в Прибалтику… Точеный, с худыми руками, но высокий… Еще яркий блондин с голубыми, небольшими, близкопоставленными глазами. И такой молодой, озабоченный, желающий казаться взрослее… Андрей мог показаться тогда почти сыном Антона.

Андрей не вспоминался Струеву в последние годы жизни – располневшим, с чуть опухшим лицом, с двойным подбородком.

Он словно прятался в памяти Платона в своих юношеских годах, стремился оказаться до Антона, до сложной и в общем-то оказавшейся трагической его взрослой жизни.

Платон Васильевич повернулся на бок и постарался закрыть глаза – «Все это было так давно… И если забылось, то и слава богу».

Он давно начал замечать, что без особых эмоций воспринимает известия о смерти когда-то близких ему людей. «Да, да, конечно жалко…» – говорил он сам себе. Но где-то в глубине души мелькала малодушная мысль: «Вот он умер… а я жив. Живу! И буду жить…»

Струев никогда особенно ничем не болел. Сердце у него было вроде нормальное, без срывов… Рака вообще не было в его роду, сколько он помнил. Диабет или почки, печень или сосуды головного мозга были всегда в норме, поэтому он никогда – до срыва в Турции – не мог себя представить по-настоящему больным.

Но именно в Турции его настиг почти инсульт… И именно там появился Антон… Словно посланный кем-то, чтобы спасти, вывезти из Турции… Вырвать из лап болезни. А может быть, и смерти.

Платон Васильевич вздохнул облегченно и подумал с почти детской легкомысленностью: «Все так случилось и слава богу! Все хорошо… Все хорошо…»

И на этой волне добра и умиления он и уснул.

На краю сна он еще видел Андрея, как бы удаляющегося в небытие… Доброго, милого, молодого… «И слава богу! Слава богу… – мелькнуло в тающем сознании Платона Васильевича. – Завтра уйдет и Антон… И будет он жить по-прежнему – тихо, в своих занятиях, в своих привычках… Как раньше, как многие годы назад…»

Но вдруг какой-то первородный, щемящий сердце ужас вдруг объял все его существо. Он почувствовал такое одиночество, такой мрак своего одинокого, никем не защищенного будущего, что Платон Васильевич, весь в поту, сел в кровати.

Он помотал головой, чтобы стряхнуть с себя эту пелену ночного кошмара… Бросил под язык таблетку нитроглицерина, но его внутреннее, все растущее отчаянье, вселенский страх не отпускали его…

Платон Васильевич спустил ноги с кровати, нащупал тапочки… Потом надел халат и потянулся было к двери, но ноги вдруг не слушались его…

«Остановить! Остановить Антона… Пусть он останется… Хоть на время!» – слышал он в своей голове чей-то чужой, но все-таки его панический голос.

Струев некоторое время сидел на кровати в темноте, и постепенно мысли его начали приходить в какой-то относительный порядок…

«Да, да… На некоторое время надо удержать Антона около себя. Пусть работает секретарем… домашним помощником… Компаньоном, как говорили раньше… – выстраивалось в голове Платона Васильевича решение. – Я еще болен… Я не могу остаться один… Инна? А что Инна? Она старше меня… У нее своя семья… Другой дом. Позвонить детям? Кому? Герману или Веронике? Кому первому? Конечно, они тут же примчатся в Москву на два-три дня…

Но здесь ли в России… или там, в Европе, его ждет только дом для престарелых!» Он это знал точно!

«Тогда лучше смерть, чем казенный дом, в котором ему суждено умереть!»

Платон Васильевич покорно опустил голову и сидел некоторое время опустошенный, тихий… И неожиданно спокойный…

«Господь, возьми меня к себе, – вдруг мелькнула совершенно не испугавшая его мысль. – Господи, спаси и сохрани… Во имя Отца и Сына, и Святого Духа. Аминь. Аминь. Аминь», – прошептали неслышно его губы.

Платон Васильевич был сейчас так спокоен, отрешен и тих, что, кажется слышал, малейший шум в квартире, на проспекте… Он слышал даже любое движение внутри своего организма – тугое свое дыхание, медленные толчки сердца, ток крови…

«Давно пора передать свою судьбу в Его руки… Отдаться Его Промыслу… Почувствовать Его дыхание над твоим существом… – кивал головой в такт своим словам старик… – Почему я никогда не отдавался Ему всем своим существом? Все сердцем? Каждым своим дыханием? Я же только Его произведение, дело Его рук и помыслов. И мое начало – теперь уже давнее… и сегодняшнее – в старости – бренное, слабое, еле живое существо?»

Платон Васильевич истово крестился и тихо плакал слезами радости, облегчения и некоторого опустошения…

«Все… Все в Твоих руках, Всевышний! Подскажи, поведи меня на твои вечно-зеленые луга… В твою светлую обитель… Вот моя рука…»

И Струев протянул руку в темноте, словно видел протянутую к нему чью-то руку…

Платон Васильевич вздрогнул… Его рука, повисшая в темноте, вдруг оказалась в чьей-то теплой крепкой мужской руке. Он почувствовал дрожь и непонимание, кто взял его за руку.

– Вам что-то нужно? – услышал он тихий голос. Сначала от неожиданности он не узнал его…

– Не знаю… Нет… Да… – смятенно произнес старик, вглядываясь в темноту.

– Я помогу вам встать, – тихо произнес мужчина.

– Да… Да… – покорно соглашался Платон Васильевич и, поддержанный крепкой мужской рукой, поднялся с постели.

Струев шел по коридору, не открывая глаз, чтобы продлить, не упустить это мгновение чуда, которое явилось к нему и вселило в душу новые силы и ясность будущего.

Они подошли к туалету… Потом свернули на кухню, где уже горел небольшой ночничок.

– Я поставлю чайник… – так же тихо, словно боясь что-то вспугнуть в старике, сказал молодой человек.

Наконец ясность зрения вернулась к Струеву, и он, усаживаясь к столу, все-таки повернул голову к говорящему: «Это был Антон… Антон Тодлер… Сын Андрея!»

– Вы стонали во сне, – тихо сказал Антон. – Я услышал и пошел к вам.

– Неужели я так громко стонал? – спросил недовольный старик. – Мне казалось, что я даже не спал.

– Спали, спали… Посмотрите на часы, уже полтретьего…

Антон разлил чай по чашкам, пододвинул одну из них Струеву. Сам уселся напротив… Вздохнул с облегчением.

– Как хорошо! А, Платон Васильевич? – спросил он, сияя светлой улыбкой. – За окном тьма, морось, ветер, а мы с вами вдвоем на кухне… За крепким чаем!

Он улыбался и казался еще моложе.

Струев отвел глаза, ему почему-то не хотелось показывать, что ему тоже уютно, легко… Что какие-то надежды оттаивают в его сердце.

– Вы позвольте мне какое-то время пожить около вас, – тихо, но настойчиво попросил Антон. – Я так давно мечтал об этом!

– Мечтали? – поднял брови Платон Васильевич.

– Отца я не помню… Мне же трех лет не было, когда его не стало… У матери были разные… увлечения. Потом жил в Таллине… у бабушки с дедом. Дед умер. Он был контр-адмирал. Всё прочил мне службу во флоте… В Нахимовское хотел отдать. Потом и бабушка умерла. Вернулся я в Москву, в квартиру матери, а она в Таллин уехала… Поменялись мы вроде… Рано женился, разошелся… Потом еще раз – ребенок появился. А у меня к нему никаких чувств. Даже поразительно… С женой тоже нелады, вот она и другого привела в мою однокомнатную, но…

Антон замолчал, только махнул рукой.

– Ничего особенно радостного за свои тридцать два года в своей жизни и не было. А все потому, что без отца-матери рос. Кто мне что вложить в душу мог? Направить, любить, как отец…

Он снова замолчал и потом начал осторожно:

– Мне мать моя давно, еще лет с пяти говорила: «Есть на земле самый большой друг отца… Да, он очень большой человек… Платон Васильевич Струев. Они с твоим отцом как братья были… Только не звонит, не интересуется…

– Неправда! – вырвалось у Струева. – Я звонил… И не раз! Она сама бросала трубку.

– Это когда уже у вас семья появилась. А у матери какое-то романтическое представление, что друг покойного мужа должен был жениться на ней, воспитать сына покойного друга… выполнить какой-то высокий долг!

– Всегда с придурью была! – махнул рукой разволновавшийся Струев.

– Конечно, она очень не уровновешанная, – согласился Антон и, раскрасневшийся и чуть смущенный, вдруг признался сам: – А я ведь вас лет пять назад пытался найти… Не знаю для чего? Просто посмотреть на вас… Поговорить.

– Ну и что же – не нашел?

– Вы уже за границей в это время жили!

– А теперь, значит, нашел? – с усмешкой спросил Платон Васильевич. – Сидишь напротив меня и чаи гоняешь… Глубокой ночью!

– Нашел! – выдохнул Антон и как-то сник.

– Ну, и зачем я тебе нужен? – прямо спросил Струев. – Усыновлять тебя уже поздно.

– Поздно, – согласился молодой человек. – Я долго у вас не задержусь – день-другой…

– Я тебя не гоню… Живи! – махнул рукой Струев. – Ты одинок… Я одинок в общем-то… Может, и сгодимся друг другу зачем-либо?

Он посмотрел на Антона, словно ища в нем черты своего старого друга.

– А на Андрея ты мало похож… Разве что глаза – такие же голубые и близко посаженные. А крепостью, широкой костью ты не в него.

– В дедушку! В адмирала, – поддакнул ему Антон.

– Ну, в дедушку так в дедушку! – вздохнул Платон Васильевич и вытер большой холодной ладонью свое разгоряченное лицо.

– Вы пейте чай, пейте! – пододвинул к нему чашку Антон.

– Да уже напился, – ответил старик и внимательно посмотрел на него. – Завтра забирай свои вещи и переезжай ко мне. Долго ли, коротко ли будешь здесь жить – это один Бог знает! Но если я тебе нужен, то…

И старик сделал широкий жест, приглашая гостя в дом.

– Живи! Я тебе нужен, и ты мне не лишний! Не чужой… Один раз спас меня, может, и еще раз спасешь!

Платон Васильевич закивал головой, словно пряча невольно навернувшиеся на глаза слезы.

Антон соскользнул со стола и оказался на коленях перед стариком.

Струев попытался отдернуть руку, но Антон крепко держал ее и целовал, целовал струевскую, уже старческую длань.

Платон Васильевич перестал вырывать ее из рук Антона, погладив Антонову голову по волосам, вдруг осторожно и бережно, несмело поцеловал его в лоб.

– Все будет хорошо… Сынок! Все как-нибудь да устроится!

Через два дня Платон Васильевич сел за письменный стол. Он не работал уже много месяцев – после выхода книги в Европе. Да, и честно говоря, у него было убеждение, что его писательский срок закончился. Не было ни идей, ни замыслов, да и просто желания творить какой-либо текст…

Струев положил небольшую стопку бумаги, написал число и месяц начала новый работы и попытался сосредоточиться…

Из кухни были слышны оживленные голоса Инны и Антона, их смех, звон посуды. То и дело хлопала входная дверь – это Антон отправлялся за чем-либо в соседний магазин… Тогда, оставшись одна, Инна негромко напевала что-то бравурное и легкомысленное. Они – Инна и Антон – очень сблизились за эти несколько дней и понимали друг друга с полуслова. Снова хлопнула входная дверь – этот вернулся Антон из магазина, и их, слышимый Струевым, диалог довольно бурно возобновился.

В прежнее время Платон Васильевич вышел бы из кабинета и достаточно грозно оборвал бы весь это шум, чтобы не повадно им было… Но сейчас Струеву не хотелось этого делать – ему были приятны их голоса, звуки приготовления обеда, их добродушное подтрунивание друг над другом… Его дом как будто ожил, стал человеческим, шумным… Живым!

Он сидел перед чистым листом бумаги и понимал, что не важно, сколько страниц он напишет сегодня (а он обычно писал не менее трех страниц от руки!), важно другое… Внутренний позыв к письму, желание выразить в слове что-то неопределенно волнующее его все последние годы… Последние месяцы… Дни…

Он спрашивал себя, о чем будет его следующая книга? И сам инстинктивно, шепотом, отвечал себе:

„О жизни! О твоей жизни! И удачной… и дурацкой! Противоречивой, несшейся скачками, с привалами, падениями, высотами… и в общем-то уже прожитой…“

„Нет! Нет! Только не прожитой!“

Струев даже замотал головой: „Что такое шестьдесят восемь лет?! Это еще пятнадцать, двадцать лет сознательной жизни. Это еще даже не старость! Это последняя часть мужской, писательской зрелости!“

Он почувствовал какой-то внутренний жар, энергию… Почувствовал легкость во всем теле и вдруг сам для себя поверил, что он духовно, да и физически вполне молод, здоров, силен… Что у него ясная голова и твердая рука… Крепка походка и зорок глаз!

Он откинулся в кресле, и рука его сама вывела первую фразу на снежно-чистом поле белой страницы…

„Первая жизнь дана человеку для урока…“

Только к концу земного существования ты понимаешь, что жить надо по-другому. Не ту специальность выбрал, не на той женщине женился. И во второй раз тоже – не так воспитывал детей. Не те задачи себе ставил, не тем идолам и идеям поклонялся…

„Ну и что же остается? Посыпать голову пеплом и стенать на весь мир?“

Платон Васильевич писал не много – одну-две страницу в день! Больше сидел за письменным столом и вспоминал – юность, молодость, зрелые годы. И все они казались ему сейчас очень коротенькими, суматошными, без начала и явного конца… Ему, нынешнему, они представлялись как беганье по лесу какой-то охотничьей собаки, легавой или борзой, по полю. Любой новый запах увлекал его по другому следу.