Текст книги "Белый, белый день..."

V

На вопрос, в чем его профессия, он – руководитель, президент, директор – какой продукт он создает, Сергей Александрович отвечал всегда односложно и с вызовом: «Решения – вот моя профессия».

Другие предлагают, выдвигают идеи, что-то выносят на обсуждение… Спорят, доказывают, кричат друг на друга.

А мое дело – «принять решение». И оно окончательно! Он, Корсаков, несет за него ответственность. Перед людьми, коллективами, страной. Перед Богом…

Если слесарь отвечает за выточенную им втулку, инженер-конструктор за чертеж, сборщик машины – за комбайн или танк, то он, Корсаков, за всеобщее решение.

Решение… И оно подороже любой другой работы… Оно бывает только одно – верное! И отвечает он за него головой. Не за кого спрятаться! Не на кого пенять!

Вот теперь Сергей Александрович чувствовал, что нужно. Пора! Неизбежно принимать – может, самое главное решение в его жизни…

Решение своей судьбы… Громко сказано. Слишком громко!

Его судьба уже давно решена – там, на небесах. Осталось дотянуть каких-нибудь три—пять лет! И все… «Финита ля комедиа».

Уже лежа на диване, укрывшись пледом, Корсаков потянулся было к телефону – кому-то надо было позвонить!

Но кому? Кому?!

Он не мог вспомнить. Вроде бы еще днем мелькало в голове, а сейчас намертво исчезло.

Так он и лежал со снятой трубкой в руке, и только долгий, непрерывный гудок наполнял его кабинет.

Он сел на диване, положил телефонную трубку и некоторое время сидел, глядя перед собой…

Корсаков слышал, как прошла в туалет, тихо вздыхая и покашливая, его жена. Ему было жаль ее, рано постаревшую, тихую, ушедшую в себя. Что их связывало в последние годы? Когда дочь и сын выросли, жили отдельно?

Привычка? Инерция совместного проживания?

Корсаков никогда не рассказывал Ольге Никандровне о своих делах. Сердился, когда она спрашивала, а потом она уже и сама перестала интересоваться, чем он жив… Что у него на душе?! Дети тоже появлялись редко – только на день рождения отца или матери…

Да и сам Сергей Александрович не слишком интересовался их жизнью. Живут, работают, растят внуков… Отдыхают, веселятся, ездят за границу отдыхать… Иногда позванивают – и на том спасибо!

Он был зол на детей, а злиться, как Корсаков понимал, надо было на себя!

А какие ласковые, хорошенькие были они в детстве! Как бросались на отца, оба висели на нем. Не спали до позднего вечера, когда он возвращался с работы.

И оставались бы такими на всю жизнь! Со своим лепетом, детскими просьбами, нежными ручонками, которые изо всех сил обхватывали его шею… прижимались горячими щеками к его лицу…

– Ну как, отец? Жив-здоров? – спрашивает отца сын теперь, звоня раз в месяц. Быстро выпаливает какую-нибудь просьбу… А сам норовит поскорее закончить разговор.

Вот и все общение, вся любовь сына, которому за тридцать. Дочери – двадцать восемь. Та вообще больше с матерью общается.

– Пап! Позови маму. – И бросит на ходу: – У тебя все нормально?

Всё деньги у матери клянчит… Да разве жалко денег?!

Такая тростиночка была, такие пышные волосы, тонкие черты лица… Светилась вся, когда школу кончала, на первых курсах института… Куда все делось? Выскочила замуж в девятнадцать лет за какого-то тренера – то ли по гимнастике, то ли по фигурному катанию.

Знаем мы этих тренеров! Остался где-то в Испании, то ли в Португалии с тринадцатилетней ученицей. Гениальной – в будущем – чемпионкой.

И осталась Лерка с двумя детьми. Одна-одинешенька.

Как плакала… Как плакала! Чуть руки на себя не наложила. С тех пор замкнулась – ни подруг, ни поклонников. Только с матерью и шушукается.

Бедная Лерка! А как ей помочь? Ума не приложишь! Да и привык он, Сергей Александрович Корсаков, к этой семейной беде. Похоронил ее в своей душе.

Неожиданно он набрал номер телефона Леры… Но вместо дочери услышал мужской голос:

– Слушаю… слушаю! Вам кого?

Корсаков не мог вымолвить ни слова. Мужской голос был ему давно знаком.

– Попросите Леру, – с перехватывающим дыханием, не своим голосом, наконец выговорил Сергей Александрович.

– Алло… – тут же взяла трубку дочь. – Кто это?

– У тебя гости? – то ли спросил, то ли констатировал Корсаков.

– А! Это ты, папа?.. – Легкий оживленный голос Леры как-то сник, потух. – Что-нибудь случилось?

– Да нет… все нормально…

– Может, с мамой что-то?

– Нет, нет… Все нормально, – начал уже раздражаться Сергей Александрович.

– А что же тогда ты звонишь? – искренне не понимала дочь.

– Что же, я не могу дочери и позвонить?

– Можешь, конечно… – растерянно и напряженно ответила Лера. – Нет, ты скажи, что случилось? Может, тебе плохо? Ты не скрывай! Может, врача? «Скорую»?

– Мне хорошо, – почти по складам выговорил Корсаков. – Понятно?.. А позвонил я просто так… Что-то интуитивное… Подумал о тебе – и позвонил.

– Спасибо, конечно, папа… Но…

– Но несколько не вовремя, – почему-то печально извинился Корсаков. – Ладно, спокойной ночи. Целую.

– Спокойной ночи… – растерянно проговорила Лера и хотела еще что-то добавить, но Корсаков перебил ее: – Давай завтра-послезавтра пообедаем. Вдвоем! Надо поговорить…

– Пообедаем? – удивилась дочь.

– Да, да… Как нормальные взрослые люди. В хорошем ресторане… – И добавил тише: – Надо многое обсудить!

– Конечно, конечно… – пролепетала дочь.

– А его… его голос я узнал! – вдруг расхохотавшись не очень добро, закончил Сергей Александрович. – Спокойной ночи. – И хлопнул телефонной трубкой.

Он зашел в спальню жены, еще улыбаясь… Там было темно, душно… Ольга Никандровна спала, разметавшись на широкой постели…

Сергей Александрович на цыпочках подошел к окну, открыл форточку и, обернувшись, снова взглянул на спящую жену…

Короткие прямые волосы были какими-то пегими и одновременно седыми. Рот раскрыт и видны были высунувшиеся передние зубы. Ночная сорочка выбилась из-под одеяла и одновременно сбилась около шеи…

Дыхания было почти не слышно….

Корсаков смотрел на жену, и чувство чуть брезгливой жалости возникло в нем. Он сел на стул, достал сигареты и постарался не смотреть на Ольгу. Но тем не менее его взгляд невольно снова и снова тянулся к спящей.

Он не мог назвать ее «старухой» – больной, жалкой в своей старческой беспомощности. Ведь именно с этой женщиной он прожил почти сорок лет. Он помнил, знал, чувствовал ее юной, чуть застенчивой красавицей… И молодой матерью с их первенцем на руках… И располневшей матроной – хозяйкой большой семьи… И вдруг быстро стареющей пожилой, чуть испуганной женщиной, когда дети уже покидали их дом… Сначала сын, потом дочь… Помнил налетевшие на нее тогда многочисленные болезни – врачи, санатории, клиники… Операции – одна за другой…

А последние десять лет она как бы покинула его, этот дом. Конечно, она по-прежнему содержала его, ждала мужа каждый день с работы, как бы поздно он ни возвращался. Вставала утром раньше него. Правда уже не в платье, а в домашнем халате. И готовила завтрак, садилась напротив и молча смотрела, как он ест…

Последние годы она уже не спрашивала, как у него дела на работе. Изредка что-нибудь просила сделать для дочки или внучек.

И в этом отдалении старости был виноват Сергей Александрович… Возвращался домой он почти каждый день выпивши… Не так чтобы пьяный… Но в течение всего дня он прикладывался к стакану виски, и к вечеру у него уже болела голова. Он был раздражен, уставший и мечтающий только о постели.

По издавна заведенной, заводской привычке вставал каждое утро полседьмого, лез под контрастный, сильный душ, массировавший его еще крепкое, длинное тело. Быстро брился, одевался во все приготовленное уже Ольгой Никандровной (иногда только менял галстук). Наскоро выпивал чашку кофе с бутербродами и в половине восьмого стремительно вылетал из квартиры – освеженный, утренний, на каком-то привычном взводе начала дня… Начала работы – от сегодняшних планов, заседаний, встреч…

И когда он сбегал по лестнице вниз – лифтом он принципиально не пользовался – у него было странное, почти мальчишеское ощущение – вырвался!

Сергей Александрович Корсаков никогда не позволял себе осознать, что он не любил своего дома. Да и был ли он у Корсакова? Может, когда-нибудь давно – в молодости?!

Был… Был! Когда родилась дочка, а сыну уже было два года… Оля вся светилась от счастья! От любви к нему! Тоненькая, ловкая, с большим пучком густых каштановых волос… С какой-то особой, появившейся после рождения дочки чуть косящей улыбкой… Ему все время хотелось обнять ее, задушить в объятиях или просто прикоснуться к ее блестящей оливковой коже…

И жили-то они в малюсенькой однокомнатной квартирке в Измайлово… Парк расстилался до горизонта с высоты их четырнадцатого этажа…

Сергей Александрович вынул сигарету и осторожно, в кулак, закурил…

Спазм перехватил горло, и он с трудом не закашлялся.

Перед ним на темной постели лежала женщина, которая отдала ему свою жизнь. Родила детей. Растила внучек. Как могла, заботилась о нем – терпела всех его женщин, терпела грубость, пьянство, невыносимый характер…

Один только раз она попыталась восстать – уже давно, больше двадцати лет назад… Когда, забрав детей, она ушла из дома. Сначала жила у своих родителей, потом появился какой-то Кривошеий из Внешторга…

Корсаков даже видел их вместе на большом приеме в Кремле. Ольга Никандровна была хороша, весела… Ей так шли дорогие заграничные вещи, бриллианты в ушах и колье.

Она мельком взглянула на Сергея, как будто удивилась, что он здесь. Подошла, поцеловала его в щеку и улыбнулась.

– Ну как живешь? – весело спросила Ольга.

– Отлично! – почти рявкнул со злости и обиды Корсаков.

– Я – тоже… – пригнувшись к его уху, прошептала Оля. – Ты звони, хоть иногда…

И она скрылась в толпе, помахав ему тонкой легкой ручкой.

Кривошеий через полгода погиб в автокатастрофе в Австрии. А еще через несколько месяцев Сергей Александрович приехал к Ольге Никандровне и забрал всю семью к себе в только что полученную, огромную министерскую квартиру.

Дети прижились в новом доме быстро. А она – нет.

Ольга Никандровна первое время почти совсем не говорила с ним. Отводила взгляд, была тиха, молчалива. А когда их глаза все-таки встречались, она словно не видела Сергея Александровича. Или, скорее, видела перед собой не его, а кого-то другого… Наверно, недавно погибшего человека.

С этой новой, несчастной огромной квартиры и началась их «совместная богадельня»… Так иногда называла их брак Ольга Никандровна. Надо было работать, растить детей, праздновать праздники, принимать гостей, ездить в отпуск. В общем, вести большой дом большого человека, который вечно на виду, в почете, при больших наградах и должностях.

И она вела его – тихо, умело, заботливо… но как будто заведенная кем-то и когда-то…

Постепенно они стали ездить в отпуск порознь. Она с детьми. Он, уже открыто, с очередной любовницей. Все реже и реже собирались гости, и то, когда нельзя было отменить большое торжество.

А в последние десять лет, когда стало модно справлять юбилеи – или другие большие даты – в ресторане, Ольга Никандровна с явным облегчением приняла этот обычай. Сидела рядом с мужем – как полагалось – сосредоточенная, строго, дорого одетая… Однако улыбалась очень редко.

Они уже давно спали в разных спальнях, и когда один за другим уехали, словно бежали из дома, их рано поженившиеся дети, то Сергей Александрович, возвращаясь поздно домой, не знал иногда, есть ли кто-нибудь в их огромной, ставшей какой-то пустой, квартире.

Когда, изрядно набравшись, он, придя, падал навзничь в костюме на свою постель и вырубался тяжелым, алкогольным сном, утром он находил себя раздетым, уложенным под одеяло… С таблетками «Алька Зельцер» на тумбочке…

В его спальне был полный порядок. Костюм в шкафу, туфли начищены, сорочки выстираны.

Как это Ольга делала? Когда и почему он не проснулся ни разу – этого Сергей Александрович понять никак не мог.

Он только, пряча глаза, выходил после душа к завтраку. А Ольга Никандровна начинала какой-нибудь необязательный разговор о погоде, о новостях по ТВ, и только иногда он замечал ее более пристальный, встревоженный взгляд. «Как он?»

Ему было не то чтобы стыдно, – Сергею Александровичу под таким ее взглядом вдруг хотелось расплакаться, как в детстве. Попросить прощения, как перед матерью! Сказать какие-то слова…

Но они застревали у него в горле. И он начинал торопиться, быстро заканчивал завтрак… Заглядывал к себе в кабинет и, налив полстакана виски, разом осушал.

– Все! Я уехал! До вечера…

…Сергей Александрович встал, подошел к кровати и осторожно, чтобы не разбудить, поцеловал жену в лоб… Словно прощаясь…

Действительно, в его душе было такое отчаяние, словно он прощался с большей частью своей жизни… Ее жизни… Только сейчас, в ночи, его душа так ясно и горько молила о близком расставании… О горечи обрушившейся жизни, которую не вернешь, не поправишь… Даже не простишь ни самому себе, ни времени, которое ушло так незаметно, словно просочилось сквозь пальцы.

– Прости… Прости меня! Оленька, – бормотал Корсаков еле слышно и вытирал невольные слезы, которые заливали его лицо.

Потом он вернулся к себе в кабинет. Машинально налил виски и единым махом выпил. В желудке стало горячо, зашумело в голове, словно он ударился обо что-то мягкое и одновременно горячее.

«Да! Надо жить… Жить во что бы то ни стало! Сколько дней, годов отпущено Богом – все мои…»

Он понимал, что все это были не те слова, но он не привык за жизнь молиться. Обращаться к Господу…

Только сейчас его глаза нашли на столе маленькую иконку, и Сергей Александрович смотрел и смотрел на нее, словно завороженный.

Потом, неожиданно для себя, осенил себя крестом и закрыл глаза, бормоча про себя, перевирая, вспоминая из детства, из книг, из редких, случайных посещений церкви: «Иже еси на небеси…»

И вдруг открыл глаза. Огляделся в своем кабинете. Подошел к окну. В неожиданно ясном небе, словно чиркнув, загорелась и начала падать за горизонт яркая, молодая звезда.

VI

За целый рабочий день он дважды видел Саяпина и оба раза не решился заговорить с ним.

Корсаков исподлобья рассматривал его гладкое, чуть монголоидное лицо с блестящими, неожиданно большими карими глазами… Спортивную фигуру, аккуратные руки с тщательно подстриженными ногтями… Отличный английский костюм, блестящие ботинки, аккуратную молодую стрижку… Яркие губы, ровный ряд белых, как на рекламе, зубов…

Что говорить, ладный парень. Мужчина в самом соку. Тридцать шесть лет, женат, одна дочка. (Это уж было из личного дела.)

Как он мог оказаться у его дочери в два часа ночи? Ведь это был его, саяпинский голос – Сергей Александрович не мог перепутать!

Значит…

И давно это у них?

Что и говорить, Корсакову давно нравился этот парень. Он пришел к нему года три назад из МИДа, откровенно рассмеявшись, сказал, что на те деньги, что ему платят в МИДе, он не может содержать семью. И вообще захотелось попробовать себя в настоящем деле – понять, что он сам может.

Мог он, оказывается, много. По-мидовски аккуратный, точный, по характеру жесткий, хваткий, Саяпин довольно быстро занял особое положение в концерне – зам. генерального директора по спецпроектам, половину которых он сам и приносил, и разрабатывал, и добивался подчас очень льготного финансирования.

Судя по его огромным связям в правительстве, администрации, в крупнейших банках и прочих решающих местах, Саяпин Николай Евгеньевич мог бы найти себе место и подоходнее и повыше, чем их концерн.

Но что-то, очевидно, привлекало Саяпина в их конторе. Конторе, которая в настоящее время была не в лучшей форме.

Корсаков вообще не любил обсуждать со своими замами вопросы большой стратегии концерна. Но сам Сергей Александрович понимал, что подобная ситуация временна. Период реформ и связанной с ними неразберихи, невыстроенности строгих государственных интересов рано или поздно закончится, и если государство выстоит в борьбе с коррупцией, олигархами, политической чехардой, то ему, государству, снова понадобится мощный, разветвленный, могучий, как паровоз, военно-промышленный комплекс.

А он вот – в корсаковских руках. Уже акционированный, научившийся сам зарабатывать деньги, избавившийся от лишней и налипшей за годы совбюрократии. Но главное, сохраненный за все эти годы концерн, возможности которого сейчас используются на двадцать – тридцать процентов…

А вот когда понадобится… Когда прогремят фанфары большого наступления России на мировой арене…

Только его, корсаковский, концерн, который не разменивался на дешевку, не торговал ни площадями и оборудованием, ни уникальными КБ и десятком тысяч опытных рабочих рук, который нарабатывал и нарабатывал новые технологии, технические решения, новую технику, новые принципы вооружений, его, Сергея Александровича Корсакова, концерн и станет снова головным в экономике, в промышленных мощностях, в самой государственной идеологии…

Ради этого будущего, ради этого исторического момента и жил, и работал, и не давал спуску никому в своем огромном хозяйстве Корсаков.

Да, он не отказывался ни от чего, ни от одной копейки, ни от модного, самого далекого от их профиля, заказа… Он сам искал и находил, выбивал и добивался их на всех уровнях, благо знал всех и вся. И все знали его: Корсаков – это было имя! Гарантия! Слово Корсакова многое значило во всех кабинетах, в любом, самом неожиданном месте. Недаром он собирал огромные совещания, переходящие в колоссальные банкеты, на которых сам пил воду, но на этих мероприятиях каждый из мало-мальски влиятельных людей считал своим долгом и почетной обязанностью присутствовать. Приветствовать и перекинуться с Корсаковым парой слов, неожиданной новостью, взаимными предложениями.

Года два назад рядом с Корсаковым стал для многих заметен элегантный и обаятельный человек, хорошо подготовленный, его новый, сравнительно молодой заместитель по фамилии Саяпин. Кажется, Гена… Геннадий Васильевич!

Для Корсакова давно уже не было тайной, что Саяпина большинство в Москве (да и не только в столице!) воспринимали фигурой номер два его концерна. Он сам способствовал такому возвышению своего молодого заместителя… Преемника!

И хотя они никогда не говорили с ним в открытую на тему перспективы – да, пока только возможной – на будущее концерна, Сергей Александрович понимал, что именно это привлекло молодого мидовца на его новое место.

Корсакову даже казалось, что Геннадий Васильевич не просто, не только сам, не на основе личных расчетов пришел к нему.

Он попытался навести справки у нужных людей – а таких было у Корсакова достаточно – кто же стоит за «молодым да ранним»? Кто стоит за спиной Саяпина?

Но пока его поиски ничего конкретного не дали. Саяпин вроде был чист в своей новой карьерной биографии. Правда, Геннадий Васильевич три года работал в США советником-посланником. А это настораживало… И туда у Корсакова не было прямых или просто серьезных ходов.

Конечно, Саяпин рассчитывает через три – пять лет занять его место и тогда – по инерции, да и по заслугам – он будет обладать в концерне значительным весом. А еще года через два станет новым Корсаковым – то есть полным хозяином положения.

И не случится ли так, что вся сбереженная Сергеем Александровичем Корсаковым военно-промышленная отрасль, во всяком случае большая, значительнейшая часть ее, окажется в чужих, «очень чужих» руках?

Корсаков провел несколько вечеров с Игорем Дмитриевичем Степуном, многозвездным генералом – его замом по безопасности. В беседах за стаканом с любимым виски. Темой этих неторопливых, с долгими паузами, с пониманием друг друга с полуслова, был все тот же молодой заместитель. Ни фамилия, ни имя его вслух не назывались… Игорь Дмитриевич, почему-то загадочно улыбнувшись, присвоил ему кличку – «Японец». То ли от монголоидного лица Сапина, то ли от мертвой хватки этого молодого менеджера компании.

На третьей встрече Степун, старый гэбэшный генерал, заявил прямо:

– Ничего за ним не числится. Ни по одному из каналов. Одно только…

Сергей Александрович напрягся.

– На слишком высокую должность уехал в Штаты! Советник-посланник! Второй человек в посольстве…

Корсаков молчал, ожидая продолжения.

– Ну это, конечно, козыревское было время. И не такое случалось. Тогда кадры поголовно заменялись… – осторожно продолжил Степун. – Но кто-то ему наворожил такой прыжок в самом начале карьеры.

Игорь Дмитриевич прямо посмотрел в глаза Корсакову, явно давая понять, что больше у него ничего на Саяпина нет.

Корсаков молчал. «Ну чего он прицепился к хорошему, талантливому парню? – думал он, уже начиная злиться на Степуна, на Саяпина и в первую очередь на самого себя. – Радоваться надо, что нашли такого работягу».

Последние слова он произнес вслух.

– А мы и радуемся. – Степун поднял стакан с виски и чокнулся с начальником. – Только любое дело надо доводить до конца. Не так ли? А, Сергей Александрович?

Корсаков выпил, встал, отошел к окну и замолчал надолго.

Игорь Дмитриевич знал, что сейчас Корсаков примет решение.

«Решение – вот результат труда руководителя!» – это были любимые слова самого Корсакова.

– Под колпак – Саяпина! – Корсаков резко отвернулся от окна. – Всё под колпак… Телефоны, домашний, мобильный, служебный, всю корреспонденцию. Прослушку – в кабинет, в машину, дома… Смени шофера, секретаршу. И прочая, и прочая… Не тебя учить!

Он быстро подошел к столику и налил им обоим виски.

– Пересади в другой кабинет, на моем этаже… Чтобы воспринимал как повышение… «Наружку» – круглосуточно!

Сергей Александрович выпил виски залпом и на выдохе произнес:

– Чтобы ни одна мышь мимо не проскочила: сколько тебе нужно времени на подготовку?

– Неделю минимум, – пожал плечами Степун.

И через неделю Сергей Александрович Корсаков, с многозначительной улыбкой, приобняв Саяпина за плечи, вводил его в новый, огромный, роскошно обставленный старинной мебелью кабинет, – наискосок от его собственного.

– Ну, Гена, вселяйся! Большому кораблю – большое плаванье!

– Но… я не привык… я не знаю, – был искренно поражен великолепием нового своего кабинета Геннадий Васильевич.

Корсаков расхохотался от всей души, похлопал Саяпина по плечу и, нагнувшись к его уху, прошептал:

– Ты – новое лицо нашего концерна. С тебя и начнем новый век! Новое тысячелетие.

Грохнули первые залпы бутылок шампанского.

* * *

Два месяца наблюдения за Японцем ничего не дали. Ну, буквально ничего подозрительного.

– Пустой номер… – поморщившись, буркнул про себя Степун. – Носом чую!

Корсаков сидел хмурый, чертил что-то на бумаге. Молчал, но в этом молчании чувствовалась растерянность, нежелание отказаться от своих подозрений и одновременно какое-то облегчение.

«Ну что я привязался к этому Саяпину?! Мужик – как мужик! Откуда во мне эта вечная подозрительность? Вечное недоверие к людям, с которыми прожил большую часть своей жизни? И чем выше пост, который он занимает, тем острее это чувство опасности. Боязни предательства… Двурушничества… Вечная боязнь внезапного удара в спину?

В конце концов, я могу завтра же выгнать его на все четыре стороны! Не старые времена – ни разрешения, ни согласования ни с кем не нужно».

– Так-таки… ничего нет? – переспросил он погрузившегося в глубокое кресло Степуна.

– Из того, что нас интересовало, – ничего…

– А что есть?

– Ну там… Амурные дела, – поморщился Степун, явно не собираясь развивать эту тему.

– Но у него ведь жена! Дочка очаровательная…

– А это при чем? – пожал плечами Степун. – Ты что, Сергей, забыл, каким сам был в его возрасте?!

Корсаков отвел глаза и только неопределенно хмыкнул.

– Ну что? Снимаем… колпак? – Степун поднялся из кресла.

Корсаков готов был уже согласиться, но вместо этого неожиданно даже для себя почти попросил:

– Давай еще… Месяц. Если будет так же… Тогда всё! Финиш!

Степун как-то сонно-равнодушно глянул на начальника и вдруг спросил Сергея Александровича:

– Ты что? Окончательно решил…

И не договорил, что решил Корсаков.

– Я ничего не решил! – вдруг рявкнул во весь голос Корсаков. – Иди, доложишь через месяц.

Оставшись один, Сергей Александрович быстро прошел к бару… Глотнул изрядную дозу виски. Постоял у бара, долил себе еще и со стаканом пошел к своему огромному столу…

«Сколько же он себе еще даст времени? Сколько он собирается быть в этом кресле? Три… пять лет?»

Корсаков давно решил, что вынесут его отсюда, из концерна, из здания, из этого кабинета только вперед ногами! Пусть это будет через три года, через десять… Через пятнадцать лет!

«Но тогда ему будет уже за восемьдесят!»

Ну и что? Были министры, и под девяносто уходили на пенсию!

Но это было тогда… Когда первые лица в государстве были объектами для изучения геронтологов.

А сейчас – сорокалетние, даже тридцатилетние правят бал.

Значит, недаром Сергей Александрович потянулся душой к этому мальчику – Саяпину. Тридцать лет разницы, а как будто себя, молодого, темпераментного, рискового увидел в нем.

Вот и нагородил эту чушь с «колпаком», со слежкой. Пустил слух среди коллектива о недоверии, о двойном дне… О далеко и опасно идущих планах своего молодого зама.

Ведь остальные замы Корсакова – все были его возраста. А некоторые, как Блажнин, и постарше. Солидные, опытные, тертые руководители. Кто со звездами Героев, с генеральскими погонами, вся грудь в орденах… Заслуженные, проверенные старики… В один миг сломают шею кому угодно, кто попытается поднять руку на него. А на самом деле на них самих. На ареопаг верховных жрецов. Один из последних оплотов лучшей, прежней когорты больших руководителей, укрывшихся под мощной рукой Сергея Александровича Корсакова!

Нет, они все были еще в форме, все держались, работали на износ… Во всяком случае – ни одного серьезного прокола не было.

Но все-таки (и Сергей Александрович понимал это) концерн оседал, терял позиции. Держался на его имени, на гоноре старых заслуг… На отчаянном сопротивлении всем и всяческим ударам нового времени.

Долго ли он, Сергей Александрович Корсаков, со своей старой дружиной сможет удерживать свое дело? В своих руках? Долго ли сможет не дать развалиться, выйти из-под его контроля, своего лидерства все сто с лишним своих заводов, КБ, институтов и прочая… И прочая… И прочая…

К концу дня Саяпин в последний раз зашел к Сергею Александровичу… Ночью он улетал в Германию. Решали уже мелкие, попутственные дела.

Прощаясь, Геннадий Васильевич вдруг задержал руку Корсакова и внимательно, словно споткнувшись, посмотрел в лицо Корсакова.

– Вы ни о чем не хотите меня спросить?

Сергей Александрович молча смотрел на молодого человека.

– Так… Ничего?

Голос Саяпина был тих, лицо чуть передернулось от волнения.

– Это же вы со мной говорили этой ночью…

– Я знаю, – коротко ответил Корсаков.

– И вы ни о чем не хотите меня спросить? – снова вскинул глаза на него Саяпин.

Корсаков молча отошел к своему письменному столу, машинально переложил какие-то бумаги.

– Сначала я хочу поговорить с дочерью… с Лерой, – как бы нехотя, проговорил Сергей Александрович.

Посмотрел на Саяпина быстрым, гневным взглядом, но сдержался.

– С тобой будет разговор… Потом!

Саяпин стоял посредине кабинета, не зная, на что решиться. Вроде бы он мог уходить. Ведь они попрощались, но взгляд Корсакова как бы не отпускал его.

– Я люблю… вашу дочь, – еле слышно проговорил молодой человек.

Корсаков пожал плечами, не поднимая глаз на своего зама.

– Любишь… Это хорошо! – И добавил, еле сдерживаясь: – Любить! Это всегда хорошо! – И вдруг почти выкрикнул: – И давно это… моя дочь в твоих любовницах?

– Зачем вы так… – поморщившись, ответил Саяпин.

– Я спрашиваю! Давно? Лера – твоя любовница?! Саяпин поднял на него глаза – в них был уже вызов, сухой огонь.

– Она не любовница… А моя – любовь! И смею думать – она тоже… неравнодушна ко мне.

Корсаков ждал.

– Ну?

– Мы встречаемся… уже полгода… немного больше.

– А твоя жена куда смотрит? Мужа по ночам нет! Или у тебя так все устроено? Договорено?

Корсаков бросил об стол тяжелую папку.

Саяпин стоял как вкопанный – не шелохнувшись. Чувствовалось, что он хочет, но не может выговорить ни слова.

– Ну, говори!

Геннадий Васильевич попытался что-то сказать, но кроме булькающего, короткого полуслова-полувсхлипа ничего не смог произнести.

– Ты собираешься с ней разводиться? – как бы подталкивал его к ответу Корсаков.

Саяпин только молча, но энергично, почти отчаянно замотал головой.

– Нет? Нет? Да? – сделал шаг к нему Корсаков. Он был уже взбешен. Он был готов ударить этого…

Но что-то слишком болезненное, почти детское, было в отчаянии Саяпина. Сергей Александрович остановился и вдруг расхохотался.

– Посмотрел бы ты сейчас на себя! Ну и вид у тебя!

Корсаков махнул рукой и, стараясь не смотреть на Саяпина, вдруг заговорил почти веселым, свойским голосом:

– Ладно! С кем не бывает! Пожеребятничал на стороне… И все! Конец. Не забывай, чья она дочь! И я не просто отец Лены… Я еще твой непосредственный начальник. Как раньше говорили купцы: «Захочу, с кашей съем».

И Сергей Александрович, подойдя к бару, налил себе виски.

Он улыбался, у него было хорошее настроение… Он был сейчас всемогущ и даже милостив.

– На, бери! Путаник божий! – Он протянул Саяпину стакан с виски.

Саяпин взял его дрожащей рукой и залпом выпил.

– Ладно! Поезжай в Германию. Что делать, ты знаешь. Звони оттуда… А через неделю ты уже будешь в Москве, тогда и договорим. Лады?

Он полуобнял Саяпина за плечи и почувствовал, как все тело молодого человека еще дрожит.

– Сколько твоей дочке?

– Восемь…

– Вот то-то, что – восемь! Ты еще не знаешь, как себя чувствует отец, отдавая дочку замуж. А уж с Лерой… С ее муженьком в бегах, с ее исковерканной из-за этого жизнью… все сердце изболелось! Иногда думаешь – лучше ничего не знать! Про ее мужиков… Про ее романы…

Корсаков с горечью махнул рукой.

– Не было у нее романов! – вдруг ясно и громко произнес Саяпин и поднял на Корсакова сухие, горячие глаза. – Вы понимаете? Не было!

Корсаков даже отшатнулся. Такая гневная сила вспыхнула в глазах.

– Ну, хорошо… Хорошо!.. Не было!..

И, сделав шаг к окну, Сергей Александрович через плечо бросил:

– Ты – первый!

– Да! Я – первый! Я – один! – услышал он за спиной сильный, мужской голос Саяпина.

– Прощай… – тихо ответил Корсаков. – Иди…

Он слышал, как через несколько секунд раздались шаги Геннадия Васильевича. Тихо, но явственно закрылась за ним тяжелая дверь корсаковского кабинета.