Текст книги "Другая школа. Откуда берутся нормальные люди"

Настоящее. Часть вторая

За восемь дней на усадьбе я стану свидетелем множества вещей, которые меня по-настоящему удивят. Например, даже спустя полвека идеи Шалвы Амонашвили вызывают у некоторых людей агрессию и непонимание. «Мы в нашей школе решили немножко внедрить гуманную педагогику, – рассказывает мне Наталья, которая теперь ежегодно приезжает вместе с мужем помогать Амонашвили с организацией семинаров. – Мой муж Дима собрал родителей и попытался им объяснить, в каких непростых условиях живут наши дети и как важно их слушать. В ответ мамы и папы начали возмущаться. Спрашивали: «Зачем вы нас вообще собрали? Разве у нас были другие условия? Разве нас не били линейками? Как с детьми вообще можно разговаривать? И вообще, пока их не поколотить, у них так и будут двойки и колы». Этот негатив «приехали тут со своими идеями» перешел на нашего ребенка. Пришлось перевести его в другую школу». Тут мне очень кстати вспоминается совет Амонашвили: представить, что во время разговора перед вами – не ваш ребенок, а, например, Конфуций или Пифагор. Отнесетесь ли вы к нему так же? Скажете ли те же слова?

«В девяностые годы вы бы не пришли на такой семинар, даже в вашем городе, – обращается Шалва к группе родителей и учителей. – Воспитание детей не было тогда обостренной проблемой. Но нынешнее молодое поколение не умещается в традиционные рамки воспитания. Эти дети не терпят прежних авторитарных подходов, они уже не такие покладистые. Вы не замечали, как им сейчас скучно в школе? В советское время писали об «активизации процесса обучения», а сейчас мы не знаем, что делать с этими гиперактивными детьми. Они новые, а вот мы остались старыми».

«Во все времена говорили, что школа готовит детей к жизни, – Шалва на секунду делает паузу. – Но если следовать этой логике, то непонятно, чем тогда дети должны заниматься с первого по одиннадцатый класс. В советской школе для этого был готовый ответ: учиться, учиться и учиться. Но разве «жить, жить и жить» не нужно? Дети не готовятся к жизни, они уже живут».

Рассказы родителей о том, зачем они приехали к Амонашвили, – это сеанс самоанализа. Один за другим звучат истории об ошибках, допущенных в воспитании детей, и о том, как хотелось бы это исправить. А кто-то узнал о гуманной педагогике раньше и хочет избежать таких сожалений в будущем – одной из присутствующих девушек двадцать лет. И абсолютно для всех присутствующих слова Шалвы – это напоминание: соприкоснувшись с источником мудрости, мы неизменно возвращаемся вдохновленными и полными сил менять жизнь. Но, как обычно происходит в жизни, этот заряд постепенно и незаметно уходит под тяжестью рутины.

«С любовью у вас здесь всё построено», – скажу я Шалве в один из дней. Доля секунды, появляется улыбка, и глаза Амонашвили загораются знакомым огоньком: «Да. Здесь другого нет». Все восемь дней на усадьбе я буду пребывать в этом ощущении безграничного приятия и радушия, которое невидимыми нитями пронизывает всю атмосферу усадьбы. Еще в первый день, обедая вместе с Паатой и Шалвой как настоящая грузинская семья, я поймаю чувство, за которым обычно гонишься в жизни: никуда бежать не нужно, здесь твое настоящее место, тут чувствуешь долгожданное спокойствие. Настолько, что я почувствую беспомощность во время объяснения семье Амонашвили главной основы советского воспитания – «я – последняя буква алфавита». Здесь, в Бушети, подобные вещи кажутся чем-то нелепым и далеким. «У нас в Грузии такого никогда не было, – задумчиво ответил Шалва после моего объяснения. – Наверное, потому что в грузинском языке нет буквы «я».

Каждый день в зале для общения с родителями я упирался взглядом в портрет Амонашвили с цитатой Льва Толстого: «Истинное воспитание детей – в воспитании самих себя». Во многом именно на этом строится то, что Шалва стремится донести всю свою жизнь. «На консультациях родители и учителя жалуются на детей, но ни слова не говорят о себе, – рассказывает Амонашвили. – Но это самооправдание. Так вы говорите: «Я – хороший учитель, я знаю, как учить, это они не хотят учиться». Когда-то я участвовал в разработке стандартов российского образования и постоянно предлагал комиссии внести те или иные изменения. Председатель комиссии мне в какой-то момент сказал: «Слушай, ты нам мешаешь. Мы не будем этого вносить». Я спросил: «Почему? Ведь дети смогут это понять!» И он сказал: «Дети-то смогут. А учителя смогут передать?» Проблема не в детях, а в нас. Поэтому главное – не как воспитывать ваших детей, а как нам менять себя. Ведите их от радости к радости, от успеха к успеху – это путь восхождения. Не обижайтесь, но нам нужно возвыситься до уровня детей, потому что именно они помогают нам стать людьми».

Тот самый разговор

Настоящая магия начинается, когда Шалва разговаривает с детьми. Все садятся вокруг него полукругом: от малышей до подростков. Амонашвили начинает задавать вопросы, которые кажутся на первый взгляд даже слишком простыми. «Что бы вы хотели, чтобы родители больше не делали?» – спрашивает он. Шалва говорит без заискивания, без попытки скопировать манеру общения, не забывая добавлять «спасибо», «ты очень мудрый», не прерывая и внимательно прислушиваясь к каждому сказанному слову. «Я бы хотел, чтобы родители меньше ссорились…» – неуверенно начинает один ребенок. Фразу подхватывает другой, постарше. Очень быстро выяснится, что уже привычное для большинства родителей общение между собой кажется ссорами для детей самого разного возраста. «А что бы вы хотели сказать своим родителям?» – спрашивает Шалва. Один из мальчиков неуверенно произносит: «Я бы хотел, чтобы мама меньше работала». Я замечаю, как его сидящая неподалеку мама начинает плакать. Видя это, старшая сестра мальчика тут же вступается: «Ну что ты, ты же знаешь, как для мамы важна работа». За неполный час на глазах изумленных родителей дети расскажут Шалве то, что не говорили мамам и папам всю свою жизнь. После встречи пристыженный сестрой из-за фразы о работе мальчик отошел в угол и расплакался. Мама присела рядом с ним, и еще целый час они о чем-то говорили, обнявшись. И я думаю, насколько иногда поразительной может быть жизнь: как долго мы держим в себе самые важные слова и как мало нужно, чтобы мы наконец их сказали.

Разговор Шалвы Амонашвили с детьми. Какими вы будете родителями?

Три слова

«Явление», «образ» и «дорисовывание» – вот те слова, которые чаще других будут повторяться во время всех этих дней. Шалва и Паата советуют воспринимать ребенка как явление: как солнце или дождь, которые мы принимаем как не зависящую от нас загадку природы и не стремимся сделать «удобными» для жизни. Так же понемногу мы создаем образ ребенка, отмечая в нем те черты, которые хотели бы видеть в будущем. «У воспитания должна быть цель, но не должно быть навязывания, – говорит Шалва. – Каким вы хотите видеть своего ребенка в двадцать пять лет? Давайте это будущее по частям. «Дорисовывайте» своих детей и друг друга. Общайтесь с ребенком так, словно он уже сейчас такой, каким вы хотите его видеть. Ищите в нем хорошее и регулярно это подмечайте. Перед сном садитесь рядом с ним и говорите: «Я не ожидал, что ты такой щедрый, – можно тебя за это поцеловать?» Девяносто процентов нашей жизни управляется подсознанием, и каждая подобная фраза – это штрих, которым мы буквально дорисовываем подсознание человека. В будущем этот человек станет таким, каким вы его видели уже сейчас. Дорисовывайте мужа или жену, друзей, коллег. Преувеличивайте. Мы ведь все любим комплименты и добрые слова. Так вы поливаете семена нравов других в будущем».

Типичный пример того, о чем говорит Шалва, – дневник его внука Миши, исписанный красной ручкой с замечаниями и двойками за поведение. В одной из граф рядом с фразой «Плевался на уроке» ребенок честно подписал: «Не в учителя же!» «Мика» (как его называли в семье) доверил показать дневник только Шалве. Оценив увиденное, Амонашвили взял ручку, проставил во всех свободных графах пятерки и велел отнести дневник обратно учителям: «Скажи, что тебя дома любят, несмотря ни на что». Сейчас Мика – успешный менеджер в сфере строительства.

Поразительно, насколько все эти образы Шалва смог передать Паате. Свидетель и непосредственный «объект» всех экспериментов великого педагога вырос в блестящего спикера и психолога, о котором Шалва вскользь сказал в один из дней: «Теперь он будет продолжать мое дело». За эти дни Паата дважды убедительно доказал, что мы совершенно разучились слушать детей. В первый – когда по его просьбе все присутствовавшие сыграли в игру: выслушай соседа, не прерывая, особенно если он намеренно говорит ерунду. «Как же это здорово, когда тебя просто внимательно слушают», – удивленно повторяли родители. Второй – когда по просьбе Пааты дети составят собственные «законы для родителей». Они придумывали их сами, а родители ни в коем случае не должны были вмешиваться. За полтора часа дети, сами того не понимая, составили список, на котором основаны все книги по современной психологии для родителей.

Учителя жалуются на детей, но ни слова не говорят о себе. Но это самооправдание. Так вы говорите: «Я – хороший учитель, я знаю, как учить, это они не хотят учиться»

С Паатой мы пообщаемся в последний день перед моим отъездом, сидя в огромной пустой аудитории, где эхом будут отражаться наши голоса. Как и с Шалвой, за короткое время с ним успеваешь обсудить всё: его воспоминания о маме, веру, учителей и основы воспитания. За время моего пребывания на усадьбе я осознаю две важные вещи: Паата просто не способен ни на что раздражаться (причем сам же признает, что это многих удивляет). И второе – возможно, он первый из встреченных мной людей, у которого нет абсолютно никакой обиды на родителей. Когда-то вместе с Шалвой путешествовала его супруга. После ее ухода из жизни несколько лет назад с Амонашвили путешествует Паата – и я пытаюсь понять, насколько это было его собственным выбором. «Я всегда больше занимался написанием книг, но после ухода мамы взял ответственность за Шалву: одному все-таки сложнее такие огромные расстояния проделывать, – рассказывает мне Паата. – Желание? Я не против. Для меня это интересно».

«Хороший учитель – это счастливый учитель, – говорит Паата, который сам руководит детским садом «Басти Бубу» в Грузии. – И это очень просто можно вычислить. По глазам сразу видно, счастлив человек в своей деятельности или нет. Школа ведь должна не просто передавать навыки: для этого достаточно прочитать книгу или посмотреть видео. Настоящий преподаватель формирует, раскрывает мировоззрение в человеке. Вот почему он должен быть счастливым. Другое дело – зачем нужны школы, которые прямо сейчас есть вокруг нас. Следуя требованиям, они оказывают «образовательные услуги»: передают навыки гражданина, чтобы он нормально жил и ничего не портил. Но настоящая школа – это не услуга. Это раскрытие божественной искры в ребенке. И ему нужна рядом другая искра, чтобы они лучше вместе горели. А это не может быть передано через технику: только человек может нести искру. Поэтому воспитывать мы можем только своими образами».

То, как мудрость помогает решить самые сложные вопросы, становится очевидно на примере Амонашвили. Чтобы заинтересовать детей учебой, Шалва и другие учителя заменили назидание собственным «незнанием»: часто показывали им, что чего-то не знают, и достигали сотрудничества с детьми, когда те действительно становились их учителями. Шалва показывает нам пример: просит детей придумать для него задачу: такую сложную, чтобы он не смог решить. На следующий день от родителей я услышу, что их дети уже в первый день хвастались тем, что придумали целый список. На вечерних встречах мы много говорим о том, что воспитание – не наука, а искусство, и о том, насколько важно не обманывать детей, если даешь им обещание: ведь это разрушает образ, который ты выстраиваешь. «Смотрите на воспитание как на романтику, – говорит Шалва. – Не важно, сколько у вас детей: один или восемь, – каждый требует свою педагогику. Пройдут годы, и будет прекрасно, если у вас не останется осадка, что вы могли бы что-то сделать иначе. Мне самому иногда хочется вернуться в 60-е и поправить какие-то отношения с Паатой. Но этот процесс, эта красивая романтическая жизнь больше никогда не повторится».

Рядом с Шалвой Амонашвили всегда есть одна вещь, которая напоминает ему о главном учителе в его жизни: Варваре Вардиашвили. Когда-то она подозвала к себе двоечника Шалву, посмотрела на него внимательно и спросила: «У тебя поэтический взгляд. Ты не пишешь стихи?» Успешно разглядев дома в зеркале свой поэтический взгляд, Амонашвили начал писать стихи и показывать ей, а затем, вдохновленный преподавателем, сам захотел лучше учиться. «В то время школьная программа состояла из произведений о Сталине, Берии, о войне и культе личности. А она решила, что мы будем весь год изучать «Витязя в тигровой шкуре» Руставели. Потому что хотела вырастить в нас личность, – рассказывает мне Амонашвили. – Вот почему эта книга всегда меня сопровождает». Шалва достает из плетеной сумки крошечный томик легендарного грузинского поэта. Я замечаю, что поля исписаны десятками строк, которые можно разобрать только под лупой.

«Дорисовывайте» своих детей и друг друга. Общайтесь с ребенком так, словно он уже сейчас такой, каким вы хотите его видеть.

Пометки на полях – города и даты, где Шалва побывал за несколько десятилетий. «Это мой дневник, я веду его, где бы я ни находился». «Зачем?» – спрашиваю я. Шалва улыбается уже знакомой мне улыбкой: «Понимаешь, в чем дело: я живу днями, а не годами. Для меня очень важно фиксировать, где я нахожусь, что делаю здесь и сейчас. Чтобы дни не ушли впустую». Видя мой удивленный взгляд, он спрашивает: «Ты когда-нибудь задумывался над тем, сколько дней ты уже прожил? Я вот недавно справлял круглый юбилей – 31 000-й день рождения». Только на этих словах я замечаю, что в его ежедневнике выделены не дни недели, а цифры: 31 513 день. Начиная со старших классов школы каждый день для Шалвы – целая маленькая жизнь, которую он тщательно планирует и проживает от начала и до конца. «Не упускай дни – их немного в жизни. Живи днями, Александр. Живи днями», – говорит он мне.

Напоследок я пытаюсь ухватить все детали, каждая из которых – кусочек огромной мозаики, которую Шалва бережно создавал в течение полувека. Трудно осознать, что одному человеку удалось настолько изменить жизни многих поколений людей. Вот воспитательница увлеченно играет с ребенком в пинг-понг: так быстро, что не увидеть шарика. Они быстро меняются местами и продолжают игру. И становится понятно, почему не видно шарика: его просто нет. Ребенок захотел сыграть в невидимый пинг-понг – и кто сказал, что это невозможно? Вот розы, которыми усыпана вся усадьба: после ухода из жизни его супруги Шалва посадил ее любимые цветы повсюду. Она похоронена рядом с часовней, и каждым ранним утром и поздним вечером Шалва приходит сюда в одиночестве. Близкие говорят, что он рассказывает ей вслух о том, как прошел его день. Вот Шалва старается уделить время каждому, а вокруг всегда кто-то стремится получить его совет. В последний день это сделаю и я. Шалва выслушает меня, внимательно глядя тем же взглядом, какой был у него в момент нашей первой встречи. «Прости своих родителей за всё», – скажет он несколько раз, объясняя мне, почему это так важно сделать. И снова улыбнется, как будто убедившись, что я наконец-то всё понял. «Удачи тебе, мой хороший», – скажет он, держа меня за руку. И через мгновение вернется в свой кабинет, обстановку которого я могу уже досконально восстановить по памяти.

Медленно тает закатное солнце, Алазанская долина превращается в выцветшую картинку, и только птицы, кажется, никак не могут уняться и перестать заливаться трелями со всех сторон. Я пытаюсь запомнить эту картинку, каждую мелочь, каждую услышанную фразу. Этот момент больше никогда не повторится.

Глава 5
Татьяна Краснова: «Это сложнее, чем быть носителем тайных знаний про present perfect»

Преподаватель МГУ и популярный блогер Татьяна Краснова – о том, для чего сейчас нужна школа и учителя.

Я недавно впервые задумалась о том, что хочу куда-то вынести из дома книги. А ведь для моего поколения пыльный прямоугольный предмет с бумажными листами – это фетиш. Просто всё, что я когда-либо хотела иметь, лежит у меня в предмете размером чуть больше телефона. С помощью этого же предмета я могу за три минуты получить все те знания, которые мой преподаватель истории выдавал мне год. И вот что я сейчас вижу: люди, придавленные огромным количеством информации, вообще не умеют ею пользоваться.

Вопрос «кто из нас быстрее гуглит» будет всегда решен в пользу молодых – у меня большой палец с такой скоростью не движется. Другое дело – что с этой информацией потом делать. И здесь мы встаем перед очень страшной проблемой. Мы, преподаватели, должны быть моральным авторитетом. А это гораздо сложнее, чем быть надсмотрщиком или носителем тайных знаний про present perfect. В этом смысле девяносто процентов нынешних учителей не годятся – потому что это люди, обладающие суммой знаний. А вопрос уже не в том «что», вопрос – «как». Это первое. А второе – должны быть люди с другими мозгами, и тогда авторитет появится сам собой. Это должен быть человек, который не просто имеет доступ ко всему тому, к чему имеют доступ семнадцатилетние, но еще и умеет этим пользоваться. А школа должна стать местом, где людей учат анализировать полученную информацию, работать с ней и без конца ее проверять.

В этой новой школе человек скажет: «Открыли планшеты. Собрали мне за пятнадцать минут всю информацию, которую можно найти о первом Крестовом походе. Систематизировали ее по пунктам от первого до десятого, от важного к неважному. Вперед». А после того как люди при нем это сделали, этот человек должен сказать: «Теперь давайте посмотрим, что вы выбрали. Как вы проверили этот факт, к какому источнику вы обратились? Что заставило вас думать, что этот источник – надежный? Почему именно к нему вы обращаетесь? Какой альтернативный источник вы не выбрали? Вот вы нашли мнение этого человека, где же противоположное? Нет? Не идет, двойка. Искать противоположное». Это должен быть человек с другим уровнем даже не образования, а подхода. Один из лучших анекдотов, что я когда-либо слышала в жизни: «Знаете, как получаются кораблики, запаянные в бутылки? Берут бутылку, насыпают в нее всякого мусора. Наливают клей и долго-долго трясут. Иногда получается корабль». Вот человек, который научит вас, как трясти бутылку, чтобы получился кораблик, – автоматически будет обладать авторитетом. Иначе просто и быть не может.

Что такое «хороший учитель»?

Мы с вами никуда не можем уйти от воспитательно-образовательной функции школы. Просто это должен быть какой-то человек, которому можно будет доверять. Страшная Марь Иванна, которая всех нас в детстве била головой об угол парты, в конечном итоге сама в очень плохом положении. С одной стороны, она всеми ненавидимый урод. А с другой, она – то единственное, что стоит на пути одичания. Больше нет никого. Дима Зицер один. Ну, где-то еще один, где-то еще. Применяя какую-нибудь средневековую аналогию, Марь Иванну подвели к камню, в который воткнут меч. И она, бедная, стоит и дергает за него. У нее не получится. А должен быть и тот, кто выдернет.

О других школах

Отсутствие затравленности во взгляде школьников – это очень здорово. Мне это очень нравится. Но я в очень сложном положении: гуманист внутри меня сразу начинает хлопать в ладоши и говорить: «Да, человека нельзя травить, его нельзя обижать, его нельзя мучить». С другой стороны, если его совсем не травить, не обижать и не мучить, то из него получается прекрасный высокофункциональный овощ. Очень всем довольный, но совершенно ни на что не способный. Когда вы поливаете огород из шланга и держите этот шланг в руке, из него течет водичка. Вот вы шланг хорошенько зажали – опа! Струя пошла. Вопрос зажима этого шланга – это то, что меня очень интересует не только в педагогике, но и в жизни.

Дочка моих друзей пошла в Вальдорфскую школу. Всё прекрасно: они шьют тряпочных кукол, ходят в лес обнимать деревья, пересыпают песочек и зернышки из стаканчика в стаканчик и весело смеются. Но ей девять лет, а она почти не умеет читать. Ребята, это очень продуктивный возраст: в это время такие классные мозги, которых больше не будет никогда. И тратить это время на пересыпание песочка из одного сосуда в другой?

У меня был однажды опыт: ребенок ходил в очень хороший детский сад, и в группе заболела учительница английского. Мне позвонил директор детского сада с просьбой провести открытый урок английского языка. Я провела бессонную ночь в полной панике, потому что занятия для пятилетних – это для меня новый опыт. Но вот в Интернете я нашла стишок. Вхожу в эту, извините за выражение, аудиторию и говорю: «Дамы и господа, сейчас я прочитаю вам стишок, а вы мне потом скажете, кто что запомнил». Читаю два четверостишия и говорю: «Кто чего запомнил?» Все пять клиентов поднимают руки: «Всё запомнили». Я говорю: «Как?! Ну-ка, расскажи!» Встает ребенок, подтягивает колготы – и рассказывает мне два четверостишия. Я привыкла получать людей в возрасте 17 лет, то есть с мозгами, заизвесткованными процентов на 20–30. Когда я получаю людей после тридцати – это мозги, заизвесткованные наполовину. К моему возрасту – процентов 80. Это нормально. Мозг – это часть тела. И если вы ходите в тренажерный зал, то ваше тело работает. Проще говоря, если меня сейчас попытаться посадить на шпагат, вероятно, это будет последнее упражнение в моей жизни. Но если я буду посвящать этому хотя бы 4–5 часов в день, то уверяю вас: через месяц сяду. То же самое с мозгами.

Ничего бы не вышло из Гарри Поттера, если бы не Дурсли. Ничего не вышло бы из Джейн Эйр, если бы не тетя Эйр. Стив Джобс получился таким, потому что на него нажали. Да, он не окончил школу. Да, он был бунтарем. Но для этого нужно что-то, против чего бунтовать. А если вы будете ходить и обнимать деревья, то скульптура может не получиться. И, наверное, понять и вычислить это – всё равно что понять природу человека.