Текст книги "Другая школа. Откуда берутся нормальные люди"

Потом мы решили обучить этому всех, кто хочет. И я опять сообщил всей России, куда мы движемся: «Ребят, кто хочет поучиться в уличном театре – приезжайте!» Приехали человек 200, и я говорю: «Вы на всякий случай прихватите спальники и палатки, а то вдруг со спаньем будет не очень». Никто ничего не знал. Приехали, стоит корабль, мы на причале. Садимся, плывем на необитаемый остров Тотлебен посреди Финского залива, где заброшенная крепость с толстенными стенами, множеством лабиринтов и подземных ходов.

Все в палатках, мы в каких-то пакгаузах читаем лекции, я пригласил кучу педагогов, рассказывающих об уличном театре, как к нему приспособиться и так далее. И когда люди более-менее что-то осознали, я говорю: «А теперь будут у нас десанты на соседние города!» Двести человек на корабле приплывают в какой-нибудь Сестрорецк, высаживаются и занимают весь город. Публика вообще не понимает, что происходит: здесь бегают, там свистят, тут играют, там прыгают… И весь город в этом фантастическом кавардаке – ребята пробуют себя на публике, ведь никто никогда на улице не выступал, только в театрах.

А потом подплыли на корабле прямо к Летнему саду. У моста остановились, публика с обеих сторон собралась. И мы на крыше нашего корабля устраиваем выступление. Потом выбираемся с корабля, переходим через улицу и из этого делаем огромный спектакль. Толпа из машин была на пять километров во все стороны, потому что мы регулировали, кому, куда и когда ехать. И забирались на эти машины, с ними устраивали корриды – просто брали город в свои руки и делали с ним что хотели. И это как раз тоже было школой.

И тогда мы уже вообще обнахалились и решили пойти на весь мир. Я три года своей жизни отдал на то, чтобы собрать три миллиона долларов: по порядку получил полмиллиона в России, во Франции, в Дании и так далее. Но на это потребовался огромный труд. Каждый шаг того стоил. Но сначала я полгода стучался в ЦК комсомола, полгода в ЦК профсоюза, полгода в цирк, полгода в Союз театральных деятелей. И мы притащили сюда весь мир, вообще всё лучшее из уличного театра. Показали в Москве и Питере, а потом погнали по всей Европе, по всем столицам. Это было уже вообще нереально. После этого я успокоился и сказал: «Ну, хорошо, я всё могу. Мне теперь это неинтересно, я буду заниматься маленьким театром у себя дома».

Я говорю Полунину, что меня очень занимает вопрос взросления. Что вообще мы понимаем под этим словом и когда это происходит? «Со мной этого не произошло вообще. И со всей моей командой то же самое, – говорит он. – У меня пенсионеры выбегают на сцену и балуются так, что никто в зале из детей не станет так баловаться». Получается, что взросление – это когда мы перестаем быть счастливыми? «Когда мы перестаем удивляться. Главное слово – «ух ты!» Когда ты говоришь: «Ух ты!» – ты еще не повзрослел». «Я просто хочу спросить, как вам удалось не повзрослеть?» – «Взрослеть неинтересно. Там чего-то все взрослые запутались», – неопределенно машет рукой Слава.

Взросление наступает, когда мы перестаем удивляться. Главное слово – «ух ты!» Когда ты говоришь: «Ух ты!», ты еще не повзрослел

Каждый раз это была какая-то авантюра, одна из последних – Школа дураков. Я решил «выращивать» дураков, потому что они знают, как быть счастливыми. И поэтому объявил о наборе на телевидении. Приехали несколько тысяч человек. Я отобрал 20, взял 20 педагогов, посадил на корабль, и мы поехали по Волге. Это было фантастическое путешествие – у людей просто «раскрылись головы»: они поняли, что жизнь совсем другая, чем они думали. У нас было расписание, куда каждый мог внести что хочет, но он тогда за это отвечал. То есть напишут: «В пять часов будет праздник чепухи!» Значит, он должен отвечать за эту чепуху, или кроликов, или чего-нибудь еще. И вот у нас каждый день был праздником – 23 февраля, 8 марта, День Чехова, День Хармса, День кроликов… У нас был потрясающий огромный зал, заваленный костюмами, и мы создавали каждый день нового персонажа и жили им весь день. 8 марта начиналось с того, что женщинам запрещено было вставать. Сначала мы им разнесли кофе. Потом на всех наших комнатах было написано: «здесь делают когти», «здесь делают волосы», «прически», «массаж»… И девушки сами выбирали расписание, записывались и целый день всё, что они там пожелали. Ночью было самое «вкусное» – бал на палубе наверху. В конце каждого дня все люди получали баллы. И кто набирал больше, попадал на бал.

Вот чем отличается наша формула школы клоунады от традиционных театральных школ? Там все очень серьезно подходят к делу. Мы очень весело к нему подходили, для нас главное – придумать что-нибудь и всем с удовольствием в это во всё отправиться. В театральной школе этюд делают 5 минут, а мы делаем этюд 24 часа. Одеваемся с утра и живем в образе до конца дня. И я весь день и со всеми встреченными людьми в этом персонаже. Никто меня не оценивает, не говорит мне, хорошо или плохо, сама жизнь меня корректирует. Если все за мной начинают бегать, значит, что-то получилось. Это не просто школьный урок, это другой способ жизни, во время которого ты познаешь предмет, к которому мы все движемся.

Как мы дураков отбирали? Во-первых, я вообще не люблю экзамены. Иногда мы их делаем, чтобы вместе повеселиться. То есть мы во время экзамена сами сидим все в очках с ручками, бумажками. Человек выходит, дрожит. Как только кто-нибудь говорит задание, все педагоги выскакивают на место абитуриента и начинают показывать. И человеку пробиться между нами очень трудно. Потому что нам всем тоже интересно поучаствовать и это задание выполнить. Поэтому даже если мы берем какую-то традиционную форму, то всё равно в нее играем всегда. Игра становится принципом существования, и поэтому она тотально преображает любую серьезную ситуацию в праздник. «Школа», «репетиция» и «труд» – ругательные слова, которые мы здесь не употребляем. Школа – это не подготовка к чему-то. Это часть твоей жизни. И за каждую прожитую минуту ты должен испытывать гордость и радость.

«Как бы могла выглядеть идеальная школа? Что в ней должно быть?» – спрашиваю я Полунина. «Она уже есть, такая спонтанно-неизвестная. Это просто направление, принцип жизни. Люди, которые таким путем понимают жизнь и переживают какой-то опыт. Я просто уверен, что все, кто со мной отправлялся в какое-то путешествие, в 10 раз быстрее приближались к той цели, которую они выбрали». «А какая цель, кстати?» – «Каждый раз разная. Вот сейчас – быть счастливым».

«Мельница» – особое место. После всего того, чем я занимался раньше, я подумал, что надо создать лабораторию. И потратил несколько лет, чтобы найти это место. Для этого я сначала написал в десять городов и жил по полгода в каждом: в Милане, Амстердаме, Барселоне… И выбрал Париж, потому что он по культуре дальше всего вообще в мире. Государство очень сильно помогает культурным проектам, а публика очень ценит и поддерживает творческие проявления личности. Здесь, на «Мельнице», природа, жизнь человека и искусство соединились вместе без границ.

Теперь здесь я исследую, какой может быть жизнь людей через 50–100 лет. История показывает, что искусство из чего-то далекого постепенно становится частью человеческой жизни. И вот в этой формуле я вообще отрицаю отдельное искусство, а говорю, что это отчасти – жизнь человека. То есть нам нужно научиться каждый свой шаг делать творческим. Создавать свою жизнь, как ты создаешь произведение искусства. И вот здесь, на этой «Мельнице», мы уже 15 лет видим, что это получается. Вчера грузинский день был. Представляешь, тысячи человек в усах пришли! И женщины, и дети. Потом с этими усами они разошлись по Парижу, и мы нахохотались, представив себе, как это было. Когда-то мы делали Академию дураков в Петербурге, и всем, кто приходил к нам на спектакль, ставили штамп несмываемыми чернилами, неделю как минимум человек ходил с ним на лбу.

«Школа», «репетиция» и «труд» – ругательные слова, которые мы здесь не употребляем. Школа – это не подготовка к чему-то. Это часть твоей жизни. И за каждую прожитую минуту ты должен испытывать гордость и радость

То, что мы здесь делаем, – это даем возможность испытать себя. Год назад, во время программы «Как научить голубя летать», мы учили людей летать. Тысяча человек пришли с крыльями. Школа получается уже не для нас, а для всех, кто прилетает сюда из других стран. Но мы уже начали делать и маленькие школы, простые. Приглашаем 15 человек и неделю с ними вместе учимся, как дети – ходить, говорить, садиться, вставать. Что ты надел, на что ты сел, твоя еда на столе, твои цветы здесь… То есть каждый шаг приходится учить заново, чтоб он не был повторением чьего-то. А ты должен осознать, каким человеком мечтаешь быть. Пытаешься реализовать то, что спрятано внутри, и не использовать штампы вокруг тебя. И это такое удовольствие, когда люди в первые дни только присматривались и немножечко косились, уже к середине почувствовали вкус, а к концу их было уже не остановить! И они мне теперь пишут письма: «Я в доме сделал ремонт!», «Я ушла с работы»… То есть люди свою жизнь понимают заново, осознают, что прежде они повторяли то, что делали другие, и никогда не пытались понять себя. Что окружающий мир они создают сами. Сначала нужно понять себя, потом преобразить себя, а потом преобразить мир вокруг себя. Вот это, наверное, последняя школа, которой я сейчас занимаюсь.

А еще мы делаем школу для родителей. Дети ведь и так счастливые, а родители немножко запутались. Мы раздали цветные билеты детям в соседних селах, и ребенку было разрешено взять с собой одного взрослого. И было написано, что надо прийти одетыми в рыжий цвет, принести еду такого цвета и так далее. В этот момент родители поняли, что ребенку они говорят точно так же. В тот день ребенок становился на весь день старшим в семье, и все остальные должны были его слушаться. Дети были решающими в жизни взрослого, а взрослые обязаны были подчиняться заданиям. И это было и удовольствие для детей, и школа для взрослых. Жизнь была занятием. Взрослые обязаны были играть и баловаться, а дети их всё время ставили в угол.

Какими качествами нужно обладать, чтобы попасть в мою школу? Главное правило для всех моих проектов – я работаю только с теми, кого хочу обнять. И у кого глаза светятся. Мы же собираем только счастливых или мечтающих о счастье по-настоящему.

А счастливых выбирать просто: человек или напевает, или насвистывает, или подпрыгивает. Как только ты видишь того, кто насвистывает, подпрыгивает или напевает, – всё, это наш человек!

Я никогда не думал, что должен «делать как учитель». Я всегда думал, «чего бы такого хорошенького сделать и чем интересным теперь заняться». Если я педагог, это не значит, что я чего-то кому-то говорю. Это значит, что мы вместе куда-то движемся. Мы выбираем приключение, и я капитан на этом судне, которое плывет неизвестно куда. Интерес в том, чтобы вместе что-то потрогать, обжечься, получить какое-то удовольствие от творчества и познания.

Если тебе что-то интересно, нужно каким-то способом это понять, почувствовать, разобраться в этом, научиться. Значит, школа – это инструмент, который приближает тебя к мечте. Школа будет нужна во все века и народы, она просто должна быть удивительная. В моей системе, в нашей Академии дураков, простое правило – процесс важнее результата. Потому что в этом случае ты в любой момент находишься в полном удовлетворении и счастье, а не только когда придешь к результату. Ты даже можешь не приходить к нему вообще.

В конце концов я понял одно: моя задача только в том, чтобы «открыть башку». Просто дать возможность людям видеть всё, что скрыто. Сначала снять ограничения, границы и боязнь, а потом открыть вдохновение у этих людей. «Я хочу!», «Я знаю!», «Я могу!» и так далее. Когда кто-то приходит ко мне в школу или в любой мой проект, я сначала «срываю дверь с петель». То есть у человека здесь закрыто, там закрыто на ключик, а двери на фиг – и всё, весь горизонт перед тобой. И вот когда человек это чувствует, он сам всё сделает. Не надо ему помогать!

Все мои школы – это школы фантазирования. И поэтому я профессионал в том, как фантазировать. Самый сильный эффект, когда группа людей начинает сочинять что-нибудь, подхватывая друг друга. И никогда не говорят слова «нет». То есть можно сказать что угодно, самую дурь. Потому что не важно, что ты сказал, важно, что оно может на другого стрельнуть, и у него вдруг от этого выскакивает другая мысль. То есть бывают самые нелепые мысли, которые у другого рождают другую ассоциацию и приходят совершенно неожиданные идеи и так далее. И вот эта вот школа фантазирования – самое главное.

Здесь ничего никогда не символизируют. Мы просто балуемся, и всё. Для нас искусство не имеет смысла, твое творчество само по себе уже является смыслом. Ты преображаешь, создаешь миры. Они увлекают людей и немножко поднимают их над землей. Вот ты садишься за зеркальный стол, ешь и смотришь на небо. Это пример того, как надо жить.

Всё время смотреть на небо.

Глава 14
Это произошло со мной

Я проникаю на территорию французского лицея почти незаметно. Мне везет несколько раз…

Ровно до того момента, когда меня раскрывают и понимают, что я здесь неофициально.

А теперь – всё, что происходило за мои двадцать пять дней в поездке.

«Случайности не случайны» – сколько раз я слышал эту фразу? Как любят говорить герои американских фильмов: «Получай я за каждую доллар, был бы уже миллионером». Но в моей поездке, истории из которой вы читаете уже несколько недель, всё удивительно складывалось с самого начала. Даже случайности.

Мне повезло забронировать чуть ли не последнюю квартиру в Стокгольме на нужные мне даты. Пара стандартных сообщений с владельцем жилья, и я выясняю, что это – дочка одной из самых любопытных учительниц Швеции, основателя педагогики Anima. Среди прочего последователи этого метода верят, что ребенку нужно дать договорить в классе, даже если он говорит что-то очевидно неправильное. «Обычно моя мама всем отказывает в интервью, но, может быть, она сделает исключение», – пообещала мне Анжелика. А потом немного рассказала о том, какими шведские школы были раньше.

«Сейчас это может прозвучать странно… Но раньше нам часто рассказывали о том, что множеству людей повезло меньше, чем нам, и мы всё время должны об этом помнить. И не только рассказывали, но помогали почувствовать неравенство на себе. Например, ставили мусорные ведра ближе и дальше, деля нас на группы. Одним было совсем просто закинуть мусор в корзину, другие никак не могли попасть в них издалека».

Заинтригованный таким началом, я в первый же день отправился в Kunnskapskuolen – шведскую «школу знаний». Это одна из двадцати процентов «свободных школ» в этой стране и вдобавок одна из трех самых популярных. Она была основана пережившим в детстве травлю шведом – настолько обеспеченным, что он смог создать школу, которой у него никогда не было. Идеальное совпадение с моей целью посещать школы, которых никогда не было у меня.

Стеклянные и прозрачные стены даже с улицы, преподаватели, как личные коучи у каждого ученика, – это всё, конечно, впечатляет, но не меньше впечатляет демократия шведской системы. Каждому ребенку здесь выдается специальный ваучер, которым он может оплатить обучение в любой школе по своему выбору. Абсолютно любой из существующей. Обучение бесплатно для всех – я бы даже сказал «принудительно бесплатное». «Я не могу предложить детям принести яблоко с собой из дома, – сказал мне директор Kunnskapskuolen Фредрик Линдгрен. – Школа должна обеспечить ученика полностью – так, чтобы ему не пришлось ни за что платить дополнительно. Так что предложить принести яблоко было бы незаконно». И аналога этому нет нигде в мире. О Kunnskapskuolen (да, мне тоже непросто было выговаривать это название) вы еще прочитаете в одной из следующих глав.

Уже на следующий день меня ожидала первая из самых долгожданных школ – Egalia. Я волновался так, словно уже что-то натворил: русский журналист едет в школу, где ребенку предлагают выбрать, мальчик он или девочка, а детей называют «оно». Что, разве не подозрительно? В общем, это было как выходить без покупок из супермаркета: приближаешься к кассе и поневоле пытаешься всем своим видом показать, что ты ничего не украл.

В итоге день в Egalia стал одним из самых запоминающихся за всю поездку. Говорят, что ограничения часто идут на пользу креативности. Вот у Стивена Спилберга не было денег на то, чтобы снять множество сцен с акулой в «Челюстях», так что он показал ее только в финале. А до этого весь фильм старательно нагнетал напряжение тревожной музыкой и съемкой с точки зрения огромной рыбы. В результате этот прием назвали эталонным в киноискусстве. Так и я в Egalia: сначала я был обескуражен запретом на любую съемку детей. Не только лиц – многих из-за риска быть опознанными нельзя было фотографировать даже со спины. Мне казалось, что с такими снимками история просто не получится. А в итоге сделанные кадры идеально подходят под философию школы: видеть не мальчика или девочку, а прежде всего человека. Помню, как я попытался отшутиться что-то на тему того, чтобы учителя не волновались – конечно же, ничего лишнего в кадре не будет. «Ну конечно, – улыбнулась в ответ основательница школы Лотта Райялин. – Иначе мы в следующий раз увидимся в суде». Я так и не понял, шутка это была или нет, но на всякий случай рассмеялся. Зато в конце дня я стал настолько «своим», что танцевал под Джастина Тимберлейка вместе со всеми детьми.

Оставалось только встретиться с преподавателем и мамой Анжелики. На мои звонки хозяйка шведской квартиры подозрительным образом не ответила, а вскоре я получил серию огромных сообщений. Анжелика рассталась с любимым человеком, и за несколько эсэмэсок я узнал чуть ли не всю историю ее жизни. Мне стало так неловко, словно я случайно стал свидетелем чужого семейного скандала. Внезапно отменившаяся из-за любовной драмы рабочая встреча – такое, наверное, могло случиться только в Швеции.

Гнетущее свинцовое небо без облаков, непредсказуемые и назойливые своей постоянностью дожди – если бы не школы и шведский язык, у меня было бы чувство, что я так и не уехал из Петербурга. На следующее утро я уже паковал чемоданы и летел в Копенгаген, в котором меня ждала Ørestad, одна из первых намеченных для этой поездки гимназий.

Дания встретила меня двадцатью градусами тепла, и, одуревший от этого незнакомого петербуржцам яркого круга в небе, я радостно подготовился к чему-то интересному. Как вы уже прочли, мне действительно повезло встретиться с Клаусом – человеком, который устроил мне фееричный тур по этой крышесносной гимназии. Показавшим мне, у кого лучший и единственный офис (у специалиста по ремонту велосипедов), и объяснившим, что самый популярный предмет в школе у учеников – это «Фейсбук». Когда мы проходили мимо корпевших над физикой учеников, Клаус указал на мониторы некоторых из них. Ученики смотрели ролик на YouTube: «Как видите, занятие физикой проходит на высоком уровне», – сказал он. Но, к слову, в защиту учеников – оказалось, что они действительно выполняют задание по монтажу ролика.

Демократии, конечно, с лихвой хватает и в Дании – ученики не только по именам с преподавателями, они еще и в обязательном порядке получают стипендии. На уроках они сидят с едой и напитками, закинув ноги на стол, – в общем, оживший ночной кошмар любого российского учителя.

Прямо из Копенгагена я выдвинулся на «дикий ютландский север», в Эсбьерг, – смотреть, как устроены традиционные датские школы. Еще одно невероятное везение было встретить русскую писательницу Татьяну Русуберг, работавшую со школами и знающую систему изнутри. Самое непростое в договоренностях с муниципальными школами в разных странах – объяснять директорам, что такого у них происходит особенного, что к ним хочет приехать русский журналист. К счастью, ни у кого пока не было подозрений, что я тут собираюсь делать расследование о растлении детей уроками сексуального воспитания (и слава богу), а вот простое недоумение – регулярно. Приходится объяснять, что 99 процентов того, что выглядит обычным для местных жителей, может казаться удивительным для тех, кто не живет в этой стране. Обе дочки Татьяны Русуберг прошли через несколько разных датских школ, и ее семья оказалась кладезем информации – не говоря уже о том, что благодаря им я проник внутрь системы и узнал все ее плюсы и минусы.

В первый же день меня ждали сразу в двух школах. Я уже знал, что образование здесь устроено так: увидев несколько школ в Дании, ты фактически увидишь всё. Не говоря о том, что частные и муниципальные школы подведены под один стандарт. Поэтому я сосредоточился на разных типах школ. В первой же меня встретил неформальный директор, выглядящий как хипстер (и как минимум вдвое младше своих «сорока с чем-то»), не менее неформальный учитель и куча детей разного возраста. Почти все на английском рассказывали мне про свою учебу. Разве что один мальчик владел только парой фраз: What is your name? и Do you like vodka? Пришлось сказать, что, конечно же, люблю, – дабы не рушить его картину мира.

Я посидел на разных уроках в обеих школах и уже начал привыкать, что мне приходится везде представляться. Прямо как в старые добрые времена, я выходил перед всем классом и рассказывал о том, кто я, зачем я тут, почему мне это интересно. Но я заметил, что каждый раз после фразы «я посещаю школы, в которых хотел бы учиться сам» большинство устремленных на меня лиц начинают улыбаться и понимающе качать головами.

Для второй школы мне выделили больше двадцати «подопытных» школьников для интервью. И вот я, как босс крупной компании, принимал их группами в отдельном кабинете «для собеседования». Разговорить старшеклассников, многие из которых стесняются своего английского, – отдельная задача. Но я приятно удивился, когда после четвертой партии («это как прививка – не заметите, как сделаем») ко мне подошла учительница и украдкой спросила: «А вы не могли бы еще со всеми остальными провести интервью? А то они очень хотят с вами пообщаться».

Можно много перечислять, что я увидел в те дни: то, как они разделяются на группы посреди урока, или то, что «дневник» означает нечто совсем противоположное тому, к чему привыкли мы: это личные учительские «журналы» на каждого ученика для отслеживания его психологического состояния. Или уроки сексуального воспитания и то, что они организовывают отдельные классы для пострадавших от буллинга… Но лучше вы прочитаете это в следующей главе, а сейчас я сосредоточусь на том, что происходило за кулисами.

На следующий день я ехал в другую школу в Брамминге: городке, который датчане называют деревней – хотя, конечно, эта деревня даст фору любой другой стране. Я увидел начальную школу, где работала потрясающая учительница Стина. Она рассказала мне обо всем, что ее устраивает – и особенно о том, что не устраивает в датском образовании. Например, о том, что двадцать процентов датчан не идут дальше девятого класса и при этом не умеют читать.

А прямо из этой школы я отправился в after school – совершенно особенную для датской системы образования школу. Что-то наподобие пансионата, куда датские школьники могут пойти после девятого класса на три года. Я был в одной из самых интересных школ, с католическим уклоном, – хотя принадлежность к религиозной конфессии там необязательна. Дети там, конечно, совершенно особенные. Они живут там группами, двадцать четыре часа в сутки и семь дней в неделю, и тут же становятся друзьями. Вызвавшиеся провести мне экскурсию девочки так и сказали: это в обычной школе ты на пять часов можешь создать себе образ и попытаться его поддерживать, здесь такое не пройдет. Ты всё время на глазах у других, поэтому просто вынужден быть настоящим. Почему-то мне показалось, что многие из них пережили буллинг в других школах (может быть, из-за слишком явных демонстраций своих религиозных взглядов?), но я могу быть и не прав.

Самое забавное было встретиться с директором школы, который вышел ко мне с точно таким же взглядом, какой я увидел у учеников: наполненным каким-то умиротворением и даже наивностью. Я побывал на музыкальной репетиции, когда сотни человек прихлопывают и пританцовывают, одновременно декламируя текст песни, а директор рассказал мне о неизменно работающем приеме, как заставить ребят постарше не гулять по ночам. Он просто поведал им историю о прежнем хозяине старого дома, чье тело без головы регулярно выходит побродить по лужайкам после одиннадцати вечера.

Шестой из увиденных мной датских школ стала гимназия в Эсбьерге. Меня отвела туда еще одна незаменимая помощница в этой поездке – Лиза Вагнер, знающая и русскую и датскую системы образования. «Это Александр, русский журналист, он тут посидит и пофотографирует», – сказала она учительнице, показывая на меня – незнакомого человека из другой страны на первой парте. «Да нет проблем», – сказала учительница. Пока я отходил от такой свободы, начался урок датского: ученики разбирали текст… хип-хоп трека. На полном серьезе анализировали виды рифмы и строение. Ведь так гораздо интереснее, чем очередная классика литературы, которую просто «нужно прочесть».

Во всех школах мне удалось пообщаться и с директорами, и с заместителями, и со специалистами по профориентации, и с учениками. К концу недели от сотен лиц, десятков интервью и рассказов о себе у меня случилась небольшая передозировка общения. Хотя оказалось, что может быть еще круче: во Франции, куда я отправился из Дании, у меня произошла самая настоящая 15-секундная паническая атака. В парижской школе «42» я укладывал ноутбук в сумку, услышал английскую речь – и вздрогнул: я не мог вспомнить, в какой стране нахожусь. Но зато сразу пришло еще одно осознание: если мне прямо сейчас снова нужно будет «выйти к доске» и рассказать о себе и своей книге – я сделаю это, ни разу не сбившись. Кажется, такая частичная амнезия – верный знак, что ты делаешь что-то важное.

Не успев отойти, я отправился на «Желтую мельницу» к Славе Полунину. Честью провести столько времени и послушать откровенный рассказ о созданных им школах я обязан теме книги. Слава сказал, что его так заинтересовала тема, что он благодаря моему запросу впервые задумался о связи школы и своей жизни. В итоге он даже составил план того, что хотел бы мне рассказать. Это была мечта журналиста: когда тебе просто остается откинуться на спинку дивана и наслаждаться фееричным путешествием по истории одного из самых невероятных людей в мире. «Пойдем, я тебя проведу по дому, чтобы он тебе немного снес крышу», – сказал мне Слава, как будто его рассказа было для этого недостаточно. Мы прошли по всем этажам, заглянув в каждый уголок, – хотя домом это всё назвать сложно. Каждый сантиметр пейзаж меняется так, словно ничего прежде не было: например, белоснежная комната, напоминающая космический корабль, – ярко-желтым кабинетом с игрушками. Да и вообще вся «Мельница» выглядит сказочно: дом какой-то невероятной формы в дереве сменяется «черным садом», где в тон названию черный рояль, огромный стол со стульями и растения. Проходя каждый такой уголок, думаешь: ну вот сейчас всё закончится. Но нет. За ним – новый, не менее «крышесносный» пейзаж. Кажется, даже самые красочные галлюцинации не способны сравниться с масштабом фантазии Полунина. Я уезжал с «Мельницы» с ощущением, что и глава о Славе будет такой – яркой, разноцветной, совершенно неудержимой.

Пока школа Dynamique продолжала динамить меня с обещаниями на собрании учителей вот-вот решить вопрос о моем посещении, я обнаружил куда более интересную школу. L’ecole Dynamique, безусловно, важна как пример альтернативного образования во Франции, но она использует принципы Садбери Вэлли. А раз уж я поставил себе цель добираться до первоисточника, то и изучать Sudbery нужно в США. Зато я обнаружил, что одна из самых легендарных французских l’ecole differente была создана учителем Роже Кузине под Парижем сразу после Второй мировой войны. Без лишних слов (и официального запроса) я отправился прямо туда, прошел к администрации школы и начал рассказывать о себе. Оказалось, что школ La Source в городке Медон сразу две – средняя и начальная, и в поисках неуловимого директора я наткнулся на прекрасно говорящего на английском администратора Изабеллу. Я рассказал ей о себе, показал книгу и послушал истории о школе.

У меня оставалась пара дней, прежде чем я уеду из Парижа, и, зная обстоятельность французов, я шел наперекор бумажной бюрократии, не давая себе усомниться, что что-то не получится. В тот день директора Татьяну (я тоже удивился ее имени) я так и не встретил, но оставил ей всевозможные сообщения, набирая их прямо у стен школы. Пока отправлял, услышал «увидимся!» на русском – и тут же ухватился за услышанное. Это была мама одной из учениц, и спустя двадцать секунд на звук русской речи подошла еще одна. Весь следующий час незнакомые прежде друг другу женщины рассказывали мне с двух сторон совершенно сногсшибательные истории обучения в этой школе: о том, как дети в игровой форме осваивают алфавит и умножение – и даже не осознают этого, о комитетах детей и выборах в него и еще о множестве других вещей. У меня было чувство, что в школу можно уже не идти – настолько живо я всё себе представил. Однако на следующий день я получил письмо с предложением приехать «в среду, если вы еще будете в Париже». Ради этого я готов был задержаться. И не прогадал: La Source оказалась одной из тех школ, в которых я хотел бы учиться сам. А Татьяна (у нее действительно русские корни, но ее русский отец погиб, когда ей было три года) – самой очаровательной директрисой, которую я встречал в жизни.

Совет: хотите привлечь к себе внимание в компании в незнакомой стране – выбирайте для поездки нетривиальные места. Стоило мне произнести «Марманд» в ответ на вопрос «куда я еду после Парижа?», как все французы, которых я встречал, бросались гуглить и обсуждать, где это место. Все предыдущие темы оказывались забыты. Я только и успевал доказывать, что Марманд – это Франция.

Я заметил, что каждый раз после фразы «я посещаю школы, в которых хотел бы учиться сам» большинство устремленных на меня лиц начинают улыбаться и понимающе качать головами

Когда после Парижа я в полночь оказался в Марманде, мне показалось, что меня высадили в пустыне. Это первое и пока единственное место во Франции, куда я бы ни за что не хотел возвращаться. В тот момент от усталости и злости на отсутствие дорожек для пешеходов я тащил на себе чемодан и был готов надиктовать новую главу для книги Ксении Буржской «300 жалоб на Париж». Переночевав в отеле на окраине (оказалось, что до этого я был в центре), я направился в лицей Марманда. С этим лицеем договориться было непросто – стандартная бюрократия, объяснения и недельные ожидания решения.