Текст книги "Другая школа. Откуда берутся нормальные люди"

И немедленно сделал

«Пожалуйста, закройте глаза», – предупреждают дети перед началом спектаклей. Диана была права: многим детям «выразительное чтение» явно дается непросто, но атмосферу хорошо дополняет музыкальное сопровождение. Отвечающие за саундтрек дети с ложками и тарелками рассаживаются по периметру шатра, пока другие участники отряда при тусклом освещении ламп читают притчу Ганса Христиана Андерсена о соловье. Следом объявляют: «Все звуки, которые вы сейчас услышите, были записаны одним из участников отряда вживую». Под тревожный саундтрек начинается аудиоспектакль по рассказу Стругацких «Забытый эксперимент». Отряд музыканта Василия Зоркого экранизирует «Жутко близко и запредельно громко». А под руководством актера Евгения Цыганова дети читают отрывки книг о войне – включая хрестоматийную «Войну и мир». Всё выглядит куда лучше, чем можно ожидать от детской самодеятельности.

Вот так выглядит репетиция аудиоспектакля под руководством Евгения Цыганова:

Но лично для меня настоящая жизнь «Камчатки» проявилась даже не в сумасшедших заданиях, а в общении между вожатыми. Чаще всего здесь можно услышать одну мысль: пытайтесь получить кайф в процессе, результат фактически не важен. Бахтин постоянно спрашивает – как вам эта идея? Что вы хотите сделать? Стоит в ответ появиться какой-то неуверенности, как Филипп тут же предлагает другую, пока стройный хор голосов в вожатской ее не поддержит. «Куча приезжавших сюда профессионалов всё время говорит, что главное в «Камчатке» – привычка доделывать всё до конца, – рассказывает мне Филипп. – Бэнкси однажды в интервью сказал, что самая распространенная в мире проблема – талантливые люди, которые ничего не сделали. А здесь от нее есть некоторая прививка. Да, может получилось и говённо, но ты доделал до конца и, во-первых, ты себя уважаешь. Во-вторых, ты говоришь: «Ну теперь-то я знаю, как надо». Ты делаешь шаг и куда-то идешь. Иначе будет так: «Ну нет, это не получится, сделаю другое. Ну это тоже, наверное, не получится. Тогда вот это. Блин, это дорого!» И ты сидишь на месте. А здесь за одиннадцать дней ты делаешь так много шагов, столько всего уже произошло и забылось, что создается полное ощущение, что прошел год».

Последним пунктом в официальном списке того, чем дети занимаются в «Камчатке», идет пункт «Иногда спят». Когда-то в лагере не было отбоя вообще – в результате одуревшие от свободы и не спавшие пару суток дети сами понимали ценность сна. Время окончания веселья теперь установлено (три часа ночи), но свободой многие дети распоряжаться так и не научились. Некоторые по-прежнему воспринимают вожатых личным тургидом, ответственным за каждую минуту своего пребывания в лагере. До трех ночи идет показ фильмов по личному выбору вожатых и ночные «сессии», когда взрослые говорят о чем-то интересном для них с детьми. Если пройти мимо вожатской в шесть утра, то можно услышать, что разговоры между взрослыми еще не закончились. Но ровно в девять все с довольно бодрым видом уже присутствуют на линейке. Я вспоминаю, как однажды голливудские знаменитости отвечали на вопрос «Какой фантастической сверхспособностью вы хотели бы обладать?». Актриса Джанин Гарофало ответила: «Возможностью не ложиться спать до глубокой ночи, а утром выглядеть как ни в чем не бывало». По-моему, приезжающим в «Камчатку» кто-то все-таки раскрыл этот секрет.

Позитивная секта

«Давайте заставим их обыграть все киношные клише», – предлагает на ночной планерке Филипп, а уже утром всем отрядам объявляют задание. Снять фильмы на темы «Муж понимает, что жена ему изменила»; «Становится очевидно, что таких, как наш герой, много»; «Герой не может продолжать пытаться и сдается». Оглядев сидящих с заинтересованным видом, Филипп добавляет: «Уважаемые вожатые, вы записываете задания или покупаете билеты в Москву?»

Каждая впечатлившая меня школа, в которой я побывал, была прямым отражением идей и взглядов ее основателя. «Камчатка» – по сути, и есть Филипп Бахтин: «позитивная секта» под руководством одного из самых неординарных героев российской журналистики. В 2011 году Филипп оставил пост главного редактора русского Esquire – как обычно пишут в таких случаях, «на пике карьеры». «Там было просто суперскучно и неинтересно, – вспоминает Бахтин. – Это была хорошая работа, на которой я отвоевал себе кучу всего: прав, возможностей, денег… Но все наши попытки сделать из журнала что-то более грандиозное упирались в то, что нам предлагалось это делать на энтузиазме, без какой-либо поддержки. Куча наших идей потом стали общим местом: например, бары под брендом издания. В том, чтобы «бросить карьеру», не было никакого подвига или героизма. Пришли инвесторы, которые хотели построить «Страну детей»: идеальный детский город, в котором не будет ни вожатых, ни программ, в котором дети будут жить самостоятельно. Эти люди хотели, чтобы я сделал для них детский журнал. А я с ними яростно спорил и ругался, объясняя, что у них идеалистическое представление и они вообще не понимают, о чем говорят. У меня к тому времени уже был опыт создания детских лагерей – в «Камчатке» во Пскове. В итоге инвесторы сказали: «Если ты такой умный, давай-ка сам и делай». За несусветные деньги мне предложили заниматься тем, что я делал бесплатно, и я недолго думал над этим предложением. То, что эта авантюра провалится, я не боялся: было понятно, что в Esquire я в любом случае больше сидеть не буду».

Авантюра действительно провалилась – в 2014 году «Страна детей» закрылась под грузом долгов, а лагерь «Камчатка» переехал на остров Сааремаа и снова стал тем, чем был изначально: маленьким независимым проектом талантливых людей, получающих кайф от творчества без оглядки на деньги.

Вечером мы смотрим получившиеся фильмы – какими бы они ни были, каждая работа срывает овации. Я гадаю, какие из увиденных во время репетиций идей войдут в окончательные версии. Особенно говорящая Муму, убеждающая Герасима не совершать опрометчивого шага. Этот предложенный детьми сюжетный ход так насмешил самого опытного вожатого Василия Зоркого, что стало понятно: такое точно не снимут. Через несколько минут на экране появляется герой с мешком наперевес и, как нетрудно догадаться, с ним разговаривает Муму.

Странные танцы

У легендарного фотографа Антона Корбайна есть в запасе прием, как заставить танцевать любого: с первыми тактами песни двухметровый нескладный Корбайн выпрыгивает на танцпол, демонстрируя нелепые движения извивающегося угря. Видя это, окружающие справедливо решают, что уж им-то теперь стесняться нечего, и присоединяются к нему. Примерно то же ощущаешь в «Камчатке» – здесь всё время кажется, что если ты чего-то не умеешь или делаешь что-то плохо, это твое преимущество. Так проходит «день танцев имени Олега Глушкова» – театрального режиссера, в чьих танцевальных постановках нет ни одного привычного танцевального элемента.

Идеи, предложенные детьми, иногда действительно удивляют: так, однажды в «день документального кино» один отряд снял короткую ленту This camp is hated – гомерически смешное исследование ненависти местных жителей к лагерю «Камчатка»:

За день дети подготовят странный перформанс в лучших традициях Глушкова: вот на моих глазах своеобразный хоровод сменяется хаотичными движениями, прерываемыми фразой «Петя, иди домой» (кто сказал, что слова – не элемент танца?). А вот в полной темноте один из участников отряда подсвечивает каждого по очереди фонарем – отблески света на потолке напоминают движение стрелки. Так изображается время, преследующее каждого из нас. Завершается всё номером вожатых, который становится сюрпризом даже для Бахтина, – Евгений Цыганов руководит «отрядом гребцов», причем лодка периодически и непредсказуемо превращается в танцпол.

Лагерь «Камчатка». Танец вожатых

А я тем временем расспрашиваю детей о «Камчатке» – и почти сразу это превращается в ответное интервью. «Вы в первый раз здесь? Как вам «Камчатка»?» – спрашивают меня. «Мне в лагере нравится Бахтин. Он веселый», – сообщает одна девочка. Исчерпывающий ответ дают два серьезных мальчика, с ходу заявившие, что их зовут Артемиями (а не Темами): «Мирно, спокойно, много людей с юмором».

Новая школа

«Вчера озаботился вопросом, насколько велика дистанция нашего представления о том, что нужно детям, и детского представления о том, что нужно им», – размышляет Цыганов в паузах между выполнением очередного задания. «На самом деле у нас нет никакого представления. Даже у самых оголтелых консерваторов нет ощущения, что они всё правильно делают, – говорит в ответ Филипп. – Все хотят лучшего, но никто не знает, что это».

Сейчас движущий мотив взрослых – бесконечное чувство вины из-за того, что они считают себя чудовищными родителями. Они уверены, что всё неправильно делают, а как правильно – не знают

Спустя несколько минут я узнаю, что у основателя «Камчатки» есть глобальная цель – создать абсолютно новую школу, которая по-настоящему перевернет устаревшую систему образования. «Самая человечная и добрая школа – все равно лишь набор шаблонов, – говорит Филипп. – Мир намного сложней, и школа должна быть куда богаче и интереснее. То, что мы хотим сделать сейчас, – это практика. В советские времена была классная программа обмена семьями. Все ее участники говорили об этом как о важнейшем опыте в своей жизни. В моей голове идеальная школа – это когда ты можешь посетить двести стран и с четырьмя тысячами разных людей сделать восемь тысяч разных дел. После этого ты приезжаешь домой и, например, говоришь: я хочу быть программистом. Но ты хочешь им быть, потому что уже ловил рыбу в Норвегии, поработал в больнице на Кубе и пожил на ферме аллигаторов во Флориде. Когда ты таким способом приходишь к своему призванию, ты, естественно, будешь мотивирован. Не потому, что тебя папа и мама заставили, а потому, что ты осознал свою личную ответственность».

Последний день

Первым шагом к такой школе станет «Камчатка. Практика»: этой зимой Бахтин вместе с группой из двадцати детей поедет в Австралию и Барбадос. Одна путевка будет стоить пять тысяч евро, и пока это больше напоминает поездку на каникулах для обеспеченных семей, чем массовую школу. «Так всегда получается, что первыми всё пробуют самые отчаянные и богатые, – говорит Филипп. – Но со временем это станет массовым. Ведь дорого лететь лишь в одно место, а можно продумать десять-двадцать точек в одной поездке, где можно получить самый разный опыт. Через месяц ты вернешься совершенно другим человеком, попавшим в сто разных передряг и как-то из них выпутавшимся». Филипп приводит в пример куда более приземленный опыт, который тоже необходимо пережить каждому: побывать в эстонской полиции и сравнить ее с российской. «Россия и Эстония – две абсолютно одинаковые крестьянские страны с одинаковым климатом, но совершенно разные в смысле социального уклада, – говорит Бахтин. – Если ты добавляешь к этому опыт, который пережил в Бангладеш и Филадельфии, ты становишься социально умным человеком. И школа должна давать кучу такого опыта. Дети сейчас «ничего не хотят», потому что ничего не видели. Вот у ребенка папа ушел на работу, он остается с компьютером, двором и хреновой школой. И единственное, что он знает точно, что он не хочет жить, как его родители. И школа в этом смысле – мой идеальный план. Когда я думаю, что делать, я смотрю на нее как на конечную точку. И если любой проект как-то поддерживает мою дорогу к этой цели – значит, это правильно».

В мой последний день в лагере кое-что меняется, и «Камчатка» открывается мне совсем с другой стороны. Непредсказуемая погода на острове – от солнечного штиля до ураганного ветра в течение часа – постоянно вносит свои коррективы в задания. После легких танцев и мультиков решено устроить «вербатим» – день спектаклей по самым личным, самым интимным переживаниям детей.

Целый день вожатые проводят с детьми в качестве личных психологов – и всё случается ровно так, как предсказывал на планерке Филипп: сначала дети с трудом находят истории из своей жизни, а потом их уже не остановить. Лучше всех это знает самый опытный вожатый Василий Зоркий, работавший с детьми еще с первых смен «Камчатки». К Зоркому регулярно обращаются за советом, как раскрыть детей. «Рассказать для начала какую-то жесть из своей жизни», – с ходу советует он. Другой прием – быстро задавать детям разные вопросы, чередуя смешные с серьезными: «Кому понравился сегодняшний день?» – а затем «Кто себе не нравится?» Однажды Зоркий отправился с детьми на поле, где они выкрикивали свои страхи. А затем все вместе кричали: «Я ничего не боюсь». Цель этого – наглядно показать подросткам, насколько у нас всех похожие проблемы.

«Для меня суть этого лагеря в том, чтобы научиться друг с другом разговаривать и понять, насколько это круто, – говорит мне Зоркий. – Мы с Бахтиным очень много рассуждали о том, что сейчас движущий мотив взрослых – бесконечное чувство вины из-за того, что они считают себя чудовищными родителями. Они уверены, что всё неправильно делают, а как правильно – не знают. Взросление – страшный процесс, который нельзя контролировать. Сначала ты полностью отвечаешь за этого человека, а потом он начинает существовать отдельно от тебя. И для многих родителей это самая большая трагедия. Для кого-то ребенок – способ закрыть собственные проблемы и не чувствовать себя одиноким. И мне кажется, проблема коммуникации между людьми – самая острая в России. Люди не умеют друг с другом вообще ни о чем разговаривать, хотя это не так сложно. В лагере была история: работавшие в нефтяной компании родители совершенно не общались со своей дочкой. Когда она говорила папе, что у нее депрессия, он в ответ покупал ей билет на Мальдивы на две недели. Я придумал, что у них будет книжка, в которой они будут писать друг другу письма. Через полгода они начали общаться совсем по-другому. Это проблема того, что дети думают про родителей, что у них совсем иная жизнь. А родители делают вид, что у них в жизни ничего похожего не было. И это всё проблемы коммуникации, которые решаются разговорами. И когда это здесь происходит, появляется совсем другой лагерь. Задания – это одно, но когда открывается этот кран, становится в тысячу раз интереснее».

И это то, что я увижу вечером. В уже знакомых минималистичных декорациях дети рассказывают о себе на сцене – о том, что их не замечают и не слушают, о том, чего они боятся и чего на самом деле хотят. Говорят, что самый сильный вербатим случился еще во Пскове – там некоторые дети так откровенно рассказывали о том, как повлиял на них уход близкого члена семьи или рождение в океане мамой-хиппи, что плакали даже вожатые.

Когда на острове поднимаешь глаза, то видишь свой личный планетарий. Тысячи звезд рассыпаны по черничному небу, а фонарик в руках превращается в меч джедая, которым ты с полным ощущением власти пронзаешь небо. То ли это лавина откровений подростков, то ли это влияние «Камчатки» в целом, но, стоя на берегу моря в свой последний вечер в лагере, я вдруг отчетливо осознаю: и мои самые счастливые детские воспоминания связаны с отцом и его способностью вдруг резко становиться младше меня. С этими пережитыми вместе мгновениями, когда пол превращался в раскаленную лаву, а видеокамера существовала, чтобы уехать в лес и снять какую-нибудь идиотскую комедию, над которой потом будем смеяться только мы вдвоем. И это было куда лучшим воспитанием, чем все попытки отца быть серьезным взрослым. Как говорит Филипп Бахтин, «мир для всех нас один и тот же. Просто мы можем начать иначе к нему относиться». Для того чтобы это понять, стоит пережить всё, что происходит в этом лагере на краю эстонского острова.

Глава 9
Egalia: школа равенства

Приготовьтесь: всё, что вы дальше прочитаете, – это встреча с самым пугающим в европейском образовании.

Так думал я, отправляясь в шведскую Egalia: первую в мире школу, где нет разделения по полу. Вы же слышали, что в Европе ребенку предлагают выбрать, мальчик он или девочка, и называют детей «оно»? Так вот, это происходит здесь. И я увидел, как всё обстоит на самом деле.

Открыв список Business Insider «Четырнадцать самых инновационных школ в мире», вы обнаружите в нем всего три из Европы. Навороченную Ørestad, «школу Стива Джобса» и шведскую Egalia. При том что в «Эгалии» нет никакой современной техники, особенных методик преподавания или вообще чего-либо хотя бы отдаленно похожего на «инновации». Egalia (с латинского «равенство») называют школой gender neutrality, что очень примерно можно перевести как «гендерно нейтральная школа». Что это значит, я понял, только увидев школу своими глазами.

«Так что вы хотите написать про нас в своей книге?» – в упор спрашивает меня основатель Egalia Лотта Райялин в первые минуты после встречи. Двое учителей по бокам от нее с каменными лицами буравят меня взглядом. У вас бывали моменты, когда вы очень четко представляли себе ближайшее будущее? Я увидел свое: либо я обрету своим рассказом драгоценное доверие, либо история не получится вообще. Вокруг школы куча противоречивой информации, а ненавистников «Эгалии» хватает даже в родной Швеции: с самого основания школы Лотте Райялин угрожают физической расправой. Наши соотечественники тоже постарались. Позднее, когда атмосфера уже потеплеет, мне расскажут, что в первый и последний раз журналисты из России приезжали в Egalia четыре года назад. А потом написали в газете нечто настолько кошмарное, что, по словам Лотты, «нанесло школе большой урон».

Тот самый момент

Лотта Райялин сделала ровно то, чего хотели все шведские политики, потребовавшие в 1998 году обеспечить мальчиков и девочек в школах абсолютно равными правами. Правда, как именно это сделать, никто не сообщил. «Мы тогда говорили: что за глупости, ну конечно, мы и так даем всем абсолютно одинаковые возможности, – рассказывает Лотта. – А потом мы начали снимать самих себя на видео и наблюдать друг за другом. И так увидели, что обращаемся с мальчиками и девочками абсолютно по-разному. Тяжело было принять, что всё это время мы даже не осознавали своих действий. Вот что стало начальной точкой к созданию всего, что вы сейчас видите».

Вижу я два этажа, на которых бегают и играют дети: первый для совсем маленьких, второй – для тех, кто постарше. Egalia – это дошкольное образование: здесь учатся дети от одного до шести. Меня инструктируют так, словно я на пороге секретной лаборатории: детей запрещено снимать даже со спины, в кадре могут быть только их руки и ноги, а некоторых нельзя фотографировать даже так. Ни один ребенок не должен быть опознан, поскольку многие находятся в школе под вымышленными именами и скрываются. С другой стороны, это вполне в концепции школы: глядя на фото, вы видите не девочку или мальчика, а просто ребенка.

Книги, которых я еще не видел

«Детям понравится, что вы пишете книгу, – уверяет меня преподаватель Ана Родригес. – Они и сами их пишут». Книги в Egalia играют особую роль: «Через них дети понимают многое об этом мире», – говорит мне Лотта, отбиравшая всю литературу лично. И это стоит увидеть. Вот Райялин открывает первую книгу: большие картинки, на которых всё понятно и без подписей. Ребенок грустит, его родители разводятся, ребенок грустит еще больше. Он рассказывает о случившемся в школе, ему помогают самые разные люди. Мораль: ты можешь получить помощь, какой бы ни была твоя проблема. В другой книге на каждой странице разные семьи: мама с ребенком и два папы, усыновленный малыш из другой страны и семья «чайлдфри». Наконец, книга о том, как появляются дети. Среди юмористичных рисунков есть изображение двух девушек с объяснением: два человека одного пола тоже могут заниматься сексом и тоже могут воспитывать детей.

«А вот здесь – книги о том, что происходит в жизнях детей. К примеру, о грустном отце, – продолжает Лотта. – Смотрите, на картинке папа плачет. Хорошо, если дети поймут: мужчины могут грустить так же, как женщины. Вот эта книга о бездомном, который просит милостыню на улице. Дети видят таких людей повсюду в Стокгольме, и нам необходимо об этом говорить. Вот книги по истории – о знаменитых женщинах. Ведь обычно нам рассказывают об исторических личностях мужчинах. Вот книга о девушках-пиратах, поскольку мы привыкли видеть пиратами только мужчин. Если ты всё время будешь видеть только хрупких девочек и сильных мальчиков, то будешь думать, что именно так мир и устроен». Наконец, Лотта показывает мне книгу, в которой используется слово Hen, которым в Egalia часто заменяют «он» и «она». По сути, это действительно средний род, только непереводимый ни на один язык. «Оно» по отношению к человеку, а не вещи. Ближайший аналог в русском – просто «человек». Как если бы мы говорили о «прибытии стражей порядка», не уточняя, приедет мужчина или женщина.

Очевидно, что именно это – и радужные флаги повсюду в школе – провоцирует больше всего возмущения. Самый частый аргумент критиков: маленьким детям в Egalia промывают мозги, превращая их в геев к моменту поступления в начальные классы. «Мы никогда не говорим детям: «Знаете что? Есть гетеросексуальные семьи, а есть геи», – говорит Ана. – Это контекст, а детям интересна сама история». Вопрос присутствия радуги Лотта объясняет тем, что изначальный смысл этого символа просто уже забыт: он напоминает о крахе апартеида в Африке и означает приятие всех людей без исключения. И если уж быть объективным до конца, то, слушая преподавателей, не можешь не согласиться со многими вещами. «Посмотрите на истории в детских книгах: там ведь обычно один и тот же типаж – принадлежащая к «среднему классу» пара, у обоих белая кожа и светлые волосы, – говорит Ана. – Но у нас учатся дети в семьях с двумя мамами или те, кто растет без отца. И если в школе не будет книг со всеми этими историями, то такие дети никогда не почувствуют себя частью этого мира. Это очень важная часть становления идентичности: не чувствовать себя инопланетянином». Ана приводит мне в пример недавнее выступление учителей Egalia на гей-прайде в Осло. «Среди присутствовавших там детских писателей была одна девушка, которая вообще никогда прежде не была связана с книгами, но состояла в однополых сексуальных отношениях, – говорит Ана. – Однажды она сидела со своим ребенком в коридоре медицинской клиники в ожидании врача. И на столе лежала книга, в которой было рассказано про гей-пары с детьми. Увидев это, ребенок вдруг сказал: «Посмотри, мама! Это же я». Что прозвучало как «наконец-то я нашел себя». Так эта девушка начала писать книги для детей, оказавшихся в такой же ситуации».

«Иногда мы используем Hen, иногда нет. Это необязательно, – объясняет мне Ана самый острый момент в Egalia. – Со временем мы начинаем всё больше говорить с детьми об их гендерной принадлежности, и они всегда могут выбрать – говорить ли в их отношении «он», «она» или «hen». Этот выбор всегда можно изменить. Поэтому мы стараемся избегать определений «мужской» и «женский», обращаемся к ним по имени или фразой «друзья». А еще нужно быть аккуратными с прилагательными вроде «милая» или «сильный». Прилагательные опасны: они как стикеры – прилипают к твоей личности. Предположим, вы в детстве очень хорошо учились. И затем услышали, как родители рассказывают кому-то о вас: «Мой ребенок такой умница!» Вы чувствуете гордость, а вместе с ней давление: теперь вы просто не имеете права совершить глупость. Вот я в детстве обожала рисовать, и все вокруг хвалили мои рисунки. Повзрослев, я не решилась продолжить. Ведь никто мне уже не говорил подобного, а я боялась разрушить созданный образ. Поэтому мы стараемся не использовать прилагательных, которые прилипают к представлениям детей о самих себе».

У нас учатся дети в семьях с двумя мамами или те, кто растет без отца. И если в школе не будет книг со всеми этими историями, то такие дети никогда не почувствуют себя частью этого мира. Это очень важная часть становления идентичности: не чувствовать себя инопланетянином

Игрушки на полках в каждой комнате подобраны не менее тщательно, чем книги. Куклы (мужчины и женщины с разным цветом кожи) рядом с машинками, конструкторами и игрушечной плитой. В одной из комнат совсем маленький ребенок сидит с папой и учителем, и по просьбе Лотты мы бесшумно выходим обратно в коридор: «Первое время дети находятся здесь вместе с родителями. Не будем нарушать этот хрупкий момент». Еще один важный момент в Egalia – отдельный зал для занятий танцами и балетом. «Когда в обычной жизни мальчики начинают заниматься балетом, то где-то в пять лет им все вокруг начинают говорить, что это «для девочек», – объясняет Лотта. – И не только в школах: повсюду в обществе. В двадцать пять повзрослевший молодой человек стоит на сцене оперного театра: он достиг успеха, но прошел десятки лет травли». На стене я замечаю изображение скелета, занятого приготовлением еды. Лотта объясняет: просто во всех «старых книгах» (или в «антиквариате», как их называют в Egalia) на фотографиях в фартуках исключительно женщины. И это – напоминание, насколько в нашем воображении прочно засел этот стереотип.