Текст книги "Пурпур и яд"

Черешни

Единственным украшением стола, разделявшего Митридата и Архелая, было блюдо с черешнями. Архелай, казалось, не замечал его. Его речь была плавной, доводы вескими. Римские новости были ему известны во всех подробностях, словно он провел эти дни на берегах Тибра, а не в горах Команы.

Архелай внезапно запустил ладонь в блюдо, и на пальцах гирляндами повисли янтарные ягоды. Подняв руку над головой, он патетически произнес:

– Отцы сенаторы! Эти невиданные плоды растут лишь в трех днях пути от нашей провинции. Посмотрите на них! Они появляются раньше вишен и превосходят их красотой и сладостью. Допустите ли вы, чтобы враги наслаждались этими дарами Помоны, в то время как дети Марса и не мечтают о фруктах?! Как бы то ни было, я полагаю, что Синопа должна быть разрушена.

Митридат расхохотался. Напряжение, вызванное рассказом, было снято шуткой. Маний Аквилий перед отъездом из Рима, разумеется, не произносил подобной речи, и, наверное, ему вовсе не известно о существовании черешен, выращенных в понтийском городе Керасунте. Но нет сомнений, что он вообразил себя новым Катоном. Он так же мечтает об уничтожении Синопы, как старый цензор бредил разрушением Карфагена. Конечно, консуляр не придумает ничего нового. Ему нужен новый Масинисса – человек, на которого должен обрушиться первый удар. И кажется, он его уже нашел. Это Никомед.

– Ты прав! – воскликнул Митридат. – Перед глазами Мания Аквилия стоит Карфаген. И этим необходимо воспользоваться.

– У тебя есть план?

– Отправляйся в Рим. Отцам-сенаторам не привыкать к роли арбитров. Пусть они рассудят меня с Манием Аквилием.

Архелай уронил ягоды в блюдо. Мог ли он думать, что шутка выльется в такое серьезное поручение?!

– А как Комана? – вырвалось у него. – На кого я брошу Кибелу?

– Пусть она останется за тобою. В споре с Марсом, – сказал Митридат, – не обойтись без ее покровительства… и ее сокровищницы! Не помню, кто это сказал: «Рим перестанет существовать, как только отыщется подходящий покупатель».

– Нумидийский царь Югурта, если верить молве.

– Последуй его совету! Явись во всеоружии. Встреться с Марием. Я слышал, что у него затруднения. Римский народ ненасытен. А если откажет Марий, обратись к Сулле. Он рвется к власти и нуждается в золоте. – Митридат встал. – Желаю тебе удачи! И пожелай того же мне в деле с Тиграном.

Свадьба дочери

Митридат пододвинул к себе фиал, до краев наполненный вином.

– Твоя страна, – начал он мечтательно, – впервые открылась мне с круч Париадра. Склоны в косых солнечных лучах казались розовыми. И с тех пор, стоит лишь услышать слово «Армения», как в глазах встает этот цвет.

– А мне на чужбине родина виделась ослепительно голубой, как вода ее озер, – отозвался Тигран. – Парфяне поместили меня в каменистой степи ниже Гирканского моря. Три года я ел там лепешки из толченых яблок, пил вино, выжатое из каких-то корней. Мое возвращение обошлось Армении в семьдесят долин!

– Но ведь ты уже возвратил их, как я слышал?

– Да! – подтвердил Тигран. – Но горы стали тесны моему народу, как младенцу колыбель. Мы владеем истоками всех великих рек. Так почему же их устьем должны обладать другие? Без выхода к морю нет державы. Это понял твой дед Фарнак, пробивший мечом путь к Понту. Пойду за ним и я…

– Географы, – сказал Митридат после долгого раздумья, – считают, что ойкумена имеет форму хламиды, а физики добавляют, что эта хламида поизносилась за многие тысячи лет. Нас, политиков, это ничуть не беспокоит. Мы, как портные, сшиваем старые куски, и нам кажется, что получается нечто новое. Но что осталось от былой империи Кира и Александра? Сгнили нити, связывавшие сатрапии, империя распалась на куски.

– Ты хочешь сказать, что великая Армения мне не по плечу?

– Нет! Я просто спрашиваю, где те нити, которыми ты сошьешь Атропатену, Армению, Албанию?

– А какие нити у тебя? – поинтересовался Тигран.

– Моя нить – свобода эллинов. Она может объединить тысячи людей. Я это понял, путешествуя по Азии. Вернувшись в Синопу, я позаботился и об игле.

– Об игле? – удивился Тигран.

– Я говорю о флоте, – продолжал Митридат. – Но одного флота мало. Для борьбы с римскими легионами мне нужна тяжеловооруженная конница.

Он откинулся на сиденье и внимательно, словно впервые, взглянул на Тиграна. «Будет ли этот тридцатилетний полнеющий человек полезен моему делу? Годы парфянского плена не сломили его. Маний Аквилий использует Никомеда, как щит. Почему бы мне не сделать своим щитом Тиграна?»

– Я дам тебе свою конницу, – сказал Тигран решительно. – Но мне хотелось бы знать, как ты отнесешься к моему предложению…

Митридат сделал вид, что не понимает, куда клонит его собеседник.

– Разумеется, если в моих силах…

– У тебя есть дочь, – проговорил Тигран вкрадчиво. – Я хотел бы породниться с тобою.

Митридат задумался.

– Я согласен, – сказал он, медленно поднимая свой фиал.

Дворец Кабиры готовился к праздничному торжеству. Его новые неистертые мозаичные полы опрыскивались пахучими аравийскими маслами.

Статуи богов в нишах украшались гирляндами зелени и цветов. К столбам ограды и мраморным колоннам портиков прикреплялись факелы и светильники. В то мгновение, когда перед гостями покажутся царственные жених и невеста, забьют невидимые фонтаны и из портиков польются звуки флейт и кифар.

В подвалах под присмотром Лаодики рабыни разбирали содержимое сундуков, чтобы выбрать приданое для Клеопатры. Это были сокровища, принадлежавшие предкам Митридата и доставшиеся ему по наследству. По этим тканям, коврам, украшениям, дорогой посуде, драгоценным камням знаток мог бы восстановить историю горного и лесного царства, превратившегося в необъятную морскую державу. Из сундука с табличкой «Митридат Ктист» вынимались ковровые дорожки с вышитыми на них петухами, видимо, приношения пафлагонских князьков, грубые шейные обручи работы халибских кузнецов. Сундуки Фарнака были переполнены доверху нарядами из златотканой пергамской парчи и узорными милетскими коврами. Все это было доставлено в Синопу родосскими или делосскими купцами в обмен на строевой лес и рабов. Из сундуков Митридата Эвергета рабыни вынимали шкуры диковинных зверей, статуэтки из слоновой кости и черного дерева, куски янтаря и сосуды из драгоценного финикийского стекла. Все это когда-то принадлежало карфагенским богачам и было платой римлян своему союзнику за присылку эскадры под стены Карфагена. В сундуках без табличек были вещи, принадлежавшие отцу невесты. Мириадами огней переливались груды драгоценных камней, привезенных с Рифейских гор, за степями сарматов. Горделиво высились сосуды из горного албанского хрусталя. В цистах из чеканного иберийского серебра блестели золотые монеты.

А в это время в женской половине дворца свахи окружили виновницу торжества. Миловидное личико Клеопатры казалось утомленным и растерянным. Еще вчера она играла с подружками в черепаху. Девочки бегали вокруг нее, спрашивая: «Чере-чере-чере-паха! Что ты делаешь там, посредине?» И она не успела пропеть: «Мотаю шерсть и сучу нить», как появился отец. Игра была прервана на самом интересном месте.

Вспомнив об этом, Клеопатра заплакала навзрыд. Слезы текли по ее щекам, прокладывая извилистые дорожки в румянах, исчезали за воротом.

– О боги! – голосили свахи. – Ты испортишь свой наряд, что скажет жених, когда увидит тебя в слезах.

Рабыни едва успели зашнуровать тонкие и узкие башмаки на ногах невесты, как дворец и все пространство перед ним заполнились звуками флейт. Это был гимн, всегда звучавший на свадьбах, но сейчас он исполнялся сотней музыкантов.

Свахи накрыли лицо невесты фатой, пажи подхватили края ее обшитой золотом столы, и вот она уже плывет сквозь толпу навстречу неведомому.

Звуки флейт сливаются с радостными возгласами гостей и с треском разбиваемых орехов.

– На счастье! На счастье!

Трещит под ногами скорлупа. Несколько орехов ударяют невесту по ногам, но она не чувствует боли.

– На счастье! На счастье!

В многоголосый хор врывается какой-то рев. Он доносится со стороны зверинца.

– Даже дикие звери в своих клетках приветствуют новобрачных, – пошутил кто-то в толпе.

И только когда на дорожке в нескольких шагах от невесты выросла огромная взлохмаченная фигура, стало ясно, что произошло нечто непредвиденное.

Гости и провожатые бросились врассыпную, оставив напуганную, почти бездыханную Клеопатру.

Медведь был рядом. Он протягивал к девушке свои огромные лапы, словно хотел ее обнять.

И в это время появился Митридат. Став перед зверем, он хладнокровно направил ему в пасть кинжал. Медведь отшатнулся, но успел пройтись когтями по руке Митридата. Хлынула кровь. Перехватив кинжал другой рукой, царь наносил удар за ударом.

Когда сбежалась стража, медведь уже лежал бездыханный, а царь стоял рядом, перевязывая себе рану подвенечной фатой.

Сделав знак, чтобы оттащили тушу, он гаркнул во все горло:

– Все сюда! Торжество продолжается! Эй, флейтисты!

Свахи подбежали к невесте. Снова запели флейты. Но теперь голоса гостей звучали жидко и неуверенно:

– На счастье! На счастье!..

На форуме

Был час, когда форум заполнялся людьми. Нобили со своими клиентами, торговцы, ремесленники по узким и кривым улочкам текли к этому сердцу Рима. Они стояли перед базиликами и перед храмом Кастора и Поллукса, где заседали сенаторы, окружали ростры, теснились между статуями консулов и триумфаторов. В толпе было много иностранцев, приехавших со своими товарами или с жалобами на наместников или привлеченных слухами о вольготной жизни в столице мира. В этой массе людей посол Понта не привлекал внимания. Его здесь никто не знал. Никому не приходило в голову, что этот эллин с полноватым лицом и внимательными серыми глазами выполняет ответственное поручение своего царя, давно уже доставлявшего римлянам беспокойство. Здесь на форуме он был не послом, а просто чужеземцем, беспокойным и жадным до зрелищ. Никого не удивляло, что он с толпою зевак следовал за процессией, появившейся со стороны Священной улицы.

Шестеро невольников несли лектику с каким-то предметом, завернутым в холст. За лектикой шествовал человек лет шестидесяти, окруженный пышной свитой. Пурпурная мантия и корона из перьев, украшавшая голову, выдавали в старце африканского царька, одного из тех союзников римского народа, с помощью которых Рим держал в руках воинственных и непокорных берберов.

Из замечаний, которыми обменивались завсегдатаи, Архелай понял, что перед ним Бокх. Имя его было памятно Архелаю. Это он выдал римлянам своего зятя Югурту. Теперь предатель Бокх решил напомнить римлянам о себе, и предмет под холстом не что иное, как дар, предназначенный Юпитеру Капитолийскому, и выражение его благодарности римскому народу.

Появление мавританского царя с даром Юпитеру заинтересовало не одного Архелая. В толпе, окружившей носилки, царя и его свиту, было немало людей в потрепанных тогах. Они что-то кричали, указывая на носилки. Толпа понесла его к возвышавшемуся над форумом Капитолию.

У площадки перед лестницей храма рабы опустили носилки, и сам царь сдернул холст. Блеск золота ослепил зрителей, и несколько мгновений тишина нарушалась лишь учащенным дыханием. В статуе человека, скованного цепью, все узнали Югурту. Но кто этот второй в римском вооружении, протягивающий руку к пленнику?

– Золотой Сулла! – крикнул кто-то.

И тотчас же по толпе прокатился глухой ропот, перешедший в негодующие возгласы:

– В пропасть Суллу! Долой нобилей!

Десятки рук потянулись к статуям, брошенным испуганными носильщиками, и, если бы не великий понтифик, вышедший из храма в окружении безмолвных весталок, изображениям Суллы и Югурты была бы уготована участь беглых рабов: их сбрасывали с этой скалы.

Архелай спускался к форуму. Эпизод, свидетелем которого он оказался, обрисовал обстановку с предельной ясностью.

Ненависть плебеев к нобилям была так велика, что напоминание о событии, происшедшем пятнадцать лет назад, могло всколыхнуть Рим. Плебеи считают победителем Югурты Мария, командовавшего легионами, а нобили – Суллу, которому с помощью Бокха удалось захватить безоружного нумидийского царя. Можно рассчитывать, что в делах, затрагивающих настоящее, страсти будут более накалены. Это дает надежду на успех.

Римские встречи

Марий с трудом повернулся. Боль свела поясницу и отозвалась в затылке. Это был враг поковарнее Югурты. Он не делал выбора между последним рабом и триумфатором. Старость осаждала Мария подобно невидимому полчищу и превращала все его победы в ничто. У нее тысяча стрел, самая страшная из них – забвение, ранящее в печень.

В последние годы Марий стал ощущать вокруг себя пустоту. Давно уже осыпались его лавровые венки. Околели кони, которые влекли его триумфальную колесницу. Проходя по форуму, он уже не слышал за спиной почтительного шепота. Квириты привыкли к тому, что среди них находится человек, бывший шесть раз консулом, а иностранные послы, которые когда-то осаждали его дом, исчезли. Словно их больше не тревожили варвары, не волновали интриги соседей. Они искали совета и помощи у других. Марий приказал построить новый дом у самого форума, надеясь этим привлечь посетителей; он приказал знаменитым художникам расписать стены. Но посетителей почти не прибавилось. Посол, о котором доложил Марию раб, был первым после сентябрьских календ.

В ожидании Мария Архелай разглядывал картину, украшавшую стены зала. Стараясь угодить вкусу хозяина дома или, может быть, выполняя его заказ, художник изобразил равнину, окаймленную снежными горами. В центре ее высился лагерь. Тщательно вырисована каждая палатка с заплатами на холсте и подтеками от дождя, видны разрывы между пластами дерна, образующими трибунал. Лагерь пуст, но о том, что он оставлен победителями, говорит груда трофеев у претория. Тут шлемы в виде огромных звериных морд с разинутой пастью, белые щиты с изображением черепов и скрещенных костей, огромные плоские мечи. Нетрудно было догадаться, что нарисован лагерь Мария при Верцеллах, где он уничтожил целый варварский народ, искавший в Италии места для поселения.

Услышав шаркающие шаги, Архелай обернулся. Перед ним стоял сам победитель, тот, кого, как он знал, называли третьим основателем Рима. У него было ординарное лицо воина, состарившегося при знаменах, и только глаза выдавали природную сметку и ум.

Предупрежденный, что Марий не знает греческого языка и считает смешным обучаться наукам у тех, кто попал в рабство к римлянам, Архелай приветствовал хозяина дома по-латыни. Это был язык, который он изучил недавно, и, может быть, поэтому в его речи ощущалась скованность.

– Мой господин, посылая меня в Рим, наказал встретиться с тобою, – начал он. – Маний Аквилий, которого сенат послал мирить царей, делает все для того, чтобы их поссорить. Он обвиняет Митридата в нарушении союзного договора, а сам подводит легионы к границам. Он требует, чтобы Митридат перестал строить корабли, необходимые ему для борьбы с боспорскими пиратами.

– А какие у твоего господина силы? – Марий сделал нетерпеливое движение.

Вопрос этот поставил Архелая в тупик. Кажется, великий римлянин не понимает основ дипломатии.

– Что же ты молчишь?

– Я думаю, что больше, чем у Никомеда, но меньше, чем у римлян, – не сразу нашелся Архелай.

– Тогда пусть он накопит больше сил, чем у римлян, или молчит и делает то, что ему приказывают.

Марий повернулся и, слегка прихрамывая, двинулся к двери. Он не счел нужным даже проститься с послом.

Надежда подкупить Мария оказалась тщетной. Таким людям нужна только слава. Марий хочет войны, чтобы возглавить войско и добиться нового триумфа. В Митридате он, кажется, видит другого Югурту и мечтает провести его по Риму в цепях.

В тот же день произошла еще одна встреча, которую Архелай не предвидел. Какой-то торговец на форуме передал ему пенал для свитков. Во вложенной в него записке были указаны время, место встречи и приметы проводника.

И вот Архелая ведут по улочке, стиснутой неопрятными домами. Вонь гнилых кож смешивается с запахом чеснока и жареного лука. Это район Субуры, куда без настоятельной необходимости не решался заглянуть ни один римский сенатор.

Вслед за провожатым Архелай переступил порог помещения, освещенного квадратным отверстием в потолке. Рядом с небольшим бассейном была каменная скамья. Архелай не успел присесть, как из двери, находившейся против входа, к нему кинулся человек. Из потока слов Архелай понял, что перед ним не кто иной, как спутник Митридата по его странствиям, философ Аристион.

– Что привело тебя в пещеру циклопа? – спросил Архелай, искоса поглядывая на незнакомца.

– Человеколюбие! Я узнал, что эта страна, так же как мои родные Афины, превращена в темницу, а город, похитивший свободу, Рим, – это камень, закрывающий выход узникам. Тебе не надо разъяснять, что я имею в виду тех, кого римляне именуют союзниками. Равным образом наездник мог бы назвать союзником коня, на которого он сел сам и положил свою ношу. Отношения между наездником и конем – это тоже союз. Но какой?

Сделав паузу, философ продолжал с тем же пылом:

– Мои друзья хотели добиться справедливости в сенате и пригласили меня составить им речь. Мой Аполлон! Я нашел для них такие слова, которые могли бы расплавить камни. Но циклоп слышит лишь то, что ему выгодно. Поняв это, союзники поклялись уничтожить Рим. Я поведал им о твоем повелителе, о его щедрости и великодушии. И они надеются получить от него помощь.

– Митридат об этом позаботился! – с ликованием в голосе воскликнул Архелай. – Он послал тебе и твоим друзьям золото и ничего не просит взамен.

Аристион широко раскрыл глаза:

– Ему уже известно о нас?

– Да! Он знает все, что делается в мире. У него тысячи глаз. Тысячи рук готовы ему помочь. Понт Эвксинский тесен для него, как для дельфина лохань. Его корабли уже стоят у проливов. Армянский царь пришлет ему свою тяжелую конницу, скифы – стрелков. Осталось недолго ждать.

Груши

– Что ни говори, но дым отечества светлее огня на чужбине! – сказал Архелай, пододвигая блюдо.

Вместо черешен в нем высились груши, сочные плоды осени. Этот сорт называется «Амасийский». Он выращен садоводами города, где Архелай не был много лет. Когда же Митридат даст ему отдых? Он так устал от чужой речи, от чужих лиц и имен.

– Я понял это сегодня, по пути в Кабиру, – продолжал Архелай. – Над садами поднимались тонкие струйки дыма, и мне так захотелось остаться здесь, чтобы дышать этим воздухом, этим ароматом увядающих листьев.

– Я понимаю тебя, – сказал Митридат. – Но плоды созрели.

Он вонзил зубы в грушу. Брызнул сок.

– Твой рассказ убедил меня. Десять легионов и войско Никомеда – вот и все, на что может рассчитывать Маний Аквилий. Конечно, давая золото, я думал о подкупе сенаторов. Но если ты считаешь, что друзьям Аристиона можно доверять…

– Я в этом не сомневаюсь. Римляне превратили Италию в крепость. Тверды ее стены, непроницаемы запоры, но нет преград для золотого дождя. Вот увидишь, твое золото принесет проценты, о каких ты и не мечтал!

– Проценты! Кстати, Маний Аквилий тоже собрал проценты. Сегодня войско Никомеда перешло границы моего государства.

– И ты говоришь об этом так, словно из Вифинии перебежали козы!

– Вот именно козы, – широко улыбнулся Митридат. – Маний Аквилий рассчитывает, что я спущу на Никомеда свору псов. Но пусть козочки пощиплют травку, погрызут кору. Я человек мирный. Прежде чем гнать чужих коз, нужно пожаловаться на потраву. Я прошу тебя встретиться с Манием Аквилием.

– Зачем?

– И все-таки я полагаю, что Синопа должна быть разрушена, – произнес царь громовым голосом. – Ведь это придумал ты сам! Маний Аквилий ждет сейчас известий от Никомеда. Он рвется в бой. Надо сбить с толку, задержать, пока Неоптолем не приведет из Скифии стрелков, а Таксил – армянскую конницу.

У стен трои

Маний Аквилий разбил лагерь у подножия Нового Илиона. Выбор консуляра был обусловлен соображениями отнюдь не военного свойства. Во всей Вифинии не могло бы найтись более подходящего места для будущей его славы. Историкам легче всего будет начать труд о победе над Митридатом с описания пожара Трои и бегства троянского героя Энея с родителем Анхизом на плечах. Отсюда они смогут перейти к возвращению на свою прародину потомка Энея, каким считал себя Маний Аквилий, или к рассказу о посещении этих мест Александром Македонским.

Хотя Маний Аквилий и не писал ничего, кроме донесений сенату, он позволил себе занести в церы несколько фраз, какие, по его суждению, отражали величие момента: «Маний Аквилий стоял, озирая орлиным взором долину Скамандра. И тогда он увидел скачущих на конях гонцов своего союзника, потомка древних фригийских царей, Никомеда. Они сообщили ему о нападении на его войско злокозненного Митридата. И приказал отважный и решительный полководец трубачам трубить сбор. И легионы двинулись навстречу восходящему Гелиосу».

Гонцы действительно приближались. Но вопреки ожиданиям Мания Аквилия их отправил не Никомед, а Митридат. И в голове консуляра возникла другая фраза, которую он не успел записать: «Посол Митридата протянул свиток и нагло воскликнул: “Мой господин объявляет тебе войну!” И приказал отважный и решительный полководец трубачам трубить сбор…»

Но и эта фраза не подходила к моменту, явно доказывая, что Маний Аквилий не родился историком и не был пророком.

Архелай не имел вида человека, готового бросить вызов. Скорее, это был проситель, ожидающий милости.

– Что ты принес? – раздраженно спросил Маний Аквилий.

Хитрый грекул не реагировал на эту грубость. Он вежливо улыбался, словно его встретили приветствием, а не окриком. И кажется, он разгадал, почему Маний Аквилий расположился в долине Скамандра, а не где-нибудь в другом месте.

Наклонившись, он поднял комок земли. Перетирая его между пальцами, он сказал, словно продолжая пре-рванный разговор:

– Да! Это земля священной Трои, разрушенной воинами Агамемнона и Ахилла, Троя, которая породила твоего доблестного предка, о Маний Аквилий! И в том, что ты принимаешь меня здесь, я вижу добрый знак. Справедливость и благочестие были присущи твоему предку. Ты унаследовал их, и поэтому я взываю к твоей помощи.

Лицо римлянина побагровело.

– Я вижу, тебя удивляет, что мой господин просит помощи, – продолжал Архелай патетически. – Ты еще не знаешь, что безо всякого повода Никомед перешел границы Понта и двигается, разрушая селения, расхищая имущество земледельцев и пастухов. Не желая кровопролития, мой господин приказал своим войскам отступить. Но Никомеда это не остановило. Пользуясь безнаказанностью, он подходит к Синопе. И только твоя помощь может его остановить!

– О какой помощи ты говоришь? Ведь Митридат нарушил условия нашего союза. Он перешел границу Европы и подчинил большую часть Таврики. Захватил Колхиду. У него триста боевых палубных кораблей, и он строит еще новые. Он разослал за кормчими своих людей в Финикию и Египет. Можешь ли ты это отрицать?

– Но мой господин никому не угрожает. В Таврику его пригласили эллины для защиты от скифов. Боспорское царство ему передал Перисад так же, как Аттал завещал свое царство Риму. А что до финикийских и египетских кормчих, то они водят и римские корабли.

Маний Аквилий почувствовал себя, как в тот день, когда Афинион выбил из его руки меч. С наступлением придется повременить. Лагерь надо будет перенести.

– Хорошо, – произнес римлянин после долгой паузы. – Ты получишь письменный ответ. Его тебе вручат у границы.

Видимо, ответ стоил Манию Аквилию немалых усилий: «Мы бы не хотели, чтобы Митридат потерпел ущерб от Никомеда, но мы не потерпим, чтобы против Никомеда началась война».