Текст книги "Пурпур и яд"

Падение Тигранокерты

Над городом раздался грохот наподобие обвала. Стража кинулась к стенам, полагая, что ромеи начали штурм. Но за стенами не было никакого движения. Утомленные враги дремали в шатрах, выставив часовых.

И тогда, оглянувшись, стражи увидели, что исчезла ступенчатая башня акрополя, которую называли Башней времени. Хитроумное устройство в виде гномона – укрепленного в центре круга – указывало не только смену частей дня, но и ночные стражи. Нет, не подкоп уничтожил это «чудо Тигранокерты», как называли его по всей Армении, а амфора с таинственной жидкостью, которую называли уксусом. Сосуд этот подложил Никонид, а взрыв был сигналом для восстания в армянской столице.

Тремя отрядами эллины наступали к хуже всего охраняемым юго-восточным воротам, круша воинов, не ожидавших нападения с тылу. Как только стража была смята, вспыхнули факелы, и римские когорты с ревом вступили в город. Началось разграбление дворца и армянских кварталов.

Утром загудели этрусские трубы, извещая, что истекло время, отведенное на грабеж и безнаказанное убийство. Услышали их и оставшиеся в живых эллинские актеры. Они пришли в пустой театр.

– Для кого же мы будем играть? – спросил главный актер у появившегося римлянина. Это был Мурена.

– Вскоре соберутся. Ведь Лукулл уже разослал гонцов с вестью, что призывает всех граждан в театр. Видишь, вот идут первые.

– Но в этом городе граждане только армяне.

– Так было. Но Лукулл призвал вернуться в город всех, кого выселил Тигран. Не только эллинов, но и иудеев.

Театр постепенно заполнялся. Перед началом зрелища глашатай объявил от имени консула, что эллины могут вернуться в города, откуда их вывел Тигран. Это же было приказано сделать армянам, евреям и другим обитателям недолговечной столицы великой армянской державы.

Тигранокерта, недавно с презрением взиравшая на руины Экбатан, Персеполя и других столиц Востока, разделила их судьбу. Ветер крошил зубцы башен. Зимние дожди заливали цистерны. Фонтаны засыпались песком. Обваливались колонны и арки. Неудержимое зеленое воинство шло на приступ стен, вцепляясь корнями в пазы и выбоины, оплетая стеблями и лозами уступы и бойницы.

А над буйством зелени поселилось птичье племя: важные филины, болтливые сороки, быстрые синицы, медлительные голуби. Тигранокерта стала столицей птичьего царства. И даже буйная фантазия нового Аристофана была бы бессильна описать это.

Понтийские Канны

Тем временем Митридат обучал войско. После жестокого урока зять поручил командование новой громадой тестю, а сам удалился в Артаксату.

Митридат готовился к новой схватке с юношеской энергией. В каждом из городов ковалось оружие, и смелые армянские юноши, вдохновленные призывом великого воина к защите отечества, собирались на границах Армении и Понта. Выбрав из них наилучших, около тридцати пяти тысяч пеших и столько же конных воинов, Митридат передал их учителям во главе с Марком Магием. Римский маг разбил юношей и зрелых мужей на когорты и турмы и принялся готовить их к схватке.

Лазутчики донесли об этом Лукуллу, и тот, проклиная перебежчика, решил помешать ему создать из армян римские легионы. Но Митридат был начеку. Он так построил пехоту и конницу, что ромеи, продолжая наступление, неминуемо оказались бы в засаде. Но «старая лиса», – так Митридат называл своего противника, – почуяв капкан, вильнула хвостом и двинулась к Артаксате, преследуя остатки воинства Тиграна. Во главе легиона, охранявшего Понт, консул поставил Фабия Адриана, рассчитывая на его опытность. Но Митридат обратил его в бегство и, уничтожив несколько римских когорт, осадил его с остатком легиона в Кабире. Вооружив рабов и обещая им свободу, Фабий вступил в битву с Митридатом, надеясь продержаться до того времени, когда подоспеет помощь из Армении. Но внезапно армяне прекратили наступление. Фабий увидел, как Митридата выносят на носилках с поля боя, и, возликовав, обещал посвятить Аполлону губителю золотую статую.

На следующий день, когда на помощь осажденным пришли два легиона Триария, битва возобновилась. Ученики Магия, даже без участия Митридата, разгромили римские легионы. Триарий бежал, оставив на поле боя семь тысяч воинов, среди них сто пятьдесят центурионов и двадцать четыре военных трибуна. Такого разгрома римская армия не терпела со времени Канн. Но и там римляне не потеряли столько командиров, как под Кабирой.

Унижение

Лукулл, готовившийся прийти на помощь Фабию и Триарию, избежал поражения лишь потому, что воины отказались подчиняться его приказу.

Лукулл бросился к солдатам. Не было такого унижения, которому он, зная о том, что близ Кабиры его ждут, себя ни подверг. Он уговаривал каждого солдата поодиночке, но они отворачивались от него, швыряя ему под ноги пустые кошельки. Они вспоминали, как он заставлял их осаждать бесчисленные горные крепости, как он нагружал их вместо мулов провиантом и частями военных машин. Когда же наступало время брать богатые города грекулов, он договаривался с ними о добровольной сдаче. И то, что должно было наполнить кошельки воинов, доставалось ему одному.

И пришлось деятельному Лукуллу, уже доложившему сенату, что Митридат и Тигран разгромлены, видеть, как первый, оправившись от ранения, обходит освобожденный от легионов Понт, а второй опустошает Каппадокию, мстя эллинам, выдавшим Тигранокерту. В конце же лета, когда срок должности Лукулла истек, воины облачились в доспехи и, помахав перед носом Лукулла мечами, вовсе покинули лагерь.

В отчаянии Лукулл кинулся к Клодию. Он схватил его за руки, вспоминая о бывшем родстве и о своих благодеяниях. Но юный наглец холодно отстранил старого полководца. Протягивая свиток, скрепленный сенатской печатью, он с улыбкой сказал:

– Ты никто! Теперь полководец – Помпей.

Сокровище

Помпей сидел с закрытыми глазами, когда в шатер стремительно вступил Теофан. В руках у грека был деревянный цилиндр с выжженным на нем гербом Митри-датидов.

– Где же ты пропадал? – проворчал консул. – Я тебя ждал еще вчера к полудню.

– Непредвиденные обстоятельства. В царской крепости ко мне подошла одна из жен Митридата, избежавшая участи других, и провела меня в подземелье под одною из башен.

– И много там сокровищ? – лениво протянул Помпей.

– Несметное количество. Их сейчас подсчитывают и взвешивают. Но главным сокровищем оказался царский архив. Сотни свитков. Вот один из них.

Теофан поднял футляр над головой.

– И что же в нем такого?

– Твоя победа над Митридатом. Здесь его тайные записи, в них его жизнь встает день за днем с того времени, как юношей он вернулся в Синопу из Пантикапея.

– Опасно доверять свою жизнь папирусу, – заметил Помпей. – Я бы на это не пошел.

– Но это сделал Сулла.

Помпей недовольно сморщил переносицу. Ему было неприятно вспомнить, что Сулла доверил опубликовать свои записки не ему, а Лукуллу, а тот наверняка воспользовался этим, чтобы удалить все, что могло бы возвысить в глазах римлян его, Помпея.

– Что дозволено Юпитеру, не дозволено…

– Митридат не бык! – воскликнул Теофан. – Судя по тому, что мне уже удалось прочитать, это человек, не уступающий в разносторонности дарований Ганнибалу. Посуди сам! Победа над Ганнибалом прославила Сципиона. Победы над Митридатом подняли в глазах всего мира Суллу и Лукулла. Но наивысшая слава достанется тебе, Помпей. Ибо отныне ты будешь идти на врага не вслепую, а зная его слабости, видя его лицо, которое он тщательно скрывал за масками то поклонника Александра, то друга обиженных римлянами эллинов, то защитника Востока. Теперь будет нетрудно оторвать от Митридата Армению, поднять царя в воздух и задушить, как это сделал Геракл с могучим Антеем.

– Это интересно! – вставил Помпей. – Продолжай!

– Митридат и Тигран родственники и союзники, но также соперники и враги. Дав армянскому владыке в жены свою дочь, Митридат ввел в Артаксату троянского коня. Сыновья Клеопатры рвутся к власти и ради отцовской короны готовы перегрызть друг другу глотки. Отец же их ради сохранения власти готов протянуть руку даже тебе. Так что сбрось Армению со счета. Она уже твоя!

– Уже сбросил, – криво усмехнулся Помпей. – Но пока еще на пути к Армении Митридат. Не скрою, меня это беспокоит. Здесь горы, и опасен каждый неверный шаг. Уже нундины мы стоим друг против друга и примериваемся как кулачные бойцы на палестре. И я никак не решаюсь доверить свою судьбу Марсу. Сегодня я вручаю ее Тиву…

Теофан удивленно вскинул брови:

– Это кто еще?

– Тив на языке этрусков то, что ты называешь Селеной, а я Луной. Перед отъездом из Рима гаруспик предложил мне принести ему или ей жертву. И я это сделал. Теперь я жду благодарности.

Сон и явь

Гипсикрата бесшумно сползла с ложа на пол. Угасал очаг, и нужно было его насытить. Под ее дыханием вспыхнули сухие ветки, и она несколько раз повторила недавно ей чуждое слово:

– Атар! Атар! Атар!

Гипсикрата продолжала думать по-эллински, но в ее материнском языке уже звучали отдельные слова языка Митридата. Они вошли в нее как семя его плоти, как искорки его атара, заброшенные в нее в одну из таких холодных и мрачных ночей. Она знала, что до нее у царя были сотни женщин. Они ждали от него внимания и подарков, ревновали друг к другу. У нее же не было соперниц, кроме Смерти, которая где-то там, во мраке, готовится к новому прыжку, чтобы отнять его, ставшего ей супругом и заменившего отца. Отца тоже звали Атаром, и Гипсикрата была рождена от искорки, зарожденной им в очаге матери. А теперь она сама стала таким же очагом для искорки Митридата, но он этого пока не узнает. Пусть она останется для него телохранителем Гипсикратом, готовым скакать с ним рядом, чистить его акинак, поить его коня.

Митридат застонал, и Гипсикрата рванулась к нему. Он поднял голову и, схватив ее руку, припал к ней губами. Гипсикрата вспыхнула от счастья.

– Да благословит тебя Митра! – прошептал он.

– За что?

Он опустил на пол сильные ноги и смахнул со лба капли пота.

– Мне снилось, – начал он, – что я, как в детстве, подплываю на камаре к Пантикапею. Весь берег расцвечен яркими полотнищами. В толпе встречающих многие, кого я либо забыл, либо о ком старался не вспоминать: Перисал, Диофант, Савмак и мать. И я подумал во сне, почему она здесь, а не в Синопе. И вдруг словно ударил вихрь. Я оказался в воде среди обломков. Когда попытался ухватиться за один из них, сверху меня накрыла волна. Я захлебывался.

Он повернул голову. Снаружи доносились голоса. В шатер ворвался Магий:

– Царь! Римляне наступают.

Митридат выбежал наружу и застыл. Враг двигался тремя колоннами, не оставляя места для отхода.

– Строиться! – приказал Митридат.

Понтийцы двинулись навстречу римлянам, занося за спину дротики.

Луна была на ущербе и со стороны римлян, что скрадывало расстояние. Когда понтийцы, подпустив врага ближе, метнули дротики, ни один из них не попал в цель. Римские же стрелы внесли в строй понтийцев огромное опустошение.

Мгновенно римляне устремились вперед и, не встречая сопротивления, ворвались в лагерь. Митридату и еще восьми сотням всадников чудом удалось пробиться через вражескую пехоту. Но в темноте долины они растеряли друг друга. Под Митридатом пал конь. И он оказался на земле.

Послышалось цоканье копыт. Царь снял с пальца перстень с ядом и в это время увидел, что его настигает женщина.

– Митридат! Царь! Откликнись! – кричала Гипсикрата.

Митридат застонал и потерял сознание.

И вот она рядом с ним, его единственная! Она вытирает ему лоб, гладит слипшиеся от пота волосы.

– Не уходи, Митридат! Я тебя ей не отдам! Ты будешь жить! – кричала она, покрывая его давно не бритые щеки поцелуями.

Митридат поднял голову. Она подняла его и понесла к своему коню. В это время подскакали еще двое понтийцев. Они помогли Гипсикрате усадить царя на коня.

К утру они оказались близ крепости Синории. Там были дочери и младшие сыновья Митридата, которых он заблаговременно сюда отправил. В течение дня сюда собралось еще несколько десятков всадников и до трех тысяч пехотинцев. Это было все, что осталось от его армии.

К вечеру в Синорию прискакала в сопровождении десятка слуг Клеопатра.

– Я буду с тобою, отец, – сказала она, обнимая Митридата. – Мой супруг объявил за твою голову награду в сто талантов.

В ту же ночь он роздал своим спутникам находившиеся в крепости драгоценности и снабдил каждого из друзей смертоносным ядом. Среди получивших эти дары не оказалось Гипсикраты. Она бесследно исчезла.

Два Тиграна

Не встречая сопротивления, римляне достигли Артаксаты и разбили лагерь в трёх милях от города на берегу реки. Здесь их и встретил сын Тиграна Тигран и отдался в плен. Он уже успел получить послание Помпея, написанное Теофаном и содержащее туманные обещания. Юноша рассчитывал получить корону из рук Помпея и готов был сопровождать его в походе против иберов и албанцев. Видя, что Помпей не собирается захватывать столицу, из города в сопровождении родственников и друзей выехал и Тигран-старший. В его распоряжении были посланные Теофаном копии записей Митридата, не оставляющие сомнений в том, что понтиец на протяжении многих лет плел против него сеть интриг.

Когда царь приблизился к лагерю, двое ликторов велели ему спешиться, ибо римский обычай не позволяет никому въезжать в лагерь на коне. Но, не понимая языка, царь решил, что он должен, по восточному обычаю, проползти в стан на животе, и уже готов был пасть на землю, когда появился Помпей и успел его удержать от этого позора. Обняв Тиграна за плечи, Помпей повел его к себе, где в шатре усадил его рядом с собой. По другую сторону сел Тигран-младший.

Явился грек-переводчик, и Помпей обратился к Тиграну-старшему с такими словами:

– Знай, царь, что виновник твоих несчастий Лукулл. Это он отнял у тебя Сирию, Финикию, Киликию, Галатию и Софену. Я же тебе оставляю Армению. Владей ею! А за обиду, причиненную Риму, тебе придется заплатить семь тысяч талантов.

– Ты их получишь! – воскликнул обрадованный Тигран. – К тому же я награждаю каждого из твоих воинов полминою серебра, центуриона – десятью минами, а трибуна – целым талантом. И приглашаю всех на пир в моем дворце.

Повернувшись к Тиграну-младшему, Помпей сказал:

– А ты, юноша, получишь власть над Софеной.

– Не надо мне твоей Софены, равно как и отцовского угощенья. Я отыщу другого римлянина, который предоставит мне то, чего я достоин, – крикнул Тигран-младший.

– Ты, наглец, достоин того, чтобы пройти по Риму перед моей колесницей! Схватите его! – распорядился Помпей.

Юноша гордо вскинул голову.

– Ты пожалеешь об этом, римлянин! – воскликнул он.

Часть седьмая
Пурпурная мантия

 
Уходят времена и даты,
И исчезают города,
И погребенье Митридата
Мы не отыщем никогда.
Но яркой вспышкой остается,
Что мы не в силах позабыть.
Как прежде перед нами вьется
Все та же Ариадны нить.
И мы ведь не в горах Рипеи,
Деливших Запад и Восток,
А в городке Пантикапее:
Для завершенья эпопеи
Его всесильный выбрал Рок.
 

Царское посольство

Помпей взволнованно ходил по преторию. С тех пор как во время пребывания на Лесбосе для руководства операциями против пиратов он познакомился с Теофаном, ученый грек заменил ему во всем, что требовало политических решений, легатов. Он обладал удивительным видением человеческих характеров и умением пользоваться их слабостями. Он не только знал каждого из тех, кто окружал Помпея, но мог ему рассказать о сыновьях и полководцах Митридата и все то, чего от них можно ожидать. Он изучил и все окружение соперника Помпея Лукулла, высказывая мнение о них с такой прозорливостью, словно бы читал их будущее по книгам судеб. Он предсказал, что, как только Помпей станет лагерем в Галатии, к нему обратится сын Митридата Махар и надо будет воспользоваться враждой отца и сына для ослабления их обоих и для завершения войны. Махар действительно прислал тайного гонца, желал встретиться с Помпеем или его доверенным лицом. Но сам Помпей, разумеется, от личной встречи с пантикопейцем отказался, а послать для переговоров, кроме Теофана, было некого. И вот теперь он себе представил, что гонца прислал не Махар, а Митридат, каким-то образом узнавший, что для него, Помпея, и для победы значит этот грек, и вознамерившийся его захватить. Нет, не надо было его посылать!

Но вот послышались знакомые шаги. Теофан вступил в шатер с необычной для него поспешностью.

– Махар согласился принять твои корабли, – бросил он. – О подробностях потом. Я обогнал посольство Митридата. Мне кажется, что тебе следует согласиться с теми условиями, которые он предложит, но выдвинуть требование выдать римлян-перебежчиков. На это Митридат не пойдет.

Через несколько мгновений после ухода Теофана появился легионер с сообщением о прибытии посольства от царя царей Митридата VI Евпатора.

– Пусть войдет главный посол! – распорядился Помпей.

Судя по одеянию и облику, посол был не эллином, а персом или мидийцем. Помпей вспомнил слова Теофана: «Царь перестал доверять эллинам. Теперь им командуют римляне-перебежчики».

Передавая царскую грамоту, посол сказал:

– Мой господин не раз предлагал Лукуллу мир, но он отверг протянутую ему руку. Он надеется, что ты, как и он сам, заинтересован в мире.

Помпей вскрыл воск с царской печатью и углубился в чтение послания, написанного по-латыни.

– Я готов сообщить сенату условия мира, – сказал Помпей, закончив чтение. – Меня эти условия вполне устраивают, и я готов заключить мир, если будет добавлен один пункт: «Царь обязуется выдать служащих ему римлян-перебежчиков».

Посол растерянно замахал руками, не зная, что ответить. Наконец, собравшись мыслями, он сказал:

– Твое условие будет передано.

– Я жду ответа в течение трех дней.

Преследование

Через три дня, не дождавшись нового царского посла, Помпей дал приказ о наступлении. Маршрут движения каждого из легионов был заблаговременно разработан Теофаном, учитывавшим не только наличие дорог, но и то, были ли разорены города и селения на пути войска, а если разорены, то кем, Митридатом или Лукуллом. Благодаря этому через нундины после выступления легионы достигли местности, где можно было ожидать соприкосновения с противником. Помпей распорядился римской пехоте двигаться открыто, когда отряды Митридата будут отступать, заманивая их за собой, чтобы всадники, двигавшиеся скрытно, могли с ходу прорваться в царский лагерь. Разгадав этот маневр, Митридат выдвинул из своего лагеря лучников. После этого римляне занялись устройством своего лагеря.

Так на небольшом расстоянии друг от друга оказались два лагеря, царский на горе, римский – под горой. Но вскоре выяснилось, что понтийцев их выгодное местоположение не устраивает. Лазутчики заметили, что из лагеря ночью выбрасывают за ров зарезанных вьючных животных. Помпей приказал быть готовыми к преследованию неприятеля.

Проходя мимо горы, оставленной врагом, Помпей понял, почему Митридат покинул ее. Там был лишь один небольшой источник, который не мог напоить все войско. А между тем характер растительности показывал, что вода была всюду, стоило только углубиться в землю на несколько локтей.

Чтобы не подставить свое войско, состоявшее главным образом из конницы и стрелков, под удар римской пехоты, Митридат двигался зигзагами по труднопроходимым дорогам. Он явно испытывал терпение римлян и выматывал их силы. Помпей наконец прекратил преследование, занявшись покорением страны. Однако его лазутчики зорко следили за тем, где остановится Митридат. Прошло полтора месяца. К Помпею успели подойти из Киликии свежие легионы, и почти сразу стало известно, что Митридат разбил свой лагерь на границе с Арменией. Тогда и двинулся Помпей со своими превосходящими силами. Но Митридат вновь отступил, собираясь увлечь римлян в непроходимые для войска горы Париадра. Помпей этого не допустил, обойдя Митридата с востока. И снова два лагеря стояли почти что рядом.

На круги своя

Отряд Митридата растянулся не более чем на стадий. Это все, что осталось от его великой армии. Почему-то пришло в голову: «На круги своя». Это любимое выражение иудеянки Рахиль из священной книги ее предков, с которой она никогда не расставалась. «На круги своя». Вот и он возвращается туда, откуда совершил первый прыжок в Пантикапей, без жен и наложниц, но с детьми от них, с четырьмя сыновьями и семью дочерями.

На дочерей у него всегда не хватало времени. Они рождались, делали первые шаги. Но он не слышал их голосов. Их матери и кормилицы не осмеливались надоедать ему рассказами об их болезнях и даже о смерти. Лишь тогда, когда девочки становились девушками, им надо было выбирать женихов. Этим Митридат занимался всерьез, ибо в мужьях дочерей искал союзников. А ведь ни одна из дочерей ему не изменила. И теперь им придется хуже, чем сыновьям. Кому нужны дочери беглеца? И где теперь будет их и его дом, если Пантикапей в руках предавшегося ромеям Махара?

Кто-то спрыгнул с повозки. Митридат остановился, вглядываясь в женскую фигурку. Это она, Клеопатра. После исчезновения Гипсикраты она взяла заботы об отце.

– Отец! – проговорила Клеопатра. – Все уладится. Махар трус, и, когда узнает, что ты перешел Кавказ, он уступит трон без боя. И будут у тебя союзники. Отдай нас всех в жены скифским и сарматским царям. Мы, твои дочери, готовы за тебя умереть!

Тропинка, по которой можно было идти по одному, вывела на перевал. Митридат спешился и повел коня за узду. Понт распахнулся перед ним как пиршественный стол, накрытый голубой скатертью. Когда-то он мог сесть за него, где угодно, и принимать гостей как хозяин. А теперь судьба уделила ему только узкую кромку. Справа за его спиной, где-то в горах Кавказа, легионы Помпея. Слева море, которое он когда-то считал своим озером. Его бороздят корабли легата Помпея Публия Сервилия Исаврийского. А сын Махар служит ему как самый верный пес.

У моря Митридата догнал Фарнак, которому было поручено охранять войско с тыла.

– Измена! – крикнул он. – Исчез наш проводник.

– Эллины мне почти всегда изменяли, – ответил Митридат, не повышая голоса. – Архелай, Никонид, кажется, остался верным один Алким.

– Но как мы доберемся до Диоскуриады? Может быть, найти другого проводника?

– Не стоит. В этой ситуации изменит любой. До Дио-скуриады прямая дорога вдоль берега. Хуже, что негодяй поведет по нашему следу Помпея. Надо торопиться. Мне снился сон. Божество указало дорогу к победе.

– К победе?! – воскликнул Фарнак. – С тремя тысячами против шести легионов.

– Я не собираюсь сражаться с Помпеем. Я пойду прямо в Рим.

– На Рим?! Но как ты обойдешь Помпея?

– Я не буду его обходить. Я войду в Рим с севера, через Альпы, путем Ганнибала. Я буду собирать всех, кто ненавидит римлян или просто хочет поживиться, – скифов, сарматов, даков, германцев… Что же ты молчишь, Фарнак?

Фарнак закрыл глаза.

– Испугался? – испытующе спросил Митридат.

Фарнак молчал.

– У тебя нет воображения, сын, – грустно проговорил Митридат. – Ты возразишь: зачем оно царю, царь не поэт. Но только те правители, которые им обладали, останутся в памяти: Александр, Антиох, Аристоник, Ганнибал, а из ромеев – Сципион и Сулла. Остальные не стоят воска, из которого лепил фигуры Маний Аквилий.