Текст книги "Пепел родного очага"

В следующее мгновение Хункарпаша увидел, как нога Кривого летит прямо в его лицо, и он потерял сознание.

Без сознания он был, видимо, недолго, потому что, когда Хункарпаша открыл глаза, Кривой еще стоял над ним и что-то говорил одному из охранников. Увидев, что старик очнулся, Кривой усмехнулся, присел около него и наставительно сказал:

– В седующий раз, старик, я не советую тебе обзывать и дразнить святого человека. А я именно святой, потому что святость – это не только признак ума и духовная близость к Всевышнему, но и сила, которую он применяет против любого неверного. А ты, старик, вел себя, как неверный пес. Скажи спасибо, что ты нам еще нужен, а то я отправил бы тебя к праотцам, а там уж на усмотрение Аллаха, куда бы он тебя отправил: в ад или в райские сады. Советую меня слушаться.

Он резко встал, что-то прокаркал двум боевикам и быстрым шагом ушел в палатку, предупредив:

– Я скоро вернусь, старик, так что не шали.

Один из его конвоиров приказал:

– Вставай, отец, хватит тебе, как курице, носом в пыли ковыряться.

Это была уже не просто насмешка, а оскорбление, но Хункарпаша молча ощупал свой подбородок и, убедившись, что он на месте, неловко поднялся и пошел, управляемый стволом автомата, к той же палатке, где он недавно расстался с Асланбеком.

Асланбека там не было, как не было и Салауди с напарником. Хункарпаша сел, снова потрогал свой подбородок, в который коленом ударил Кривой, и вдруг почувствовал, как к горлу катится горький ком, а на глаза наворачиваются слезы. Усилием воли он сдержал их, проглотил колючий комок и заскрипел зубами. Сейчас ему было обидно не столько за себя и за перенесенные унижения, сколько за свое бессилие и временную слабость, которую он позволил себе. И еще: он не хотел показывать их этим двум здоровым молодым боевикам, которые стояли около него, поигрывая оружием, словно игрушками. Постепенно обида превращалась в нем в здоровую злость, злость – в спокойствие, спокойствие – во внутреннюю силу, а растерянность – в убеждение, что это еще не конец, и ему придется повоевать.

Может, это и есть ответ на вопрос Амира, может, потому и происходят войны, что один человек обижает другого, слабого и беззащитного, и ему приходится брать в руки дубину, чтобы защитить свое самолюбие и достоинство?.. Вряд ли кто на этой земле смог найти ответ на этот вопрос, и вряд ли кто найдет его в будущем.

Солнце стало катиться за горы, а тьма подниматься из долин и ущелий, затопляя пространство между гор, как бурные воды в половодье затопляют берега. Хункарпаша заметил, что в лагере с приходом темноты возникло оживление: откуда-то появилось десятка два низкорослых калмыцких лошадей и несколько ишаков, на спины которых грузили оружие, палатки, медикаменты и другое имущество, необходимое в походе. «Куда это они, на ночь глядя?» – спросил себя Хункарпаша. И тут, словно черт из-под земли, появился Кривой, который в радостном возбуждении сказал ему:

– Готовься, старик. Наступает твой звездный час – будешь показывать дорогу. Или не рад? Ну, ничего, привыкнешь, ведь к геройству путь нелегкий.

Кривой рассмеялся, показывая свой красный язык и белые гребенки зубов. Хункарпаша посмотрел на него, приподняв лохматые седые брови, и вдруг подумал: «А ведь он совсем не старый. Жалко будет, если умрет такими молодым и глупым».

Наконец отряд был готов к выступлению. Раздалась команда, и длинная черная змея поползла по лесам, перелескам, ущельям и тропам, словно спешила спрятаться в свою нору до наступления ночи. Хункарпаша видел, как несколько дозорных групп ушли в разные стороны, и понял, что вся эта свора двинулась к кем-то брошенной кости, чтобы раскрошить ее на мелкие куски и съесть. Но еще он заметил, что из этого свитого в горах гадюшника в разные стороны расползлись несколько отрядов-змеенышей, правда, сколько их было, старик не знал. Он с радостью в сердце отметил, что в их подразделении было человек сто пятьдесят, ну от силы – двести. Это тоже большая сила, но все же это не столько, сколько он видел в лагере.

Тройка боевиков, Кривой и Хункарпаша шли в авангарде, тщательно выбирая и сверяя путь. Кривой следил за Хункарпашой, словно Цербер, охраняющий вход в свое адское логовище. Он часто переспрашивал старика, а куда ведет та или иная тропинка, а был ли он здесь раньше, и какую дичь доводилось ему здесь добывать. Он словно издевался над стариком, то ли на самом деле не доверяя, то ли просто сверяя свои планы со словами старика.

В какой-то момент Хункарпаша пожаловался:

– Мне бы какую-нибудь палку. Идти тяжело, у меня нога больная.

Кривой остановился, посверлил его глазом-сверлом и приказал одному из боевиков срезать батожок. Хункарпаша сел и молча наблюдал, как высокий боевик широким ножом, больше подходившим для убийства, чем для хозяйственных нужд, долго мучаясь, срезал палку. Наконец он подал палку старику, и Хункарпаши от сердца поблагодарил:

– Спасибо, сынок. Может быть, наступит время, когда и тебе помогут вырезать опору для старых ног. Желаю тебе дожить до этого дня.

Боевик как-то странно посмотрел на старика, что-то буркнул в ответ и отошел в сторону. А Хункарпаша завел разговор с Кривым:

– Вот ты считаешь себя святым человеком, значит, ты должен заботиться не только о своей душе, но и о душах других людей. Зачем же ты их унижаешь?

Кривой сначала смутился, а потом твердо ответил:

– Разве я тебя унизил? Ну, прости, старик. А я думал, что я наставляю тебя на путь истинный. Ведь сначала ты унизил и оскорбил меня, а это неприятно для любого человека, тем более горца: будь он хоть святым, хоть простым мусульманином.

– Пусть будет так. Но все же я человек бесправный, беззащитный, а ты ходишь с оружием, – возразил Хункарпаша. – А скажи-ка, ты можешь честно ответить на мой вопрос?

– Конечно, почему нет.

– Ответь, Асланбек жив?

– Жив, конечно, жив. Он идет с другим отрядом, правда, совсем в другую сторону.

– А зачем ты отрезал ему пальцы, ведь он совсем молодой и ему еще долго придется кормить свою семью?

– Что такое для человека два пальца, да еще на левой руке, они все равно лентяи и ничего делать не могут, – отвечал без тени сожаления и раскаяния Кривой. – Зато через эту небольшую боль человек пришел к истине и сказал все, что от него добивались словами. Разве это грех? Это просто действие, которое заменило слова. Разве баран понимает, что если его лупят палкой или хлещут кнутом, то спасают ему жизнь, чтобы он не упал в пропасть?! Твой Асланбек вроде барана, который бежит к пропасти, не понимая, что там его ждет гибель. Вот и все. – заключил Кривой. – А теперь помолчи, старик, а то ты слишком громко говоришь.

– Видно, дело не в том, что меня кто-то услышит, а в том, что услышат твои уши, – жестко ответил старик. – Только ухо не может выбирать, что ему слышать: хорошее или плохое.

– Давай прекратим этот бесполезный спор, старик, – сказал, останавливаясь, Кривой и оглядываясь назад. – Все равно истина блуждает между людьми и никак не находит их. Истину дано знать только Всевышнему… Ага, кажется, хотят сделать привал.

Отряд остановился в долине, и всем было приказано отдыхать. Кривой куда-то ушел, а Хункарпаша прислонился спиной к скале между двумя своими телохранителями и закрыл глаза. В его мозгах словно клубился туман, но глаза никак не хотели смежаться, и он то и дело то открывал их, то закрывал снова. Неудобство причиняло постоянное урчание и позывы в животе, ведь он сегодня еще не ходил по большой нужде. Хункарпаша повернулся на другой бок, надеясь, что рези в животе стихнут, но в утробе, как назло, будто поднялся целый ураган. Он сел поудобнее и стал рукой гладить живот, чтобы успокоить боль, но все было напрасным.

Он посмотрел сначала на одного охранника, который стоял рядом с ним, подняв открытые глаза к небу, словно хотел прочитать по колким звездам-буковкам предначертание своей судьбы, потом на другого, стоящего к нему спиной, и простонал:

– Не могу больше! Сынки, мне бы в кусты сходить надо. Не позорьте старика. Прижало, мочи нет.

Тот, что читал что-то на небе, не моргнул и глазом, зато другой отреагировал неожиданно:

– Не гони пургу, дед, знаем мы эти штучки! Сиди и не рыпайся!

Для Хункарпашы было неожиданностью, что боевик разговаривает на чистом русском. Он присмотрелся к нему внимательнее, насколько это было возможно при предрассветном свете: парень был тощ, но крепок и широк в кости, с русыми волосами, с большой русой бородой и пышными усами, да и лицо было славянским, вырубленным где-то под Вологдой или Псковом. Хункарпаша спросил:

– Ты русский, да?

– Тебе-то какая разница, – огрызнулся боевик.

Хункарпаша прислушался к себе – живот вроде бы слегка отпустило – и продолжил разговор:

– Ты как попал сюда, сынок?

– Слушай, заткнись, а! Не мути душу, и без тебя тошно! – зашипел парень, с опаской поглядывая на другого боевика, который уже закрыл глаза и вроде бы даже немного похрапывал.

– Вот и мне тошно, – признался Хункарпаша, – родной души рядом нет, поговорить не с кем. Ты же, наверно, знаешь, как это бывает!

Хункарпаша почувствовал, что парень весь напрягся, но ничего не ответил. Старик решил донять парня:

– А когда выговоришься, поплачешься, оно, вроде, и легче становится.

– Нечего мне рассказывать!

– А все же?

– Ну, дед, пристал ты как банный лист! – прошипел парень, но, помолчав, стал рассказывать: – Да все просто – видно, судьба моя такая. Попал в плен еще в прошлую войну, в девяносто шестом. В плену, сам понимаешь, дед, не сладко: холодно, голодно, бьют каждый день. Да и хозяин мне злой попался, все орал – деньги давай! А где я их возьму, если все мое богатство со мной в кармане было. Сирота я, где родился – не знаю, а вырос в детском доме. Одним словом, сломали меня. Предложили принять Ислам, воевать. Тогда мне, мол, и деньги хорошие платить будут. Я и клюнул! А когда однажды по пьянке своего же пленного солдата расстрелял, понял, что мне хана – возврата нет. Так бы, может, и ничего, забыл бы, но они все это на видеопленку снимали. Вот с тех пор и бегаю по горам, как Алитет.

После дого молчания Хункарпаша покачал головой и протянул:

– Да-а-а, сынок, запутался ты здорово! Только знаешь что, как говорил на фронте наш командир: из самого безвыходного положения есть три выхода…

– Два, – прервал его боевик.

– Что «два»? – не понял старик.

– Два выхода, говорю, – добавил парень, – жить или умереть.

– Ну, пусть будет два, – согласился Хункарпаша. – Звать-то тебя как?

– Али.

– Да я не про исламское имя спрашиваю!

Парень со вздохом ответил:

– Иваном звали.

– Во имя-то у тебя какое – само что ни на есть русское! Ты бы, Ваня, потрафил старику-то, сводил бы меня по нужде, а. А то ведь я в штаны наделаю. Приятно тебе будет вонь нюхать? А-а-а, вот то-то и оно.

Иван долго не отвечал, раздумывая, пожевывая губами и глядя на своего напарника, который мирно спал. Потом решительно и шепотом сказал:

– Ну ладно, пошли, дед.

Хункарпаша с кряхтением и шумом встал – второй боевик так и не проснулся – и пошел за выступ скалы, где, как ему казалось, будет удобно и не срамно присесть перед чужим человеком.

С этого момента вступил в действие великий господин счастливый случай, который так часто вершит и переворачивает судьбы людей…

11

– Тогда делать будем так, командир, – голосом, которому не посмел бы возразить и сам генерал, приказал Азамат. – Они все сейчас как сонные мухи перед холодами. Не спят человек, может быть, десять-двадцать. Это нам на руку. Ты видишь, где сидят отец и те двое? Туда подобраться раз плюнуть, и подход есть, и скрыться есть куда. Ты помнишь ту старую пещеру, где мы не раз останавливались? Про нее мало кто знает, отсидимся там, если что.

– Подожди, – прервал его Казбек. – Ты говоришь так, что мы просто возьмем отца в охапку и убежим! А с охранниками что будем делать? А если стрельба начнется? Да тут такой переполох, такая стрельба поднимется, что и муравей не выживет!

Казбек посмотрел на товарища с мимолетным сомнением, даже с сожалением, и спросил:

– Ты что, и правда не понимаешь? Тех двоих придется убирать! И убирать без шума, без выстрелов и всяких там голливудских штучек. Понял?! – Азамат увидел, как притих и съежился Казбек. – Эх ты, дитя мирного времени.

– Ты извини, Азамат, но я людей еще ни разу не убивал.

– Не убивал… А если отца твоего убьют, что ты тогда скажешь?!

Казбек резко вскочил и сжал кулаки, прорычал:

– Шайтан! Блядство!

А Азамат тихо добавил, словно бы говорил самому себе:

– В жизни всегда приходится выбирать, друг мой хороший, и не всегда этот выбор бывает приятным и чистым. Иногда приходится делать то, без чего руки не измараешь. Сейчас такой случай.

– Хорошо, я попробую. – неуверенно, после долгой паузы ответил Казбек.

– Э-е-е, так не пойдет: попробую – не попробую, захочу – не захочу! – вскипел Азамат. – Ты баранов когда-нибудь резал?

– Зачем спрашиваешь?! Но тут не бараны, а люди.

– Нет, это не люди, и не бараны, это еще хуже: это мрази, которые подняли руки на людей. Ты посмотри, – горячился Азамат, словно видел все перед своими глазами, – Да у них руки по локоть в людской крови! А им еще мало! Они хотят крови твоего отца, твоей матери, твоих детей и твоей жены!

– Все, хватит, Азамат! Я все понял. Говори, что делать, – не вытерпел Казбек.

– Вот так-то лучше, – понизил голос Азамат. – А то распустил сопли. Пойми, на войне противники стоят друг против друга, и если ты не убьешь его, то он это сделает с тобой. Ладно, извини. Что-то мы расшумелись с тобой не ко времени. Нож-то у тебя есть? – спросил Азамат.

– Есть, охотничий.

– Пойдет. Держи его всегда под рукой. Все, пошли, – скомандовал Азамат и первым бросился вниз по склону.

У сонного, настороженного врага слух лучше, чем у любой собаки – это Азамат знал и по себе. Когда в Афганистане ему приходилось стоят в дозоре или на посту, он, даже в полусонном состоянии, мог слышать шаги мыши, звон упавшего сухого листа, шелест осыпавшегося песка. Вот и сейчас он старался передвигаться так, чтобы не упал сухой лист с дерева, чтобы не вспугнуть сонную птичку и не наступить на сухую ветку. И хотя пробирались они далеко стороной от противника, любой неестественный шум мог насторожить противника. В сером предутреннем свете, который одновременно и скрывал их от бандитов, и освещал дорогу, словно на черно-белой фотобумаге четко проявлялись все камни, каждый кустик, каждый изгиб еле заметной козьей тропинки. Пока добирались до намеченного места, Азамат несколько раз знаками показывал Казбеку, чтобы он затаился, и просматривал через прицел лагерь боевиков. Кто-то из охранников бодрствовал, травя что-то между собой, кто-то дремал, опершись об деревья или камни, кто-то откровенно спал. Азамат заметил, что старик не спит, разговаривая о чем-то со своим стражником, а другой стражник спит, откинув голову и глядя закрытыми глазницами вверх. Азамат шепнул Казбеку:

– Командир, будь осторожен. Не шумни нечаянно, я прошу тебя, ради Аллаха! Сейчас самый подходящий момент. Не подведи. Возьмешь на себя вон того, что спит. Сначала разбуди его, заткни ладонями рот и…

– А будить-то зачем?

– Человек после сна ничего не соображает, он в это время как сонная муха, чего хочешь с ним, то и делай. Понял?

Казбек лишь кивнул.

Не дойдя до назначенного места метров сто, они услышали какие-то странные звуки и затаились. Звуки были похожи на покряхтывание старого человека, словно он был чем-то недоволен. Азамат схватил Казбека за рукав и потихоньку потянул – мол, тише, еле слышно шепнул на ухо товарищу:

– Ты ничего не чуешь?

Казбек потянул носом.

– Н-нет.

– Тогда сиди здесь и жди меня, – сказал Азамат и ужом нырнул между ветвей. Через несколько десятков метров сквозь листву он увидел странную, даже пикантную, картину: между двух камней, в ложбинке, сидел с голой задницей Хункарпаша, а шагах в пяти от него и спиной к нему стоял боевик, покачиваясь с ноги на ногу и постоянно спрашивая:

– Ты скоро, отец?

– Сейчас, сейчас, подожди немного. Я все же не молодой и не птичка. Меня геморрой много лет мучает.

– Ты давай поскорее, а то хватятся, обоих пришьют.

Азамат чуть не расхохотался, наблюдая за этой странной сценой и слушая разговор. Но он понимал, что более удачного момента больше не будет. Он улучил те несколько секунд, когда старик, покряхтывая, натягивал штаны и застегивал ремень и, как говорится, под шумок подкрался к боевику и из-за дерева полоснул его ножом по горлу, предварительно зажав ему рот ладонью.

Старик словно оцепенел, наблюдая за убийством человека, бывшего своего врага. Он ничего так и не мог произнести, пока к нему не подошел Азамат и, приложив палец к губам, не шепнул:

– Ради Аллаха, отец, тихо, иначе мы все погибнем.

– Азаматик, сынок, ты откуда? – растерянно зашептал старик. – Ты как с неба свалился. Даже я ничего не слышал.

Не уточняя, почему именно старик не должен был что-то слышать, Азамат зашипел на него змеей и увлек Хункарпашу за собой, шепотом предупредив, чтобы он не трещал, как сорока, и не ломился сквозь кусты, как бегемот. Казбек с сияющим лицом успел лишь обнять отца и, поддерживая его под руку, потащил вверх. Все они трое сейчас понимали, что спокойствие не может продолжаться долго, и стремились уйти как можно дальше от логова врагов. Где-то через полкилометра Хункарпаша остановился и, часто и тяжело дыша, сказал, опускаясь на землю:

– Все… сынки… не могу… больше. Извини… Я посижу… немного.

Понимая, что старик совсем обессилел и от него невозможно ждать чуда, мужчины без слов сплели руки в замок, усадили на него освобожденного и понесли дальше, дальше, дальше… Но скоро они и сами выдохлись. Усадив старика на камень, они плюхнулись на землю и долго отпыхивались. И только сейчас услышали гомон и крики в лагере. Значит, боевики или обнаружили пропажу пленника, или нашли убитого. Азамат злорадно улыбнулся, сделал в локте мужской перегиб и зарычал:

– Ну, хрен теперь вы нас возьмете! Так я говорю, отец?

– Это правда, – откликнулся Хункарпаша. – Только парня жалко.

– Какого парня, отец, о чем ты говоришь?! – закричал сын, забывшись от гнева и переходя на «ты» с отцом – Они тебя взяли в плен, они над тобой издевались, они тащили тебя, как барана на заклание! А теперь ты говоришь, что жалко. Я вас не понимаю, отец!

– Конечно, не понимаешь, ведь ты не знаешь всего, что знаю я. Это был Ваня, русский, тоже, как и я, человек подневольный, Просто он заблудился в этой жизни, оказался немного слабее других, вот и все.

– Хорошо, отец, может, ты и прав, но сейчас не время жалеть паршивую заблудшую овцу, – прервал его жалостливую речь Казбек. – Нам надо уходить и как можно дальше.

Это понимали все, и потому все одновременно встали и пошли в сторону горбатой горы, у которой и начались все их несчастья. В пути Азамат часто останавливался и прислушивался к звукам позади их. Но все было спокойно, и это означало, что, если боевики и снарядили за ними погоню, они уже не достанут их. А стрелять не станутся, потому что они разбойники, бандиты и воры, которые боятся выдать себя.

Наконец они добрались до пещеры и нырнули в ее прохладное нутро. Отдышавшись, наскоро и всухомятку поели то, что у них оставалось, и решили оглядеться и отдохнуть. Азамат несколько раз выходил наружу и из-за камня наблюдал за вероятным перемещением своих преследователей. Но их не было. И только через полчаса он успокоился окончательно.

А потом они рассказывали друг другу обо всех перипетиях этих тяжелых дней. Казбек больше молчал, со счастливым лицом глядя на отца и слушая его рассказ. Вспомнив в конце о своем спутнике, Хункарпаша тяжело вздохнул и сказал:

– Жалко Асланбека. Где он сейчас?

Азамат рассказал о том, как он и Казбек пошли их искать, как наткнулись на труп незнакомого человека, как наблюдали за боевиками из своего укрытия, как крались за ними, как он увидел сидящего на корточках отца. А в конце спросил:

– Этот убитый, ну, которого мы нашли. А не был ли он их проводником?

– Это может быть, – ответил Хункарпаша. – Потому что один из тех, кто нас допрашивал, вроде бы упомянул о каком-то проводнике, с которым пришлось расстаться. Может быть, этот убитый и есть их проводник.

– Отец, самое главное сейчас, что вы живы. Что нам делать теперь? – спросил Казбек.

– А теперь надо срочно возвращаться домой, – ответил Хункарпаша, вставая и потирая больную ногу. – Надо предупредить кого надо, что они движутся на Хасавюрт и Кизил-юрт. Хотя шайтан их знает, что они замыслили. Но что они не пройдут мимо нашего села, это точно. Так что нам надо торопиться. Хорошо, если к вечеру мы будем дома, отсюда топать и топать, как до Берлина в войну.

– Теперь, когда полопали, можно и потопать, – весело добавил Азамат, вставая и поглаживая живот. Все засмеялись, оценив его не очень удачную шутку.

А вот и знакомые места, где они расстались два дня назад. Всего два дня! А им казалось, что прошла целая жизнь. Вот и знакомый холмик из камней, под которым покоилось тело незнакомца. Вот щетка низкого кустарника, через который они проходили, когда искали малолетних беглецов. Вот и то место, где Казбек и Азамат оставили вчера шофера с Ахмеднаби…

Но что это? Азамат остановился первый, увидев в низине знакомый тентованный голубой уазик, и радостно закричал, показывая рукой вдаль:

– Смотрите, это они, они!

Подслеповатый Хункарпаша остановился, испуганно спрашивая:

– Кто они-то?

– Кто, кто! Внук ваш, отец, вот кто! И шофер наш, из нашей конторы. Вот черти, все-таки не послушались! – с уважением и даже какой-то отчаянной гордостью добавил Азамат. У Казбека, по-видимому, было свое, особое, мнение, потому что он проворчал, правда, с ласковинкой в голосе:

– Ах, шайтан, ну вот я задам ему!

Но по голосу чувствовалось, что это говорится только в показательных целях, для других, чтобы они почувствовали, как он любит сына и беспокоится о нем. Хункарпаша был настроен решительнее:

– Придется воспитывать этого поганца плетью, чтобы он не скакал без спросу по горам, как заяц!

Наконец и у машины заметили трех людей, движущихся в их сторону. Они долго и с испугом вглядывались в них, пытаясь определить, кто же идет к ним: друг или враг. Но вот Ахмеднаби замахал руками и побежал им навстречу, часто спотыкаясь, падая и снова вставая. Он что-то кричал, не разобрать – что, и до мужчин доносилось лишь долгое «а-а-а».

Вот он все ближе и ближе… Ахмеднаби с искаженным от плача лицом и широко раскрытыми глазами бросился на грудь Хункарпаши, обнял старика и закричал:

– Дедушка, дедушка, живой! Милый мой дедушка, дорогой, простите меня! Я не хотел… Я не знал… Я так боялся за вас, дедушка!

У дедушки, который еще несколько минут назад хотел применить к «поганцу» самые крутые воспитательные меры, вдруг полились слезы из глаз. Он глупо заморгал, тоже обнял внука и, хлопая ладонью по его спине, начал его успокаивать:

– Ну-ну, успокойся, дорогой мой… Все хорошо, дедушка твой живой и здоровый, чего же плакать. За что же мне тебя прощать-то, глупый ты мой козленочек. Что было, то прошло, а кто старое помянет… – Тут дед словно о чем-то вспомнил. – По правде, тебя следовало бы…

Внук со смехом и плачем сполз по дедушкиной груди на землю и, обняв его за обе ноги, закричал:

– Бейте меня, дедушка, бейте! Я так хочу, чтобы вы меня побили! Я этого сильно хочу, потому что очень люблю вас, дедушка.

У Хункарпаши вдруг задрожали губы, он оттолкнул своего внука и закричал:

– А ну встань, поганец ты эдакий! Как ты смеешь валяться в ногах?! Как ты смеешь унижаться?! Разве настоящий мужчина ползает червяком по земле, а?! А ну, снимай штаны!

У Ахмеднаби тут же высохли слезы, он встал, словно бык, наклонил голову и, исподлобья глядя на всех, угрюмо ответил:

– Штаны я снимать не буду. Я уже давно не маленький. Я мужчина.

Хункарпаша посмотрел на сына и Азамата, словно говоря – ну что поделаешь с этим маленьким упрямцем, и рассмеялся. Азамат и Казбек его поддержали. Ахмеднаби еще с полминуты стоял угрюмый, потом на его лице завязалась робкая улыбка, затем он тоже расхохотался вместе со всеми, хлопая себя руками по ляжкам и крутясь волчком на одном месте.

Когда все успокоились, Ахмеднаби бросился к отцу и его товарищу, поочередно обнимая их.

– Отец! Дядя Азамат! Мы так беспокоились о вас! Что произошло, почему вас так долго не было?

Когда подошли к машине, отец поздоровался с шофером и строго спросил обоих сразу:

– Что случилось? Почему вы не уехали вчера?

Шофер показал на Ахмеднаби.

– Это все он. Когда я сказал, что надо ехать домой, он заартачился и – ни в какую. Никуда, говорил, не поеду, пока не дождется отца с дедом. Так и пришлось ночевать здесь – не оставлять же пацана одного, в горах.

Ожидая очередной взбучки, Ахмеднаби с улыбкой и исподлобья смотрел на отца и что-то чертил носком ботинка на земле. Но отец только вздохнул и сказал:

– Вырос ты у меня, сынок, а я совсем и не заметил. Ладно, поехали, у нас еще много дел.

12

Пока ехали, Азамат все расспрашивал у шофера, не видел ли он чужих людей, все ли было спокойно, не слышали ли они выстрелов или еще каких-нибудь чужих шумов. Но шофер только вертел головой и на каждый вопрос лишь односложно отвечал:

– Нет. Не видели. Не слышали. Не было никого.

Азамат вопросительно посмотрел на Казбека.

– Интересно, а куда же делись остальные? Не провалились же они сквозь землю. Оттуда им дорога только через Дылым на Кизилюрт.

– Может быть, они пошли севернее, другой дорогой, не на Кизилюрт, а на Буйнакск? – предположил Казбек. – Шайтан знает, что у них в прокуренных головах.

– Ну, на Буйнакск они вряд ли пройдут, там кругом войска, посты, чтобы ваххабиты не смогли пройти к Махачкале. Нет, там все заперто надежно, – уверенно ответил Азамат. – Да, гадалки и стратеги из нас хреновые. Сейчас самое главное предупредить кого надо, что на границе с Чечней находится большой отряд боевиков. А в штабах пусть думают, что с ними делать.

– Ты думаешь, военные до сих пор ничего не знают? – засомневался Казбек. – Ведь у них есть разведка, самолеты, вертолеты, с них всю Чечню рассмотреть можно, не то, что там какой-то отряд.

– Вот и дело-то в том, – задумчиво ответил Азамат, почесывая на щеке отросшую щетину. – Боевики тоже не дураки, они сконцентрировали весь отряд в одном месте, не распыляя его на группы. А в горах он, как иголка в стоге сена. В Ботлихе их тоже никто не ждал, а они взяли да и вошли: мол, чур, наше, и другим не хапать! Так-то вот, командир.

– Папа, а почему дядя Азамат вас командиром зовет, – вдруг встрял в разговор Ахмеднаби, – ведь вы только сержант, а дядя Азамат капитан?

Мужчины рассмеялись, а Азамат потрепал Ахмеднаби по вихрам.

– Потому, сынок, что командир тот, кто старше по должности и приказы отдает, а не тот, у кого звездочек больше.

– Значит, папа ваш начальник?

– Все правильно, сынок. Когда-то я был старшим в армии, а теперь твой папка надо мной измывается: что мне прикажет, то я и должен делать.

– Значит, он приказал тебе искать нашего дедушку?

Тут Азамат задумался, снова почесал щеку.

– Ишь, куда подвел, постреленок! Нет, Ахмеднаби, здесь все гораздо сложнее. Иногда человек и сам знает, без всякого приказа, идти ему или не идти. Вот ты, например, бросил бы своего друга в беде?

Ахмеднаби возмущенно фыркнул.

– Зачем так говорите, дядя Азамат! Друг – это друг. Да за такое знаете, что бывает?!

– Странно, – сказал Казбек, когда они проезжали мимо старого виноградника. – Вчера здесь военные стояли, а сегодня – никого. Они что, нарошно, что ли отсюда убрались!

– Может быть, съездим к ним, расскажем все, – предложил Азамат. – Они тут недалеко стоят, всего километров двадцать.

Но Хункарпаша вдруг взорвался:

– Никуда больше не хочу: ни к военным, ни к отморозкам этим! Все! Домой хочу! И хватит глупых разговоров! Начальства у нас много: и в Хасавюрте, и в Махачкале, и в Москве. Пусть думают, что делать, как стрелять, на то у них и головы приставлены! Не наше это дело – с боевиками связываться. Мы люди мирные, у нас свои дела. Вон яблоки собирать надо, за орехами идти надо, подсолнечник ломать надо. Где масло зимой возьмем? На базаре покупать, да?

Все молчали, боясь еще больше разозлить старика, а Казбек думал: «Совсем плохие нервы у отца. А тут еще и плен. Как бы не сорвался совсем старик. – Он улыбнулся про себя. – Да и по матери соскучился, наверно. Ведь он за всю жизнь раз или два уезжал от нее, да и то ненадолго, потому что дышать без матери не мог. Как там она сейчас?»

Когда въехали в село, Хункарпаша приник к стеклу и довольно хмыкал. Машина шла быстро, разбрызгивая из-под колес по сторонам пыль, коз и кур, а отец все подгонял:

– Что ты плетешься, как полудохлый ишак! У тебя что, скоростей не хватает, да? Нам уже давно надо быть дома, а мы до сих пор пыль глотаем.

Зная нрав старика, шофер только посмеивался и закручивал на поворотах такие кренделя, что машина вставала на боковые колеса. А вот и родной дом с голубыми узорчатыми окнами, под красной железной крышей, с зелеными воротами и калиткой. Машина еще не успела остановиться, как Хункарпаша, не обращая внимания на боли в ноге, уже выпрыгивал из салона и, хромая, бежал к родному очагу. В этот же момент из дома, охая и всхлипывая, выходила мать, отталкивая в сторону свою внучку, которая пыталась ее поддержать. Она только говорила:

– Уйди, не мешай! Я сама.

Она уже спустилась с крылечка и бежала по двору, поддерживая одной рукой длинную юбку.

Встретились они в калитке, между двух столбов, крепко обнялись и, не обращая внимания на ротозеев, собравшихся вокруг, гладили друг друга по щекам, вытирая слезы, и постоянно твердили, как заклинание:

– Надия! Паша! Надия! Паша! Надия! Паша!..

Так стояли они минут пять, шепча что-то друг другу на ухо и тихонько покачиваясь, словно слушали неслышимый для других вальс.

Первым опомнился Хункарпаша. Он оглядел всех счастливыми глазами и закричал:

– Ну, чего уставились?! Или не видели никогда, как люди встречаются, да? Что стоите, заходите в дом, гостями будете!

Его поддержала и жена. Она, вся раскрасневшаяся и вмиг помолодевшая лет на двадцать, просила:

– Заходите, дорогие мои, заходите! Милости просим! У нас сегодня счастливый день, и мы хотим его разделить вместе со всеми. Просим вас, просим!

Все вслед за стариками вошли в дом, в том и числе и соседи во главе с татарином Ахмедом, который довольно покручивал свой длинный ус и все время талдычил:

– Ай, хорошо, ай, гладко! Хункарпаша вернулся. В этом доме новый счастье жить будет. Ай, хорошо… Якши, якши!

Оказывается, во всем селе уже знали, что Хункарпаша попал в плен к ваххабитам. И уже ходили слухи, что его расстреляли, другие убеждали, что ему отрезали обе ноги и оставили на добычу волкам. Но самым интересным было то, что о беде, случившейся с Хункарпашой и егерем, никому не говорили ни Надия, ни ее внучка, ни Казбек с сыном, ни шофер с Азаматом, ни кто-то другой, причастный к этой истории. Так часто было, когда слухи в горных селениях вдруг возникали ниоткуда, как призраки, и так же бесследно исчезали. И никто не мог толком сказать, откуда они берутся. Но самое невероятное было то, что все, казалось бы, самые вздорные и неправдоподобные слухи на поверку оказывались в большинстве своем правдой или, в крайнем случае, полуправдой, на которую можно было спорить и выигрывать пари.