Текст книги "Пепел родного очага"

– Не шуми, сынок, отстань от меня шагов на пять. Понял?

– А в чем дело? – шепотом спросил сын.

– Здесь был кто-то чужой.

– Ну и что же, здесь много людей ходит.

– Это правда, ходят много, но чужие здесь бывают редко. Вот, смотри. – Казбек показал на камень. – Видишь, его кто-то неосторожно свернул: или споткнулся, или задел чем.

– Ну и что? – снова с недоумением спросил Ахмеднаби.

– А то, что его опять поставили на место, но не до конца. Это мог сделать только чужой и очень опытный человек, потому что он не хочет, чтобы его обнаружили.

Казбек сел, огляделся вокруг – все вроде бы спокойно, втянул через ноздри воздух и сразу почуял запах немытых тел, оружейной смазки, каких-то прокисших продуктов. Значит, здесь прошли вооруженные люди, много людей, которые хотят, чтобы их никто не заметил. Казбек вспомнил, как отец не хотел, чтобы он пошел вместе с ним, и встревожился еще больше. «Нет, нет, – отгонял он от себя дурные мысли. – С ними все будет хорошо. Отец не такой человек, чтобы лезть в пасть зверю, он очень осторожный и хитрый. Да и Асланбек уже опытный егерь. Но где же они сейчас?»

– Сейчас пройдем вон к той скале, видишь, с деревцем на склоне, – сказал Казбек сыну. – Но ты не торопись, держись от меня в пределах видимости. Понял?

– Да, – шепотом ответил Ахмеднаби, чувствуя, как бешенно начинает колотиться его сердце.

– Если что, – добавил отец, – сразу беги назад, к машине.

– Зачем?

– Ты что, совсем глупый! – взорвался Казбек, но, увидев обиженное лицо сына, добавил: – Да ты не обижайся, сынок. Мало ли что может случиться. А если на меня бандиты нападут, выручать будешь, да? Эх ты, вояка! Ну, ладно, просто сиди и наблюдай.

Он потрепал сына за вихры и пошел дальше, стараясь скрыться в складках местности. Казбек еще раз оглянулся и, увидев, что сын смирно сидит у камня и смотрит ему вслед, ободряюще ему подмигнул. Вот и еще одно ребро скалы. Казбек осторожно заглянул за выступ и тут же увидел торчащие из-под камней чьи-то босые ноги…

Часть вторая

1

Хункарпаша с Асланбеком все больше и больше удалялись от машины и скоро совсем потеряли ее из виду. Солнце ближе к полудню становилось все жаднее и яростнее, пропекая тело и голову сквозь одежду. Хункарпаше становилось идти все тяжелее и тяжелее с каждым шагом, но он старался не показывать своей слабости. Ломота в ноге начала потихоньку превращаться в знакомую режущую боль, которая доставляла ему так много неприятностей.

Асланбек, давно зная старика, часто на него поглядывал, чтобы в случае чего помочь ему. Но упрямый старик, жилясь и пыхтя, карабкался по склонам, цепляясь за молодую поросль кустарника и опираясь на свою палку. Вот на лице его появилась гримаса страдания, и Асланбек остановился и сел на камень.

– Фух, вот жарит! – простонал он, снимая с головы кепку и вытирая ладонью пот с лица. – Давайте отдохнем немного.

Хункарпаша тоже сел, тяжело опираясь на палку, и стал потирать больную ногу. Он вытащил носовой платок и тоже стал вытирать им потное лицо и шею, часто отдуваясь. Наконец ответил:

– Правду говорят, сынок, старость – не радость. Душой взял бы да полетел, как вон тот орел. – Показал Хункарпаша палкой на одинокого небесного хищника, который кругами кружил в поисках пищи. – А крылья-то совсем ослабли. – Он хихикнул и ударил ладонью по больной ноге. – Эх, мне бы сейчас парочку запасных, сменил бы я их и зажарил бы такую «Лезгинку»! Ни одна девушка не устояла бы! Что, не веришь? – повернулся он к егерю.

– Почему же не верю, отец, верю, – отозвался Асланбек. – Мне вот только сорок два, а я уже чувствую, что силы мои тают, как снег на горных вершинах. Верите – нет, лет десять назад скакал по этим горам, как дикий баран, и не знал, что такое усталость, а сейчас встаю по утрам со слабостью во всем теле.

– Ну, тебе еще рано о слабости говорить, – перебил его Хункарпаша, – вот поживи с мое, тогда и говори.

Асланбек рассмеялся и вдруг резко остановил смех, подняв указательный палец вверх.

– Вы ничего не слышали, отец?

– Нет. А что такое?

– Мне показалось, что я слышал выстрел.

Они оба замолчали и затаили дыхание, чутко прислушиваясь к горным звукам. Но все было как обычно.

– Показалось тебе, наверно, – предположил Хункарпаша.

– Может, и показалось, – отозвался Асланбек, вполне уверенный в том, что он не мог ошибиться. За долгие годы он научился различать разные звуки, он не мог перепутать треск сломанной ветки с шумом оползня, или стук упавшего камня с цокотом копыт горного козла, он мог различать даже звуки выстрелов из двух однотипных ружей. Сейчас он был уверен, что стреляли не из охотничьего ружья или карабина, а из боевого оружия – автомата или пулемета. Но старику о своих мыслях и сомнениях Асланбек ничего не сказал, к тому же и бояться пока никого не стоило: если выстрел и был, то стрелявший находился сейчас не менее чем в пяти-шести километрах.

И все же, чтобы окончательно себя обезопасить, Асланбек начал забирать резко вправо, вдоль подошвы горы, чтобы там через часа два встретиться с группой Казбека. Хункарпаша шел за ним следом, что-то ворча под нос. Скоро они вышли к ручью, по берегам которого густо разросся кустарник. Обойти его не было никакой возможности, потому что по обеим сторонам высились почти отвесные стены, покрытые светло-зеленым мохом.

Они продирались сквозь кустарник еще с полчаса, пока Асланбек не увидел впереди большой просвет. «Ну, кажется, выбрались,» – с облегчением подумал он, заботясь прежде всего о старике и слыша за спиной его тяжелое дыхание.

А Хункарпаша в это время думал совсем о другом: его больше всего заботила судьба его внука, Ахмеднаби. Да, в его возрасте, когда детство еще играет молодым веселым вином, а юность с первым осмыслением и постижением жизни еще не набрала крепости, весь мир кажется простым и перекошенным. Достижение любой цели кажется легким, кажется, только подумай о ней, и вот она у тебя, в твоих руках, словно вынутая из силка птица. Максимализм и упрощенность восприятия мира мешают реально оценивать все происходящее, но они же подвигают молодого человека к своим идеалам.

Идеалы… Они у каждого человека и у каждого поколения свои. Хункарпаша улыбнулся, вспомнив лето, когда началась война с гитлеровцами. В тот год ему было столько же лет, что и Ахмеднаби. Хункарпаша со своими друзьями жарко обсуждали все события, связанные с тем, что происходило где-то там, далеко-далеко, в Белоруссии и на Украине, под Смоленском и Ленинградом. И однажды, решив, что война вот-вот закончится, и им не достанутся лавры победителей, он вместе со своим другом решил бежать на фронт. Приготовления были основательными и самыми серьезными: в укромном месте они прятали одежду и обувь, сшитую из воловьей кожи, продукты и два старых кинжала, которые они раскопали в сараях, и даже деньги, которые они выручали на базарах от продажи винограда и припрятывали от родителей.

И вот наступил тот самый день, который должен был перевернуть всю их судьбу. Рано утром, пока еще не взошло солнце и утренная заря не потянулась кошкой в ущельях, они проникли в старый пустой сарай на краю аула и стали собираться в дальнюю дорогу. Они запихали все свои тайные припасы в вещевые мешки и собрались выходить из сарая, как вдруг скрипнула и закрылась дверь. Они бросились к ней, боясь оказаться в мышеловке, но дверь уже кто-то подпирал колом, тихо и издевательски посмеиваясь. Хункарпаша тогда сразу узнал смех своего отца и понял, что не видать им ни подвигов, ни сражений, что не убивать им гитлеровцев и не получать орденов за свои подвиги; что впереди только издевательский смех ровесников – друзей и односельчан.

Пытаясь во что бы то ни стало вырваться из западни, они со скрежетом зубов и бессильным мычанием изо всех сил пытались выломать дверь, но она, совсем старая и на первый взгляд хлипкая, выдерживала все их удары и только скрипела дубовыми досками, будто насмехаясь над ними. Тогда они стали искать какую-нибудь щель пошире, чтобы пролезть через нее и убежать, но оказалось, что и щели, более-менее подходившие для этой цели, кто-то с вечера заколотил досками. В конце концов, уставшие и остывшие, они присмирели и стали ждать своей участи.

Но отец не торопился их освобождать, и они просидели в сарае до самого вечера, жуя свои припасы и строя новые планы побега на фронт. Первая награда за их мужество последовала сразу вслед за тем, когда они услышали шаги своих отцов и увидели их в дверях с двумя плетями в руках. После «наград» оба героя отлеживались в постели несколько дней, да и после того, когда зарубцевались их раны, они еще долго боялись показаться на глаза родственников и одноаульцев, боясь насмешек и издевательств. А потом как-то незаметно наступила зима, выпал снег, занеся все дороги, ущелья и перевалы, и несостоявшиеся воины забыли о своих планах и обидах.

Перед отправкой на фронт, в сорок третьем, отец рассказал сыну, как он наблюдал за их приготовлениями к побегу, как подслушал их тайный разговор, в котором они обсуждали свои планы; как незаметно заколотил щели в сарае и укрепил старую дверь, как решил проучить их за самовольство и непослушание старшим, как с отцом его друга решали их наказать, чтобы урок пошел впрок. А на прощание, плача, сказал Хункарпаше:

– Ты прости меня, сынок, на всякий случай и не держи на отца зла. Я не знаю, свидимся ли мы еще – на войне всякое бывает, я это по гражданской знаю.

Тогда Хункарпаша так сжал тело отца в своих руках, что оно все затрещало, и он, тоже плача, ответил:

– Что вы, отец, у меня и в мыслях не было держать на вас обиду! Вы сделали все правильно, это был хороший урок. Как вы говорите: каждому персику свое время упасть с дерева…

А друг его так и не попал на фронт, потому что сломал в горах ногу, она у него неправильно срослась и стала похожа на кочергу…

От раздумий Хункарпашу оторвал свистящий шепот Асланбека:

– Тише, отец, ради Аллаха, тише!

– Что там такое? – недовольно проворчал Хункарпаша.

Но было уже поздно. Он поднял глаза от земли и увидел в десяти шагах от себя трех бородатых мужчин, двое из которых наставили на них автоматы, а третий, с повязкой воина джихада на голове, положил руки на висящий на груди пулемет и чему-то улыбался, словно помешанный, увидевший яркую игрушку. Они все трое долго смотрели на Хункарпашу и Асланбека, потом у пулеметчика улыбка мгновенно погасла, и он грозно приказал:

– Эй ты, молодой, подойди сюда. Пукалку свою с плеча не снимай, – предупредил он, – а то решето из тебя сделаю. Ну, давай, давай, да побыстрее, или в штаны наклал!

Асланбек уже сделал шаг вперед, когда Хункарпаша придержал его за рукав и спросил вооруженных мужчин:

– Эй, джигиты, что вам от нас нужно? Мы мирные люди и… – Хункарпаша хотел сказать, что они пришли сюда искать беглецов, но вовремя прикусил язык, сообразив, что если он скажет об Ахмеднаби и его друге, то те тоже могут оказаться в их положении. И он продолжил: – Мы мирные люди и пришли сюда поохотиться. Зачем нам, горцам, ссориться между собой, давайте разойдемся: мы вас не видели, а вы – нас.

– Вы здесь одни? – с подозрением спросил невысокий плотный автоматчик.

– С кем же нам еще быть, – снова поторопился с ответом Хункарпаша, боясь, что Асланбек нечаянно проговориться и о беглецах, и о тех, кто их ищет, и о машине, оставшейся внизу. Но Асланбек и сам уже все понял и добавил:

– Три часа по горам уже лазим, а еще ни одного козла не видали. Может, вы где приметили?

– Сейчас козлов в горах много бродит, но они все несъедобны, – ответил пулеметчик, и они все трое заржали. – Ну, хватит нам зубы заговаривать! Эй, ты, – обратился он снова к Асланбеку, – давай свою винтовку. Тебе же спокойнее будет.

Хункарпаша почувствовал, что Асланбек уже весь кипит от злости и вот-вот натворит беды. Он спокойно сказал ему:

– Отдай ему, сынок, ружье-то, у них, видно, своего не хватает. Мое тоже возьмете? – спросил Хункарпаша, показывая старую тулку, снятую с плеча. – Правда, ему уже лет тридцать пять, но еще стреляет.

– А ты весельчак, аксакал, – ответил автоматчик, подойдя к ним грамотно, сбоку, чтобы не попасть на линию огня, и отбирая у них оружие. Было сразу видно, что боевик воевал уже не один год, и вряд ли умел делать что-то более полезное, чем убивать.

Хункарпаша потемнел лицом, он не привык к такому обращению к себе и сурово ответил, нажимая на «ты»:

– Вот ты говоришь, что я аксакал, в деды тебе гожусь, а к старшим обращаться не научился. Разве так ты обращаешься к своему отцу или деду, а? Или у тебя нет ни деда, ни отца?

Автоматчик весь побагровел от гнева, лицо его перекосилось, и он уже готов был ответить бранью, но пулеметчик остановил его:

– Остынь, Салауди, он правильно говорит: нельзя так обращаться со старым человеком. А вы извините, отец, в нем говорит сейчас не разум, а обида. Русские убили у него и отца и деда, так что вы должны понять его. – Пулеметчик посмотрел на обоих неподвижными глазами удава и приказал: – А вы пойдете с нами.

Асланбек молчал, но Хункарпаша осмелился спросить:

– Разве вам мало нашего оружия? Зачем мы вам нужны? Отпустили бы вы нас, нас дома семьи ждут: жены, дети, внуки.

– Нельзя, отец, – ответил пулеметчик и, развернувшись на месте, словно в строю, что-то приказал по-чеченски своим товарищам. Сам он пошел вперед, не оглядываясь, а Хункарпаша и Асланбек шли впереди автоматчиков, ощущая спинами, как в них веет ветерок смерти.

Хункарпаша, ковыляя под конвоем, пребывал в тяжелом раздумье и ругал себя последними словами: «Старый надутый индюк! Так тебе и надо! Правильно Надия говорила – и чего я попёрся в эти горы, сидел бы сейчас у телевизора и смотрел бы себе на этих безголовых правителей, которые только и могут, что устраивать для себя выборы и пролезать во власть, чтобы припасть своим рылом к бездонной государственной кормушке! Нет же, попёрся к чёрту на кулички! Куда бы делся этот чертенок Ахмеднаби, все равно его отец отыскал бы и без меня. Женщин надо слушаться!» – заключил он для себя и вдруг услышал отдаленный стрекот вертолета.

Забеспокоились и боевики, они потащили своих пленников в кусты и приказали:

– Лежать тихо, а то голову прикладами проломим!

Хункарпаша про себя усмехнулся и подумал, насколько трусливы эти шакалы, когда отобьются от стаи: да разве их услышали бы на вертолете, если бы они палили даже из пушки!

Когда вертолет пролетел, Хункарпаша, чтобы потянуть время в надежде, что их кто-нибудь заметит, попросил:

– Давайте отдохнем немного, у меня нога, проклятая, болит.

– Отчего болит-то? – скорее из вежливости, чем из сострадания спросил пулеметчик.

– Старый стал, – не стал вдаваться в подробности Хункарпаша. – Похожу немного, а она ломит и ломит.

– Зачем же в горы пошли?

– Ну, дома надоело чурбаком валяться. Как говорят, охота пуще неволи.

Минут через пять Хункарпаша поднялся сам, скомандовал:

– Пошли что ли, чего сидим. Показывай, куда.

Автоматчик Салауди что-то шепнул на ухо командиру и показал глазами в сторону пленников, но командир покачал головой и тоже что-то тихо ответил. Хункарпаша увидел, как напрягся Асланбек, стараясь смотреть в сторону и уловить слухом хоть часть разговора. Хункарпаша понял, что тот боится неизбежного и, чтобы отвлечь его от грустных мыслей, спросил:

– Асланбек, посмотри-ка, сколько там времени.

Асланбек посмотрел на часы и ответил:

– Полчетвёртого.

«Ага, – подумал старик, – значит, нас уже должны хватиться, ведь времени-то много прошло. Казбек должен понять, что с ними что-то случилось. Лишь бы не полезли они вслед за нами. Интересно, нашли они этих вояк или нет?»

И тут он с ужасом понял, что Казбек ни за что не вернется домой без него и Асланбека, что он будет обязательно их искать. А если так, то обязательно нарвется на этих бандитов. Нет, надо как можно скорее уходить отсюда. Скорее, скорее!

То, что случилось потом, он никак не ожидал: Салауди подошел к старику и, показывая на грязный женский платок в своих руках, сказал:

– Глаза завязать надо.

– Зачем? Я и так плохо вижу.

Автоматчик неуверенно оглянулся на своего командира и спросил одними глазами, что ему делать с этим упрямым стариком. Но Хункарпаша и сам уже понял, что противиться бесполезно, и если сейчас перегнуть палку, то его могут просто пристрелить. Он безразлично добавил:

– Ну, если так надо – завязывай.

2

Когда Казбек увидел торчащие из-под камней голые ноги, первое, о чем он подумал, чтобы эту ужасную картину не увидел Ахмеднаби. Второй его мыслью было, что под камнями лежит или отец или Асланбек, и от этой мысли его стал колотить озноб. А потом появилась третья мысль, которая вопила лишь об одном: «Нет, этого не может быть! Ведь они не слышали даже выстрела. Выстрела?! Но ведь его могли убить ножом или ударить по голове камнем. Они?! А кто эти „они“: бандиты, браконьеры, боевики!? Подожди, подожди, Казбек, не надо паниковать! Здесь что-то не так. Надо просто развалить могилу и посмотреть, кто в ней лежит».

Он еще долго стоял у наспех сооруженной могилы, не зная, что делать и что предпринять, и, словно завороженный, смотрел на торчащие ноги. Они были жилистыми, мосластыми и синими, совсем не такими, как у отца. О своем товарище, Асланбеке, Казбек почему-то сейчас совсем не думал. Но надо было что-то делать.

Он вернулся к сыну, с обиженным видом сидящему на корточках у камня и постукивающему двумя камушками друг о друга. Он слышал, как подошел отец, но не поднял даже головы. Казбек присел рядом, посмотрел сыну в глаза.

– Сынок, сейчас не время обижаться и дуться. Дедушки и Асланбека почему-то долго нет. Может быть, они просто заблудились или пошли вкруговую, я не знаю. Да и бандитов сейчас много по горам ходит.

Что-то в голосе отца заставило Ахмеднаби взглянуть в его глаза и спросить:

– Что-то случилось с дедушкой?

– Я не знаю, сынок, правда не знаю, но только мне нужен опытный напарник. Мало ли что… Ты иди к машине и скажи Азамату, чтобы шел сюда, а ты останься с шофером. Понял? Мы пойдем, поищем их.

Ахмеднаби скривился.

– Дедушка и Алсланбек не могли потеряться, они знают эти горы как пять своих пальцев.

– Это правда, сынок, они не могли потеряться. Может, у дедушки нога заболела или они все еще вас ищут.

Ахмеднаби повинно склонил голову и встал.

– Хорошо, отец, я все сделаю, не беспокойтесь.

Когда сын скрылся в зарослях, Казбек отстегнул от пояса армейскую фляжку и сделал несколько глотков. Ждал он недолго. Азамат подошел по-охотничьи, тихо и незаметно, присел на горячий камень и спросил:

– Что случилось?

– Пойдем, – предложил вместо ответа Казбек и первым направился за скалу. Азамат долго глядел на торчащие ноги, снял с головы шапочку и протянул:

– Да-а-а, вот это дела-а-а! Сын видел?

Казбек помотал головой.

– Ну, что ж, давай посмотрим.

Они сняли куртки-ветровки, головные уборы и отложили их вместе с оружием в сторону. Каменную могилу они разобрали быстро, и Казбек с облегчением вздохнул, когда увидел на мертвом незнакомую одежду – отец и Асланбек были одеты совсем по-другому.

Мертвец был убит выстрелом в голову сзади, видно, крупнокалиберной пулей и с близкого расстояния, потому что вся передняя часть лица была снесена, и вместо него было месиво из костей, мозгов и мяса. Сохранились лишь нижняя челюсть и небритый подбородок с черной щетиной.

– Интересно, кто это такой и за что его так… – произнес Азамат.

– Хотел бы и я знать, – отозвался Казбек.

Сверху донеслось карканье, и они одновременно подняли головы. На скале сидели два ворона и искоса, недоверчиво и сторожко поглядывали на людей, словно говорили: «Давайте, убирайтесь отсюда поскорее, это наше пиршество».

– Ну, вот и могильщики появились, – сказал Азамат, снова взглянув на мертвеца. – А ведь его совсем недавно убили, видишь, кровь еще не почернела.

– Да, пожалуй. – Казбек почесал затылок. – Почему же мы не слышали выстрела?

– У костра сидели, трещал он сильно, вот и не слышали. Может, в карманах пошарить, вдруг есть что, узнаем, кто такой, – предложил Азамат.

В одежде они нашли завернутый в тряпочку бутерброд с сыром, связку ключей, портмоне с несколькими сотнями российских денег и сто двадцать четыре доллара. В нем же лежала старая записная книжка, в которую покойный записывал телефоны и подсчитывал свои барыши. Все это, кроме бутерброда, они взяли с собой, чтобы передать потом в милицию. Егеря так же быстро завалили тело камнями, оставив пернатых хищников без еды, оделись и стали решать, что делать дальше.

– Видно, они здесь не проходили, иначе заметили бы тело, – предположил Азамат, вскидывая винтовку на плечо. – Давай пройдем к ручью. Может быть, они там пошли, там место поудобнее и поотложе.

– Что ж, пошли, – с тяжелым сердцем согласился Казбек и посмотрел на солнце. – До ночи мало времени осталось, поспеть бы.

– Найдем, обязательно найдем, Казбек, – ответил напарник. – Человек не иголка.

– Лишь бы живые были, – отозвался Казбек и двинулся первым.

Следы они нашли быстро – когда Хункарпаша и Асланбек продирались сквозь чащу кустарника, на их пути оставалось много поломанных веток и сковырнутого ногами влажного мха.

– Зачем они здесь пошли, ведь есть путь хоть и длиннее, но зато удобнее, – ворчал Азамат.

– Ты не знаешь моего отца, – ответил Казбек, – это наверняка он потащил Асланбека по этому лесу. Он всегда выбирает путь короче: настырный, как бык.

– Стой-ка! – крикнул Азамат, когда они выбрались на небольшую поляну. – А это что?

Он поднял с земли серый комочек и развернул его. Казбек сразу узнал носовой платок своего отца: белый, с серыми полосками по краям. Такие платки ему всегда покупала мама. Отец почему-то не любил ярких, разноцветных носовых платков и всегда сердился, если жена покупала ему платки с розовыми или зелеными полосами и всегда замечал, что такими платками только ребенку сопли вытирать, а он старый мужчина и ему не пристало смешить людей. Не мог поверить Казбек и тому, что отец потерял платок, он был из той старой закваски людей, которые сначала положит что-то на место, а потом несколько раз убедится, что вещь находится на своем месте. Значит, отец или нарочно выронил его при виде опасности или его застали врасплох.

Казбек взял у Азамата платок, повертел его в руках, словно что-то мог на нем вычитать, и сказал:

– Видно, они попали в беду, Азамат, в большую беду. Эх, и зачем я только не пошел вместе с ним! Ах, отец, отец, упрямец ты мой старый! Давай-ка поищем следы.

И скоро неподалеку они обнаружили следы еще нескольких человек, которые все время держались вместе. Но было непонятно, то ли это были охотники, то ли лихие люди, которыми кишел в эти годы весь Кавказ, как солдатское белье вшами. Вот эти следы соединились и потянулись вверх, в горы, а наверху и вовсе пропали. Еще с полчаса егеря шарили по окрестностям, стараясь найти хоть что-то, что указывало бы на местонахождение пропавших людей, но все было напрасным.

Скоро солнце упало за неровный горизонт, и в долины стали заползать темные змеи, сворачиваясь у подножий гор в клубки, вползая в расщелины и ущелья. Удрученный Казбек остановился только тогда, когда товарищ дотронулся до его плеча и печально сказал:

– Казбек, надо возвращаться, поздно уже. Ночью мы все равно никого не найдем. Пойдем, пойдем, друг, не ожесточай свое сердце, все равно этим ты никому не поможешь. Завтра мы обязательно вернемся, возьмем еще людей и вернемся. Пораньше утром…

Казбек неловко плюхнулся на косогор, откинул винтовку в сторону и заплакал. Азамат, впервые видевший своего начальника плачущим, вздохнув, отступил в сторону и стал ждать, когда мужское сердце отмякнет, а душа освободится от груза печали и собственной вины. Ждал он недолго. В какой-то момент Казбек перестал плакать, встал, рывком закинул на плечо свое оружие и, не вытирая слез, пошел назад. Азамат еле поспевал за ним, постоянно сокрушенно качая головой и думая, что как бы сын Хункарпаши в горячках не натворил еще каких-нибудь бед.

И беда пришла сразу же, когда они вернулись к истомившимся беглецам и шоферу. Ахмеднаби кинулся навстречу отцу с криком:

– Папа, а где дедушка, где Асланбек?!

Но отец вместо ответа с ходу влепил сыну пощечину, потом еще одну и еще, еще, еще… Ахмеднаби, ничего не понимая, отворачивался от разгневанного отца, но тот схватил его за шиворот и отвешивал одну пощечину за другой, крича во весь голос:

– Это все из-за тебя, говнюка!!! Это ты виноват, молокосос козлиный, вояка недотрёханный!!! Из-за тебя мой отец пропал и где он, одному Аллаху ведомо!!! Я тебя научу жизни, сопляк паршивый!!! Если для тебя и отец, и дед не авторитеты, то теперь для тебя авторитетом будет мой кнут, который я ленился снять с гвоздя! Гад, недоносок, безмозглый баран!!!

А Ахмеднаби сквозь рев и слезы кричал:

– Папа, простите меня, прошу, простите меня!!! Я больше так никогда не сделаю!!! Папа, папа, я больше так не буду!!! Па-а-а-па!!!

Мужчины еле оторвали Казбека от извивающегося сына и отволокли в сторону. А Ахмеднаби валялся по траве и острым камням и выл волком. И откуда-то из темноты ему вторили волки-звери.

А на Кавказ легла еще одна ночь, которая укрывала его за сотни, тысячи и миллионы лет до этого…

3.

На Кавказ ложилась еще одна ночь, которая бережно укрывала его за сотни, тысячи и миллионы лет до этого.

Асланбеку и Хункарпаше еще не сняли повязки, когда они поняли, что попали в логово своих врагов: они слышали смесь арабского, русского и многочисленных кавказских языков, которые гудели вокруг них; они слышали треск многочисленных костров и ржание лошадей; они слышали лязг оружия и топот множества ног; они чуяли запахи жареного мяса, немытых тел, масла, прокисшего белья, водочного перегара и чего-то еще, что трудно было определить нормальному цивилизованному человеку. Вся этя смесь запахов, чужих языков, звуков напоминала огромную змею, исторгающую из своей пасти ненависть, яд и кровь.

Сопровождающие стражники посадили их около толстого дерева и приказали:

– Повязки не снимать, а то свяжем по рукам и ногам. Ты понял, старик? – угрожающе спросил его автоматчик Салауди.

Хункарпаша только кивнул головой. Сейчас ему было не до разговоров – у него невыносимо разболелась раненная нога, она болела и горела, будто ее со всех сторон палили факелами, и он от боли сжал зубы так, что не в состоянии был произнести ни слова. Услышал осторожный шепот Асланбека:

– Как вы, отец? – Не услышав ответа, задал новый вопрос: – Что с нами теперь будет? Куда нас привели? Зачем мы нужны им?

Хункарпаша слышал его вопросы будто сквозь сон, они медленно и плавно доходили до его сознания, но боль в ноге была еще такой острой, что он только промычал, давая понять, что он его слышит. Асланбек замолчал.

Минут через двадцать Хункарпаша почувствовал, как по ноге прокатилась пульсация, потом вторая – это означало, что нога стала успокаиваться и боль уходит. Он с минуту прислушивался к этим сладким ощущениям, словно в ноге стихало пламя костра и на смену ему приходило ровное тепло тлеющих угольков, потом приподнял осторожно повязку с глаз, огляделся вокруг и тихо спросил:

– Асланбек, ты видишь что-нибудь?

– Нет, темно кругом.

– Понятно – темно, ночь ведь. А ты приподними повязку-то, у тебя глаза поострее, тогда и увидишь. Тут народу полно, как червей в банке, слышишь – шумят. Ты на рыбалку-то любишь ходить?

– А вы как же? – спросил Асланбек, игнорируя вопрос про рыбалку

– Что я?

– Ну – повязку снять?

– А, да я уже приподнял ее немного, только плохо в темноте вижу. Глаза у меня, сам понимаешь, не как у тебя.

Асланбек осторожно приподнял повязку, огляделся вокруг, сказал:

– Рядом никого нет. Может, тиканем?

– Куда, дурила! Или пулю торопишься схлопотать? Учти на будущее – спешка нужна только при ловле блох, – поучал его Хункарпаша. – Не торопись, приглядывайся ко всему, примечай, считай. Думай, что ты в разведке, и тогда все будет хорошо. Авось, пригодится.

Асланбек стал потихоньку оглядываться, не снимая повязку со лба, и шепотом комментировать:

– Я этого места не знаю, не был здесь, значит, мы за пределами Дагестана. Лес дубовый, хороший лес, чистый, спелый.

– Да ты мне не про спелость рассказывай, ты что, лесник что ли! – рассердился Хункарпаша. – Про людей говори: сколько их, чем вооружены, чего делают.

– Тут много не увидишь, – проворчал Асланбек. – Костров много, разговаривают, смеются, вино пьют. Вооруженные все, оружия много.

– Значит, не бояться, не пуганные еще. Это хорошо, – отозвался Хункарпаша. – Ну ладно, сынок, чего зря зрение-то портить, подождем, что дальше будет. Не зря же нас с тобой в такую далищу волокли, значит, мы им зачем-то нужны. Подождем.

Ждать им и в самом деле пришлось совсем немного. Подошел тот же Салауди, снял с них повязки и приказал:

– Пошли, джигиты, вас кое-кто хочет видеть.

В слове «джигиты» Хункарпаша уловил насмешку и подумал: «Погоди, засранец, посмотрим, что ты потом запоешь, как шутить будешь!» Пока их вели, тычками в спину и в бока указывая направление, старик все пытался побольше рассмотреть и запомнить, но перед глазами проплывали лишь неясные тени людей, блики костров и словно отпечатанные на черно-белой фотобумаге нерезкие пляшущие очертания стволов деревьев и отвесных скал. Он сейчас сильно жалел, что не захватил с собой очков ни для «близи», ни для «дали». Да и для чего они нужны тут, в горах, ведь здесь нет ни газет, ни телевизора, ни любимой жены, на которую он смотрел бы и смотрел… Надия! Ой, Аллах, что она сейчас делает, что о нем думает! Наверное, ругает и костерит его почем зря за старческую дурость, а, может быть, просто плачет или молит своего Бога послать ему спасения и здоровья.

– Эй, Салауди, кого поймал?! – крикнул кто-то от костра. – А девушка есть, молоденькая такая, сладенькая, а?

– А дедушку не хочешь? – огрызнулся автоматчик. – Если старик не подходит, могу козла поймать, забавляйся с ним, сколько хочешь! Можешь сам на разведку сходить, там много красавиц бегает, тебя ищут!

Смех от костра заглушил последние слова Салауди, и шутник откликнулся:

– Эх, Салауди, зачем мне по горам бегать, ты сам, как девушка!

Хункарпаша увидел впереди что-то белое, словно простыню, развешенную на веревке. Оказалось, что это была большая армейская палатка, выгоревшая на солнце. Салауди откинул полог, приказал:

– Заходи.

Пленники вошли внутрь, в полутьму, освещаемую лишь двумя маленькими автомобильными лампочками, которые, видимо, работали от аккумулятора или батарей. Тут же, в правом углу от входа, стоял раскладной столик, на которой размещалась армейская рация. Прямо перед пленниками за столом, на котором лежали какие-то бумаги, чашки с остатками еды, автомат и два пистолета, сидели четверо бородатых мужчин и молодая красивая женщина – горянка в повязанном наглухо красном платке. Позади них на ковре было распластано бело-красно-зеленое знамя Ичкерии с борзом в центре, по бокам висели две пары скрещенных сабель. Было сразу заметно, что весь этот антураж рассчитан на гостей, званых и незваных, чтобы поразить их властностью и серьезностью намерений.