Текст книги "Пепел родного очага"

– Ты будешь при командном пункте, моим ординарцем. Понял?

– А как же оружие? – ныл, не переставая, Ахмеднаби.

– Дам и оружие, – обещал Азамат. – А пока самое главное твое оружие, это – свежая голова, ноги и острый глаз. Я надеюсь только на тебя. Понял?

– Ага, – ответил Ахмеднаби и тут же спросил: – А что я буду делать?

– Ты будешь моим главным помощником, будешь доставлять мне все сведения, которые будут приходить сюда. Это очень важно. Понял?

– А как же…

– Да что ты ноешь, как мальчишка! – осадил его Азамат. – Оружие очень тяжелое. Как ты с ним будешь бегать, а? Когда понадобится, я дам тебе автомат. – Потом посмотрел на худого пацана, обиженно хлопающего глазами, и добавил: – Или пистолет дам.

Отвязавшись от мальчишки, Азамат разбил всех ополченцев на пять групп: три группы должны были охранять село с юга, откуда вероятнее всего должен был появиться противник, еще одна, из трех человек, – с севера, чтобы обезопасить тыл, пятая группа отправлялась в дозор на дальних подступах, чтобы оповестить о приближении бандитов. В каждой группе был определен свой связной. Первыми тремя группами командовал один из ополченцев, который воевал в Афганистане, четвертой Казбек, а пятой Амир. Перед выдвижением групп на места Азамат долго наставлял:

– Когда заметите ваххабитов, не стреляйте. В первую очередь отправляйте ко мне связных. Если меня не будет на месте, все сообщения оставляйте Ахмеднаби. – При этих словах Азмеднаби выставил грудь колесом и оглядел всех счастливыми глазами. – Открывать огонь только в крайнем случае, когда вас заметят. Запомните, если между нами не будет координации, они нас… Вобщем, вы сами все понимаете. Сейчас самое важное, чтобы они думали, что мы их не ждем. Спать по очереди, двое обязательно должны бодрствовать. А не то возьмут вас, как кур на насесте. Могут они выслать и разведку. Обычно их человека три-четыре. Пропускайте и ждите подхода основных их сил. Тогда еще посмотрим, чья возьмет. Понятно? Ну, тогда по местам!

Когда группы стали расходиться, Хункарпаша спросил Азамата:

– А мне, сынок, дело найдется?

Азамат тяжело вздохнул, поглядел на старика и, приложив руку к сердцу, ответил:

– Дай Бог, чтобы его совсем не оказалось, отец. Вам с тетей Надией лучше молить всех Богов, чтобы эта ночь прошла спокойно, вот и все.

Хункарпаша усмехнулся, провел рукой по своему гладко выбритому подбородку и ответил:

– У меня бороды нет, чтобы к Аллаху быстрее докричаться. А слов, так и вовсе не знаю, кроме «ля илльля-га илль-алла-гу.» Да и Бог-то, по всему выходит, всего один на всех.

– Маловато, конечно, на все человечество, – отозвался Азамат со смешком. – Но что поделаешь, хорошо, хоть один есть. Главное – до него докричаться. Только боюсь, что сейчас он не знает, кого слушать: одни молятся о своем спасении, другие молятся за их гибель.

– Наверно, придется позаботиться о своем спасении самим. Ладно, пойду к своей старухе под мягкий бочок, – сказал Хункарпаша, обернувшись к своему сыну и внуку. – Казбек, Амир, надо постараться не умереть, а победить, как говорил мой командир на фронте. Дайте я вас обниму.

Он прижал поочередно внука и сына к своему плечу и ушел, ни разу не оглянувшись, в свой дом.

…И вот теперь они, оба старика, лежали на постели, не в силах сомкнуть глаз и не зная, что делать. Хункарпаша, чтобы зря не беспокоить жену, соврал, что все мужчины сидят сейчас в конторе и просто дежурят, а Надия тоже знала, что старик соврал, чтобы ее не беспокоить, и молчала, чтобы, в свою очередь, не раздражать мужа.

Хункарпаша с тоской взглянул на черное окно и вспомнил о сдохшем петухе, подумав: «Интересно, а на том свете Хан тоже кого-нибудь будит по утрам? Может, там и утра-то нет, и не спит никто и никогда. А, может, и того света совсем нет». Он почувствовал, как снова завозилась жена и стала вставать.

– Ты куда? – спросил он.

– Не спится что-то, – пробурчала она. – Война войной, а обед по расписанию. Пойду, сготовлю что-нибудь. Мужики проголодаются, а у меня ничего и нет.

Когда жена оделась и ушла на кухню, Хункарпаша долго слушал, как она плескалась под краном с водой, как наливала в кастрюли воду, как сходила за чем-то в кладовку, и понимал, что у нее тоже неспокойно на душе. Он и сам, бывало, чтобы успокоиться, начинал приниматься за дела, нужные и совсем ненужные: перетаскивал с места на место приготовленные для изгороди жерди, ставил под яблони рогатки, прищипывал помидорные кусты, мел двор, а потом снова ставил жерди на старое место. Вот и сейчас маета совсем заела его, и он сел на край постели, опустив босые ноги на пол. Долго сидел, ощущая подошвами приятную прохладу, почесал распаренные в теплой постели бока, потрогал подбородок. Вот, шайтан, опять выросли! И зачем Бог дал мужчине бороду! Каждое утро скобли эту проклятую щетину, разводи мыльную пену. Может, и правда отпустить бороду, пусть растет. Какая теперь разница, каким ходить: мохнорылым или голомордым, как говорила его жена. Так думал Хункарпаша, а сам понимал, что без этой процедуры жить уже не сможет.

Наконец он совсем встал, оделся и, наскоро поплескавшись под краном, вышел в темень. Луна уже спряталась за горизонтом, проделав свой положенный путь в ночи, и над головой зевали звезды, а, может быть, просто раскрывали в беззвучии рты, не в силах ни до кого докричаться. Потом Хункарпаша снова вошел в сенцы, снял с гвоздика ключ от подвала, открыл его и спустился вниз. Вспыхнувшая электрическая лампочка на миг ослепила его, и он постоял, помаргивая глазами, чтобы привыкнуть к свету.

Достав из-под старого рваного матраца сверток, развернул его и, отбросив мешковину в угол, погладил ложе и цевье оружия, наслаждаясь их блеском. Затем прислонил винтовку к стене и стал подвигать сколоченный из досок стол к маленькому зарешеченному окну, находящемуся на уровне земли. Положил на него матрас, поверх – винтовку, коробку с патронами и прицел. Хункарпаша уже давно выбрал эту позицию. Из окошка, выходящего прямо на улицу, были хорошо видны все подходы к дому, угол улицы, недостроенный минарет мечети и здание школы. Стены дома и подвала представляли серьезное укрепление. Бетонный фундамент и литые из шлакобетона стены могли не выдержать разве что взрывы артиллерийских снарядов и авиабомб. А откуда такое оружие у бандитов.

Приготовив все для возможной обороны, Хункарпаша выглянул в окошечко и обнружил, что обзор заслоняет выросшая за последние недели трава. Он поднялся из подвала, не забыв закрыть дверь на замок, взял в сарае лопату и вышел на улицу. Была еще ночь, но старик заметил, что во многих домах по их улице светятся окна. Это означало только одно, что многие жители тоже не спали в эту ночь, ожидая неизвестности. Многие его односельчане уже вывезли свои семьи из села от греха подальше, но многие остались дома, надеясь на удачу, на власти и на «авось», боясь оставить свое имущество. Да и много ли его возьмешь с собой. А дом? А скотина? А мебель? А огороды с урожаем? Их на горбу, и даже на машине, не утащишь.

Старик подошел к стене, руками нащупал оконный проем подвала и начал счищать траву, которая стала уже вянуть и засыхать от жары, стоящей в последние дни. Управившись, наконец, Хункарпаша вошел во двор, поставил лопату в угол и сел на крылечко. Достал из кармана брюк табаку, трубку, набил ее и раскочегарил с одной спички. Он почувствовал, как во рту и в горле приятно защипало и потеплело, и усмехнулся. Как мало человеку надо, чтобы почувствовать себя вновь счастливым: лишь щепотка табаку, трубка да спичка. Может быть, это и есть самое настоящее мужское счастье?

Хункарпаша вспомнил, как умирал на его глазах один из разведчиков, которого они пронесли сквозь два боя, обстрел и нейтральную полосу. Было этому бойцу лет тридцать с хвостиком. Он лежал на фуфайках, которые подложили под него его товарищи, глупо улыбался всем и ничего не просил и не говорил, словно прислушивался, как к нему приближается невидимая смерть. И вдруг в один момент хриплым, потухающим голосом сказал:

– Ребята, дайте закурить.

Кто-то протянул ему свою козью ножку, но он замотал головой.

– Нет, мне новую сверните, с портретом Сталина.

Все знали о его семейной истории, происходившей в начале тридцатых годов, и потому никто ничего не сказал. Его отца упекли на соловки только за то, что тот использовал для самокрутки газету с портретом вождя всех народов, да так и сгинул там. Раненому скрутили папиросу потолще, раскурили и сунули в рот. Тот с наслаждением сделал несколько затяжек, потом глубоко вздохнул и, вздрогнув, умер с самокруткой во рту. Странно было видеть, как у мертвого бойца дымилась самокрутка, словно продлевала ему жизнь. И её ещё долго никто не решался вытащить изо рта и загасить.

Покурив, Хункарпаши зашел в дом и услышал вопрос:

– Ты где был, Паша?

– Так, курить ходил.

– Наших не видно?

И хотя старик понимал, что это вопрос пустой, заданный лишь из желания просто поговорить, он ответил:

– Нет. Они, наверно, в сельсовете.

– Поди, не спали всю ночь… Ну, ничего, днем выспятся. А я им щи готовлю, пельмени, – доносилось из кухни, пока Хункарпаша проходил в свою комнату. – Бриться будешь? А то я воду поставлю.

– Нет, попозже, – ответил Хункарпаша, вглядываясь в темноту за окном, которая постепенно стала разбавляться густой синевой, которая замазывала на небе звезды и потихоньку начала вползать в дом.

Тишина, нарушаемая лишь ходом будильника и скрипом разделочной доски на кухне, стала совсем невыносимой, и Хункарпаша снова встал с кресла, чтобы взглянуть на настенные часы. И в этот момент раздался резкий, приглушенный щелчок, словно где-то за околицей щелкнул кнутом пастух, сбивая сонное стадо в гурт. Сначала Хункарпаша так и подумал, но следом за первым щелчком раздался второй, а потом треск автомата. И хотя старик ждал этого момента, он все равно вздрогнул всем телом, поднял голову наверх, сложив ладони под подбородком…

10

Первый тревожный сигнал поступил часа в три от группы, которая находилась на южной окраине села. Вестовой прибежал весь в мыле, с винтовкой на шее и выпученными глазами. Растолкав дремавшего на стульях Ахмеднаби, закричал:

– Азамат где?!

Ахмеднаби вскочил, словно ужаленный, скинув на пол грязный халат уборщицы, сел и заморгал глазами, словно увидел привидение.

– Я спрашиваю, где командир! – снова заорал посыльный. – Хватит глаза продирать, телись скорее!

– Там… Там он, – ответил, наконец, Ахмеднаби, указывая в сторону кабинета председателя. – А что случилось?

Но тот лишь махнул рукой и помчался в конец коридора. Но шум услышали и в кабинете. Дверь отворилась, и из нее вышел Азамат. Увидев посыльного, он махнул ему рукой, подзывая к себе.

– Иди сюда.

Тут Ахмеднаби окончательно проснулся, по-петушиному встрепенулся и тоже пошел в кабинет, ругая себя за раззявство последними словами. А там уже начинался разговор.

– Ты садись, – сказал Азамат распаленному бегом посыльному. – Пить хочешь?

Тот кивнул головой, облизывая сухие губы, и взял из рук председателя сельсовета стакан, наполненный из графина. Посыльный выпил его залпом, поставил на стол, отер рукой губы.

– А теперь говори, – приказал Азамат.

– Там, в горах, огни. Много огней.

– Что за огни? Костры что ли жгут?

– Нет. Похоже на электрические фонарики.

– Сколько их?

– Ну, мы насчитали штук двенадцать-пятнадцать. Там не поймешь, они все время мелькают, – отчитывался посыльный. – Зубаир, наш командир, говорит, что они движутся в нашу сторону. Спросил, что делать.

– Так, – процедил Азамат и резко встал. – Кажется, начинается. Что ж, придется встречать гостей свинцовым хлебом-солью. Видно, им своего хлеба мало и соли не хватает. Эх! Ну ладно, пошли, будем разбираться на месте. – Он повернулся к Хаджи-Мураду. – Если что – действуй, как договорились.

Тот лишь кивнул головой. Ахмеднаби рванулся вслед за Азаматом, но тот строгим окриком остановил его:

– Жди меня здесь! Понял? И не спи!

– Дядя Азамат…

– Вот что, дорогой помощничек, иди-ка ты домой! – вспыхнул Азамат. – Мне не нужны такие капризные солдаты! Ты что – девица, за которой надо ухаживать! Иди домой, к бабушке, к дедушке, и вытирай свои сопли, ты мне больше не нужен. Все!

Не ожидая такого гнева, Ахмеднаби, раскрыв рот, провожал своего покровителя до самой двери, потом сел на стул и стал мстительно размышлять: «Ну, хорошо, я уйду, но вы еще пожалеете об этом! Не больно-то и надо сидеть тут и ждать с Каспия погоды! И Амир, и отец сейчас сидят в засаде, чтобы встретить врага, а я… Эх, сейчас бы автомат! Я бы показал дяде Азамату, как воюют настоящие мужчины! Я что, приехал сюда, чтобы бегать у него на побегушках? Нет уж, не выйдет. Куда же мне пойти сейчас? К бабушке? Ну, уж нет. Она увидит меня, начнет смеяться и говорить, что я совсем глупый ребенок. Где сейчас Амир? Наверно, у колхозных овчарен, на въезде в село. Ведь дядя Азамат приказал ему держать на замке дорогу из Новолакска. Все, я пойду к нему! Он мой брат, он меня не прогонит, он поймет меня, ведь он старше меня всего на пять лет».

Из кабинета вышел председатель, с усмешкой посмотрел на расстроенного пацана и сказал:

– Иди домой, Ахмеднаби, выспись, как следует, а потом придешь сюда. Эх, голова ты садовая, если уж ты записался в ополчение, надо выполнять все приказы командира. А ты… Что же это получится, если каждый солдат начнет делать, что ему вздумается. Даже бараны, и те от волков вместе защищаются.

Ахмеднаби душила обида, он чувствовал, как после слов председателя у него пересохли губы, как горит от стыда лицо, как гулко стучит неуемное сердце. Но он не знал, что ответить, он просто выбежал из конторы и окунулся в темень. Оставшись один, он чуть не заплакал, но внутренней злостью и усилием воли сдержал слезы и пошел в сторону овчарен, к Амиру.

Улицы села были пустынны, тихи и темны. Несколько желтых лампочек не столько освещали, сколько пугали Ахмеднаби. Он сейчас боялся, что его кто-нибудь увидит и подумает, что он ходит по ночам промышлять воровством, и потому он старался обойти светлые круги на земле. Вот дом самого председателя, вот дом его друга, с которым он в летние школьные каникулы ходил чабанствовать, ловил в петли зайцев и взбирался на вершины гор, пытаясь оттуда рассмотреть далекий заснеженный Эльбрус, вот дом милиционера Заурбека, который сбежал из села. У него жена чеченка, которую, как говорил дедушка, он украл из Ведено.

Неожиданно Ахмеднаби остановился, и его мысли замелькали, словно ноги скаковой лошади: «Свет в окне! Почему же горит свет в его доме, ведь он, Заурбек, уехал вместе с семьей к каким-то родственникам? Надо бы узнать». Ахмеднаби осторожно подкрался к высоченному забору, на который и альпинисту забраться тяжело, и прильнул к нему спиной. Парень чувствовал, как у него часто заколотилось сердце, потому что даже сквозь этот непреодолимый забор он услышал тихие голоса. Он затаил дыхание и пытался понять, о чем говорят люди, находящиеся во дворе или на веранде, но до него доносились только невнятные слоги: «…гу… ма… тить… ча…»

Страх гнал Ахмеднаби от этого странного дома, заселенного неизвестными людьми, и ноги готовы были задать стрекача, но любопытство, словно суперклей, держало его, не давая сдвинуться с места. А ум Ахмеднаби работал быстрее скорости света, он уже обдумывал, как преодолеть этот проклятый металлический забор-щит и приблизиться к говорящим. И тут он вспомнил про дыру в заборе соседа, куда они с другом шныряли за персиками.

Ахмеднаби осторожно прокрался к калитке соседнего дома, тихо отворил ее, сняв защелку с упора, и прислушался, не заворчит ли собака. Но все было тихо. За хлевами разведчик пробрался по саду, по огороду до меженного забора и легко перескочил на территорию сада Заурбека. Потом завернул за угол и услышал четкий голос мужчины, говорившего по-русски:

– Ну что ты боишься, Заурбек, ничего с твоим домом не сделается. Ну, шандарахнем разок-другой гранатами по воротам, двери разобьем, и все – никто не догадается, что ты был связан с нами. Будешь чист, как прозрачное стеклышко.

За этими словами раздался нервный смешок и голос Заурбека:

– Да, тебе легко говорить, ты придешь и уйдешь, а мне куда деваться? У меня семья, дети, дом… А если узнают, что вы двое суток в моем доме прятались, то это верная тюрьма, а то и вышка.

– Тебе только одна дорога – с нами, Заурбек. И ты это знаешь, – грозил голос.

– А семья, а дети, – снова заныл Заурбек.

– Мы же живем без семей, и ты сможешь! Будешь воином Аллаха, в рай попадешь, если что.

– На хрен мне нужен ваш рай, – выругался Заурбек. – И зачем я только связался с вами!

– Деньги-то тебе нужны были? – спросил неизвестный. – Нужны. Ты на что, мент поганый, дом этот строил, на что свои дорогие ковры покупал, а? Забыл? Тогда заткнись и не бякай, как баран! Сколько времени? – спросил неизвестный кого-то.

– Без двадцати три, – ответил писклявый голос.

– Ну, вот видишь, Заурбек, всего ничего осталось, два с половиной часа, и ты будешь национальным героем свободной кавказской республики Ичкерии. Начальником большим станешь, будешь мной командовать. У тебя вино еще есть?

– Сейчас принесу, – недовольно ответил Заурбек, и Ахмеднаби услышал, как заскрипел по полу отодвигаемый стул.

Ахмеднаби напугался, ему казалось, что хозяин выйдет сейчас во двор и увидит его. Он стал тихонько пятиться за угол, и под его ногами заскрипела щебенка. Из окна донеслось:

– Эй, а на улице кто-то есть! Иди-ка, посмотри.

Ахмеднаби почувствовал, что из его груди вот-вот выпорхнет сердце, а душа расправит крылья и улетит от этого зловещего и страшного дома куда подальше. Ждать и скрываться он не стал, легко отскочил в сторону и помчался через сад к соседнему забору.

Остановился минут через десять уже около здания сельсовета, совершенно не помня, как, каким путем и почему попал сюда. Он загнанным зверенышем смотрел в темноту, ожидая погони, но ее не было и не было. Наконец Ахмеднаби совсем успокоился, открыл дверь конторы и бегом бросился в кабинет председателя. Тот сидел совсем один, поклевывая носом над столом. Услышав топот ног, вскинул голову и, увидев Ахмеднаби, улыбнулся.

– А-а, вернулся! Вот и молодец.

– Дядя Азамат где?! – выкрикнул Ахмеднаби.

– Еще не вернулся. А в чем дело?

– Мне надо его срочно увидеть! – снова закричал Ахмеднаби. – Понимаете – срочно, иначе скоро будет поздно, осталось всего два с половиной, нет, уже два часа!

Тут разозлился и сам председатель:

– Да ты можешь толком объяснить что-нибудь! Почему будет поздно? Почему два часа? Ну, говори!

Ахмеднаби выглянул в коридор, посмотрел на зашторенные окна и, словно его мог услышать кто-то из посторонних, прошептал:

– Они здесь, в селе.

– Ты почему шепотом? И кто они, шайтан тебя побери? – невольно понизил голос и сам Хаджимурад.

– Бандиты. Они в доме у Заурбека, нашего участкового. Я сам их видел!

– Видел? Точно?

– Ну, не видел. – Ахмеднаби потупился. – Слышал только. Они…

В коридоре сельсовета раздался скрип двери и топот ног. Председатель снял с гвоздя на стене автомат, подошел к двери и, не высовываясь из нее, громко спросил:

– Кто там?

– Да я, я, – услышали они голос Азамата. Войдя в кабинет и увидев их перепуганные физиономии, спросил: – В чем дело? Что случилось? Вы похожи на мышек, которых кот загнал в угол.

– Да вот, – Хаджимурад показал на Ахмеднаби. – Прибежал и рассказывает, что…

– Дядя Казбек! – не выдержал и закричал Ахмеднаби, – бандиты уже здесь, в селе! Они у Заурбека прячутся.

– Ну-ка, садись. – Азамат положил свои тяжелые руки на плечи парня и усадил его на стул. – А теперь рассказывай, и все по порядку.

Выслушав сбивчивый и горячий рассказ парня, Азамат задумался, потом сказал, усмехнувшись:

– Так, вот теперь все понятно. Бандиты решили нам подсунуть ваххабитского коня. То-то я думаю, на кой хрен они иллюминацию в лесу устроили! Теперь-то понятно, что они хотят отвлечь наши основные силы к югу, а самим начать прямо из центра села. Ах. Заурбек, Заурбек, продажная ты душонка! Продался за шалаш и за похлебку! Плохо то, что бандиты знают о нашем ополчении. Ну, ничего. ничего, еще посмотрим, чья возмет. Ведь они-то не знают, что мы знаем! – Азамат рассмеялся, раскатисто и громко. – Придется перебросить две группы сюда, к сельсовету, и предупредить остальных. Вот что, Ахмеднаби, – теперь я серьезно говорю – сейчас ты самый главный генерал в нашей игре, все зависит от тебя, – обратился он к парню, глядя ему прямо в глаза. – Дуй к Амиру, а потом к отцу, расскажи им все и передай мой приказ, чтобы они ждали непрошенных гостей из центра села, а мы попробуем их шугануть, чтобы они разлетелись, как куры. Тогда их легче будеть на суп пустить. Хотя какой из бандитов суп, так, тюремная баланда получится! Ты понял?

– Понял, дядя Азамат, – крикнул Ахмеднаби и умоляюще посмотрел на командира.

Тот вздохнул, вытащил из-за пазухи пистолет и протянул его парню.

– На, держи.

Ахмеднаби принял в руки оружие, словно верующий святую икону, погладил его, и Азамат заметил, как ярко и торжественно заблестели его глаза. Спросил:

– Пользоваться можешь?

Ахмеднаби молча кивнул, потом проглотил комок в горле и добавил:

– Ага. Я много раз стрелял.

– Где?

– У моего друга два таких пистолета. Мы в горы ходили, стреляли…

– Ах, шайтановы пострелята, и где только оружие достанут! Хотя чему удивляться, оно сейчас по всему Кавказу, как навоз в поле валяется. Ну и какие результаты? – спросил председатель с усмешкой на губах.

– Попадал, – выдавил Ахмеднаби и вскинул голову. – А автомата нет, дядя Азамат?

– Автомата лишнего нет, дорогой, а свой самому нужен, – последовал ответ. – Ну, беги, беги, да поможет тебе Всевышний. Только осторожнее, постарайся не попадаться никому на глаза! – уже вслед крикнул Азамат.

11

Амир лежал на свежей соломе, которую завезли в овчарню с полей, смотрел на черный мир сквозь лаз, через который выгоняли наружу овец, и размышлял о бренности бытия, о вечности, которую она, эта повседневная бренность, ему сулила. Ему только двадцать один год, он отучился в школе, отслужил в армии, успел полюбить девушку, повоевать с ваххабитами, а впереди еще такая долгая жизнь! ЖИЗНЬ!!! Что это такое? Неужели только этот маленький отрезок времени от рождения до смерти? Но этого не может быть! Ведь мир так бесконечен, вечен и, говорят мудрые люди, вечно живой и изменяющийся.

Ведь что-то должно быть там, за смертью! Если не другая жизнь, то другое состояние разума и души. Ведь только человек разумный способен оставлять после себя нравственность и духовность, передающиеся другим людям, которые будут существовать после него. Атеисты говорят, что после смерти ничего нет, только тлен, полное забвение и темнота. Но так не может быть. Ведь сменяется день ночью, ночь – днем; по ночам на небе горят звезды, и бродит луна, а днем светит животворящее солнце; на месте лесов образуются пустыни, а на месте пустынь вырастают леса; на месте земной тверди образуются моря, а на месте морей поднимается суша. Может быть, и правы верующие, что после смерти человеческая душа попадает в рай, а потом снова возвращается к людям? Наверное, это дано понять лишь тогда, когда человеческая духовная сущность сможет побывать и здесь, и там, а потом снова начать свой круговорот бытия. Но разве это возможно?

Сбоку зашелестела солома, прервав раздумья Амир, и ополченец, лежавший рядом, сказал:

– Посмотри-ка Амир, вон там, за перекрестком дорог, вроде как огонек горит.

– Где, не вижу, – откликнулся Амир застоявшимся голосом, прокашливаясь и вглядываясь в темень.

– Да вон же, вон! Видишь, опять светится!

– Ага, точно, – ответил Амир, заметив еле светящуюся, попеременно вспыхивающую и гаснущую точку на склоне отрожья. – Может, курит кто.

– Может, и курят. А кто? Доброму человеку сейчас в горах делать нечего. Чабанов там вовек не бывало, там одни камни, пасти негде.

– Охотники, может, или кого-нибудь ночь в дороге застала, – предположил Амир, сам не веря своим словам и пытаясь себя успокоить. – Я там днем на машине проезжал – и ничего не видел.

– Не знаю, – ответил напарник обиженно. – Мое дело предупредить, а ты командир – тебе решать.

– Да ты не обижайся, – откликнулся Амир, услышав недовольное сопение. – Молодец, что заметил. Мало ли кто там сидит. Может, и бандиты.

В это время в другом конце овчарни послышался какой-то шум, возня, вскрики.

– Черт, что там еще такое! – прошептал Амир, встал и взял автомат наизготовку.

– А-а-а, больно! – кричал кто-то не своим голосом. – Пустите меня! Пистолет отдай, дурак! Как врежу вот сейчас! Мне к Амирчику надо, срочно! У-у-у!

Амир с облегчением вздохнул, услышав знакомый голос двоюродного братишки, и сказал в гулкую пустоту:

– Пустите его, это Ахмеднаби.

Снова послышался возглас Ахмеднаби:

– Ты мне руку чуть не сломал, дурак!

– Молчи, иди давай, бродишь тут по ночам…

Амир, спотыкаясь об неровный дощатый настил и ориентируясь по серому прямоугольнику открытых ворот, подошел к месту схватки и строго спросил Ахмеднаби:

– Ты что здесь делаешь? Ты зачем сюда пришел? Ведь тебя же могли застрелить, глупый! Ты понимаешь это?

– Меня дядя Азамат прислал, и наган он мне дал. А этот… Вот как дам сейчас. – Он замахнулся на обидчика, но Амир перехватил его руку.

А ополченец лишь хмыкнул и добавил:

– Скажи спасибо, что я тебе руку не сломал, засранец! А он еще и кусаться…

Амир тихонько рассмеялся и сказал с усмешкой:

– Ну, это у него главный прием.

– Я смотрю, крадется кто-то, и пистолет в руках держит, – продолжал ополченец. – Я и подумал, что ваххабит. Дал подножку и руку ему за спину…

– Ну, ладно, успокойтесь все. Кого сейчас винить, ночь… – примирительно сказал Амир и обнял брата за талию. – Пошли, расскажешь, почему тебя Азамат прислал.

– Пусть пистолет отдаст, – проворчал Ахмеднаби. – Это мой. Мне его сам дядя Азамат дал.

Ополченец протянул парню оружие и насмешливо сказал:

– На, вояка, и больше не теряй. Оружие всегда у бедра держать надо, а не выставлять его перед собой, как проститутка сиськи.

Инцидент был исчерпан. Амир приказал двоим возвращаться на свои позиции и стал выслушивать рассказ брата. Когда Ахмеднаби замолчал, хихикнул и спросил:

– Так и сказал – «Ваххабитский конь»?

– Да, – отозвался Ахмеднаби. – А что?

– Да конь-то троянским был, – ответил Амир. – Ты слыхал про войну между царями из-за прекрасной Елены?

– Нет.

– Вот и плохо! Книги совсем не читаешь. Так вот, во время этой войны враги подарили жителям Трои огромного деревянного коня, в котором спрятались вражеские воины. Когда все жители города спали, они вышли из чрева коня и открыли городские ворота. Понял?

– А дальше что?

– Всех защитников Трои перебили, а жителей взяли в плен.

Ахмеднаби долго молчал, потом неожиданно спросил:

– А нас тоже убьют? И тебя, и отца, и дедушку с бабушкой?

– Ну, мы еще живые пока, – вздохнул Амир. – И, кроме того, мы уже знаем об этом троянско-ваххабитском коне. Так что врасплох они нас не застанут.

– А мне еще к отцу идти надо, – пожаловался Ахмеднаби. – Они у виноградников сидят, у самой речки. Идти далеко…

12

У виноградников, у самой речушки, которая змейкой стекала со склона горы, было тихо и свежо. Прохлада от земли и тепло струящейся воды, как две родные сестры, обнимались над полем, свивались в клубки тумана и опускались в низину, заполняя ее белой воздушной периной, на которой до первых солнечных лучей будут спать ночь и синий рассвет, пытаясь зачать новый день. Тишину нарушали лишь пение сверчков, журчание воды по камням, всплески бессонных мальков да шуршание в опавших сухих виноградных листьях мышей-полевок.

Подразделение Казбека из шести человек расположилось на каменных развалинах старого древнего села, которое располагалось здесь еще до войны. Коллективизация, репрессии, депортация и послевоенная разруха смели селение окончательно, словно по этой древней земле пронесся опустошительный ураган. Старожилы, оставшиеся здесь, поумирали сами, а молодежь подалась в города и чужие веси, чтобы прокормить себя и свои семьи. Старые сакли, сложенные из камня, постепенно разрушались и превращались в груды развалин, старые сады и виноградники зарастали бурьяном, их ломали тяжелые снега, ветры и градные дожди, и постепенно на этом месте рядом со старым родовым кладбищем образовалось кладбище разрухи и человеческой глупости.

Но скоро к родным могилам стали возвращаться потомки тех, кто лежал здесь, под каменными плитами. По новой строиться на месте старого селища не решались, суровые законы советской власти не разрешали селиться там, где ты хочешь, и потому многие строили дома в образовавшемся совсем недавно колхозе, где сейчас и располагалось село.

Вот здесь-то сейчас и находились ополченцы отряда Казбека. Сам командир проснулся совсем недавно, приказав бодрствующим с вечера хоть немного кемарнуть до рассвета. Перед закатом все плотно поели, но Казбек все равно чувствовал голод в желудке, в нем словно ворочался медведь, проснувшийся после зимней спячки. Он достал из своего егерского рюкзака лепешку, отломил от катульки кусок копченой колбасы и стал лениво и медленно жевать, запивая каждый глоток лимонадом из пластиковой бутылки.

События последних недель нарушили его размеренную и относительно спокойную и устроенную жизнь: сначала в горах появились отряды «волков ислама» из Чечни, потом побег сына Ахмеднаби, пленение отца, а теперь еще и нашествие бандитов на его родное село. Все эти события не вязались с его натурой, вполне мирной и добродушной, хотя он по своей должности часто и носил с собой оружие. Казбек привык рано вставать, улаживать дела по дому, идти на работу в свою конторку, разговаривать с егерями, намечать планы, встречаться с охотниками, слушая их веселые байки, выдавать лицензии на отстрел, иногда проводить объезды своих владений. Все эти хлопоты и заботы не обременяли его, они доставляли ему удовольствие и даже наслаждение. И ему казалось, что все это будет продолжаться вечно. И вдруг события в Чечне, взрывы мирных домов, набеги бандитов, беженцы…

Казбек никогда не стрелял в человека, да и охотился совсем мало. Но он понимал охотника, который не ради наживы, а ради удовлетворения своей первобытной страсти, доставшейся ему в наследство от древних предков, мог поохотиться в степях и лесах на дрофу, диких уток или гусей, на кавказского фазана или кеклика; или полазить по горам в поисках редкого медведя, кабана, тура, косули или серны, которых и осталось-то всего ничего. Пожалуйста, охоться, если разрешено. Казбек не понимал другого: как можно убить человека, даже своего врага, если он подобен тебе, если у него такие же ноги, руки, голова, мысли, образ жизни.