Текст книги "Пепел родного очага"

Когда, уже сидя за столом и хватив пару бокалов вина, Ахмед, хитро прищуриваясь, спросил соседа:

– Скажи, Хункарпаша, правда, что тебя ваххабиты били, пытали, собаками травили? Правда это?

– Кто тебе это наплел, Ахмед?

– А-а, по горам эхо далеко идет, – неопределенно ответил хитрый татарин.

Хункарпаша задумался, отвечать на этот глупый и неподходящий к случаю вопрос или нет, но потом, решив, что на них рано или поздно придется отвечать, сказал, попыхивая любимой трубкой, которую ему позволила закурить в доме по торжественному случаю жена:

– В твоих словах есть много правды, Ахмед. Это не люди, а шайтаны. И, не дай Аллах, если они придут к нам, в наше село. Но, слава Всевышнему, меня спасли мой сын, Казбек, и его друг Азамат. Вот они, герои! Они рисковали жизнью ради своего старого отца, хотя ему осталось жить совсем немного на этом свете.

– Зачем так говорите, отец, – прервал Казбек. – Надо просто жить, а не отмерять того, что дано Богом и судьбой. Живите вместе с мамой столько, сколько захочется, чтобы и правнуков и праправнуков понянчить.

– Вот это правильно! Хорошо сказал, Казбек! Пусть еще помучаются на этом свете! – зашумели за столом под общий хохот.

– А я! – закричал Ахмеднаби. – Дедушка, а я разве не герой?!

– Да герой, герой, – шуткой ответил дед, – только кверху дырой. Тебе еще малость подрасти надо да умишка набраться, тогда будешь прямо полный кавалер!

– Вы все смеетесь, дедушка, – обиженно просопел Ахмеднаби. – Вот погодите, я снова сбегу, тогда всем докажу…

– Конечно, докажешь, – ответил старик. – Только попробуй не доказать, ведь ты мой внук, внук фронтовика, который давил этих фашистских гадов…

Чувствуя, что захмелевшего старика начинает заносить, Надия подняла свой бокал.

– Давайте, дорогие мои, выпьем за наше здоровье, за здоровье нашего отца и деда, ну и за свое, конечно!

Все зашумели, поддерживая старую мать, выпили, а Хункарпаша, еле держась на слабых ногах, зарычал:

– Ты почему, женщина высовываешься вперед, когда мужчина за столом, а? Разве это женское дело – про… произносить тост, а?

– Милый, Пашенька, – запричитала со смехом жена, – да ведь ты совсем пьяный!

– Я? – выпячивал старик грудь. – Пьяный? Не божет мыть!

– Божет, божет. Пойдем, Паша, пойдем, дорогой мой пленник, в спальню, хоть выспишься по-человечески, – уговаривала его жена. – Дети, да помогите же довести отца. У него уже не только ноги, язык заплетается.

К деду с двух сторон подскочили Ахмеднаби и Хадиша, подхватили старика под руки, но Хункарпаша еще кочевряжился:

– У кого, у меня заплетык языкается?! Я трезвый, как горный хрусталь, и голова… у меня… ясная, как у горного козла. Нет, наоборот. Потому… потому что он пьет… только снежную воду…

Когда Хункарпашу увели в спальню, гости потихоньку стали расходиться. Только Ахмед, не забывая подливать себе вина, все допытывался у Казбека:

– Послушай, Казбек, ты очень хороший, добрый джигит, скажи, почему есть такие плохие люди, а? Зачем они крадут и убивают других людей? Ведь человека нельзя кушать, это не барашка или курица какой-нибудь, а? Вот у меня ничего нет, только бык. Разве его украдешь?! У него одна голова больше, чем человек…

Под эти нескончаемые вопросы Ахмеда Казбек почему-то вспомнил день смерти своего деда, отца Хункарпаши. Именно тогда его отец лежал в горячке после страшной простуды, которую он подхватил, переходя вброд разбушевавшуюся речку, которая неожиданно взбухла после необыкновенного для конца марта тепла, сгонявшего с гор растаявший снег. И именно в такой день из их родового села приехали родственники и сообщили о смерти старого Хункарпаши.

По мусульманским обычаям умершего надо было хоронить в тот же день, до захода солнца. Родственники, привезшие отцу страшную весть, долго шептались у постели больного и решили возвращаться назад, но отец, почти в беспамятстве, со страшной температурой и совсем слабый, вдруг твердо заявил:

– Собирайте меня в дорогу, я тоже еду.

Первой его стала отговаривать мать:

– Пашенька, тебе нельзя, ты совсем больной, еле на ногах стоишь. Ведь ты же сам себя в могилу загонишь, посмотри, какой сейчас холод в горах!

Но все увещевания были напрасными. Отец уже командовал сыновьям:

– Я что сказал! Разберите кровать, положите на панцирную сетку матрац и укройте меня как следует. Ничего со мной не будет. – На все возражения добавлял: – Я кому сказал! Вот когда будете хоронить меня, делайте что хотите. А я своего отца должен проводить в последний путь.

Отца везли в кузове грузовика, и мать постоянно сидела около него, поя его чаем и пичкая таблетками. На кладбище отца тоже несли на погребальных носилках, и создавалось такое впечатление, что хоронили сразу двоих: старого Хункарпашу и сына-Хункарпашу.

Казбек никогда не видел отца сильно пьяным: он всегда стоял на своих ногах, всегда был в здравом уме, он не озоровал, как другие, и всегда наутро помнил до мельчайших подробностей, что происходило и говорилось накануне. На поминках, несмотря на свою болезнь, отец тоже пил вино. Только постоянно просил, чтобы его подогревали.

Тогда Казбек впервые увидел отца мертвецки пьяным. Хункарпаша заснул прямо на своих носилках и не просыпался до вечера следующего дня. Мать постоянно подходила к его постели, прислушиваясь к дыханию и биению сердца мужа, боясь, что он умрет. Но к вечеру Хункарпаша встал с постели сам и как был, в исподниках и белой рубашке, вышел из спальни в комнату, где сидели все его родственники. Мать, было, бросилась к нему, испуганно охая, но отец одним движением руки отверг ее помощь и сказал:

– Все хорошо, Надия, я совсем здоров. Только дайте мне во что одеться, я что, так и буду ходить в этих кальсонах, да?

Неизвестно, что повлияло на выздоровление отца – чистый горный воздух родины, неумеренное количество выпитого вина, встреча с родственниками, стресс после прощания с родным человеком, или все это вместе взятое, – но все в ауле говорили об этом, как о чуде. А сам отец потом говорил, что в него вселился здоровый дух умершего отца, который никогда и ничем не болел или показывал всем, что не болел…

Еле выпроводив последнего гостя, сопроводив Ахмеда до дома и передав в руки жены, семья, наконец, успокоилась и легла спать.

13

На следующий день Хункарпаша и Казбек пошли к сельскому участковому. В здании администрации, где была комната милиционера, они его не нашли. Уборщица объяснила:

– Приходите к обеду. Может, придет сегодня, а, может, и в город уехал, не знаю. – Старуха с интересом, взвешивающе посмотрела на старика. – Хункарпаша, скажи, а это правда…

– Правда, правда, – оборвал старик известную в селе сплетницу. – Все правда: и что ноги мне отрезали, и что голову отпилили! Не видишь разве!?

Мужчины пошли в дом к сельскому правоохранителю, долго стояли у трехметрового забора из гофрированного металлического забора, нажимая кнопку звонка и стуча по гулкой бронированной двери. Но им отвечал лишь лай двух собак.

– Эх, позвонить надо было, чего ноги снашиваем, – проворчал Хункарпаша.

– Наверно, дома никого нет, – предположил Казбек. – Пойдемте, отец. Легче к министру попасть, чем к нашему Заурбеку.

Они уже отошли от дома, когда калитка открылась и женщина, жена Заурбека, увидев удаляющихся мужчин, крикнула:

– Уважаемые, это вы к нам звонили?

Хункарпаша, повернувшись, ответил:

– Мы. Нам мужа твоего надо.

– Салям алейкум, проходите. Он дома, – затараторила женщина. – Я тут во дворе убиралась, а Заурбек, наверно, еще спит. Проходите, проходите.

Когда мужчины вошли во двор, а женщина убежала по лестнице на второй этаж дома, Казбек, окидывая взглядом огромный краснокаменный дом, два гаража, большой фонтанчик посреди двора и две вазы с цветами из розового гипса, ажурные металлические решетки ограждения, присвистнул и сказал:

– Да, видно, хорошо зарабатывают наши участковые, если они могут строить дворцы, как у хана. Как вы думаете, отец, может, и мне в милицию перейти?

– Поздно тебе в милицию идти, ты уже старый и слишком честный, а воровать надо учиться с молодости. А Заурбек – настоящий мошенник и вор. Ты знаешь хозяина нашего магазина, Славу?

– Знаю, – ответил Казбек.

– Так вот, у него в прошлом году джип украли.

– И что?

– Поговаривали, что этот самый джип украл сам Заурбек, – понизил голос Хункарпаша, поглядывая на дверь второго этажа. – А потом пришел к Славе и сказал, что он знает, у кого находится его джип, но воры, мол, требуют за возвращение машины три тысячи долларов.

– И что Слава?

– Отдал, куда же ему деваться, побоялся, что или дом или магазин его сожгут. А ночью машину кто-то пригнал и оставил у двора. Эх, сынок, сейчас что власти, что воры, что бандиты – все одним медом мазаны! Вот скажи, с каких доходов Заурбек этот дворец отгрохал, а?! А я скажу…

В этот момент, широко позевывая и скребя голую волосатую грудь, из дома вышел Заурбек. Увидев гостей, он широко заулыбался и раскинул руки.

– А-а, аксакал, Казбек, салям алейкум, проходите, гостями будете!

Ответив на приветствие, Хункарпаша ответил:

– А мы к тебе, Заурбек, не в гости пришли, а по делу.

– Слышал, слышал. Что, заявление писать будете?

– Заявление? – возмутился Хункарпаша. – Какое заявление! На кого? На бандитов? Да ты в своем уме, Заурбек! Ты что, хочешь их привести сюда и посадить на пятнадцать суток, да?!

Заурбек наконец-то смутился:

– Нет, что вы, дорогой аксакал, я не это имел в виду… А что же вы тогда хотите?

– Мы пришли к тебе, как к власти, и хотим сообщить важные вести.

– Хорошо, хорошо, – заволновался Заурбек. – Все равно проходите в дом, я сейчас оденусь.

Когда Заурбек ушел в дом, Хункарпаша, поднимаясь по лестнице, ворчал:

– Зря мы к нему пришли. Надо было позвонить или съездить в район, там все объяснить и все рассказать. А этот глупый индюк, Заурбек, умеет только бумажки писать и ворованных кур искать, да и то только их обглоданные кости.

– Он же здесь власть, отец, куда нам еще идти, – ответил Казбек.

Когда они вошли в огромную комнату, увешанную дорогими коврами и уставленную блестящей мебелью, со свисающей с потолка огромной хрустальной люстрой, на столе уже стоял чай и несколько фаянсовых чашек с блюдцами.

Гости в носках прошли по мягкому паласу и, поблагодарив хозяев, сели за стол. Хозяйка тут же разлила чай, подала чайные ложки, сняла с вазочки с вареньем крышку и по знаку хозяина ушла.

После того как гости выпили по чашечке чаю, Заурбек в сине-красном спортивном костюме отвалился на высокую спинку резного стула и, вытирая полотенцем пот с лица, сказал:

– Я готов вас выслушать.

Рассказывать стал Казбек. И чем больше он рассказывал, тем больше вытягивалось лицо и отвисала челюсть Заурбека. Выслушав всю историю до конца, он встал и, тряся на поворотах жирным задом, заскулил:

– Ой, Алла, ой, Алла! Что же будет-то! Ведь если они придут в наше село, они разорят весь мой дом! – Казбек заметил, что милиционер вспомнил только о своем доме. – И сколько их, говорите? Ой, Алла! А когда они придут сюда? Ой, Алла!

Заурбек остановился, как скачущий конь перед непреодолимой преградой, почесал подбородок, потом посмотрел на гостей и сказал им:

– Большое вам спасибо. Вы можете идти. Я обязательно сообщу куда надо, обязательно! Нет, я позвоню прямо сейчас. А вы идите. Я и не знал этого, достопочтенный Хункарпаша, я ведь думал, что вы пришли писать заявление за избиение.

– Какое избиение? – спросил старик, еле сдерживаясь от крика.

– Так все село говорило, что вас в горах избили какие-то бандиты. Но я не предполагал, что дело настолько серьезное. Я все сделаю, сообщу куда надо…

Выходя из дома Заурбека, ни Хункарпаша, ни Казбек даже и усомниться не посмели в искренности намерений своего участкового. Они даже не предполагали, что всю предстоящую ночь Заурбек после совета с женой и ближайшими родственниками будут вывозить из своих домов вещи и угонять скотину в безопасное место в горах, а машины перегонять в Хасавюрт на платные стоянки. А свой рапорт о скоплении боевиков у границ Хасавюртовского района он повезет только на следующий день, когда…

В село на полной скорости влетел мотоциклист. Мальчишка лет двенадцати-тринадцати, который носился по всем улицам на полном ходу, не останавливаясь и не снижая скорости, что есть мочи вопил:

– Люди, помогите! Там убивают, там всех убивают! Помогите, ради Аллаха! Там моя мама! Папу убили, папу убили!..

Люди ничего не понимали и ничего не слышали сквозь треск мотоцикла, и лишь смотрели вслед постреленку, бешено мчащемуся по улицам, оставляя за собой тревогу и серо-красный шлейф пыли. Кто-то кричал мальчишке, чтобы он остановился и объяснил в чем дело, кто-то из мужчина пытался перегородить дорогу бешеному мотоциклисту, но тот увильнул от него и помчался еще быстрее, вращая широко раскрытыми коричневыми глазами. И со слезами, размазанными встречным ветром по щекам, все кричал и кричал:

– Помогите, люди! Помогите, люди!

Он, может быть, так и носился бы по улицам, если бы Казбек не схватил длинную жердину, приготовленную для забора, и не сунул ее под переднее колесо мотоцикла. Мотоцикл подскочил и, развернувшись, боком зарылся в пыль. Мальчишка так и не оторвался от руля, он лежал вместе со своим конем на боку и все нажимал на газ. Казбек и подоспевший на помощь Ахмеднаби приподняли мотоцикл, оторвали руки мальчишки от руля и отнесли его на скамеечку у ворот своего дома. Мальчишка вырывался, лягался и пытался укусить своих спасителей. Ахмеднаби, потирая укушенную руку, пытался дать сдачи, но Казбек его остановил:

– Опомнись! Разве ты не видишь, он не в себе. Лучше сходи за водой, да побыстрее!

Пока Ахмеднаби ходил за водой, мальчишка, глядя на чужих людей, сгрудившихся вокруг него, с перекошенным ртом вопил:

– Не надо, дяденьки, не надо, не трогайте меня! Я ничего плохого вам не сделал! Не убивайте меня!

Их окружили люди, и со всех сторон доносились сочувственные вздохи и слова:

– Ох, и настрадался, видно, бедный парнишка, если он до сих пор опомнится не может. Кто же это над ним так издевался? Есть же такие изверги на свете! И как их земля носит!..

Мальчишке насильно влили в рот воды, потом еще и еще раз. Он закашлялся и стал понемногу успокаиваться. Рядом с ним присел Хункарпаша и как можно ласковее заговорил:

– Успокойся, сынок, успокойся, ты у добрых людей. Тебя здесь никто не обидит. Расскажи, кто тебя так напугал?

Наконец, постоянно заикаясь и плача, мальчишка стал рассказывать, и из его словесной мешанины начала вырисовываться такая картина.

Ранним утром, когда все село еще спало и серый свет только-только начал сочиться с небес, собаки будто сбесились, подняв вой и неумолчный лай. Вслед за ними загомонилась скотина. А вскоре раздались выстрелы и собачий визг. Люди стали выходить из домов, прихватив кто ружья, кто топоры и вилы, и обнаружили, что по улицам, словно тени, бродят вооруженные бородатые бандиты. Они отбирали у мужчин оружие, а тех, кто оказывал сопротивление, убивали на месте.

Отец мальчика тоже не хотел отдавать свое оружие, и тогда один из боевиков прострелил ему ноги, сказав, что он не правоверный мусульманин, если вышел встречать своих освободителей не с вином, а с оружием, так пусть и подыхает как собака. Мальчик притаился в доме за окном и все видел своими глазами. Он видел, как бандиты грабят дома, убивают мужчин; как протащили по улице окровавленного председателя их сельсовета, привязав его к хвосту лошади; как его мать бросилась защищать своего мужа, а ее ударили по голове прикладом и утащили в сарай; как они отбирали у женщин золотые кольца, серьги и цепочки. В это утро мальчишечьи глаза, не видавшие в своей жизни ничего жесточе, чем убийство петуха, приговоренного за свою ненужность и драчливость к приготовлению супа, увидели столько смертей, которые не выпадают на долю и взрослого человека.

Он мышкой сидел за спинкой кровати, боясь привлечь к себе внимание бандитов, и даже не чувствовал, как намокли его штанишки. Он видел, как отец вполз во двор, а потом на крыльцо и громко позвал его несколько раз. Но мальчик и тогда не вышел из своего потаенного места. И лишь заслышав его стон, он пополз к отцу, открыл дверь и стал втаскивать его в дом. Отец сказал:

– Беги, сынок, в соседнее село, надо предупредить людей.

– А как же вы, папа? – спросил сын.

Но отец только улыбнулся обескровленными губами.

– Со мной все будет хорошо. Раны у меня не опасные. Только вот беда – ходить пока не могу. А ты иди, все расскажи людям. Только иди осторожно, чтобы тебя никто не видел. Ты понял, сынок?

Мальчишка ничего не отвечал, а только плакал, размазывая слезы по лицу. Он так не хотел бросать отца и мать, он так боялся за себя, что не мог стронуться с места. А отец вдруг жалобно попросил:

– Сыночек, миленький, прошу тебя, беги. Слышишь, сюда идут эти бандиты!

И хотя мальчишка ничего не слышал, он обнял отца за шею, прижался своей щекой к его колючей щеке и бросился через другие двери в огород. Он долго пробирался огородами на окраину села, ползал вдоль изгородей, прятался в сене, заслышав любой подозрительный шум или выстрелы. В одном из сараев он увидел накрытый полиэтиленовой пленкой старенький мотоцикл «Минск». Хозяев в доме почему-то не было – наверное, все попрятались в лесу или в винограднике.

Сердце мальчишки затрепетало при виде железного коня, он уже много раз пробовал ездить на таком же со своим другом. Он будто наяву слышал его треск, ощущал приятный запах выхлопных газов и дрожь его стального тела. На таком коне за десять минут можно было доскакать до любой соседней деревни и сообщить людям о беде. Только вот не будет ли это выглядеть воровством. А руки уже опережали мысли: они сорвали с мотоцикла пленку, проверили в баке бензин – есть! Он вывел его во двор, сквозь щели забора посмотрел на улицу: так, на окраине никого! Он соединил два проводка, висящие сбоку, топнул по стартеру, и мотоцикл сразу заревел, передавая дрожь мальчишескому телу. Но тут же заглох. Мальчишка растерянно посмотрел на смолкнувшего спасителя, открыл краник, подсосал в карбюратор бензин и снова завел машину.

Мальчишка понимал, что рев мотора слышит не только он, но и враги. Он вывел машину на улицу, быстро вскочил в седло и включил скорость. Конь помчал его сначала по тропинке, потом по дороге, потом через заросли орешника. Мотор ревел, наполняя все существо мальчишки надеждой, но даже сквозь его рев он услышал сухой треск, будто кто-то водил по забору палкой. Вот слева, а потом справа от него упали срубленные пулями ветки. Он понимал, что стреляют в него, но мальчишка почему-то не боялся свинцовых ос, он почему-то был уверен, что они его не ужалят.

А потом он плохо помнил и соображал, что творилось с ним дальше. Очнулся он уже на скамеечке у какого-то чужого дома, в чужом селе, а рядом с ним сидел большой старик с лохматыми бровями и спрашивал:

– Расскажи, сынок, кто тебя так напугал? Не бойся, мы тебя не обидим…

Часть третья

1

С этого мгновения, когда после рассказа мальчишки-мотоциклиста стало ясно, что те минуты, которых так страшился старый Хункарпаша, наступили, события приобрели калейдоскопический, необратимый и неумолимый характер.

Хункарпаша приказал, чтобы мальчишку увели в дом, успокоили, помыли и накормили. Потом отозвал в сторону Казбека.

– Ты понял, чем здесь пахнет?

– Да, отец, я все понял. Что будем делать?

Хункарпаша задумался, потом твердо заявил:

– Надо отправить женщин и Ахмеднаби подальше отсюда, в Махачкалу или в Хасавюрт. Да, смотри не проговорись Ахмеднаби, а то этот сорванец опять натворит чего-нибудь! Потом… Потом съезди к Заурбеку, спроси, передал он в райотдел, что мы ему рассказали, или нет. Почему никто не беспокоится? Зайди к нашему мулле, пусть соберет старейшин и мужчин. Тут дело такое – посоветоваться надо.

Казбек решил позвонить Заурбеку сначала в сельсовет, но там ответили:

– Уехал куда-то, сказал, что будет к обеду.

Домашний телефон участкового тоже молчал, но это было и не удивительно – Казбек знал, насколько ленив и неповоротлив был сельский участковый, а жене к телефону он подходить запрещал, чтобы его особу не тревожили по разным пустяшным делам. «Придется ехать», – подумал Казбек.

Первую часть плана осуществить оказалось не так-то просто. Ахмеднаби с сестрой куда-то запропастились, а мать, как всегда по утрам, возилась на кухне. Казбек подошел к ней, приобнял сзади за плечи. Мать улыбнулась.

– Видно, что-то тебе надо, сынок.

– Как вы узнали, мама?

– Кому же знать своих детей, как не матери, – вздохнула она. – Ты и маленьким таким же был. Бывало, сидишь в старом доме со своими птичками, зверьками, и не видно, не слышно тебя целый день, а когда что-то надо, ты всегда подходил сзади, обнимал меня за колени и молчал. Тогда я знала, что тебе что-то от матери надо.

– Это правда, мама, – ответил Казбек и замолчал, подбирая слова. – Вам надо уехать, мама, здесь оставаться опасно. А вдруг придут боевики.

– Отец тоже едет? – неожиданно спросила она, повернув голову.

– Нет, он остается.

– Тогда и я никуда не поеду, – решительно заявила мать. – И не уговаривай. А кто вас будет кормить, кто будет стирать, убирать? Вы, мужчины, ничего этого не умеете. Здесь мой дом, моя семья, моя крепость. Если придется умереть, то только здесь, дома, вместе с твоим отцом.

– Мама, вы не понимаете! Здесь будут стрелять! – повысил голос Казбек и отстранился от матери.

– Напугал! Ты забыл, что я была на фронте. Ты думаешь, я глупая совсем, из ума выжила?! Все я понимаю. Если суждено погибнуть, то я хочу умереть вместе с твоим отцом, – повторила мать. – Ты думаешь, я смогу спокойно ждать в твоей уютной квартире, чем тут все закончится, да?! Ты думаешь, что если, не дай Бог, что-то случится с твоим отцом, я смогу жить дальше, без него, да?!

Казбек ласково посмотрел на мать, которая с решительным видом катала на столе тесто для пирожков, и удивился, как она может спокойно заниматься своим обычным, привычным делом, когда все село встревожено, как пчелиный улей. Он снова обнял ее и только сказал:

– Не бойтесь, мама, я не брошу вас. Никогда не брошу. А где мои сорви-головы? – спросил он ее.

– Я послала их на огород срезать два вилка капусты. Сегодня надо побольше пирожков наготовить.

Казбек не задумывался, почему сегодня надо было готовить больше, чем обычно, потому что мысли его уже переключились на другое: надо было отправить в город хотя бы детей. Он пошел на огород, где брат с сестрой озоровали, кидаясь друг в друга помидорами и огурцами. Ахмеднаби, видно, досталось больше, потому что на его лице расплывалось яркое красное пятно, и он решил во что бы то ни стало отомстить сестре за меткий удар. Но проворная, гибкая Хадиша ловко увертывалась от бросков и смеялась над ним.

Когда сын увидел отца, он остановился, но все еще зло посматривал на сестру. Казбек подошел к притихшим детям, посмотрел на Ахмеднаби, с укором спросил:

– И не стыдно тебе родную сестру обижать?

– Ага, она первая начала, – оправдывался Ахмеднаби. – Вот, видите, отец, заехала мне прямо по лицу. Я что, должен терпеть, да?!

– Но ведь ты мужчина. Нехорошо обижать женщину, – сурово добавил отец.

Ахмеднаби зашмыгал носом, вытирая рукавом помидорный сок, а Хадиша лукаво смотрела на брата и словно поддразнивала его блестящими серыми глазами – ну, попробуй еще!

– Беда с вами, – сказал отец и подозвал их к себе. – Вот что, вам надо возвращаться домой, там мать, наверно, совсем устала с торговлей. Будете ей помогать, хватит по горам бегать и бездельничать. Поедете прямо сейчас, скоро должен подойти автобус.

– А вы, отец? – спросила Хадиша.

– Я тоже скоро вернусь, – уклонился он от ответа. – У меня здесь есть еще кое-какие дела. Так что езжайте… И не забудьте отнести бабушке капусту.

– А пирожки? – жалобно протянул Ахмеднаби.

– Дома пирожков поедите.

– Да, мама так не умеет готовить, как бабушка, они у нее всегда недосоленные получаются, – снова захныкал сын.

– Ты как маленький, – покачивая головой, ответил отец. – И не смей так больше говорить о матери! Все, разговор окончен. Чтобы через десять минут я вас здесь не видел, хватит – нагостились! Пора и за дело браться.

Казбек вывел из гаража отцовскую машину, отвез детей на автобусную остановку, проследил, чтобы они сели, и поехал к Заурбеку. По дороге услышал гнусавый голос муллы, доносящийся из «колоколов», развешенных на недостроенном минарете, и подумал, что к мулле больше заезжать не надо, он и сам созывал правоверных на утреннюю молитву. Казбек видел, как к мечети со всех сторон села брели, шли старики, мужчины, мальчишки, и со вздохом подумал: «Слава Аллаху, что Ахмеднаби уехал в город. Если бы он обо всем узнал, то его и танком из села не вытащить».

Когда Казбек подъехал к дому Заурбека, то сразу понял, что самый главный представитель правоохранительных органов и славный защитник интересов сельских жителей куда-то смылся и, по всей видимости, надолго, потому что на железных воротах и на калитке висели два огромных гаражных замка. Не слышался лай собак и гомон скотины во дворе, да и вещей в доме наверняка уже не было, потому что у ворот Казбек рассмотрел много следов от грузовиков, которые несколько раз подъезжали сюда. Он понимал тревогу отца семейства за жизнь своих родственников и за свое нажитое имущество, но надеялся, что сам Заурбек сделал все, что ему полагается по должности и по обязанностям, а сам вернется в село, чтобы защищать его. В голове даже мелькнула мысль, что, возможно, Заурбек тоже в этот момент находится в мечети, вместе со всеми мужчинами, и решает судьбу своей маленькой родины и всех его жителей. Но верилось в это мало.

В этот момент над селом, свистя лопастями, пролетели два военных вертолета. Они летели как раз в сторону того села, откуда приехал на мотоцикле мальчишка, и в душе Казбека сухой хворостинкой на костре вспыхнула робкая надежда, что им обязательно помогут, если разбойники решаться напасть на них. Ведь у России такая силища! Даже два вот таких вертолета могли бы уничтожить все это бородатое воинство ислама.

Но то, что увидел в следующую минуту Казбек, его сознание никак не могло воспринять. Вертолеты уже скрывались за горным горбом, когда сбоку, справа от них, на небе неизвестный художник мгновенным мазком нарисовал туманную черту, которая протянулась точно к одному из вертолетов и уткнулась в его борт. Казбек увидел вспышку, а потом, секунд через десять, услышал утробный звук взрыва. Вертолет вздрогнул, словно остановился на месте, а затем, словно подбоченясь, теряя высоту, стал уходить резко влево. Скоро оба вертолета скрылись за горами, а Казбек с замиранием сердца долго ждал еще одного взрыва, но так и не дождался. Выдохнув, с облегчением подумал: «Ну, видно, пронесло – не разбились»

2

Когда Казбек, разувшись, вошел в мечеть, под ее гулкими высокими сводами стоял неимоверный шум, из которого невозможно было выделить ни одного внятного слова. Он взглядом нашел отца, сел рядом с ним на корточки. Хункарпаша повернул голову, спросил:

– Детей отправил?

– Отправил, слава Аллаху.

– К Заурбеку заезжал?

– Его дома нет. Никого нет, – добавил Казбек. – Видно, этот трусливый шакал сбежал. Даже вещи все вывез.

– Понятно, – ответил отец. – Теперь ему в нашем селе не жить. И дом его поганый никто не купит. Пусть бродит по земле, как бездомная собака.

– Ну, на такой дом всегда покупатель найдется, – не согласился сын. – А здесь что происходит, что за шум, пока драки нет?

– А ты послушай, сам все поймешь, – с презрением ответил Хункарпаша. – Каждый свое одеяло на себя тянет.

Встал седобородый старик, поправил на голове тюбетейку, оперся двумя руками на палку и писклявым голосом стал говорить:

– Уважаемые односельчане, я в нашем селе живу всю жизнь: родился здесь и умру здесь. Неважно когда, сегодня или через год, сколько Аллах даст. Самое главное, что мои кости будут покоиться рядом с костями моих дедов и прадедов. Молодым этого еще не понять, мои соки жизни уже истекают, а у них еще бродят, как молодое вино. Им хочется жить. Но я предостерегаю их, что если они хотят продлить свое существование на этой земле за счет жизни других, то падут проклятия на их голову. Я считаю, что все мужчины должны защищать свои дома, свое село.

Тут поднялся мужчина лет сорока, высокий, сухопарый, жилистый. Он мял в руках носовой платок, которым постоянно вытирал лицо и говорил:

– Вам хорошо говорить, Назим-ага, у вас не живут здесь ни сыновья, ни дочери, ни внуки. Они все убежали в города, в Россию, занимаются там бизнесом, куют себе денежки и поплевывают на свою родину.

Дед Назим вскочил на ноги и закричал:

– Зачем говоришь так, шакал! Если ты не хочешь защищать меня, я сам сумею защитить свой дом, свою старуху и свою сестру! У меня есть ружье и порох, а пули я набью из старого чугунка и буду убивать ими этих аллаховых отшельников, которые хотят лишить меня очага, дома и родины! Если мы все начнем сейчас считать, у кого сколько сыновей и где они живут, то эти горные бородатые козлы возьмут нас голыми руками!

Старика, брызжущего слюной, еле усадили на пол и стали успокаивать двое молодых парней. А он все извивался и кричал:

– Если ты позоришь чужие седины, то посмотрим, как в старости будут уважать твои!

Но мужчина, вытирая потные руки, не уступал крику:

– Я не обижаюсь на вас, аксакал, и не позорю вас. Но я спрашиваю вас, что будет с моим родом, если все мои пятеро сыновей погибнут?! Кто мне на это ответит: вы или Аллах?! Всегда легче загребать жар чужими руками, а нужно подумать и о будущем. Я предлагаю вывезти из села всех детей, женщин и парней, которым еще не исполнилось шестнадцать. А у меня их двое. Вот и все. Я закончил.

Шум снова долго не утихал. Тогда встал Хаджи-Мурад, председатель сельсовета, спросил:

– Кто еще хочет сказать?

Встал еще один мужчина лет шестидесяти. Он сначала оглядел всех хмурым взглядом, а потом спросил:

– О чем мы с вами спорим? О чем говорим? Наш дом уже горит, а мы сидим и рассуждаем, как его тушить. Может, нам головы напекло солнцем или мы совсем поглупели, как бараны в стаде, а? Вопрос встает один: защищать село или бежать отсюда. Ну, кто скажет, что надо бежать, пусть уходит прямо сейчас! Молчите? А раз так, то нечего языки размочаливать, как женщины у колодца! Делать надо с умом и по совести. Кто не хочет, тот пусть уходит – скатертью дорога, кто может и хочет защищаться, тот пусть остается. Опять же: где взять оружие? Нет его у нас! Ну, наберется десятка два старых ружей и винтовок. И что? Как в сорок первом на фронте: ждать, когда убьют соседа и брать его ружье?! Это не дело. И еще. Сообщил кто-нибудь властям, что у нас под боком бандиты сидят? Что вы скажете, уважаемый Хункарпаша?