Текст книги "Пепел родного очага"

Хункарпаша не видел, как при первых звуках выстрела его старуха тоже оставила свою стряпню, горестно покачала головой и, скорбно поджав губы, пошла в кладовку. Она включила свет, открыла ключом старый, обшарпанный комод и вытащила из ящика сверток, завернутый в клетчатую, серо-синюю шаль с кистями. Развернув его, она сняла одну с другой несколько икон, отобрала одну, подышала на нее и несколько раз провела по ней рукой. Старая сусаль засверкала при свете лампочки, выделяя темный лик Спасителя. Она вздохнула, завернула оставшиеся иконы и снова положила в ящик, потом, прижав икону к груди, снова прошла на кухню. По пути заглянула в комнату мужа и увидела его, стоящим на коврике и откладывающим низкие поклоны.

На кухне Надия пристроила икону в свободный угол, на холодильник, но холодильник вдруг включился, затрещал, задрожал, пытаясь сбросить с себя святой лик Спаса. Тогда она поставила икону прямо на подоконник, постелила на пол махровое полотенце и встала на колени. Долго стояла перед ней, устремив взор в никуда, словно вспоминала молитвы, которых никогда и не знала. Потом тяжко вздохнула, троекратно перекрестилась и зашептала одними бескровными губами молитву молитв:

– Отче наш, иже еси на небеси, да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли! Хлеб наш насущный даждь нам днесь, и остави нам долги наши, якоже и мы оставляем должникам нашим. И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого. Ибо Твое есть Царствие и сила и слава во веки веков. Аминь!

Шепот ее разносился по пустой кухне, где она царствовала последние полвека, как в святом храме, разносясь по углам и снова возвращаясь к ней же самой, как будто молитва заблудилась в замкнутом пространстве и не находила выхода. Это была единственная молитва, которую она знала, и то только потому, что тетя Полина читала ее в дни святых праздников поминаний своего убиенного мужа, своей сестры и других родственников, не переживших войну

Старуха, охая, тяжело встала, хотела было убрать икону, но потом задумалась, поднеся руку ко рту. Ей почему-то показалось сейчас, что одной молитвы мало для спасения ее детей и внуков, а других она, как на грех, не знала. Тогда она открыла дверцу висячего шкафа, достала оттуда черную, истрепанную книгу в кожаном переплете, открыла ее и, слюнявя пальцы, стала листать. Это был старый Псалтырь, изданный еще до революции в московской Синодальной типографии и, переходивший в их семье от поколения к поколению. Она долго искала подходящие строки, потом остановилась на псаломе шестидесятом, снова встала на колени и стала читать, мелко крестясь:

– Боже! будь милостив к нам и благослови нас; освети нас лицем Твоим. Дабы познали на земле путь твой, во всех народах спасение Твое. Да восхвалят Тебя народы, Боже, да восхвалят тебя народы все! Да веселятся и радуются племена! Ибо Ты судишь народы праведно, и управляешь на земле племенами. Да восхвалят тебя народы. – Тут Надия несколько строк пропустила и запела дальше: – Да благословит нас Бог, Бог наш! Да благословит нас Бог, и да убоятся Его все пределы земли!

Подумав еще о чем-то, женщина трижды перекрестилась с поклонами, встала, спрятала икону и книгу в ящик и промолвила:

– Может, и поможет. Кто знает-то, есть он или нет.

Она долго прислушивалась к звукам боя, доносившимся из раскрытого окна, потом открыла дверь кухни и пошла в комнату к мужу. Увидев, что он уже отмолился и тихо сидит на диване, откинувшись на мягкую спинку, закрыв глаза и оперевшись ладонями об сидение. Спросила громко, с вызовом:

– Что, так и будешь сидеть, сложа руки?

Хункарпаша открыл глаза, отвлеченно и грустно посмотрел на жену и сказал:

– А что делать, Надия, мы им плохие помощники. Что мы еще можем поделать, чем можем им помочь? Нам остается только молиться и ждать.

– Жда-ать?! Я не собираюсь ждать! Где наше ружье?

– Какое ружье? – словно не понимая, о чем идет речь, удивленно спросил Хункарпаша, округлив глаза.

– Ну, наше, двустволка, какое же еще!

– Ты же знаешь, Надия, – мягко начал старик, – я его ополченцам сдал.

– Сдал?! Эх ты, старый дурень! Сдал! Что они этой пукалкой сделают с бандитами – солью в задницу будут стрелять, да? Сдал! Вот додумался, старый пень! А нам теперь что же делать? Как без ружья?

– Да ты же сама сказала – что можно сделать с этой старой пукалкой, – как можно мягче ответил Хункарпаша.

Надия как-то сразу остыла, вздохнула.

– Все же, какое-никакое оружие.

И вдруг она присела рядом с ним и расплакалась, уткнувшись в колени.

– Как они там, наши мальчики? Живы ли?

– Ну-ну, расквасилась! Сама же говоришь, что Бог не выдаст, свинья не съест. Что же поделаешь, если им выпала такая планида.

– Какая еще планида?

– Ну, судьба, значит. Да хватит, хватит, тебе говорю, сырость рвазводить – плесень в углах заведется! – Он приобнял жену и похлопал ее ладонью по спине.

В это мгновение Надия неожидано подняла голову, вытерла платком слезы и затаила дыхание.

– Ты чего? – спросил Хункарпаша.

– Там есть кто-то.

– Где? – Старик закрутил головой.

– Да в сенях. Будто скребется кто-то.

Они оба замолчали, прислушиваясь, но в доме стояла тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов, хлопками далеких выстрелов и разрывов. Хункарпаша сказал:

– Показалось тебе, наверно. Кому быть, когда я и ворота, и калитку запер.

Но жена снова напряглась.

– Да нет же, не показалось. Вот снова скребется кто-то. Господи, пронеси!

Она вскочила с дивана и бросилась к входной двери, приникнув к ней ухом, выдохнула:

– Кто?

За дверью стояла тишина, и лишь через некоторое время из-за нее донесся слабый, жалобный стон:

– Бабушка, помогите, я сам не могу.

Старуха тут же сбросила крючок, отодвинула засов, распахнула дверь и увидела лежащего на ступеньках Ахмеднаби. Она клушкой бросилась к нему и закричала:

– Господи, дорогой мой, внучек, что с тобой? Тебя убили, ранили, да? Боже, да что это происходит, уже и в детей начинают стрелять! – Она попыталась поднять внука, но не смогла. Закричала в дверь: – Па-а-ша! Па-а-ша! Да помоги ты христаради!

Хункарпаша быстро, насколько позволяла хромота, вышел из сеней и, увидев окровавленного внука, побледнел. Губы его задрожали, но он быстро совладал с собой, спросил:

– Где тебя, что?

Ахмеднаби поднял голову, посмотрел поочередно на стариков, улыбнулся и показал в сторону огородов.

– Там. Дедушка, бабушка, не оставляйте меня! Они скоро сюда придут! Спрячьте меня!

Старики переглянулись. Хункарпаша сказал:

– Что же делать-то. В дом его нельзя, найдут – прист… – Он хотел сказать «пристрелят», но поправился: – Увидят – спросят, где был, почему ранен, в кого стрелял? Спрятать надо бы. Только куда?

– Может быть, в старый дом спрятать или в гараж? – предложила Надия. – Или в погреб спустить.

– Нет, нет, там найдут. Давай-ка в подвал его спустим, спрячем за корзинами. – Хункарпаша посмотрел на жену. – А ты принеси бинты, йод, лекарства какие-нибудь обезболивающие. Перевязать надо, а то он кровью истечет.

Когда старуха ушла в дом, Хункарпаша наклонился над внуком, ощупал и осмотрел его раны и сказал:

– Ничего, сынок, это не раны, это пустяки. Плечо чуть поцарапано, вскользь прошла, а нога – навылет, даже кость не задело. Ты просто много крови потерял. Ничего, сынок, потерпи. Скоро поправишься, будешь прыгать, как молодой козлик.

Ахмеднаби посмотрел на деда, улыбнулся и с сияющими глазами сказал:

– Дедушка, а я его убил.

– Кого?

– Бандита.

– О, Аллах!

Дед долго молчал, раздумывая над чем-то, потом спросил:

– Из чего же ты стрелял-то?

– Из пистолета. Мне его дядя Азамат дал.

– Где он у тебя? Давай сюда! Быстро!

Ахмеднаби вытащил пистолет из-за пазухи и протянул его деду.

– Вы не выбрасывайте его, дедушка, там еще патроны есть. Он может пригодиться. Их там много, они убивают, грабят.

– Хорошо, хорошо, зачем же выбрасывать нужную вещь. Я просто его спрячу подальше, чтобы не нашли.

Хункарпаши долго метался по двору, ища место, куда бы спрятать опасную игрушку, потом, подумав, засунул пистолет под доску крыльца, в самую траву, и прикрыл щель половой тряпкой.

– Вот так вот лучше будет, надежнее. Пусть ищут, теперь не найдут. А ты молчи, если что. Не знаю, мол, не стрелял, не видел, и все тут. Понял меня?

Дед сел на ступеньку рядом с внуком, погладил его по голове, вздохнул, потом спросил:

– Отец где? Ты его видел? Как он?

Кривя губы, Ахмеднаби ответил:

– Мы вместе были, дедушка. Там, за виноградниками. Потом он в сельсовет пошел, к дяде Азамату.

– А Амира не видал?

– Видал. Они там, в овчарне.

– Слава Аллаху, живы, – прошептал старик, взглянув в небо.

Надина вернулась с бинтами, с пузырьком йода, с ножницами и пластырем.

– Вот, все, что нашла.

– А воды?! – прошипел Хункарпаша. – Тоже мне – фронтовая сестра! Воды горячей принеси, раны чем-то промыть надо!

– Ой, я и забыла! Сейчас принесу, у меня как раз на плите стоит чайник, – всполошилась Надина.

Сначала старики промыли и продезинфицировали рану на плече и заклеили ее пластырем. С раной на ноге было хуже: когда разрезали ножницами штанину джинсов, они увидели, что оба отверстия от сквозного ранения уже воспалились, покраснели, и плоть опухла. Перевязали и ее, истратив оба бинта.

Хункарпаша, заметив на досках крыльца кровь, приказал жене:

– Кровь вытри, чтобы не заметил никто. А то вдруг к нам заявяться.

Когда старики перетащили внука в подвал и завалили его корзинами, Хункарпаша вышел во двор, поверх низкой калитки осмотрел улицу и, никого не увидев, снова вернулся в дом, бурча под нос:

– Ой, беда, ой, беда! Зачем Аллах посылает нам на старости лет такие испытания. Ведь мы, старики, должны умирать в покое и тепле, среди своих родных, чтобы можно было сказать всем последнее слово. А кому я скажу свое последнее слово, если рядом никого нет? Хан и тот сдох от такой жизни.

В селе, где-то уже ближе к центру, снова раздались выстрелы, хлопки разрывающихся гранат, крики. Хункарпаша вернулся к воротам, потрогал хлипкие запоры и, подумав, воткнул в скобы стоящую у столба жердь, вдел в проушины замок и закрыл его на ключ. То же самое проделал с входной дверью дома, накинув крючок и задвинув щеколду. Вошел на кухню, увидев мечущуюся по ней жену, спросил:

– Как он там?

– Заснул. Я таблетки ему дала. Совсем измаялся парнишка.

– Хорошо, пусть спит.

Хункарпаша направился в кладовку, загремел железками, захлопал ящиками, сердито прокричал:

– У меня тут гвозди были, стопятидесятки! Где они?

– В правом верхнем ящике, в самом конце, в тряпку завернуты! – отозвалась Надина.

– Вечно засунут – не найдешь, – ворчал старик. – И что за народ эти женщины! Все под себя, все под себя гребут, как курицы! В одно место положишь, а они обязательно в другое место засунут, да еще куда-нибудь подальше.

Наконец он вернулся в дом с молотком в одной руке и с пучком гвоздей в другой, не глядя на жену, скомандовал:

– Матрацы с кроватей снимай.

– Зачем? Ты что, на них, как старик Хоттабыч, летать собираешься, – съязвила Надина.

– Раз говорю, значит надо! – прикрикнул старик. – К окнам их тащи!

Когда жена стащила все матрацы к окнам, старик приказал:

– На стул вставай и держи, я прибивать их буду.

Пока хозяин приколачивал гвоздями матрацы к окнам, жена все допытывалась:

– Зачем это, Паша? Испортишь ведь, потом зашивать придется.

– Хорошо, если придется, а если не придется, так и зашивать не надо. – Но тут же, смирившись, начал пояснять: – Это у нас вроде бронежилетов для дома будет. Если стрелять начнут, то хоть мебель и посуду не побьют. Вот так, – довольно произнес он, слезая с табуретки и оглядывая в полной темноте свою работу. – От гранатометов, конечно, не спасут, а пули задержат.

Он включил свет, снял очки, пряча их в нагрудный карман рубашки и, глядя на горящую лампочку, удивился:

– Ишь ты, горит! Видно, подстанцию еще не разбомбили. – Потом повернулся к жене. – Надина, сиди здесь и никуда не выходи. Или нет, иди в подвал и сиди там. Поняла?

– Я с тобой останусь, Паша.

– Нечего со мной делать! – вскипел Хункарпаша. – Я на чердак полезу. Ты что, тоже со мной полезешь, да?

Через несколько минут он вернулся в комнату со свертком в одной руке и с патронами в другой. Надина ахнула:

– Это у тебя что? Откуда?

– От верблюда! Это пукалка, вместо старой двустволки, непрошенных гостей пугать буду, – гордо ответил старик, посмотрев на жену. Потом добавил: – А Ахмеднаби спит, как воробышек, свернулся и спит. Ты давай-ка помоги мне. Я на чердак залезу, а ты мне все это подашь.

– А мне что делать? – жалобно пропищала старуха.

– Пойдешь пироги печь! А то вернутся наши защитники совсем голодные и спросят: что же ты, мать-бабушка, не приготовила ничего. Что тогда скажешь, а?

Хункарпаша залез на чердак, отворил запыленные створки слухового окна и посмотрел наружу. Отсюда, с высоты, вся улица была, как на ладони: вот торчит иглой непокрытый минарет мечети; вон стоит новый продовольственный магазин местного капиталиста, только выглядит он как-то сиротливо и ненужно, потому что около него нет ни одного человека; вон стоит старая телега, оглобли которой хозяин положил на загородку, и они напоминали сейчас стволы зенитного орудия, направленного в небо; вон что-то горит – это совсем недалеко от сельсовета; на выезде из села тоже что-то полыхает, наверное, овчарни, и языки сухого пламени рыжими крыльями бьются над землей, словно хотят взлететь. А вот и первый человек, которого он впервые сегодня видит. Только идет он как-то странно, приволакивая одну ногу, подавшись всем туловищем вперед, словно тянется к чему-то, и постоянно оглядывается назад. До него далеко, метров триста, а то и больше, и Хункарпаша не может разглядеть, кто это. Старик поднял винтовку, положил ее на подоконник и взглянул в прицел. В нем было все мутно, словно он смотрел через матовое стекло, тогда Хункарпаша покрутил ручки настройки резкости и вдруг отпрянул от прицела.

Совсем близко, словно в полуметре, он увидел родное лицо сына Казбека. Оно было икривлено болью, а глаза наполнены страхом, бледные запекшиеся губы шевелились, выговаривая что-то. Отец опустил винтовку ниже и увидел на левой ноге страшную рану, из которой сочилась кровь. Первое, что пришло в голову Хункарпаше – это бежать на помощь сыну, но в последнее мгновение в прицеле мелькнули несколько незнакомых бородатых лиц, и он понял, что они преследуют его сына. Бандиты не гнались за Казбеком, они просто шли за ним шагах в двадцати, хохоча и извиваясь, словно издевались над раненым, передразнивая его. А Казбек постоянно оглядывался на них и крутил головой, словно искал вокруг защиты. Он передвигался от калитки к калитке, дергая их, но они все были закрыты. Бандиты постепенно нагоняли раненого, понимая, что жертва от них никуда не денется.

Хункарпаша почувствовал, как у него заплясали губы, но руки были спокойны и тверды, как никогда. Он ловил в прицел ближайшего к сыну бандита и шептал:

– Держись, сынок, держись, милый мой ягненочек. Я тебе помогу, я тебе обязательно помогу, ты только держись. Сейчас, сейчас. Ничего, сынок, ты потерпи немного…

Хункарпаша тщательно прицелился, умещая бородатую мишень лица в самый центр, и нажал на курок. Сильно отдало в плечо, и старик не успел заметить, попал ли он во врага. Когда он снова взглянул в окуляр, то с радостью заметил, что бандит лежит на земле, а его ничего не понимающие товарищи испуганно крутят головами, отыскивая место, откуда в них стрелили. Хункарпаша торжествующе прокричал сквозь нервный смех:

– Ага, зашевелились, фрицы! Почуяли, что жареным запахло! Сейчас я вам еще огоньку добавлю, чтобы подпалить ваши перышки, с-суки!

Вот и еще один бородач упал, и Хункарпаша с сожалением понял, что только ранил его, потому что тот сначала ухватился за плечо, завертелся волчком, а потом осел в пыль. Остальные схватили его за руки и потащили за ближайший угол. А Хункарпаша шептал:

– Иди, сынок, иди скорее домой, пока они не хватились. Ну же! Ну что ты стоишь!

Казбек долго стоял, прижавшись спиной к изгороди, и тоже не понимал, что происходит. Он крутил головой, а потом словно услышал зов отца и, оттолкнувшись от изгороди, поковылял к родному дому. Он все ближе и ближе к своей цели. Вот осталось двести, сто пятьдесят метров. И тут из-за угла, где только что скрылись бандиты, вышел автоматчик, не целясь, выпустил очередь по раненому и снова скрылся за углом.

Хункарпаша видел, как осел Казбек, пытаясь ухватиться за доски забора, потом с улыбкой посмотрел в сторону родного дома и медленно закрыл глаза, словно уснул. Старик понял, что это конец. Он медленно опустился на землю, которой был засыпан потолок, вытянув перед собой ноги и опустив плетьми руки, и заплакал: тихо и безвучно. Слезы застлали глаза, побежали по щекам, скатываясь на колени, и Хункарпаша почувствовал вдруг такую усталось и немочь, какую он не испытывал ни разу в жизни. Словно в нем мгновенно все отмерло: и радость, и смысл жизни, и боль, и желание жить. Сидел он так несколько минут, пока не услышал голос жены, вышедшей в сени:

– Паша, кто там стрелял? Что случилось?

Хункарпаша мгновенно взял себя в руки – он не мог позволить, чтобы жена застала его плачущим и беспомощным, как ребенка. Он быстро вытер ладонью слезы, тихонько выдохнул и, стараясь ровно держать дрожащий голос, ответил:

– Ничего не случилось, Надина, все хорошо. Иди на кухню, делай свое дело. Сейчас везде стреляют. Иди.

– Ты тоже стрелял?

– Стрелял, стрелял! По воронам стрелял! Иди, тебе говорят!

Он слышал, как она недовольно что-то забубнила под нос и ушла. Сейчас он думал только о том, что ей незачем знать о гибели Казбека. Зачем, разве этим что-то изменишь? Изменить может только он, Хункарпаша, старый мужчина и фронтовик. И единственное, что он может сейчас изменить – это убить как можно больше этих сволочей, которые только что, на его глазах, отобрали жизнь у его любимого сына.

Только сейчас он вдруг вспомнил о внуке, о Ахмеднаби, который спал в эти минуты в подвале. Как же он сразу не подумал о нем? Ведь это единственный наследник Казбека, единственный мужчина в его семье. А если с ним, не дай Бог, тоже что-нибудь случится? Что тогда? Тогда прервется еще одна ниточка их рода, которую не свяжет и сам Аллах. Нужно во что бы то ни стало спровадить отсюда этого настырного, озорного и любимого внука, спровадить под любым предлогом, немедленно, пока он ничего не узнал о гибели отца. А как же Надина? Что делать с ней? Ведь ее тоже вряд ли пощадят эти бородатые подонки! Нет, эту настырную старуху он вряд ли обманет, она сразу все поймет и раскусит его. Хункарпаша встал, поглядел в окно – никого. Но он понимал, что это обманчивое безлюдье вряд ли продлится долго, они начнут искать того, кто стрелял и обязательно его рано или поздно вычислят, и тогда будет поздно. Надо быстрее, быстрее действовать!

– Надина! – крикнул он вниз. – Слышишь меня, Надина!

– Ну, слышу, слышу, чего кричишь! – услышал он донесшийся из глубины дома ответ жены.

– Буди Ахмеднаби! – приказал старик, слезая с чердака.

– Зачем будить парня? Пусть спит, он и так намаялся.

Хункарпаша не стал препираться и терять время, а сразу пошел в подвал. Разбросав корзины и увидев спящего на старом матраце внука, почувствовал, как сердце начинает заходиться от предстоящей разлуки – увидятся ли они еще когда-нибудь, поиграют ли в шашки, походят ли в горы, покопаются ли на огороде, снимут ли новый урожай винограда? Никто об этом сейчас не знает. Он грубо затормошил внука.

– Вставай, Ахмеднаби, вставай, сынок!

– Что… Что… Как… – Он, наконец, раскрыл глаза, увидел родное лицо. – Дедушка? Ты зачем меня разбудил? Я спать хочу, у меня голова болит.

– Вставай, вставай, дорогой, тебе идти надо!

– Куда? Зачем идти?

– Как у тебя нога? Ходить можешь? – спрашивал старик, игнорируя вопросы внука.

Ахмеднаби осторожно, с помощью деда, встал, сделал несколько шагов, поморщился.

– Болит… Стреляет как будто. Но идти можно.

– Вот и хорошо, вот и хорошо, – стрекотал дед. – Пойдешь сейчас в Новолакск. Иди прямо в милицию, скажешь, что в нашем селе бандиты. Там ведь, вроде, тебя уже знают, да? Понял?

– Они что, без меня не знают? – проворчал Ахмеднаби.

– Видно, не знают, дорогой мой! Если бы знали, давно бы здесь были. Пробирайся сначала огородами, потом по речке. В селения не заходи, чтобы тебя никто не видел, – поучал Хункарпаша. – Все, о чем спросят, расскажешь. Да, если не дойдешь до района, позвони из любого села по телефону. Номер тебе люди скажут. Только гляди, чтобы там не было бандитов. Ты понял?

– Да понял, понял, – пробурчал Ахмеднаби.

– Давай, сынок, выручай! – подбодрил старик внука. – От тебя зависит наша жизнь. Ну, все, теперь иди.

– Я есть хочу, – капризно заявил вдруг Ахмеднаби.

– Есть? А, сейчас тебе бабушка что-нибудь соберет.

– Ну, куда ты гонишь мальчишку, старый! – увидев их, застонала старуха. – Пусть бы себе спал…

– Помолчи, женщина! – прикрикнул на нее муж. – Лучше собери-ка ему что-нибудь поесть, совсем парня голодом заморила!

Надина посмотрела на Хункарпашу, и что-то увиденное в его взгляде и на его лице заставило ее промолчать, не затевать спор. Она положила в полиэтиленовый пакет несколько пирожков, бутылку молока, кусок сыра, потом, подумав, высыпала туда же горсть шоколадных конфет. Затем подошла к внуку, обняла его и прошептала:

– Береги себя, сынок. Иди осторожнее.

На крыльце Ахмеднаби, упрямо склонив по-телячьи голову, сказал:

– Дедушка, мне пистолет надо.

Взглянув на упрямого внука и поняв, что тот без стреляющей игрушки не пойдет, вытащил его из-под крыльца и протянул парню.

– На, может быть, пригодится. Только прошу тебя, Ахмеднаби, без толку не стреляй. – Уже вслед крикнул: – Возьми на огороде какую-нибудь палку, с ней идти тебе будет легче!

– Хорошо, дедушка! – услышал Хункарпаша последнее перед тем, как хромающая фигура его внука скрылась в зарослях малины.

Надина долго смотрела вслед внуку, потом внимательно посмотрела на мужа и, вздохнув, сказала:

– Вот и остались мы вдвоем.

– Да, вдвоем, – как-то отрешенно ответил старик.

– Ты специально отослал его, да? – спросила вдруг жена.

– Не болтай глупости, женщина! – вспыхнул старик вдруг. Потом виновато взглянул на жену. – Чего ему тут делать? Пирожки твои есть, да? Ладно, не переживай, все будет хорошо. Иди в комнату. Только у окна не стой, а то зацепит шальная пуля, а потом мучайся тут с тобой. Я лечить не умею.

Хункарпаша снова полез на чердак. Он сразу же взглянул в окно и увидел, что по улице, перебегая от дома к дому, движутся боевики. Было их уже человек десять. Руководил ими, по всей видимости, низенький сухощавый человек, потому что он постоянно отдавал команды и показывал рукой направление, куда бежать. Что-то в его движениях и фигуре Хункарпаше показалось знакомым, будто с этим человеком он уже однажды встречался. Но где и когда, вспомнить не мог. Старик вдруг почувствовал острое желание убить этого человека, уничтожить во что бы то ни стало. Он забил магазин винтовки патронами и стал через прицел смотреть на мечущихся по улице боевиков. Но того, кого он жаждал сейчас увидеть, среди них уже не было, он будто испарился, исчез, провалился в преисподнюю.

Боевики все ближе и ближе подходили к дому Хункарпаши. Сам старик понимал, что выстрели он сейчас, и его тут же засекут. И в этот момент он увидел того, кого хотел увидеть. Хункарпаша даже вздрогнул, увидев в прицеле, будто рядом с собой, это лицо с жидкой длинной бородкой, насмешливый глаз и кадыкастую шею. «Кривой! Ах, гад ползучий, вот где выполз, – со злобой подумал старик. – Вот где мне пришлось с тобой встретиться еще раз! Ну, сейчас я с тобой посчитаюсь, свинья вонючая, я с тебя змеиную шкуру-то спущу!» Хункарпаша почувствовал вдруг себя совсем молодым, как на фронте, когда он всеми чувствами ощущал в себе литую силу, острый глаз, желание действовать и побеждать. В это мгновение даже раненная нога, казалось, перестала совсем болеть, словно боль в одно мгновение электрической искрой ушла в землю.

«Сейчас, сейчас, подожди немного», – словно уговаривал старик своего врага и моля, чтобы тот снова не исчез из поля зрения, как шайтан. Кривой стоял в окружении троих боевиков, и старик догадался, что это его охрана. Вот в прицеле голова Кривого! Хункарпаши так хотелось попасть в целый его глаз, он так долго томился этим страстным желанием, так долго целился, что, видно, рука его в последний момент дрогнула. Он увидел, что пуля сразила рядом стоящего охранника, не задев Кривого. Остальные, услышав выстрел, мелкими перебежками бросились под защиту деревьев, заборов и других укрытий, которые могли бы спасти их. Хункарпаша от досады ударил прикладом по балке и закричал:

– Ах, шайтан, ах, осел! Промазал! Такую дичь упустил! Нет мне прощения! Дурак старый!

В это мгновение по железной крыше козочкой процокали свинцовые копытца, и Хункарпаша увидел, что в некоторых местах крыши вспыхнули звездочки отверстий. Он понял, что его засекли и теперь не дадут покоя, пока не уничтожат. Выглядывать в окно он не стал, а быстро спустился вниз и побежал в свою комнату, окна которой выходили на улицу. Пробегая через спальню, увидел, что жена разложила на старом комоде какие-то запчасти и трет их тряпкой. Он остановился.

– Надина, что это такое, что ты делаешь? – спросил он удивленно.

– Ружье чищу, не видишь что ли! – огрызнулась жена, не прекращая своего странного занятия.

– Какое ружье, откуда? – удивился старик. И только теперь, приглядевшись, узнал старую отцовскую винтовку-трехлинейку, с которой тот ходил на охоту. – Где ты ее взяла? Даже я про нее забыл совсем.

– Память у тебя девичья, Паша, – подковырнула жена, – вот и позабыл. Она в старом доме лежала, на чердаке. Как ты привез ее после смерти отца, так она там и валялась.

– А патроны?

– А вот патронов только четыре осталось, – вздохнула жена.

– Отсырели, наверно, – предположил Хункарпаша. – Или сгнили. Ведь им, наверно, лет под восемьдесят, еще с Гражданской, как говорил отец.

– Вот и попробуем, проверим, – ответила Надия, словно говорила о только что приготовленных пельменях.

– Ну, ладно, ты чисти, а я пойду, ворон наших проверю – не клюют ли наш виноград, – сказал старик, ныряя в свою комнату.

Разбивать стекла он не стал, а осторожно приотворил створки окна. «Вороны» и на самом деле не теряли времени даром. Они были уже метрах в пятидесяти от его дома и все приближались к нему, крадясь вдоль заборов. Хункарпаша сделал один выстрел, но, видно, ни в кого не попал. Кто-то крикнул:

– Эй, старик, ты совсем старый стал, слепой. Зачем в небо стреляешь? Тебя Аллах накажет. Он тебя уже наказал, убил твоего сына. Зачем ты гневишь его? Выходи, поговорим, жизнь тебе подарим. Чего нам делить, мы одной веры, всегда поймем друг друга!

Хункарпаша узнал голос Кривого и понял, что он знает, кто живет в этом доме. Таиться не стал, закричал в ответ:

– Вера у нас, может, и одна, только ты больше похож не на борза, а на шакала, который питается падалью! Зачем вы пришли к нам? Зачем убиваете женщин и детей? Кто вас звал сюда? Вам что, своей земли не хватает? Вам что, неба не хватает, чтобы увидеть на нем месяц? Уходите отсюда! В мой дом вы зайдете только через мой труп?

В ответ раздалась длинная редкая очередь – видно, стреляли из крупнокалиберного пулемета, и в окнах посыпались стекла. Несколько пуль залетели в комнату, рикошетом мечась между бетонными стенами, но никого не задели: ни Хункарпашу, ни вошедшую в комнату Надию, которая несла винтовку, держа ее на груди обеими руками, словно несла ребенка. А с улицы снова донесся крик:

– Эй, старик, теперь ты понимаешь, что у нас и другие слова есть. Если мы захотим, мы разнесем твою халупу за одну секунду. Выходи, с тобой хочет поговорить твой старый знакомый!

Хункарпаша вопросительно посмотрел на жену, которая протягивала ему оружие и говорила:

– На, Паша, попробуй, стреляет ли.

Старик положил на пол оптичку, взял тяжелое оружие с проржавевшим замком и длинным стволом, с облезшим до желтизны прикладом и вогнал патрон в патронник. Потом крикнул в окно:

– Если он мой старый хороший знакомый, чего же он боится войти в мой дом, а? Пусть заходит, поговорим, чаю или хорошего вина попьем!

Хункарпаша перебежал на кухню, встал на табуретку, выставил винтовку в форточку и, не забыв натянуть на нос «дальние» очки, поймал цель и выстрелил. Отдача была такой сильной, что он чуть не свалился с табуретки, успев ухватится за шкаф. По дикому крику, донесшемуся снаружи, старик понял, что его пуля попала в цель, и порадовался своей охотничьей удаче и тому, что в царской России умели делать такое надежное и сильное оружие.

Выбежав из кухни, старик схватил за руку старуху и потянул ее в прихожую.

– Пойдем, Надия, скорее пойдем в подвал!

У самой двери подвала их застал страшный грохот, они почувствовали, что дом зашатался, как при землетрясении, и увидели, как над их головами стала складываться крыша. Все вокруг заволокло тухлой гарью, дымом и пылью. Хункарпаша зачихал, быстро втолкнул жену в подвал и хотел уже закрываться на задвижку, как вдруг вспомнил, что забыл оптическую винтовку в своей комнате. Он сказал Надие:

– Сиди здесь. Я скоро. – И, затворив за собой толстую дубовую дверь, кинулся назад. Старик увидел то, что и ожидал: попавшая в окно граната разнесла все в их спальне, взрывная волна обрушила деревянную стенку между спальней и детской комнатой, где они вынянчили своих детей и внуков; крыша над его пристройкой сползла на куст сирени, обнажив еще добротные стропила, торчащие щеткой гвозди и тщательно выкрашенное им изнутри охрой железо, которому стоять бы еще лет сто. Винтовку он нашел под упавшим, изодранным пулями матрацем, тут же схватил ее и побежал в подвал.

Но Надию он здесь не нашел. Не нашел и винтовку, которую оставил здесь же. В отчаянии он закричал, называя ее русским именем, как это бывало, когда он был в сильном волнении:

– На-а-дя! Надя, ты где?! Слышишь меня, Надя, отзовись! Аллахом прошу – отзовись! Мне поговорить с тобой надо, Надя!

Но она не отзывалась: то ли просто не слышала, то ли не хотела слышать этого призыва. Хункарпаша не понимал, в чем дело, почему она ушла, почему взяла оружие. В этот момент в доме прогрохал еще один взрыв. Он осторожно выглянул в окно полуподвала и сразу все понял. К изгороди прямо напротив их дома были привязаны два обезглавленных трупа, которые сидели прямо на земле и держали в своих руках свои же головы. Они были в грязи, в крови и так обезображены, что в них трудно было признать что-то человеческое. Но Хункарпаши сразу узнал в них своего сына Казбека и внука Амира. Бандитов он не увидел: они или попрятались, или затаились где-то.