Текст книги "Пепел родного очага"

Однажды в горах Казбек встретил с ружьем очень старого охотника, которому, по его же словам, было почти сто лет. И когда Казбек за чаем у костра спросил, что заставляет его охотиться в такие преклонные годы, старик ответил:

– Я не охочусь, я ищу здесь, в этих родных мне горах, души умерших родственнико, друзей, односельчан и просто хороших людей.

Казбек очень удивился словам старика, посчитал, что тот не совсем в своем уме – что можно еще ожидать в таком возрасте, но все же спросил:

– А скажите, дедушка, разве души селяться в горах?

Старик посмотрел на него своими ясными и мудрыми глазами, как на несмышленного младенца, и ответил:

– Души живут там, где человек жил и страдал, где он сказал свое первое слово, где он сосал материнское молоко, где рос, где женился и растил своих детей, где состарился и умер. Даже если человек волею Всевышнего уехал в другие края, к старости его всегда тянет на родину, чтобы быть ближе к душам умерших родственников. Даже стареть человек начинает тогда, когда из жизни начинают уходить близкие ему люди. Тебе еще рано это понять, сынок, ты слишком молод и самонадеян, тебе еще кажется, что ты проживешь вечно. Но вечно не дано прожить никому. – Старик надолго замолчал, свесив голову и уставясь в землю. Тогда Казбек даже испугался, уж не отдает ли этот старый человек Аллаху свою душу, но старик через несколько минут снова поднял голову и вздохнул со словами: – Я слишком долго хожу сюда, сынок, я слишком долго живу на этом свете. Я очень устал, я больше никогда не приду в эти горы…

Казбек вряд ли вспомнил бы про этого старика, если бы однажды не приехал в село, где жил этот мудрый и уставший от жизни человек, и не спросил о нем. Ему ответили, что старик совсем недавно умер и ушел в свои горы. Казбек спросил, когда это случилось, и душа его обмерла, когда он узнал, что старик умер на следующий день после их разговора у костра.

Вспомнив про это у старых камней древнего села, Казбек подумал о своих престарелых родителях, о себе, о сыне, о десятках других жителей своей родины: неужели им суждено умереть всем вместе, в один день и час, неужели их души будут блуждать по этим родным краям, летать над этими прекрасными горами, речками и ручейками, лесами и зелеными долинами и смотреть на суету жизни? И поразмыслив и все взвесив, должен был признать, что вернее всего так и будет.

…Хруст сломанной ветки под чьей-то ногой заставил Казбека вздрогнуть и прижаться к земле. Он огляделся, всматриваясь в темноту, но никого не увидел. Растолкал рядом спящего ополченца, спросил:

– Ты ничего не слышал?

– Нет, – ответил тот, зевая. – А что случилось?

– Ходит кто-то.

– Может, из наших кто отлить пошел, – предположил с сонным сопением товарищ. – Да и вставать уже пора.

– Да нет, наши все здесь, – прошептал Казбек. Он взял в руку винтовку, прислоненную к камню, и в это время снова раздался треск. – Вот, слышишь?

– Теперь слышу, – ответил товарищ и тоже взял в руки автомат.

Казбек повертел свою винтовку с оптикой и сказал:

– Да-а, с этим биноклем в темноте не повоюешь. – И стал отвинчивать прицел.

И в этот момент из зарослей винограда раздался сдавленный голос:

– Папа! Папа, вы где? Это я, Ахмеднаби. Вы где, папа?

– Вот черт, – изругался Казбек. – Опять мой шалопай! Носит его туда-сюда, на месте не посидит. И чего он тут бродит по ночам! Нет, придется его выпороть плетью, слов он, видно, не понимает. Иди сюда, к камням, – тоже сдавленным голосом отозвался он.

Наконец через минуту в неверном утреннем свете обозначилась фигура Ахмеднаби, крадущаяся из кустов виноградника. Отец на него в сердцах прицыкнул:

– Иди прямо, чего крадешься, как кот за воробьем! – Когда сын приблизился к ним, Казбек зашипел: – Какой шайтан тебя носит по ночам?! Чего тебе здесь делать, что тебе не сидится на месте!

– Простите, папа, я не сам, – виновато оправдывался Ахмеднаби. – Меня дядя Азамат прислал. Срочное дело.

Казбек еще не отошел от гнева, но почувствовал себя виноватым, что вот так, не разобравшись, накричал на сына и подумал о нем плохо. Чтобы не уронить своего отцовского достоинства и в то же время сгладить перед сыном свою излишнюю вспыльчивость, уже мягче сказал:

– Давай, выкладывай, в чем дело и возвращайся назад! Делать тебе тут нечего.

– Хорошо, папа, – ответил Ахмеднаби, присаживаясь на камень рядом с ними и засовывая свой пистолет за ремень на поясе.

– Откуда у тебя эта игрушка? – строго спросил отец.

– Дядя Азамат дал.

Про себя Казбек выругался, поминая своего друга нехорошим словом за то, что тот необдуманно вооружил сопляка, а вслух сказал:

– Ты смотри, поосторожнее с этой игрушкой, не играйся и не целься в человека, даже если он у тебя незаряженный.

– А почему?

– Да потому, что, по приметам, в плохие дни ружье и незаряженным стреляет. Ты понял? А теперь говори, зачем пришел.

Ахмеднаби рассказал все по порядку и добавил:

– Дядя Азамат сказал, чтобы вы ждали сигнала – когда в селе начнут стрелять, сюда пойдут бандиты.

– Откуда он знает? – удивился Казбек.

Сын коротко рассказал о своем ночном приключении, не забыв упомянуть о своей отваге и своем бесстрашии. Но отец перебил его:

– А откуда Азамат знает, что боевики пойдут именно сюда?

– Не знаю. – Ахмеднаби пожал плечами. – Он так сказал.

Товарищ Казбека, который сидел рядом с отцом и сыном, выматерился по-русски и процедил сквозь зубы:

– Всегда знал, что Заурбек трусливый, как шакал, но никогда бы не подумал, что он станет предателем. Ведь я вместе с ним учился в школе, вместе ходили кекликов ловить, вместе… Э, да что там, одно слово – вонючий ш-шакал! – Он сплюнул со злостью. – Если доведет Аллах встретиться с ним на этом свете, я ему сам брюхо вспорю, как свинье!

Казбек смотрел на исхудавшего за последние дни сына, подивился крутому изгибу черных бровей, похожих на материнские, чего он раньше не замечал, полюбовался уже мужественными чертами лица и снова, в который раз, подумал, что сын его сильно повзрослел и возмужал. Вслух спросил:

– Есть хочешь?

Тот кивнул головой, сглатывая комок.

Казбек достал из рюкзака лепешку, пирожки, приготовленные матерью, отломил кусок колбасы и сыра и подал сыну. Тот с жадностью ел, почти не пережевывая и проглатывая куски целиком. Сквозь набитый рот процедил:

– У-усные.

– Ешь, ешь, сынок, – ответил отец и отвернулся в сторону. – Когда еще придется поесть, а силы тебе пригодятся.

Потом Казбек повернулся к товарищу.

– Надо бы остальных разбудить, а то, когда заварушка начнется, будут ползать, как зимние мухи на стекле.

Ополченец пошел ко второй груде камней, постепенно растворяясь в сером рассвете. Казбек после минутного молчания словно бы попросил:

– Сынок, ты бы пошел к бабушке с дедушкой. Они там совсем одни остались. Поддержал бы их, помог бы чем. А?

– Хорошо, папа, я пойду, – ответил сын, оторвавшись от бутылки с лимонадом. – Я только полежу немного, а то совсем устал.

– Ладно, полежи, – согласился отец, освобождая свое место, застланное сухой травой. – Ты, наверно, всю ночь не спал.

– Спал немного – разбудили, – ответил Ахмеднаби, укладываясь и позевывая во весь рот.

Сын заснул почти мгновенно и тут же засопел по-младенчески носом. Казбек смотрел на сына и удивлялся, как в этом взрослом, но еще юном человеке могут совмещаться и мужская отвага и мужество, и детская непосредственность, и озорство, граничащее с любовью, и детская ласка с мужским упрямством. Казалось бы, совсем недавно Ахмеднаби был маленьким сморщенным комочком, жалобно пищавшим в пеленках; потом стал маленьким смешным топтуном, который, едва встав на ноги, сначала начал не ходить, а перетаптываться с ножки на ножку; затем был первый день в школе, когда вертлявый и низкорослый Ахмеднаби постоянно выпадал из общей шеренги первоклашек и пытался всучить свой огромный букет цветов своей соседке, потому что он заслонял ему этот новый радостный мир школы; затем пошли игры, двойки, синяки, шишки, слезы. Наверное, так и должен расти и мужать каждый человек на земле, вплетаться в этот непростой человеческий мир, как лоза винограда, страдать и жить его страстями, упиваться его радостями и красотой. Иначе, это будет уже не человек, а просто дерево, или зверь, или облако.

Резкий звук, донесшийся со стороны села, оторвал Казбека от раздумий. Он сначала не понял, что это было такое, звук напроминал треск сломанной сухой ветки. Но затем донесся еще один звук, и еще, а потом затрещала смертельная трещотка, и Казбек понял, что это выстрелы.

13

Азамат спешил, потому что бандиты скоро должны были зашевелиться, а группы с южного направления еще не пришли к сельсовету. Он нервничал, бегал по кабинету и постоянно кричал, похлопывая кулаком правой руки по ладони левой:

– Да где же эти засранцы? Как сквозь землю провалились! Здесь идти-то всего полчаса быстрым шагом! Ну, я их!

Хаджимурад успокаивал:

– Да хватит тебе мельтешить, Азамат, в глазах от тебя рябит. Горцы – народ неспешный, придут, куда они денутся. Это тебе не регулярная армия, чтобы «смирно», «бегом», «шагом арш».

– Так ведь время уходит! Если мы этих троянцев проморгаем, то…

И тут в помещении раздался топот ног и гул голосов.

– Ну, наконец-то! – вскрикнул Азамат и выбежал навстречу ополченцам. – Где вас шайтан носил?! Или вы через Новолакск сюда добирались! – Но, увидев взмыленные шеи, смурые и усталые лица ополченцев, сбавил тон. – Ну ладно, мужики, прибыли, и хорошо. Задача перед нами такая. У Заурбека в доме скрывается группа боевиков. Численность не определена.

– Подожди, Азамат, – перебил кто-то. – Это у какого Заурбека, у нашего мента, что ли?

– У него самого, – хмуро откликнулся Азамат.

– А как они туда попали? – спросил второй.

Вместо ответа Азамат спросил:

– Его родственники среди вас есть?

Все замялись, вперед вышел парень лет двадцати четырех, ясноглазый и крепкий, словно свежеспиленный пенек.

– Ну, я. А что?

– Заурбек тоже с ними, – ответил Азамат, поглядывая на часы. – Ты можешь с нами не ходить.

– Вообще-то он мне не родственник, так, седьмая вода на киселе, – замялся парень. – Его жена мне троюродная сестра.

– Все равно, останешься здесь, – строго сказал Азамат. – Будешь с председателем координировать все действия групп. Если что, он знает, что делать. А остальные пойдут со мной. Слушайте внимательно, что я буду вам говорить, и запоминайте. Там времени с вами няньчиться не будет. И от того, как вы сейчас все усвоите, будет зависеть ваша жизнь. Понятно?

– Понятно, – хором ответили ополченцы.

Азамат разбил ополченцев на три тройки: одна из них заняла позицию в саду, за каменным сараем, вторая распределилась под окнами, как раз на том месте, где стоял недавно Ахмеднаби, третья расположилась в доме напротив, прямо перед воротами, спрятавшись за гаражом и в кустах малинника.

Как и было условлено, сосед Заурбека подошел к воротам и забарабанил по ним, крича:

– Эй, Заурбек, ты дома!? Что молчишь? Открывай, я же знаю, что ты здесь, у тебя свет горит!

В доме долго стояла тишина, потом скрипнула входная дверь, и Заурбек, высунувшись из проема, спросил:

– Кто тут? Чего надо посреди ночи?

– Это я, твой сосед, Муса! Открой, поговорить надо!

– Ты что, другого времени не нашел, шляешься по ночам.

– Ты же уехал, вроде, а я смотрю – у тебя свет горит, вот и напугался, не залез ли к тебе кто: воры или бандиты!

– Какие бандиты? Что ты городишь, Муса! Иди спать, нечего тревожить людей! – кричал Заурбек.

– Ты что, ничего не знаешь, да? – напирал Муса.

– Да в чем дело-то?

– Люди говорят, что в село скоро придут ваххабиты. Мы что, так и будем кричать на всю улицу, открывай! – не сдавался сосед.

– Ты один? – спросил Заурбек.

– Да один, один, с кем же еще, с женой что ли!

– А ты разве не в ополчении?

– Какое ополчение, ты что смеешься, Заурбек! Я не хочу смешить людей, и умирать не хочу. У них всего две винтовки да с десяток ружей. Какие из них вояки. Да их перещелкают, как клопов на перине! Я думал, что и ты с ними.

– А я-то тут причем? – волновался милиционер. – Один я все равно с ними не справлюсь.

– Ну, ты же все-таки власть. Я к тебе за защитой пришел! – кричал Муса.

Снова скрипнула дверь и наступила тишина, которая длилась несколько минут. Муса услышал, как дверь снова проворковала, и Заурбек недовольно ответил:

– Сейчас открою, подожди.

Азамат чутко прислушивался к разговору и ждал развития событий. Он не сомневался, что те, кто находился внутри, должны как-то прореагировать, но в доме было тихо. Командир засомневался: а есть ли внутри кто-нибудь, может быть, из дома уже все давно ушли, а они стерегут тут лишь их испорченный воздух? Азамат слышал, как Заурбек, ворча, шел к калитке, гремя ключами, чтобы открыть замок изнутри. «Черт, неужели мы их проморгали? – с тревогой думал Азамат, чувствуя, как тарахтит в груди сердце. – Проморгали! Прозевали! Мат-ть иху!»

И в этот момент Азамат услышал одиночный выстрел из сада, затем еще один, и еще… В ответ раздалась автоматная очередь. «Ну, все, поехало!» – подумал Азамат, поняв, что бандиты вышли через задний выход в сад, где их встретила тройка ополченцев.

– Там стреляют! – со страхом прошептал ополченец, сидящий на корточках у окна рядом с командиром, а потом спросил: – Может, и нам туда?

– Сидеть! – просвистел Азамат. – Отсюда никуда! Кого увидите – бейте влет, не раздумывая. Понятно? Я сейчас вернусь.

Азамат прокрался вдоль стены, выглянул за угол и увидел несколько теней, мечущихся между деревьями. «Аллах акбар» они не кричали, а матерились по-русски, яростно отстреливаясь и перебегая от дерева к дереву, пытаясь охватить кольцом сидевших за сараем. Азамат вытащил гранату, выщелкнул из нее чеку и, задержав на секунду в руке, метнул ребристый металлический комок от колена в гущу противника. Нырнул снова за угол, подождал, когда взрыв смешается с воплями и проклятиями, и дал в том же направлении длинную, на полмагазина, очередь. Боясь, что в него начнут стрелять свои, снова нырнул за угол. Прислонился к стене, пытаясь унять нервное напряжение от боя, и вдруг почувствовал, что над головой зазвенела створка открывающегося окна. «Это еще кто?» – подумал он и увидел сползающий на землю зад, обтянутый черными штанами. Стрелять не стал, аккуратно прицелясь, долбанул рукояткой автомата по шее. Мужик осел, выстанывая только одно слово «мама», и повалился кулем на землю. А в доме послышались голоса. Не раздумывая, Азамат швырнул в окно вторую гранату, расставаясь с ней, с последней, словно с родной женой. Внутри ухнуло, сверкнуло, осколки стекла от взрыва брызнули наружу, обдавая его секущим дождем.

Азамат уже слышал, что с другой стороны, где сидели его товарищи, тоже закашляли «калаши» и удовлетворенно хмыкнул – ребята тоже не растерялись. В саду еще стреляли. Егерь осторожно выглянул за угол и, увидев в сером утреннем свете распластанные тела боевиков, заорал:

– Кончай палить, ребята!

Но те, за сараем, не останавливались, автоматы словно заело, и они продолжали стрелять. Азамат понял, что ополченцы напуганы до смерти, и теперь будут палить в белый свет, как в копеечку, до тех пор, пока не опустеют магазины. Он и сам испытал это чувство перепуганного новобранца, когда впервые вступил в бой с афганскими моджахеддами. Тогда они нарвались на засаду и после первых же выстрелов попрятались в щели и стали палить в ответ. Тогда Азамат не знал, сколько продолжалась перестрелка: минуту, час или век. Он опомнился только тогда, когда командир взвода пинком вышиб у него из рук автомат и заорал:

– Ты что, сопляк, не слышал команды! Я же приказал прекратить огонь! Они уже убежали давно, а он все стреляет!

Тогда ребята долго над ним потешались и говорили:

– Азаматику и ящика с патронами мало, чтобы прихлопнуть «духа»!

Вот и сейчас, услышав, что автомат смолк, Азамат крикнул:

– Кончай, говорю, палить! Слышишь меня?!

Из-за дров встал парень и смущенно, опустив голову, ответил:

– Слышу.

– А остальные где? – спросил Азамат.

Парень повернул голову в сторону и промолчал. Азамат все понял, грязно выругался и пошел к нему. Двое лежали на земле: один с пробитой головой, другой, ничком уткнувшись в землю, прижав автомат телом, словно боялся, что его кто-нибудь отберет. С первым было все ясно, Азамат нагнулся ко второму, пощупал на шее пульс, крикнул столбом стоящему парню:

– Позови мужиков, быстро! Он еще живой.

Тот зайцем метнулся среди деревьев и помчался в дом, крича:

– Помогите, помогите!

Когда раненого унесли, Азамат спросил своих товарищей, с которыми сидел в засаде:

– А вы чего палили?

Они провели его за дом, показали убитого бородача и женщину в длинном синем платье и черном платке. Азамат присвистнул.

– Смотри-ка, с ними и баба была! Удобно устроились, бляди! Она что же, тоже вооружена была?

Один из ополченцев протянул командиру винтовку с оптикой. Азамат уважительно взял оружие в руки, помотал головой:

– Я такую еще ни разу не видел. Иностранная что ли! А эта, видать, и правда снайперша. Много про них писали, в кино показывали, но я, честное слово, не верил, думал, что это басни. – Азамат поглядел на мертвую женщину. – Молодая совсем, красивая. Ей бы джигитов рожать, а она… А этот где, который под окном лежал?

– Кто? – удивился один из ополченцев. – Мы никого не видели!

– Да вот здесь лежал, – взорвался Азамат. – Я его еще по шее прикладом хряпнул!

– Не видели, командир.

– Эх, жалко, черт, – видно, утек! Ну да ладно, черт с ним.

Когда подсчитали убитых бандитов, их оказалось семеро. Было двое пленных, один из них Заурбек. Они сидели на приступках, связанные по рукам сзади. Бородач покачивался туловищем, уставив глаза в небо, и что-то шептал, а Заурбек затравленно смотрел на окруживших его односельчан и мямлил:

– Не виноват я, Аллах свидетель. Они меня заставили, угрожали убить, всех убить: и жену, и детей, и меня тоже. Отпустите, Богом прошу!

Азамат брезгливо скривился и заорал:

– Ты мне брось здесь Аллаха вспоминать, говнюк! Кроме него, еще свидетели есть, они слышали, как ты тут с этими бандюками ворковал, падла! Как тебе долларами платили за твое предательство! Как на эти денежки ты дом себе строил! А строил ты его не один год! Дальше пояснять?

Заурбек завизжал зайцем, стал вырываться из пут и биться головой об стояк, поддерживающий полукрышек.

– Неправда! Неправда! Это не так! Они заставили! Они угрожали! Отпустите! Отпустите, свиньи неверные!

– А-а, вот ты как завизжал! – окрысился Муса. – Значит, мы неверные, а ты, выходит, верный!? Шакал ты, и мать твоя шакалиха!

Азамат краем глаза смотрел, как сидящий рядом с Заурбеком пленный оскалился, глядя на жирного милиционера, и в глазах его зажглось презрение и отвращение к предателю.

– Так. Ну, ладно, с этими мы разберемся потом, – сказал Азамат. – Их есть куда закрыть на время? Есть? Ну, тогда ведите их. Чего тут с ними нюни разводить. Кому положено – разберутся. Так, – он обвел всех товарищей глазами. – А у нас какие потери?

– Двоих убили, трое раненых, один сильно тяжело, – ответил за всех Муса.

Азамат прикинул соотношение потерь – получилось один к трем – и мысленно похвалил своих бойцов, но вслух сказал совсем другое:

– Жалко джигитов. Погибших пока отнесите к Мусе в дом, потом похороним, раненых отправить в медпункт. Там есть кто-нибудь?

– Есть, есть, там Рабиат дежурит, – загалдели все в ответ.

– Вот и хорошо. – Азамат подумал и кивнул куда-то позади себя. – А тех дохлых козлов оставить на месте, нечего об них руки марать.

И по лицам ополченцев командир понял, что последнее предложение им особенно по душе – ведь собакам собачья смерть.

Когда уводили пленных, бородатый боевик, проходя мимо Азамата, с улыбкой сказал:

– Эй, ты, не знаю, как тебя, найди хорошую, крепкую веревку и намыль ее. Скоро ты будешь висеть на высоком и тенистом дереве и отдыхать там.

Азамат ничего не ответил и лишь усмехнулся в ответ.

14

Отсюда, с высоты птичьего полета, село смотрелось в синем предутреннем цвете, словно облитая чернилами скатерть, на которой были нарисованы дома, улицы, островки садов и насаждений, мечеть с недостроенным минаретом, поблескивающая голубыми островерхими крышами с белым полумесяцем, словно приземлившимся на пологий склон горы, заросший кустарником.

Но только на этот пейзаж некому было смотреть. Группа из пяти ополченцев спала, прижавшись боками друг к другу, и из их ртов веяло теплым спокойствием, розовыми снами и грезами. Тот, кто должен был бодрствовать, парень лет двадцати двух, который лишь два года назад возвратился из армии, с коротким ершиком на голове, с оттопыренными ушами, полногубый, заснул совсем нечаянно.

Получилось так, что всю прошлую ночь Муслим провел со своей любимой девушкой сначала на концерте, потом на дискотеке. А ночью они гуляли по красивым тенистым паркам Хасавюрта, и лишь рано утром он добрался домой. Но и здесь поспать не удалось. Известие о возможном нападении бандитов на село взбудоражило все население, и ему пришлось отвозить мать, престарелую бабушку и двух сестренок в тот же Хасавюрт, где жил его родной дядя. Потом стали записывать в ополчение, и парень пришел вместе с отцом к мечети, где собрались все мужчины. А когда спросили, кто служил в армии, он без колебаний сделал шаг вперед. Он не знал, да и не задумывался, куда приведет его этот шаг: к славе, к смерти, к бесчестию или к триумфу. Муслим сделал его просто потому, что ощущал себя мужчиной, защитником и просто человеком, сопричастным ко всему происходящему на этой земле. Ну, может быть, еще и потому, что не хотел казаться трусом перед другими мужчинами, которые тоже сделали свой шаг: одни, оставшись на месте, другие, шагнув вперед.

Умаявшиеся ополченцы, не спавшие почти всю ночь, сидели, словно сонные мухи. Сначала они пытались травить анекдоты, играться друг с другом, словно шаловливые тигрята, но потом стали зевать, никнуть пожухлой травой к камням и плечам товарищей. Командир группы тормошил их, чтобы сон не сморил всех окончательно, а потом и сам скис. В конце концов, он сказал:

– Вот что, мужики, надо хотя бы немного соснуть, а то мы скоро и на ногах стоять не сможем. Кто подежурит, кто спать не хочет?

Муслим отозвался:

– Давайте я подежурю, мне что-то совсем спать не хочется.

Прежде чем заснуть, командир предупредил:

– Ладно, иди в дозор. Смотри, не проворонь. Если что, сразу буди. Понял?

Юноше и на самом деле не хотелось спать, голова его была на удивление ясной и свежей, как эта ночь, и мысли его были прозрачны, чисты и прекрасны, как звезды, висящие в вышине. Он вспоминал свою девушку, с которой дружил уже несколько месяцев.

Познакомился Муслим с ней в Хасавюрте совсем случайно, на автобусной остановке. Сначала он даже и не заметил ее в большой толпе, которая, изнывая от жары, скучилась под железным козырьком, обмахиваясь ладонями, газетами, журналами. Но вот появился автобус, и вся толпа ринулась под его колеса. Шофер еле успел сманеврировать, чтобы не задавить кого-нибудь. Он ругался, брызжа слюной и размахивая волосатыми руками:

– Что за народ пошел, совсем шальной, совсем как бараны! Будь проклята эта работа! Так и норовят попасть под колеса! А Махмуд потом в тюрьме сиди, да?

Несмотря на свою ловкость и молодость, парень не сумел втиснуться в автобус и остался на остановке. Он с сожалением проводил автобус взглядом, цокнул языком, выражая досаду, и вдруг услышал позади себя чей-то всхлип. Муслим обернулся и увидел девушку лет восемнадцати, которая плакала, ощупывая свою сумочку и полиэтиленовый пакет. Его робкая деревенская натура не позволяла вот так, запросто, подойти к незнакомой девушке и спросить, в чем дело или предложить свою помощь. Девушка была низенькая, намного ниже его, хотя он и не считал себя гигантом, похожая на пичугу с подбитым крылышком. В конце концов, он не выдержал, подошел к ней и спросил:

– Извините, девушка, может, я чем-нибудь могу помочь? С вами что-то случилось?

– Случи-и-лось, у меня все деньги украли! Прямо с кошелько-ом! А у меня там и проездной студенческий, и сережки. Вобщем, все мое богатство. Что теперь делать, не знаю.

Она впервые взглянула на него, перестав шарить по сумкам, и его поразили ее широко распахнутые, большие зеленые глаза, похожие на заливы Каспия в тихую погоду. Поразили настолько, что он в течение нескольких минут не мог произнести ни слова. Наконец, Муслим выдавил из себя:

– Что же теперь делать? Может, в милицию обратиться?

Но девушка только отмахнулась и стала вытирать платочком заплаканные глаза.

– Разве этого вора сейчас найдешь, он уже давно, наверное, гуляет на мои денежки. Ну и пусть, может, подавится! – со злостью добавила она.

И сказано это было с такой твердостью, так не подходившей к ее стройненькой, худенькой фигурке, что он невольно рассмеялся. Она, помаргивая, взглянула на него и тоже улыбнулась. И на душе у парня стало так легко и светло, что он совсем осмелел и сказал:

– Я тоже небогатый, но один раз могу доставить несчастную девушку до ее дома… Если вы не против.

Она вздохнула.

– Как я могу быть против, я совсем без денег, а бесплатно сейчас никто не возит, даже джигиты. А идти пешком очень далеко.

– Как вас зовут, узнать можно? – спросил он осторожно.

– Конечно, можно. – Лейла рассмеялась. – А вас случайно не Меджнун?

И снова его поразило и ее редкое, красивое имя и чистый смех, похожий на нежное и пронзительное звучание колокольчика.

– Нет, не Меджнун, меня зовут просто Муслим.

– Вот и хорошо, – заявила вдруг девушка, – а то стали бы нас дразнить Лейла и Меджнун.

Именно после этих слов, как бы сближающих их, он решил «разориться» и на последние деньги довез ее до дома на такси.

…Потом они встречались еще несколько раз, сначала в парке, при свете дня, потом несколько раз вечером, на дискотеке, и последний раз только вчера, когда они вместе провели всю ночь и когда впервые поцеловались.

И вот сейчас, в эту тревожную ночь, Муслим был весь в грезах и мечтаниях. Перед ним так и стояли зеленые круглые глаза Лейлы, в ушах его еще звучал ее переливчатый колокольчиковый смех, на губах еще чувствовалось нежное и горячее прикосновение ее мягких, бархатистых полноватых губ, он еще ощущал своей грудью колкость ее грудей. Да, у него, как у каждого настоящего горского горячего мужчины были женщины – случайные, более-менее постоянные, красивые и не очень, страстные и холодные. Но все они были для него пустыми сосудами, куда стекала его яростная страсть. Но Лейла… Лейла, это было совсем другое: с нею он ощущал себя одной полноводной бурной рекой, слившейся из двух ручейков, одним прекрасным тенистым деревом с тяжелыми и сладкими плодами, воздушным облаком, летящим над райскими горами Дагестана, над его садами, зелеными и сочными долинами и ущельями.

Отсюда, с высоты орлиного полета все виделось совершенно по-другому, чем с земли. Здесь не чувствовалось людской суеты, сжигающей радость жизни, здесь был простор, воля, неимоверное счастье и… тишина, не нарушаемая ничем. И вдруг в этот слаженное и прекрасное звучание душевного оркестра Муслима неожиданно ворвался какой-то скрежешущий звук, напоминающий орлиный клекот, чье-то сдавленное мычание и крики, в одно мгновение нарушившие всю гармонию.

…Муслим очнулся ото сна, открыл глаза, и из его уютного укрытия, где он сидел, развернулась страшная картина. Двое его товарищей уже валялись на камнях с перерезанными глотками, из которых еще пульсировала кровь, образуя маленькие красные фонтанчики. Они постепенно иссякали, растекаясь по груди и по плечам, обагряя открытые части тела и одежду. Их открытые глаза еще жили, ворочаясь в глазницах, словно искали в небе помощи и молили об опоздавшей пощаде. Третьему вспороли живот и запихивали синие кишки в его раскрытый рот, приговаривая при этом:

– На, жри, неверная собака! Эти кишки вкусней, чем у любой русской свиньи! Ты ведь любишь свинину?

Ополченец пытался их выплюнуть, но один из бандитов с оскаленной улыбкой в бороде толстой палкой заталкивал их обратно. Муслим видел, как изо рта и носа его несчастного товарища начало вылезать месиво из крови, дерьма и слюны. А еще через минуту он затих с воткнутой во рту палкой, напоминающей последнюю веху на его жизненной дороге.

Их командира скручивали трое, пытаясь связать его. Вот руки уже связаны, бандиты пытаются связать ноги, но командир весь извивается, переворачивается и вдруг неожиданно ударяет двоих в животы. Те, не ожидавшие такого отпора, падают навзничь и начинают кубарем катиться по склону вниз. Третий держит его за шею, пытаясь задушить. Но командир и на этот раз изловчился изогнуться и ударить врага в подбородок. Нет, командир не был силачом и не был обладателем черного пояса, сейчас с врагами боролась жажда к жизни и ненависть к бандитам, осмелившимся осквернить его очаг. Вот командир уже на ногах. Он бросился в сторону, ища защиты около того места, где сидел Муслим.

И в этот момент Муслима отпустили страх и растерянность, он ощутил в себе яростную, одержимую решимость и отвагу. Он снял автомат с предохранителя, передернул затвор и закричал:

– Сюда, командир! Беги! Я прикрою!

И нажал на спусковой крючок. Муслим, словно на замедленной пленке, видел полет своих пуль: как они прочерчивают воздух, искрясь, отскакивают от камней, впиваются в тела врагов, срезают кусты, улетают вдаль, не найдя цели. Так, магазин уже пуст! Вот и второй в своем смертельном гнезде. И снова полет пуль.

Но и матерые враги успели опомниться, они рассыпались по укрытиям, словно горох, просыпанный из мешка, и открыли ответный огонь. Четверо из них уже лежат на камнях – это первая месть Муслима за замученных друзей и односельчан. И вдруг краем глаза Муслим видит, как падает его командир, без крика, без взмаха, словно подрубленный столб, а на его взлохмаченной пулями спине расплываются несколько кровавых пятен, и Муслим понимает, что его командир, который прошел афганский ад, уже на пути к Аллаху.

Вот и второй магазин пуст. Больше патронов нет, и бежать некуда – сзади него только неприступная, скалистая стена. Муслим посмотрел на посветлевшее небо, на проплывающее по его синеве одинокое облако, так похожее на его Лейлу, потом опустил глаза и увидел летящую в его лицо смерть. И он знал, что ни уклониться, ни убежать от нее он уже не успеет…

15.

– Что-то тихо, – сказал товарищ, лежащий рядом с Амиром у окошечка. – И светло совсем становится, вон и голову горы видно.

– Тихо только перед бурей бывает, – ответил Амир с закрытыми глазами.

– Может, они и не придут сегодня.

В его голосе слышалась надежда, и Амир не стал его разочаровывать, потому что и сам хотел того же:

– Может, и не придут. Хорошо бы.

– И в селе тихо, – добавил товарищ.