Текст книги "Пепел родного очага"

Старик в бессилии зарычал, откинув голову навзничь, словно волк при виде зимней луны, и закричал что есть силы:

– Где вы-ы-ы! Идите сюда-а-а! Покажитесь, если вы мужчины, а не дохлые мухи! Вы не люди! Вы хуже самого лютого зверя, который рыскает по этой земле! Вы ходячая смердь и падаль!

– Что, старик, больно? – совсем недалеко услышал он голос Кривого, словно тот находился в десяти метрах от него. – Мне тоже было больно, когда русский солдат ковырялся вилкой в моем глазу. Мне тоже было больно, когда всех моих родных накрыло авиабомбой, и я не смог найти даже их останки, чтобы похоронить. Мне тоже было больно, когда разрушили мой дом и изнасиловали мою сестру. Я хочу, старик, чтобы ты тоже узнал, что такое боль и что такое настоящая потеря. Потерять своих родных, это не кошелек потерять, старик…

Хункарпаша уже физически не мог переносить этот слащавый голос, который вещал только свою правду, отрицающую правду других. Он снова метнулся в дом, пробежал через прихожую, через спальню, через пролом в стене пробрался в детскую и вылез через окно прямо в виноградные заросли, которые укутывали стену. Прислушиваясь к каждому шороху, старик по-звериному ступал по земле, чтобы под ногой не хрустнула ни одна веточка, не прошуршал ни один листок, не стукнул ни один камешек. Вот и угол.

Он осторожно заглянул за него и сразу увидел несколько вооруженных людей и знакомый одноглазый профиль. Бандиты, видно, вошли через ворота, развороченные взрывом. Хункарпаша тщательно прицелился, и в этот момент ему так захотелось что-то сказать перед смертью Кривому, но он смолчал, решительно отбросив этот мелодраматизм, который он часто видел в кино, когда герой с полчаса выговаривается перед своим почти поверженным врагом, и нажал на курок. Сердце его радостно подпрыгнуло, как когда-то в детстве, когда он впервые получил новогодний подарок в яркой упаковке, потому что увидел, что череп его врага вместе с единственным глазом брызгами разлетелся во все стороны, и обезглавленное тело косо рухнуло на землю, как подгнившее, никому не нужное дерево.

И это стало последним радостным мигом в его жизни, потому что один из телохранителей уже мертвого Кривого моментально повернулся и перерезал его очередью по животу. Никакой боли старый Хункарпаша не почувствовал. В последнее мгновение он лишь увидел, как, вырастая в размерах, на него летит небо, увитое виноградными лозами, на которых висели еще не собранные янтарные гроздья…

И, конечно, он не мог видеть, как его старуха, пройдя огородами, пробралась в пустой дом напротив, выстрелила из трехлинейки по вставшему на ее пути бандиту, бросила винтовку в пыль, вышла из калитки и подошла к своим мертвым родным мужчинам, погладила руками по слипшимся от крови волосам и зашептала:

– Милые мои, родные сыночки, мама и бабушка никогда не бросит вас на растерзание этим бешеным псам. Сейчас я развяжу ваши ручки, и мы пойдем домой. Там нас ждет отец и дедушка. Вы не бойтесь, он никого из чужих на пустит на порог нашего дома…

Ее безумные, блескучие глаза и лихорадочный румянец на щеках говорили о том, что она не в своем уме. Но Надия делала свое дело, разрывая зубами веревки, которыми были связаны тела, и не видела, что к ней со всех сторон, словно черные грифы к падали, подходят боевики, удивленно и настороженно глядя на сумасшедшую старуху, которая совершенно не обращала на них внимания.

Кто-то сказал:

– А ведь она похожа на русскую. Что делать с ней?

– Пожалей ее, Ибрагим, – ответил здоровяк с пулеметом. – Пусть будет так, как она просит – она хочет остаться со своими сыновьями. Нельзя отказывать в последнем желании женщине.

Бандит ощерился, словно принял шутку товарища, и, приставив жерло автомата к спине старухи, которая все еще яростно боролась с узлами, нажал на курок…

Хункарпаша и Надия уже не видели, как их внук Ахмеднаби, плача от боли и кувыркаясь среди разбросанных камней, карабкался по кювету вверх, к дороге, по которой ползла военная колонна грузовиков с прицепленными орудиями и с солдатами, бронетехникой и машинами со странными сооружениями на крышах, двигавшаяся в сторону их села. Вот Ахмеднаби сорвался с откоса и пополз вниз, не удержавшись. Мальчишка глядел вверх, на проходящие машины, и осипшим голосом кричал:

– Стойте! Стойте! Слышите, не уезжайте! Помогите! Там мой дедушка, моя бабушка, мой папа! Да стойте же!

Но его никто не слышал из-за рева моторов и лязга железа. Ахмеднаби еще несколько раз вскарабкивался на склон, и всякий раз скатывался вниз, не в силах одолеть подъем. И тут мальчишка вспомнил про свой пистолет, лежащий в кармане штанов. Он вытащил его, путаясь в складках одежды, плача, выпустил в небо все оставшиеся патроны и в последнее мгновение, перед тем как потерять сознание, увидел, как один грузовик дернулся и остановился. Из кузова посыпались солдаты и побежали к нему.

А он, чувствуя, как этот мир ускользает от него, с улыбкой и со слезной наволочью на глазах бесперестанно шептал:

– Наши! Русские! Наши! Русские!..