Текст книги "Пепел родного очага"

Хункарпаша уж и не знал, что думать, когда между ящиком и стеной увидел знакомый пестрый, рыже-сине-черный хвост, и сразу понял, что Хан околел. Он вытащил его за ноги на свет, посмотрел в открытые остекленевшие глаза и, прихватив лопату, понес петуха за сараи, к яме, куда они сбрасывали растительные остатки с огорода. Выбрал место в углу, выкопал ямку и положил в нее петуха. Хан смотрел на хозяина одним неподвижным глазом, и Хункарпаша подумал, что надо бы покойнику закрыть глаза, но почему-то не стал этого делать. Закопав могилку, долго топтался около нее, не зная, что делать. Людей в этом случае отпевали и поминали, а что делать, если околел обыкновенный петух. В сердце Хункарпаши шевельнулось что-то жалостливое, неуютное, словно он хоронил не птицу, а родное существо. Наверное, так оно и было, ведь за эти годы они все сроднились с Ханом. Каждое утро он будил хозяина, предвещая новый день жизни, встречал у порога, недоверчиво косясь взглядом, склонив голову набок, словно спрашивал: а с какими намерениями ты пришел к нам: пустить на суп или подсыпать больше пшенички? Иногда, когда был не в настроении, Хан пытался клюнуть в ногу, защищая свой гарем от посягательства. Единственная, кого он никогда не трогал и прямо-таки обожал, была Надия. За что – Хункарпаша не знал до сих пор, может быть, за то, что она, как и все куры, тоже была женщиной. Когда хозяйка приходила за яйцами, она пинала петуха ногой или просто хватала за хвост и выкидывала его подальше, чтобы он не мешал. Но Хан спокойно переносил все издевательства и с вежливой покорностью выслушивал ее ворчание.

Внуки тоже любили поиграть с петухом, дразня его или кидая в него камешками. Они хохотали, когда Хан бежал к каждому камешку, принимая его за кусочек пищи, и, несколько раз клюнув его и понимая, что его дурят, с достоинством и ворчанием, подняв высоко голову, отходил от него. Особенно много издевался над Ханом Ахмеднаби. Он привязывал к веревке яблоко и таскал его по двору, а Хан бегал за этим яблоком как приклеенный.

– Паша, ты где? – услышал Хункарпаша голос жены. – Иди в дом, завтракать пора! Слышишь?

– Да слышу, слышу, – вполголоса отозвался он и пошел к дому, еще раз тяжело вздохнув.

Увидев его с лопатой, жена спросила:

– Чего это ты с лопатой бродишь?

Хункарпаша поставил лопату у сарая и ответил:

– Петуха хоронил.

– Какого?

– Какого, какого, – передразнил он. – Хана.

– Говорила тебе, ему давно пора отрубить голову, – проворчала жена. – А теперь пойдет он на корм червям.

Хункарпаша с укоризной посмотрел на жену, но она этого не заметила. Нет, он не обвинял ее в бездушии и черствости, понимая, что человек она практичный, но от этого ему стало почему-то неприятно. Он только буркнул:

– Яйца собери, в одном гнезде шесть штук лежат.

– Вот позавтракаем – и соберу, – ответила Надия и первая пошла в дом.

Хункарпаша мыл руки под краном и вспоминал, как однажды, когда они развели живность, и пришла пора заколоть несколько гусей к ноябрьскому празднику, Надия попросила его об этом. Но он тогда посмотрел на нее жалостливыми глазами, устало опустился на табуретку и сказал:

– Не могу.

Тогда Надия ничего ему не сказала, не стала упрекать и скандалить, а взяла ножик и сама пошла резать гусей. Вот за что он всегда ценил свою ненаглядную, так это за мгновенное понимание. А все дело было в том, что после фронта он долго не мог переносить вида и запаха крови, и каждый раз, когда видел сцену расправы над животными, кровь как бы вскипала в жилах, поднималась к голове, ударяя по мозгам, и ему становилось плохо. Дело это было житейское, и ему самому до фронта много раз приходилось резать баранов, гусей, кур, но после фронта в нем словно что-то перевернулось, и рука с ножом в руке становилась вялой и непослушной, словно понимала, что она отбирает чью-то жизнь. Сколько лет прошло с тех пор, но с тех пор Хункарпаша так и не осмеливался ни на кого поднять руку. Иногда жена даже укоряла его тем, что он не может по-мужски наказать сына за озорство или шалость.

После завтрака Хункарпаша решил прогуляться по улице, поговорить с соседями, стариками, что называется, потрепаться, узнать свежие новости, которые никогда не услышишь ни по радио, ни по телевидению. Но улица как назло была пуста. Только во дворе соседа Басханбека слышались стуки, ругань и возня. Сквозь щели забора Хункарпаша увидел, что хозяин со своей женой Тумишой и младшей дочерью куда-то собираются, нагружая машину мешками, узлами, коробками и чемоданами. Старенький «Москвич» напоминал маленького ослика, навьюченного хозяином с горой. Хункарпаша приподнялся на цыпочки и поверх невысокой калитки заглянул во двор. Громко сказал, чтобы привлечь внимание:

– Мир вашему дому, соседи. Куда-то собираетесь?

Соседи отчего-то сразу притихли. Басханбек что-то тихо сказал жене и подошел к старику.

– Салам, Хункарпаша. – Прямо через калитку спросил: – Табачок, сосед, найдется?

– Найдется, – ответил Хункарпаша и достал из кармана кисет из козлиной шкуры. Басханбек вышел со двора, сел на скамейку и знаком пригласил соседа сделать то же самое.

– Хорош у тебя табачок, Хункарпаша, – сказал Басханбек, набивая трубку. – Скажи секрет.

Хункарпаша усмехнулся, но ничего не ответил – он знал, что у соседа табак не хуже, и сорт хороший, и убирает вовремя, и сушит как надо, да больно уж прижимист сосед: свой табак курит только у себя дома, а как куда-нибудь идет, всем говорит, что у него память плохая стала, мол, вот, опять свой кисет дома забыл. Прижимистый Басханбек, оттого и бедный, потому что живет среди людей, как волк, в одиночестве, ни сам никому не помогает, и ни ему никто не помогает.

– Так куда же ты собрался? – переспросил Хункарпаша.

– Хотим к сестре съездить, давно не были, – ответил Басханбек, косо поглядывая на соседа и пыхтя трубкой. – Очень давно не были. У меня там двое племянников родилось, а я их совсем не видел.

– Далеко?

– Что «далеко»? – переспросил Басханбек.

– Живут-то далеко, спрашиваю?

– А-а-а, да, далеко, далеко.

Хункарпаша усмехнулся и подумал: «Ой, что-то крутишь ты, сосед! Не зря ты навьючил свою машину, как ишака». Вслух спросил:

– А дом, скотину на кого оставляешь? Сейчас не прежние времена, ограбят или, не дай Аллах, сожгут.

– Это так, это так. Вот попросил соседа, Ахмеда, присмотреть. Да у меня и скотины-то почти не осталось.

«Это точно, – отметил про себя Хункарпаша. – Что-то в последнее время скотиной твой двор не пахнет. Как-то слышал, что рано утром ты своих овец выгонял, а во двор-то они не вернулись. Хитришь, сосед! Надо попробовать вывернуть тебя наизнанку.»

– А то давай я присмотрю.

– Нет, нет, что ты, зачем я тебя буду утруждать. Ты уже не молод, нога вон болит, да своих хлопот, наверно, хватает. Так ведь?

– Это правда, – ответил Хункарпаша. – Когда человек старый, маленькие хлопоты становятся все больше и больше. А ты не слыхал, говорят, что твои единоверцы хотят сюда, к нам, пожаловать?

Басханбек повернулся к соседу всем телом, испуганно посмотрел на него и быстро ответил:

– Нет, не слыхал. Да и мало ли что болтают женщины, у них языки, как мочалка на ветру. Разве можно им верить.

– Дыма без огня не бывает.

Басханбек быстро поднялся со скамейки, постучал трубкой об край доски, выбивая из нее пепел, и почему-то сердито, с досадой сказал:

– Ладно, сосед, мне болтать с тобой некогда, ехать уже надо.

– Ладно, так ладно, – ответил Хункарпаша, вставая, опираясь на палку. – Счастливой тебе дороги. Смотри, осторожнее езжай, сейчас на дороге полно бандитов.

Басханбек испуганно спросил:

– Откуда знаешь?

– Да уж знаю, раз говорю. Так что ты пристройся к какой-нибудь машине и тихонько за ней езжай. Все спокойнее будет.

– Ой, Алла! – прокричал Басханбек и бегом побежал домой.

Хункарпаша насмешливо посмотрел ему вслед и подумал: «Ну и трус этот Басханбек! Никогда еще таких трусов не видал. И все же он что-то знает, только говорить боится. Как бы и правда беды не дождаться. А с другой стороны, маленькая беда не бывает, беда всегда большая, ее не обойдешь, не объедешь. Ну, ладно, поживем – увидим».

Когда Басханбек выехал со двора и закрыл ворота на два замка, Хункарпаша решил разведать у Ахмеда, отчего так спешно уехал Басханбек. Ахмед, темнолицый, беззубый кавказский татарин, вбивал кувалдой в дубовый столб большое железное кольцо. Хункарпаша поприветствовал его и спросил, чем тот занимается. И хотя без вопроса было ясно, чем занят хозяин, Ахмед, шамкая, добродушно ответил:

– Да вот, Шайтан кольцо вырвал. Озверел совсем.

Хункарпаша знал, что Ахмед на всю округу держал одного-единственного быка-производителя, которого все звали Шайтаном. И хотя уже давным-давно везде проводили искусственное осеменение, местное население считало, что естественным путем приплод получался здоровее, крупнее и красивее. Не то, что эти пробирочные близнецы, которым Аллах и души-то не дал. И потому со всех окрестных сел к нему вели коров и телок. Ахмед никому не отказывал и за небольшую плату «покрывал» животин. Тем и жил: бедно, но честно. Но в последнее время дела у него были все хуже и хуже.

– Ну, ты бы тоже, наверно, озверел, если бы тебя женщины лишили. А, Ахмед?

Ахмед улыбнулся беззубым краснодесным ртом.

– Это правда, без женщины совсем, однако, плохо. Жить нельзя.

Кончив дело, Ахмед бросил кувалду на лист старого кровельного железа, отчего по всему селу разнесся грохот, и подошел к соседу. Из двери дома выглянула маленькая, словно Дюймовочка, очень красивая черноволосая женщина и, увидев рядом с мужем чужого, тут же юркнула обратно. Все в селе знали, что Ахмед сильно ревновал свою красавицу-жену даже к соседнему козлу, и поэтому она всегда пряталась от чужих мужских глаз, чтобы не быть битой. А рука у Ахмеда была тяжела, как вон та кувалда, валяющаяся на земле. Вот уже двадцать с лишним лет все односельчане гадали, отчего такая красавица вышла замуж за такого страхолюдина, и чем он ее приворожил, что чуть не каждый год рожала ему детей, из которых, впрочем, выжило только пятеро.

Мужчины сели на крыльцо, и Хункарпаша как бы ненароком спросил:

– Куда это Басханбек собрался, не знаешь?

– Нет, не знаю, не говорил.

– А кто же за его скотиной будет ухаживать?

– Не знаю, не мое это дело, – отвечал осторожный татарин.

– Урожай собрал?

– Все собрал, картошка, моркошка, помидор, огурца. Виноград тоже собрал. Ай, якши виноград! Вино делать буду, продавать буду. Деньга нужна, детей одевать, кормить надо. Шайтан не нужен никому стал, совсем мало человек ходит, коровку не приводят.

Поговорив с Ахмедом о том, о сем, Хункарпаша вернулся домой и сразу пошел на огород. Оторвал две доски и пролез на территорию Басханбека, походил возле хлевов – тихо, даже мяуканья кошки не слыхать. Потом посмотрел в окна. Все окна были плотно зашторены, и все-таки в одном месте в щелочку Хункарпаша углядел, что большая комната в соседском доме почти пуста, там стояли лишь два старых стула и полуразвалившийся диван.

– Ах, Басханбек, – прошептал Хункарпаша, – заячья ты душонка. Ничего-то в ней разглядеть нельзя, темно, как в подвале. А ведь что-то ты знаешь. Хоть бы с соседями поделился.

14

В душе Хункарпаши стало совсем тревожно. Он вернулся на свой огород, приставил доски на место, привязав их к перекладине проволокой, и пошел в дом. Беды и плохие предчувствия словно преследовали его с самого утра. Сначала околел Хан, потом таинственно уезжает Басханбек, да еще, когда он вошел в дом, его встретила плачущая Надия. С порога он спросил:

– Ну, что еще приключилось?

Не отрывая платка от лица, Надия глухим голосом ответила:

– Ахмеднаби пропал.

– Как пропал? Он иголка, что ли?

– Не зна-аю, ничего толком не зна-аю! Позвонила Хадиша и сказала, что он не появлялся дома с вечера. Еще вчера ушел куда-то со своими друзьями и до сих пор не прише-ол.

– Ну, хватит тебе завывать-реветь, разводишь тут сырость. Он уже большой, взрослый парень. Может быть, гуляют у какой-нибудь девчонки, развлекаются, – начал успокаивать ее Хункарпаша. – Погуляет и вернется, куда он денется.

– Какие девчонки, какие гуляния, ему всего шестнадцать! – повысила голос Надия, все еще подвывая. – Думай, о чем говоришь!

– Всего шестнадцать, всего шестнадцать, – передразнил ее муж. – Он уже мужчина, джигит, ему женщина нужна, а ты его все мальчишкой считаешь!

Хункарпаша подсел к жене на диван, обнял ее.

– Ну, ладно, ладно, не реви, все будет хорошо. Давай подождем до вечера, может, все образуется еще.

Хункарпаша успокаивал Надию, а сам начинал все больше тревожиться. Уж больно события сегодняшнего дня нанизывались одно на другое. Ну ладно – петух, он был уже старым, ладно отъезд соседа, он имеет право ехать, когда хочет и куда хочет. Но то, что пропал Ахмеднаби, касалось их семьи и не могло не касаться его души и его сердца. В конце концов, он не вытерпел жданок и позвонил сам. Трубку взял Казбек. И его усталый и тихий голос сразу подсказал Хункарпаше, что дела плохи:

– Да, кто это?

– Это я, сынок, – ответил отец. – Что там с Ахмеднаби?

– Я так понимаю, отец, что он, стервец, пошел воевать с ваххабитами, украл у меня ружье и патроны, консервы из холодильника выгреб, хлеба взял – и в горы.

– Ай-яй-яй, ой, Алла! Я же с ним совсем недавно говорил, он слово дал, что дурить не будет. Жалко, я ему уши не надрал тогда, может, до него лучше бы дошло, что глупость можно сотворить только раз, а после второй человек сам становится глупцом! – горячился Хункарпаша. – Ты хоть предполагаешь, где он может сейчас находиться?

– Да, отец, – ответил Казбек. – С ним ушли еще трое его друзей. Их тоже дома ищут. Мы сообщили в милицию, там заверили, что в горы и мышь не проскочит, кругом стоят посты и дозоры. Но вы же знаете, отец, что это враньё, сейчас через горы слон может пройти и его никто не заметит! Я на всякий случай размножил их фотографии и развез их по разным местам, раздал военным и милиционерам. Один полковник сказал, что я могу не беспокоиться, к утру их обязательно поймают. – Хункарпаша услышал, как Казбек тяжело вздохнул. – Так что вы, отец, не беспокойтесь, все будет хорошо, ложитесь спать. Я сам вам позвоню утром. Передайте маме…

Но тут Надия сама выхватила трубку у мужа и закричала:

– Казбечик, милый, дорогой, пожалуйста, прошу тебя – собери всех своих егерей! Ведь они там каждую тропинку, каждое ущелье, каждый ручеек знают! Ахмеднаби хоть и ребенок, но не такой глупый, чтобы через посты и кордоны проходить. Они сейчас где-нибудь в горах, бедные!

– Хорошо, мама, спасибо, вы подсказали хорошую мысль, – отвечал Казбек. – Я сам как-то об этом не подумал.

Тут трубку у жены вырвал Хункарпаши и тоже закричал:

– Сынок, сынок, слышишь меня? Я тоже с тобой поеду! И не спорь со мной, понял? Я так решил! Кто в семье старший?! То-то же! Хадиша дома? Скажи ей, пусть едет к нам! Что?! Пусть бросает к шайтану свою торговлю, прилавок от нее никуда не убежит. – Хункарпаша украдкой посмотрел на жену, которая, горестно уронив на колени голову, сидела на диване и, покачиваясь всем телом, что-то шептала самой себе. Он понизил голос: – Ты же знаешь, что у матери сердце. Пусть Хадиша побудет тут с ней. Мало ли что может случиться. Все, все, я уже выезжаю.

Когда приехала Хадиша, после поцелуев с бабушкой и дедушкой она сообщила важную новость:

– Один друг Ахмеднаби вернулся домой, он подвернул ногу. Теперь сидит дома и хнычет. Он говорит, что они пробирались не по дороге, а по долине, там где течет Параулозень, а расстались в лесу, недалеко от Губдена. Вот дураки-то! – всплеснула руками Хадиша. – Они взяли с него клятву, что он никому ничего не расскажет. Но отец так на него надавил, побил даже, и он все рассказал.

– Вот теперь все ясно, – вставая, сказал Хункарпаша. – Ладно, я поехал. Ты, Хадиша, приглядывай за бабушкой.

– Что за мной приглядывать, – отозвалась с обидой старуха, – или я глупый ребенок. Ты сам-то куда не надо не лезь, немолодой уже.

Хункарпаша расцеловал жену и внучку и пообещал:

– Обещаю быть осторожным, как волк, а вы не волнуйтесь.

Казбек уже ждал его у ворот своего дома. Там стоял УАЗик, в котором сидели еще трое.

– Здравствуйте, отец, – поприветствовал сын отца и слегка приобнял его за плечи. – Может, останетесь здесь, вам тяжело будет ходить по горам с больной ногой.

– Она у меня уже не болит, у меня сердце болит, – ответил отец и тут же полез на переднее сиденье машины. – Ружье мне дашь?

– Да дам, дам, – с досадой отозвался Казбек. – есть у нас в запасе одна старая ижевка. Ну ладно, поехали, – приказал он шоферу, с силой захлопывая дверцу.

До Параула они добрались быстро. Жители смотрели на чужаков подозрительно и отвечали на вопросы неохотно. Один старик, выслушав их рассказ, сказал, пожевывая беззубым ртом:

– Сходите к Вахе, он чабан, отары пасет в долине. Говорят, он видел там вчера каких-то незнакомых людей. Может, он поможет.

– А где его найти? – спросил Хункарпаша.

– Да там и найдете. Как спуститесь по дороге вниз, там, у дубов, его шалаш стоит. Только собак берегитесь, собаки у него злые, как волки! – предупредил их аксакал, когда они садились в машину.

Вместо шалаша егеря увидели старую, выбеленную солнцем палатку, разрезанную пополам и поставленную на толстые палки. В ней сидел молодой пастух и крутил радиоприемник. Он увидел пришельцев, когда две его собаки, сломя голову и беспрестанно лая, помчались к машине. Они прыгали на окна и грызли колеса, одна из них ударилась грудью об капот и с визгом покатилась по земле. Пастух вылез из палатки и грозно прикрикнул на собак. Те словно только этого и ждали: виляя хвостами, побежали к хозяину, иногда поворачивая голову к машине и скаля с рыком морды, словно жаловались, что хозяин не позволил им довести свое собачье дело до конца. По команде они покорно улеглись у ствола дуба, словно не они минуту назад готовы были разорвать в клочья непрошенных гостей.

Казбек осторожно приоткрыл дверцу, кивнул на зверей:

– Не тронут?

– Нет, теперь не тронут.

– Салам алейкум.

– Салам алейкум, – эхом отозвался чабан. – С чем Аллах принес ко мне гостей?

Хункарпаша, все еще с опаской поглядывая на зверей, спросил:

– Послушай, Ваха, не видал ли ты здесь чужих людей?

– Здесь много чужих ходят, – уклончиво ответил парень, погрызывая сочную травинку. – В этих горах для меня все чужие, только мне они как родные. Я уже восемь лет гоняю сюда отары.

– А мальчишек не видел?

– Мальчишек? – Ваха задумался. – Нет, не видел. Правда, вчера видел одного парнишку, молодой совсем, безусый, он спрашивал у меня дорогу до Гергебиля.

– Ах, засранец, – воскликнул Хункарпаша, – решил, видать, заглянуть в наше родовое село. Ну, поймаю – уши отдеру!

Казбек подождал, когда отец остынет, спросил:

– Скажи, Ваха, а как он выглядел, этот парень? – Ваха описал паренька. – Точно, это он, Ахмеднаби! А оружие у него какое-нибудь было?

– Нет, ничего не было, – покачал головой чабан. – Палка только была, оружия не было.

– А что он сказал?

– Сказал, что с друзьями по горам гуляет, а тут заблудились немного.

– Спасибо, Ваха, ты нам сильно помог. – Казбек пожал пастуху руку. – Слушай, Ваха, тебе воды не надо? Хорошая, «Ессентуки»! У нас много, могу несколько бутылок дать.

Чабан улыбнулся.

– Нет, спасибо, я такую воду не пью, у меня от нее желудок болит. Я всегда беру воду из ручьев. Вот если табачком угостите…

Хункарпаша полез в карман, вытащил кисет, отсыпал из него половину в горсть и протянул Вахе.

– На. Спасибо, дорогой, живи столько, сколько я прожил.

– А больше нельзя? – засмеялся чабан.

– Нет, больше нельзя, – с улыбкой ответил Хункарпаша, – я не люблю, когда меня обгоняют.

Все засмеялись, а Хункарпаша, помедлив, вытащил трубку и протянул ее Вахе.

– На, бери.

– А вы?

– А у меня запасная есть. Трубка как раз для твоего ремесла: пока ее набиваешь: и время идет, и мысли хорошие идут. Ну, счастливо, Ваха!

– Счастливо и вам, – ответил Ваха, вертя в руках дорогой подарок от старика.

На этот раз собаки проводили их спокойно до самого поворота у скалы и вернулись к своему хозяину с чувством выполненного долга.

Проселочная дорога вилась между скал, пересекая ручьи и речушки, кое-где преграждая путь осыпями и вынесенными весенним половодьем на берег кустами и крошевом древесины. Еще в одном ауле им сказали, что совсем недавно, часа три назад, жители видели, как через перевал проходили какие-то вооруженные люди, но они не похожи на подростков. Было их несколько человек. Посоветовавшись с минуту, егеря и Хункарпаша решили идти следом. Они доехали на машине до того места, где путь им преграждал высокий порог и дальше решили преследовать пешком.

Чтобы настигнуть беглецов, отсюда было два пути: один через долину, где текла небольшая горная речушка, другой – через невысокий перевал, огибающий гору справа. Шофер остался в машине, а остальные разделились на две группы. Казбек непременно хотел идти с отцом, но Хункарпаша отчего-то заартачился, проворчав:

– Я не хочу, чтобы сын был моим командиром, пусть со мной идёт кто-нибудь другой. Его я буду слушаться, клянусь Всевышним!

Казбек согласился со смутной тревогой в душе – ему словно кто-то нашептывал, что не надо бы бросать отца, но, зная его упрямый нрав, уступил. Да и егерь, Асланбек, тоже опытный человек, он не раз был проводником в горах, когда сопровождал альпинистов и туристические группы, не раз брал браконьеров, да и сам по себе Асланбек человек мудрый и осторожный.

– Хорошо, отец, поступайте, как знаете, – ответил Казбек. – Только прошу вас, не скачите по камням и не забирайтесь на уступы.

Но Хункарпаша уже уходил от них, и на слова сына он только отмахнулся.

15

– Ну что, пошли, – сказал Казбек своему товарищу, Азамату, и направился к седловине между двух гор, поросшей кустарником и невысокими деревьями.

– Пойдем, – согласился напарник и пошел следом.

Уже на первых сотнях метров пути Казбек обрадовался: кажется, они напали на верный след. Во многих местах трава была примята, камни сдвинуты, а ветки кустов местами сломаны. Да и сушняку было мало: видно, кто-то его подбирал для костров. Местные жители вряд ли уходили так далеко от своих селений, чтобы набрать вязанку-другую хворосту для протопки баней или разведения костров под очагами во дворах. Уже давно в каждом доме был газ, которым топили дома, на котором готовили еду, но самодельные печки, слепленные из глины, в которых пекли лепешки, все еще оставались почти в каждом сельском дворе. Можно печь лепешки и в газовой плите, но у них, как считали горцы, совсем другой запах и вкус.

А кто еще мог собирать хворост, как не их беглецы! С этой мыслью Казбек взбирался наверх, тщательно выбирая путь, чтобы, не дай Аллах, не вывихнуть или не сломать ногу. Горы не прощают пренебрежения и суетливости. Это он знал на своем горьком опыте, когда в детстве, лазая по горам, подвернул ногу и целые сутки лежал между камнями, не в силах встать. Нога распухла и была похожа на надувную подушку, и при каждом шаге, который он пытался сделать, острая боль пронзала молнией все его тело. Опираясь на палку, за остаток дня и ночь он сумел преодолеть несколько километров пути и, увидев в долине пастуха, так обрадовался, что заплакал.

Тогда отец ему ничего не сказал, а только посмотрел в его глаза и спросил: «Теперь ты знаешь, сынок, что свою боль невозможно унести на чужих плечах? Теперь ты понимаешь, что ее можно нести только в себе?» Тогда Казбек не понял его слов, он лишь кивнул в ответ, боясь поднять голову. И только намного позже он понял, что имел в виду отец: другому человеку можно отдать кусок хлеба, мяса, свое нежное прикосновение, свою одежду, но боль всегда остается только с тобой, как напоминание о твоих ошибках, на которых ты учишься.

Вот вспорхнула с ветки серая птичка, подняв тревожный свист. Казбек остановился и поднял руку, давая знак остановиться своему спутнику. Тот улыбнулся и показал рукой на высокий уступ скалы. Казбек поднял голову и увидел стоящую у самого края горную серну. Она смотрела прямо перед собой, нервно прядая острыми ушками, иногда резко поворачивая изящную головку и играя ноздрями, словно пыталась поймать чей-то запах. Казбек поднял два камня и стукнул ими друг о друга. Тело серны мгновенно напряглось, она тут же сделала прыжок в сторону и исчезла из виду. Казбек показал в сторону долины и тихо сказал:

– Там кто-то есть.

Азамат лишь кивнул головой.

Пройдя еще метров двести сквозь густой кустарник и выйдя на гранитную проплешину, охотники увидели поднимающийся дымок от сухого костра. Казбек поднял свою винтовку с оптическим прицелом, снял с него защитный колпачок и посмотрел в сторону блестевшей блестки ручья, протекавшего по лощине.

– Это они, – облегченно вздохнул он. – Давай возьмем их в «клещи», чтобы не сбежали.

Напарник понятливо хмыкнул и первым стал спускаться, забирая вправо. Казбек пошел в другую сторону. До беглецов оставалось метров тридцать, когда он увидел своего сына и его товарища. Ахмеднаби разогревал на костре тушенку, помешивая мелкие угольки в костре, а его напарник ковырялся со своей кроссовкой, снятой с ноги, и бурчал:

– Надо было надеть сапоги или ботинки, уж они бы не развалились. А в этой дряни только на дискотеку ходить. – Он с брезгливостью отбросил кроссовку в сторону. – Ну, ничего, тут недалеко осталось, дойду как-нибудь.

Ахмеднаби меланхолично заметил:

– У сапог подошвы жесткие, в них по камням тяжело ходить. Хлеб доставай, сейчас есть будем.

Казбек мышью подкрался к беглецам, вышел из кустов и громко спросил:

– А меня угостите? Я что-то тоже проголодался.

Подростки, бросив все, рванули, было в другую сторону от Казбека, но на их пути встал другой егерь, который, посмеиваясь, играл своей винтовкой и цитировал:

– Тише, мыши, кот на крыше.

Казбек приказал:

– Ахмеднаби, а ну, сядь и не рыпайся, а то хуже будет.

Оба беглеца с понурым видом вернулись на свои места и сели. Егеря присели рядом с ними. Казбек спросил:

– Ружье где?

Ахмеднаби показал рукой в сторону большого камня. Казбек достал из-за него ружье и с укоризной протянул:

– Э-е-ех, вояки! Настоящий солдат свое оружие не бросает, как палку, он его всегда у пупка держит, чтобы всегда быть готовым к бою. А вы, с-сопляки, гадёныши, переростки глупые! Думаете, если у вас в штанах что-то зашевелилось, так вы уж и мужчины, да?!

– Па-а-па! – с обидой и дрожью в голосе протянул Ахмеднаби.

– Молчи, собачий хвост! – прикрикнул на него отец. – Ты еще смеешь тут голос подавать! Мало того, что ты нам с матерью все нервы измотал, ты и этих сопляков с собой прихватил. А ведь они младше тебя! Ты об этом подумал?!

– Никто меня не прихватывал, – огрызнулся товарищ Ахмеднаби, – я сам пошел. Я не маленький и не вещь какая-нибудь, чтобы…

– А ты помолчи! – пресек его оправдания Казбек. – Вот доберется до тебя твой отец, спустит штаны – не так завизжишь! Жалко, что ты не мой сын, а то бы…

Товарищ лишь оскалился, понимая, что угроза была пустой. Для него наказание и расправа были еще где-то далеко, и он мог позволить себе бравировать перед своим другом. Поостыв, Казбек спросил:

– Голодные, наверно, вояки? Давайте вместе поедим.

Разложив горячую тушенку на куски хлеба, все стали есть, стараясь не смотреть в глаза друг другу. Казбек проронил:

– Немного подождем, и пойдем деда твоего искать.

– Дедушка здесь?! – чуть не поперхнулся едой Ахмеднаби. – Зачем же он… Ведь у него нога болит.

– А-а-а, только сейчас вспомнил про больную дедушкину ногу! А до этого ты чем думал: головой или задницей?! Зачем, зачем! – передразнил он сына. – Потому что он беспокоится о тебе, поганце таком, любит тебя. Вот зачем! Ты же знаешь, если он упрется, то ничем не остановишь. Ну, ладно, хватит тут сопли развозить, пойдем, нас там машина ждет.

– Машина! – обрадовался товарищ Ахмеднаби и посмотрел на свой развалившийся ботинок. – Это хорошо, а то пешком в…

Он наткнулся на жесткий взгляд Казбека и осекся, а Казбек продолжал:

– Вернёмся как раз вовремя – через три часа договорились встретиться. А ну, куда! – снова прикрикнул он на друга своего сына, который пытался отстать и спрятаться за их спины. – Впереди иди, чтобы я тебя видел!

– Да я не нарошно, у меня нога…

– У тебя не нога, а извилины в голове больные. Давай, давай вперед.

Шофер, увидев их, с улыбкой под усами вышел из-за машины, где он прятался от жаркого солнца, и пропел:

– А вот и наши козлятушки-ребятушки! Ну что, навоевались, набегались, славные горные орлы!? Наверно, всех ваххабитов постреляли.

И он заржал так, что горы откликнулись многоголосым эхом.

– Да хватит тебе, – остановил его Казбек. – Им и так тошно, не видишь что ли. Отца не видно?

– Нет. Как ушли, так и не возвращались, – ответил шофер, протирая платком вспотевшую под его фуражкой лысину. Он посмотрел на часы. – Скоро должны вернуться.

Но это «скоро» скоро превратились в десять минут, затем в полчаса и наконец в час. Казбек забеспокоился, он укоризненно и гневно взглянул на сына.

– А все из-за тебя. Сначала тебя искали, теперь вот дедушка неизвестно куда подевался. – Он взглянул на часы, покачал головой. – Вы вот что, джигиты, покараульте этих птенцов, чтобы опять не улетели, а я пойду встречу.

– Я никуда не убегу, папа, – просипел застоявшимся голосом Ахмеднаби. – Возьмите меня с собой.

Казбек испытующе посмотрел на сына, пожевал губами, потом ответил:

– Ладно, пошли. Надеюсь, что ты не баран, и чему-нибудь научился за эти дни. Но оружия не получишь.

– Хорошо, папа, – покорно ответил сын. – Я хочу просто быстрее отыскать дедушку.

Уже спустившись к небольшому ручью, Казбек почувствовал что-то неладное. Его егерское чутье, натренированное за многие годы нахождения в горах, безошибочно определило витавшую в воздухе беду. Нет, внешне ничего не предвещало никакой беды: все так же порхали с дерева на дерево птицы, все так же спокойно журчала по камням прозрачная вода, неся в долину прохладу и свежесть; все так же смотрело с небес ласковое сентябрьское солнце; все так же глядели на него изборожденные тысячелетними морщинами головы скал. И все-таки в этой спокойной горной ауре витало что-то неопределимо чуждое и враждебное. Так бывает, когда прошедшая по выпасам отара оставляет за собой свои запахи, свое блеяние, свою покорность козлу-вожаку и чабану, хотя самой отары уже давно здесь нет. Так бывает, когда дикий зверь украдкой наблюдает за своей добычей, а не поймав ее, оставляет после себя еще большую озлобленность, свой голод и свою охотничью страсть.

Казбек видел следы своего отца и его спутника, Асланбека. Он видел, как они присели вот на этот камень, и отец оперся палкой, чтобы помочь себе. А вот здесь они попили воды из ручья, потому что камень в воде с одной стороны еще не успел обсохнуть. Дальше следы шли за скалу, и Казбек тихо приказал Ахмеднаби: