Текст книги "Пепел родного очага"

– Интересно, уехали наши? – спросил Казбек, развязывая свой сидор и выкладывая на газетку еду. – Может, зря мы тут по горам бегаем? Может быть, и отец, и Асланбек уже вернулись домой, сидят за столом и чай пьют.

Азамат усмехнулся, пережевав кусок колбасы.

– Ты сам в это веришь? – На молчаливый вздох Казбека добавил: – Моли Аллаха, чтобы они были живы. Сейчас это самое главное.

На лысину горы они забрались незадолго до заката, когда солнечное колесо уже катилось по склонам, готовое утонуть на западе. Долго и осторожно подбирались к северному склону, ища удобное место для наблюдения. Но вот, наконец, открылись и обе долины, и перевал, изрытый ущельями и укрытый лесом.

Егеря устроились поудобнее и стали наблюдать через оптику. Первым обрадованно вскрикнул Азамат:

– Вот они, голубчики!

– Где? Я не вижу, – засуетился Казбек.

– Держи левее, вон там, за дубовым леском. Видишь, мелькают среди деревьев? И палатки стоят.

– Теперь вижу. Ого, сколько их! Да тут не меньше дивизии.

– Ну, дивизия не дивизия, но тысячи полторы есть, – откликнулся Азамат. – Вот нахалы, даже костры не боятся разжигать.

– А чего бояться – дрова сейчас сухие, как порох, не дымят. Слушай-ка, Азамат, а мы угадали – видишь, на противоположном склоне пикеты стоят, один, два, три… Больше не вижу.

– Смотри, как бы нас не засекли, оптикой не крути, а то поймают «зайчика» – и тогда нам хана.

Казбек почти его не слушал, он внимательно следил за тем, что происходит там, внизу, и искал среди этого сброда знакомое лицо отца, но в прицеле мелькали лишь чужие бородатые лица, шалаши, несколько палаток, автомашины, покрытые брезентом и ветками, немного в стороне с десяток лошадей и ослов. Казбек устало отложил винтовку в сторону и опрокинулся на спину.

– Вряд ли мы найдем его среди этого сброда, – сказал он с грустью в голосе. – А если и найдем, то что делать будем?

– Там видно будет, – отозвался Азамат, не отрываясь от прицела. – Главное – ввязаться в бой, как говорил наш комбат, а там… Стой-ка! Что-то знакомое лицо. Точно! Да это же Асланбек!

– Где?! – воскликнул Казбек, снова прилаживая винтовку к плечу. – Да где же, я не вижу его!

– Справа, метрах в пятидесяти от крайней палатки, у дерева, рядом с ним еще двое сидят, – корректировал Азамат.

– Вижу, вижу! Живые, слава Аллаху! Это точно он, Асланбек! У него левая рука перевязана. Что с ним? Ранили или…

Асланбек сидел, прислонившись к дереву, и покачивал свою кисть с окровавленными бинтами, подняв страдальческое лицо кверху и шевеля губами: он, видно, или ругался, или молил Бога о пощаде, не обращая внимания на хохочущих рядом охранников. Но Казбек искал своего отца, он уже не сомневался, что его дорогой старик и человек тоже находится здесь, среди этих вооруженных до зубов шакалов, которые могли растерзать его в любую минуту. Но где же он, где?!

9

«Но где же он, где?» – думал Хункарпаша, вспомнив об Асланбеке и шагая рядом с Кривым, который вел его неизвестно куда после разговора с предводителями боевиков. Он уже понимал, что попал в мясорубку, из которой почти невозможно выбраться: его могут убить сейчас, если он откажется вести отряды по горным тропам, его вряд ли выпустят живым, когда боевики закончат свое кровавое дело и доведут замыслы до конца, его могут убить и свои, приняв за врага. Но можно умереть и самому при побеге или бросившись на врага. Но Хункарпаша и не думал о смерти, он думал сейчас о жизни и о живых: о своем товарище по несчастью, о жене, которая наверняка ждет его домой, о сыновьях, дочерях и внуках, оставшихся по ту сторону границы. Интересно, как они там, что делают? Предпринимают ли что-нибудь для их спасения или просто ждут?

Кривой остановил его около одной из палаток и оставил в компании с тем же Салауди и еще одним бойцом, сказав:

– Жди здесь, старик. И не надейся, что ты убежишь или тебя застрелят. Убежать тебе не дадут вот эти джигиты, а если и умрешь, то не как горец, а как бешенная, паршивая собака. Ты меня понял?

Кривой боком пошел в другую палатку, а Хункарпаша подумал: «Он что, мысли умеет читать, одноглазый дэв?», а вслух спросил:

– Закурить-то хоть можно?

Но его не слышал ни первый, ни другой охранник, занятые каким-то спором на своем языке. Тогда Хункарпаша достал кисет, трубку и стал набивать табак. Но руки почему-то не слушались: он два раза просыпал табак и дважды ронял трубку. Поняв, что покурить ему сейчас не удастся, старик спрятал все в карман и попробовал подремать, сидя на корточках у дерева.

Но и поспать ему не дали. Из соседней палатки, куда зашел до этого Кривой, донеслись сначала грязная ругань, возня, а затем чей-то истошный нечеловеческий крик, переходящий в вой, перемешанный со стонами. Хункарпаша вздрогнул, посмотрел в ту сторону, откуда доносились крики, и ждал, что из палатки кто-то выйдет. Но из нее снова донеслись ругань, крики и чей-то стон.

Минут через пятнадцать из палатки выскочил Кривой и, яростно жестикулируя и ругаясь, побежал в лес. Из палатки вслед за Кривым двое мужчин вывели третьего, слегка поддерживая того под локти и яростно толкая в спину. Тот прижимал к груди залитую кровью руку и, низко опустив голову, стонал. Вот он медленно поднял голову, уставив в никуда свои измученные глаза. Лицо его было белым, словно на него плеснули известковым раствором, а тело, будто накачанный воздухом манекен, моталось из стороны в сторону, еле удерживаясь на слабых ногах.

Хункарпаша внимательнее пригляделся к раненному мужчине, и сердце его остановилось: в нем он еле признал своего товарища по несчастью, Асланбека. Он стоял, явно ничего не видя и никого не узнавая, поводя головой по сторонам. Его охранники тоже чего-то ждали. Вот снова появился Кривой, он подбежал к ним и что-то со злобой сказал, потом нашел взглядом Хункарпашу и показал в его сторону. Асланбека довели до палатки и посадили рядом со стариком.

Кривой крутился юлой и кричал, показывая на Асланбека:

– Видишь, старик, с тобой будет то же самое, если ты надумаешь кочевряжиться! Он думал, что мы тут в игры играем, что он маленький мальчишка, которого уговаривает мама! Мы не мама, мы – воины Аллаха! Пусть он расскажет, пусть он тебе все расскажет, чтобы ты понял!

В сердцах Кривой пнул раненого и снова куда-то убежал. Увидев, что их охранники равнодушно смотрят в сторону, Хункарпаша спросил:

– Асланбек, сынок, ты меня слышишь?

Тот мотнул головой и снова затих с закрытыми глазами, нянькая свою руку. Потом повернул измученное лицо, взглянул полуоткрытыми глазами и улыбнулся, прошептав:

– Все будет хорошо, отец. Я их уже не боюсь. Вы знаете, куда бегал этот кривой пес? Он спрашивал, убить меня или нет, но ему не разрешили. Я им еще нужен, мы им оба нужны. Пока я ждал этого кривого, я слушал, о чем говорили эти охранники. Теперь я все знаю.

Асланбек поперхнулся слюной и закашлялся, потом стал облизывать свои сухие потрескавшиеся губы. Хункарпаша обратился к Салауди:

– Послушай, Салауди, мы все правоверные, помоги этому человеку, дай воды и бинт. Ведь он кровью изойдет.

Салауди что-то проворчал, а потом приказал своему напарнику принести, что просили. Тот залез в палатку и через несколько минут вынес индивидуальный пакет и полуторалитровую бутылку «Боржоми» в пластиковой упаковке. В руки подавать не стал, а просто бросил на землю, словно боялся испачкаться. Хункарпаша откупорил бутылку, дал попить своему товарищу, сделал несколько глотков сам, а потом попросил:

– Ну-ка, покажи руку.

Асланбек оторвал руку от груди и протянул ее к старику. Хункарпаша отшатнулся: на окровавленной кисти не хватало двух пальцев: указательного и среднего. Из ран еще сочилась свежая кровь.

– Ничего, сынок, терпи. Я сейчас сделаю тебе перевязку. Конечно, я не медсестра и не медбрат, но кровь остановить сумею. А там как Аллах даст.

Хункарпаша разодрал зубами пакет, оторвал от бинта кусок марли и, намочив ее водой, стал вытирать руку. Асланбек заскрипел зубами, закрыв глаза. Старик не обращал на это внимания, потому что по собственному опыту знал, что чем дольше длится эта процедура, тем больше мучений переносит человек. Он тщательно промыл раны, а затем забинтовал руку, израсходовав весь пакет.

Посмотрев на свою культю, Асланбек снова прижал ее к груди и облегченно откинулся назад.

– Теперь полегче? – спросил старик и, получив утвердительный кивок головой, попросил: – А теперь расскажи, что случилось. Мне обязательно это надо знать. Понимаешь?

Асланбек снова кивнул, посмотрел на стоящих поодаль охранников и стал рассказывать, с трудом подбирая слова и часто останавливаясь, словно припоминал все случившееся. Из его рассказа выходило, что когда увели Хункарпашу, Асланбека привели в палатку и приказали ждать. Чего, кого, сколько – он не знал. Потом пришел один из тех командиров, которые допрашивали их вчера. И он стал спрашивать, где и какие войска стоят в районах Махачкалы, Хасавюрта, Кизляра и Кизил-юрта, где расположены блок-посты, отряды милиции и самообороны, интересовался, почему он сам не записался добровольцем, как оказались в горах, как сюда добирались, сколько всего было человек. Потом боевик просил показать на карте горные подходы к соседним селам, аулам и городам.

Когда Асланбек стал возражать, что он человек гражданский и не знает, что и где расположено, кто и как стоит, боевик начал звереть и бить его кулаками по почкам и в живот. Видно, он был или боксером или бывшим милиционером, потому что бил профессионально и по самым чувствительным местам. И после каждого удара задавал те же самые вопросы. Он отвечал что-то, что придет в голову, потому что действительно не знал ни точного расположения частей, ни их численности, ни откуда они прибыли. Потом боевик выложил пистолет на стол и несколько раз хватался за него, грозясь пристрелить.

А потом пришел этот Кривой. Он не бил, не ругался, а пытался помочь наводящими вопросами, просил показать на карте незнакомые тропы и выходы к селениям. Но Асланбек лишь бессильно мычал и разводил руками. Тогда Кривой тоже озверел. Он приказал охранникам держать его, а другую руку положил на стол и сказал, что сейчас будет отрезать по одному пальцу, пока тот все не расскажет. Он достал из-за пояса нож, наставил его лезвие между фалангами и с силой нажал. Асланбек закричал от боли, но палач орал на него и требовал все сказать. Пленник был в шоке от боли, и он почти не чувствовал, как ему отрезали второй палец. Кривой в бешенстве закричал, что он его сейчас расстреляет, а потом куда-то убежал.

В конце рассказа Асланбек со вздохом сказал:

– Они остались там. – И заплакал.

– Кто? – не понял Хункарпаша.

– Мои п… пальцы.

– Пальцы жалко, сынок, я понимаю, – попытался успокоить его Хункарпаша. – Но, думаю, что в эту ночь нам придется сильно беречь свои головы.

Асланбек часто заморгал глазами и спросил почему-то не про головы:

– А почему за эту ночь?

– Потому что я чувствую, что самое главное начнется завтра, ну, самое позднее, послезавтра. Ты же видишь, они торопятся, суетятся. Не зря и на нас давят.

– А что они спрашивали у вас, отец?

– Да то же самое. Что смог, сказал, что не захотел сказать, не сказал. А про меня они ничего не спрашивали? – встрепенулся старик.

– Нет. А про что?

– Ну, где я живу, где мои родственники и всякое такое.

– Нет, ничего не спрашивали.

– Вот и хорошо, – облегченно вздохнул Хункарпаша. – Если еще будут спрашивать, говори, что я со старухой живу в Махачкале.

– А зачем это?

– Какой же ты все-таки бестолковый, Асланбек! – вскипел старик. – Если они узнают, что мы живем у Хасавюрта, и там находятся наши родные, то будут думать, что мы не покажем правильной дороги. Понял или нет? Нет? Вот ты беспокоился бы о своих родных, если бы знал, что тебе самому, собственными ногами придется привести в свой дом боевиков, а?

Асланбек только вздохнул и лишь через минуту ответил:

– Вы правы, отец. Я скорее бы сдох, чем привел бы этих собак в собственный дом. – Он скрипнул зубами. – Если Аллах подарит мне жизнь, я до конца своих дней буду мстить этим гадам, этим… собакам. Я буду резать их, как бешеных псов.

– Злость, это хорошо, сынок, – остановил его Хункарпаша, – но побереги ее для другого времени. А сейчас нам нужна ясная голова и отдохнувшее тело. Возьми себя в руки, думай и жди, думай и жди. Жди своего счастливого момента и думай о своем счастливом будущем. И тогда все будет хорошо.

Снова вернулся Кривой. На Асланбека он даже не взглянул, словно перед ним сидел не человек, а дворовый старый пес, который всем и давно надоел до смерти, и на него было жалко обглоданной кости и пули. Он уставил палец на Хункарпашу и приказал:

– Пойдешь со мной, старик. С иностранными корреспондентами будешь говорить. – Кривой усмехнулся, приподняв один уголок губ. – Будешь говорить, что я скажу. А если будешь упрямиться, я тебе отрежу руки, ноги и твой уже не нужный никому отросток между ними. Понял?

Хункарпаша потер ладонями больное место и подумал совсем о другом: «Проклятая нога, ноет и ноет. Может, и правда отрезать ее к шайтану!» Он тяжело встал и пошел за Кривым, в упор глядя в его спину, словно хотел пристрелить своего мучителя одним взглядом.

9

Казбек увидел своего отца, когда солнце уже укатилось за горы и ровный дневной свет, излучаемый белесыми небесами, убрал все тени, равномерно освещая все пространство. Он сразу узнал знакомую спокойную походку с хромотцой, гордо посаженную на плечах голову и привычку ходить, заложив руки за спину. Сердце Казбека радостно забилось, по телу его пробежал восторженный озноб и он подумал: «Жив, жив. жив…» Он долго и пристально смотрел на отца, так пристально, что на глазах стали наворачиваться слезы. Сын словно призывал отца, чтобы тот почувствовал присутствие сына и посмотрел на него. Но Хункарпаша устало сел рядом с Асланбеком и что-то сказал ему. Казбек видел, как Асланбек улыбнулся отцу и что-то ответил.

Казбек повернул свое счастливое лицо к Азамату и сказал:

– Азамат, отец мой там, я вижу его.

– Ну? Тогда порядок, командир.

Азамат взял свою винтовку, посмотрел в прицел, нашел отца товарища и улыбнулся.

– А хорошо держится твой старик! Настоящий фронтовик! Вон, говорит чего-то Асланбеку, а сам улыбается. А это что за человек вокруг них вертится?

– Откуда я могу знать, – ответил Казбек. – Мне по фигу, кто это такой. Ты мне лучше скажи, как отцу помочь.

– Им сейчас никто не поможет, кроме их самих, – отозвался Азамат. – Ты что же, собираешься один драться с этой армией?

– Зачем же один, с тобой.

Азамат покачал головой.

– Ты, наверно, забыл, что мы не в кино снимаемся, мы не артисты, а там, внизу, не статисты. Это только киношные американские Шварценеггеры и Сигалы могут сражаться в одиночку с целыми армиями! – Азамат поглядел на своего товарища. – Ты мультик смотрел? Там еще один мужичок, Фока – на все руки дока, прежде, чем принимать какое-то решение, говорил: «Это надо обмозговать». Вот и нам так же – надо наблюдать и мозговать, глядишь, чего-нибудь и родим.

Казбек, который, не отрываясь, наблюдал за всем происходящим, вдруг заволновался:

– Гляди-ка, Азамат, там что-то происходит! Все вдруг задвигались. Точно, вон и палатки начинают сворачивать!

– Это на ночь-то глядя?! – засомневался Азамат и тоже припал к прицелу. – Это что-то новенькое в военной тактике. Может, они передислоцируются или подтягиваются поближе к месту действия?

А внизу действительно происходило что-то непонятное. Вправо и влево от перевала уходило несколько групп-троек – как правило, двое автоматчиков с гранатометами на плечах и один пулеметчик. «Похоже, разведгруппы, – предположил Азамат. – Интересно, что они пытаются разведывать на ночь глядя, в такой темноте, среди гор?» Но еще более странным ему показалось, когда одно из подразделений человек в двести стало уходить назад, в глубь Чечни. Азамат повернул винтовку и вдруг увидел в прицеле несколько бородачей, которые двигались прямо на них. Он тихо сказал:

– Полундра, командир! Кажется, нам пора делать ноги, пока нам их не оторвали. В нашу сторону идет человек семь или восемь.

– Шайтан! – зашептал Казбек. – Я тоже их вижу! Что делать будем?

– Уходить, вот что! – собирая свои манатки, ответил Азамат. – Хорошо, если это одна группа. А если их несколько? Тогда попадем мы, как волки в облаву. Давай быстрее, быстрее, командир! Если нас здесь увидят, то вряд ли отпустят живыми!

Азамат увлекал своего товарища вниз, в глушь зарослей, в небольшой горный разлом. Казбек остановился, повертел головой.

– Ты куда? Мы же идем совсем в другую сторону!

– Перестань кричать! Мы идем туда, куда надо! Ты видел те несколько групп? Ты думаешь, они пошли баранов пасти? Там нам не пройти. А тут мы попробуем сесть на хвост колонне. – Азамат вдруг присел. – А ну, тихо!

Казбек тоже присел и затаился, глядя на командира. Он ничего не видел и не слышал. Он во все глаза смотрел на своего товарища, который, прижав палец к губам, умолял его молчать, и ничего не понимал. И вдруг услышал еле слышный говор. Говорили по-чеченски и по-арабски, приглушенными голосами. Азамат показывал пальцем вниз. Казбек посмотрел в том направлении и увидел несколько голов в черных шапочках. Только сейчас он почувствовал, как по всему телу пробегает дрожь – еще несколько мгновений, и они напоролись бы на эту засаду. Он хотел что-то спросить у Азамата, но тот, наклонившись к самому уху, членораздельно прошептал:

– Не шу-ми. Вид-но, о-ни при-кры-вают от-ход. На-до по-дож-дать, о-ни ско-ро уй-дут. А раз раз-го-ва-ри-ва-ют, то о нас не по-до-зре-ва-ют.

Казбек кивнул головой. Как и предсказывал Азамат, минут через пятнадцать группа снялась с места и пошла вниз. Но Казбек еще долго чувствовал себя словно парализованным и не мог подняться с места. Азамат успокоил его:

– Ничего, это нервное напряжение. Скоро пройдет.

Они шли за группой охранения, стараясь не терять ее из виду. Но сгущавшаяся темнота все больше и больше утяжеляла эту задачу. Вот уже и месяц своим мертвенным светом начал подсвечивать им дорогу. Азамат шел все время впереди, стараясь ставить ноги так, чтобы не наступить нечаянно на слабый камень или на сухую ветку. Но это не всегда удавалось, и они с сильно бьющимися сердцами замирали и чутко прислушивались к темноте, боясь услышать своего противника.

Пока им везло. Но в один момент Азамат словно споткнулся, присел и рукой попридержал своего напарника, давая понять, чтобы он не двигался.

– В чем дело? – прошептал Казбек.

Азамат показал под свои ноги, и Казбек увидел блестящую в лунном свете паутинку.

– Растяжка, – коротко пояснил Азамат и изругался: – Грамотные, суки! Только вряд ли тут граната. Шум им тоже ни к чему. Скорее всего, поставили какую-нибудь шутиху, чтобы обнаружить за собой слежку. Мне такие и в Афгане приходилось видеть, только там ставили сигнальные гранаты.

– Что делать будем? – спросил Казбек.

– А ничего, оставим как есть, – ответил Азамат. – Умный в гору не пойдет, умный гору обойдет. Слышал такую пословицу? Вот и мы так сделаем.

Опасное место они благополучно обошли, но группу прикрытия боевиков потеряли в ночи.

– Ничего, – успокаивал Азамат, – они тоже не железные, далеко не уйдут. Давай-ка, командир, прикорнем немного.

– Я не могу спать, – ответил Казбек. – Ведь там мой отец.

– Понимаю, но надо. – отозвался Азамат, укладываясь на мошок возле камней. – Ты не беспокойся, здесь им деться некуда. Назад они не пойдут, иначе, зачем им все это затевать, да и Аксай переходить придется.

Казбек ложиться не стал, а просто сел, опершись спиной о камень, и вытянул ноги. Он долго вздыхал, потом заговорил, словно сам с собой:

– Интересно, где сейчас мой отец? Здесь или там остался? Если с ним что-то случится, я себе до самой смерти этого не прощу. – После долгой паузы продолжил: – Слушай, Азамат, а ведь они идут к Хасавюрту. А туда мимо нашего села никак не пройти. Ты спишь, что ли?

– Это точно, командир, – отозвался Азамат, – направление ты указал верно. Одно я не пойму – почему федералы их не засекли. Ведь это же не иголка, я думаю, их тут было, ну, если не с тысячу, то человек восемьсот точно. Не заметить просто трудно…

Но Казбек уже погружался в сонную пучину, он сквозь полудрему хотел что-то ответить, но голос его уже не слушался.

Проснулся он от странного шума и голоса, который будто бы постоянно повторял:

– Чулан, чулан, чулан…

Он открыл глаза, посмотрел на серое предрассветное небо и увидел недалеко от себя на ветке дерева двух птах, которые чистили свои перья, взмахами стряхивали что-то с крыльев и перекликались:

– Чу-лан, чу-лан, чу-лан…

Казбек улыбнулся и посмотрел за камень, где спал его напарник. Но там никого не было. Он привстал и посмотрел вокруг, но и поблизости его не увидел. Что-то подсказывало ему, что беспокойство его зряшное, ведь если что и случилось, то вряд ли и он сам проснулся бы, но он никак не мог успокоиться до тех пор, пока не заметил метрах в трехстах на небольшой опушке знакомую фигуру, которая двигалась в его сторону.

Когда Азамат подошел ближе, Казбек недовольно спросил:

– Ты где был? Я тут беспокоился…

Азамат сел рядом, с сияющей рожей протянул ему пластиковую бутылку с водой.

– Вот, за водой ходил. Хочешь? Чистая, холодная, только сейчас из ручья.

– Да ну тебя, – обиженно отмахнулся Казбек. – Тебе все шуточки.

– Ну, извини, командир, не учел твоего обидчивого характера. – Азамат хлебнул из бутылки и отставил ее в сторону. – На разведочку сбегал. У меня хорошая новость. Боевики стоят километрах в двух отсюда, во впадине у речки. Знаешь такую?

– Конечно, в прежние времена я тут много раз бывал, – оживился Казбек. – Ну и что дальше?

– А то, что большинство из них тоже дрыхнет. – Азамат как-то странно посмотрел на своего товарища и добавил: – А отец твой не спит. Вот старый лис!

– Что?! – Казбек от неожиданности вскочил. – Отец там, с ними?! Как он?

– Ну что всполошился! – отрезвил его Азамат. – Все с ним нормально, курит свою трубку, поглаживает раненную ногу. Двое его постоянно охраняют. – Азамат помолчал. – Ты знаешь, Казбек, я до сих пор не понимаю, зачем боевикам понадобились твой отец и Асланбек.

– Да что тут понимать, – чуть не закричал Казбек, – проводники им нужны!

– Проводники, говоришь. Может быть. Но мне не верится, что боевики, разрабатывая такую военную операцию, не провели разведку, не подготовили проводников, не провели рекогносцировку. Да и в селах у них наверняка своих людей полно, ведь здесь же много живет чеченцев-акинцев, да и просто беженцев из Чечни. Наверняка кто-то из них тоже поддерживает ваххабитов.

– Ой, только не надо про войну и про политику! – вскипел снова Казбек. – Мне наплевать на нее! Мне отца выручать надо! Понимаешь, отца!

– Что ж тут не понять, хорошо понимаю, командир. Тогда слушай меня. Будем делать так…

10

Когда Хункарпаше объявили, что ему придется предстать перед иностранными корреспондентами, он ощупал рукой свое лицо и сказал Кривому:

– Побриться бы. Не привык я перед гостями появляться в таком виде.

Кривой остановился, долго в раздумье смотрел на старика, потом как отрезал:

– Ничего, сойдет и так, не артист какой-нибудь. Я тебя предупредил, старик, не думай финтить!

– Да я что… Конечно, можно и так. Только я понимаю по-другому: если человек опрятный во внешности, то и мысли у него причесанные. Вдруг ляпну чего не так.

– Я тебе ляпну, старый хрыч! – пригрозил Кривой. – Только ляпни – я тебя шлепну!

Хункарпаша замолчал, прикидывая в мыслях, что бы означало такое пристальное внимание к его незаметной персоне. Он чувствовал, что его поневоле втягивают в какие-то нехорошие, и даже опасные, игры. Но что мог сделать он, простой подневольный человек, которого под страхом позора и смерти вели, как барана на заклание. Разве что броситься сейчас на ствол автомата или в первую попавшуюся пропасть. Но что тогда подумают о нем дети и внуки, что подумает о нем любимая жена Надия, соседи, односельчане, друзья? Скажут, мол, струсил старик, не смог достойно пройти свой путь до конца, сдох, как последняя собака! Нет, такого подарка своим врагам он не сделает, он будет хитрить, извиваться, обманывать, одним словом, бороться тем, чем может. Он не хочет закончить свое земное существование, словно последний червяк.

Когда подошли к ханскому шатру, Хункарпаша сразу понял, что к показухе уже все готово. Камеры иностранных корреспондентов уже были расчехлены. Один из операторов прилаживал ее к треножнику, а второй держал на плече, посматривая на кукольную корреспондентшу, которая по-английски уточняла со своим партнером последние детали сценария. Вся она была возбуждена: лицо горело наведенным румянцем, синие глаза сияли алмазами. Еще бы, ведь через несколько часов все зарубежные мировые агентства будут передавать очередную сенсацию из Чечни. Какую, она и сама об этом еще не знала, но сенсацию ей твердо пообещали. Ведь именно из-за нее они и оказались в этом забытом Богом и людьми месте, где живут дикари, среди гор, бездорожья, бескультурья и грязи. Но она давно поняла одну истину: чем больше на экране ужасов, грязи и крови, тем больше ценится материал, тем больше он приносит доходов и тем ярче становится их слава и популярность, которые тоже, в свою очередь, приносят дополнительные прибыли. Ах, как будет гордиться её любимый Джон!

Была готова и сцена. Стол из шатра вынесли наружу и покрыли зеленой скатертью с узорами. Позади, на стенке шатра, висели знамя Ичкерии, те же скрещенные сабли, плакат с арабской надписью, который, очевидно, провозглашал гуманные цели миссии этих людей. За столом сидело трое, которые были уже знакомы Хункарпаше: один из них допрашивал пленников в первый день, двое других уже сегодня, всего несколько часов назад. У каждого из них на лбу красовалась повязка смертника – воина Ислама со священной молитвой на арабском. Вокруг главарей полукругом, засучив рукава и положив руки на висящее на шее оружие, стояло с полсотни бравых джигитов, видно, телохранителей, символизирующих крепость и опору власти. Вот один из главарей жестом подозвал к себе Кривого и что-то ему шепнул, Кривой, в свою очередь, подбежал к корреспондентше, спросил:

– У вас все готово?

– У нас все тавно котово, – почти с раздражением ответила иностранка на плохом русском. – Мы штем стесь уже вторые сутки.

– Не беспокойтесь, госпожа, мы уже начинаем, – прошептал ей на розовое ушко Кривой. – Вы получите все, что обещали.

Кривой отошел от нее и дал знак своим хозяевам, что можно начинать.

– Мы уже можем начинать? – спросил один из главарей.

– Та, та! – снова с раздражением ответила иностранка и скомандовала операторам: – Мотор, шерт побери!

Один из главарей, тот, что сидел в центре, прокашлялся и начал:

– Сегодня у свободолюбивого и гордого народа Ичкерии счастливый день! Сегодня мы начинаем освобождение Дагестана и всего Кавказа от русских оккупантов, которые держат нас в рабстве более четырехсот лет. Там, в горах, уже проливают свою кровь наши братья по вере, воины Аллаха. Теперь пришел и наш черед! Наша священная освободительная война разливается, как Терек в половодье…

Хункарпаша стоял в стороне рядом с Кривым и, слушая сладкоречивые бредни о завоевании всего Кавказа и создании халифата от Каспийского до Черного морей, старался спрятаться от всевидящего ока кинокамеры и размышлял: «Мой внук Амир как-то подсчитал, что для того, чтобы разместить все шестимиллиардное население земли и чтобы каждому досталось по два квадратных метра, нужен маленький клочок суши размером триста на четыреста километров. Это значит, что на территории Дагестана и Чечни могло бы уместиться почти все человечество. Остальное пространство земли люди могли бы использовать для пропитания и своей жизнедеятельности. Тогда Амир спросил деда: «Дедушка, а почему же люди тогда воюют? Ведь на земле так много места».

Тогда он не мог ничего ответить своему внуку. Не смог бы, наверное, и сейчас. Ему всегда казалось диким, что люди не могут поделить свою планету, ведь каждому человеку достаточно клочка земли в пятнадцать-двадцать соток, чтобы поставить на ней дом, вырастить урожай, растить детей и наслаждаться жизнью. Хункарпаше часто приходилось затрагивать эту тему за застольем с другими людьми – родственниками, односельчанами, друзьями, молодыми и стариками, и ни один не сказал, что он готов драться с соседом, чтобы отнять его землю, ни один не хотел воевать и умирать во имя этого. Выходит, что во всем виноваты правители государства, которые призывают к вражде и толкают свои народы к кровопролитию?

Хункарпаша почувствовал, как Кривой толкает его в бок и шепчет:

– Слушай, старик, это про тебя. И смотри прямо в камеру. Улыбайся, улыбайся!

А командир говорил, показывая на Хункарпашу:

– Этот человек – житель Дагестана. Он тоже добровольно присоединился к нашей священной войне с неверными, он тоже хочет свободы! И хоть он стар, он готов отдать свою жизнь ради будущего своих детей, внуков и правнуков…

Хункарпаша вылупил свои глаза и ничего не мог сообразить. Это что, про него говорят?! Он добровольно присоединился к священной войне?! Вместе с этим бандитским отродьем, которое хочет без стука и без разрешения войти в его дом, садиться за его стол и есть его пищу, добытую кровавыми мозолями?! Да никогда не бывать этому! Эти собаки не получат и горсти пепла из его родного очага!

Хункарпаша открыл, было, рот, чтобы закричать, что это неправда, что он никогда не продавался и не имеет никакого отношения к этим бандитам! Но… камеры были уже выключены, боевики и их командиры расходились, а сладкий голос Кривого нашептывал ему на ухо:

– Молодец, старик! Ты сделал все правильно. Видишь, тебе и говорить ничего не пришлось. Теперь ты станешь нашим героем, тебя будут показывать по телевизору по всему миру, и каждый истинный мусульманин будет с благоговением повторять твое имя…

Только сейчас Хункарпаша понял, что с ним сотворили. Сердце его бешено заиграло, словно горячий скакун перед скачкой, глаза налились кровью. Он схватил Кривого за грудки и хотел повалить его, чтобы придушить, словно последнего гада, но на него тут же навалился кто-то сзади и стал выворачивать руки. А Кривой смеялся прямо в лицо старику и говорил:

– Ай-яй-яй, как нехорошо. Такой старый, мудрый человек, а поступает, как новорожденный, несмышленый младенец! Тебе бы, старик, с внуками у постели сидеть, а ты лезешь в драку. Нехорошо, нехорошо…

Чувствуя, как кровь приливает к голове, старик шипел:

– Подожди, кривой пес, придет время, и я сверну твою одноглазую башку. Уж тогда тебе не придется насмехаться надо мной, над моей беспомощностью и моей старостью!