Текст книги "Созерцатель"

Часть 3

…Излию от Духа Моего на всякую плоть, и будут пророчествовать сыны ваши и дочери ваши; старцам вашим будут сниться сны, и юноши ваши будут видеть видения (Иоил. 2: 28).

Бирюк

Утром я долго пытался понять, так где же я на самом деле: в Питере или все-таки в Кучино? Внимательно оглядевшись, узнал обстановку Дашиной квартиры и вынес вердикт – и всё-таки Кучино! Потом попытался выяснить, куда же делся Питер, в который я так упорно ехал. Так ничего и не поняв, решил следующее: Питер остался на своем законном месте, а я подобно Антону Римлянину был неким таинственным образом перенесен из Питера в Кучино, что случилось по моей же просьбе, высказанной в молитве на дне ямы. Версия, конечно, не ахти, но хотя бы что-то.

Часовая стрелка не доползла и до восьми, как раздался звонок телефона. Дашу звали на работу. Она сумела выпросить лишь часок времени на решение срочных семейных проблем и сразу воскликнула звонким голоском:

– Вставай, поднимайся, рабочий народ! Здравствуй, страна!

– А можно еще чуть-чуть? – заныл я, хватаясь за пульсирующую острой болью голову.

– Ни в коем случае, дорогой! – сказал она непреклонно и протянула мне стакан воды с шипящей огромной таблеткой на дне. – Ты меня спрашивал, как поживает мой братец. Так вот я тебя сейчас к нему заброшу, и ты сам во всем разберешься. Может, тебе удастся как-то ему помочь… Или ему тебе… А?

– Ладно, – проворчал я, чувствуя, как головная боль потихоньку отпускает. – Чего только не сделаешь для любимой жены. Ты же знаешь, я для тебя в лепешку расшибусь, если надо, – соврал я бесстыдно.

Дашин «опель» по каким-то дремучим лесам, по неведомым дорогам привез меня на опушку леса. На пригорке стояла изба, откуда на шум мотора вышел потрепанный мужичок в телогрейке, накинутой на белоснежную рубашку. Я не узнал в нём того красавца-мужчину в отличном костюме, которого в последний раз видел на нашей свадьбе. Этот был обросший многодневной щетиной, вполне презирающий такие низменные вещи, как одежда, гигиена и комфорт. В избе было чисто, но пустовато. Из предметов роскоши я заметил только книги на полке над кроватью: Библия, молитвослов, Псалтирь, «Невидимая брань», «Лествица», Краткие жития святых священника Иоанна Бухарева – словом, «минимальный набор православного джентльмена».

Даша принесла из багажника пакеты с едой, свежими рубашками, расцеловала нас и уехала на работу. Я смутно помнил, что звали его Володей, виделся с ним только раз, на нашей свадьбе, но там он скромно сидел в углу, не обнаруживая себя никак, и в окружении столь ярких людей, как Игорь, Федор Семенович, Василий и наших очаровательных жен, он остался незамеченным. Вот и сейчас он только зыркнул исподлобья и молча кивнул: пойдем. Так я остался один на один с этим бирюком.

Мы помолчали. Я внутренне читал Иисусову молитву, а хозяин искоса меня разглядывал. Наконец, он будто проснулся, ожил, задвигался.

– Давай, Андрей, начнем, как положено, с молитвы, – предложил Володя.

Он протянул мне новенький молитвослов, зажег свечу, подложил кусочек ладана в кадильницу лампады, взял в руки свой сборник молитв, потрепанный, проклеенный прозрачным скотчем – и мы начали с покаянного канона, распевая песни по очереди. Потом читали акафист и кафизму. После такой совместной работы между нами протянулась невидимая нить, по которой, как по проводам, потекли токи взаимной приязни.

Только после такого зачина Володя сменил белую рубашку на колючий свитер на голое тело и предложил мне подкрепиться томленой в печи картошкой и чаем. А потом позвал на экскурсию по дому. Когда я находился в горнице, мне казалось, что в избе больше комнат нет. Просто мысленно сравнил размеры внутренние с внешними. Но вот хозяин толкнул почти незаметную за печью дверь, и мы оказались в другой комнатке, чуть поменьше, из которой вела винтовая лестница на второй этаж. Поднялись наверх.

– Как ты понимаешь, Андрей, это комната Даши. Она сюда привозила мастеров со стройматериалами – и вот, что получилось.

Да уж, этого можно было и не говорить. В отличие от аскетических нижних комнат, второй этаж напоминал номер дорогой гостиницы в русском стиле: морёное дерево под лаком, изящная мебель, ковры, декоративный камин, люстра и даже картины в бронзовых рамах.

– Ты, брат, сам выбирай, где тебе лучше остановиться: в барской части или в нижней, монашеской.

– Нет, нет, только внизу! – сказал я поспешно. – Там лучше… Молиться… И вообще.

– Как скажешь, – улыбнулся хозяин. – Но и это еще не всё! Сейчас мы с тобой спустимся в подполье.

По винтовой лестнице на первый этаж, потом по приставной лесенке – мы спустились в подвал. Володя включил освещение. Батюшки! Да тут еще один этаж.

– Это еще одна келья, это овощное хранилище, а это мастерская, – показывал хозяин дворца, открывая одну дверь за другой. – Потом долго смотрел на меня и после некоторых сомнений сказал: – А теперь, если хочешь, покажу еще одно потайное место.

Он завел меня в мастерскую, за руку протащил мимо токарного станка и инструментальных стеллажей и, сдвинув гору столярных обрезков, открыл люк. Мы спустились вниз. Он включил свет, откуда-то из невидимой ниши извлек лопатку и веник. В углу снял слой песка, обнажив крашеную металлическую дверцу сейфа, вставил большой ключ и открыл. Оттуда достал саквояж, поставил ближе к свету и раскрыл. К своему разочарованию, я увидел там пачки денег.

– Таких чемоданов три. Видишь, это рубли старого образца, это доллары, а вот это, – он достал шкатулку, – золотые царские империалы. Я прикинул, тут миллиона два в условных единичках.

– Жаль, – процедил я. – Очень жаль. Ты меня огорчил.

– Да я и сам, когда откопал, расстроился. Случайно нашел. С полгода назад.

– Должно быть, это ярмом на шее повисло?

– Да нет, – сказал он, зарывая клад обратно в песок. – У меня в голове прозвучало: не твоё и нечего брать. Я ведь только тебе, Андрей, это показал. Больше никто не знает, даже Даша.

– И не надо никого соблазнять этим… – а то начнется: Париж, Лондон, Майами, устрицы, бриллианты, яхты, феррари, хочу, хочу, хочу…

– Это точно! Думаю, придет время, и мне откроется: зачем, откуда и куда. Ладно, пошли наверх.

Когда мы поднялись в горницу, я другими глазами увидел то, на что не обратил внимания раньше. Здесь не было ничего лишнего. Более того, обнаружилась некая ветхость: полы в трещинах и щелях приятно скрипели под ногами, мебель оказалась старой, плафон под потолком времен адвоката Плевако, занавески по-деревенски простенькие, выцветшие…

– Послушай, Володь, ты что, антиквариатом увлекаешься?

– Почему?

– У тебя тут старинный стол, комод, посуда, графин, одежда…

– А, это… – рассеянно махнул он рукой. – Стол и комод от прежнего владельца дома, лесника. После его преставления всё барахло отошло мне вместе с домом. Посуда и одежда от бабушки остались. «Казанская» – тоже от неё. Знаешь, как стыдно смотреть на Пресвятую, когда сделаешь что-то плохое или там скажешь… Когда напортачу, Её взгляд будто насквозь прожигает, а когда раскаешься, взгляд такой добрый становится… как у бабушки. Однажды голова разболелась на полнолуние перед грозой – думал, помру или с ума сойду. Приложил икону к голове, сначала боль прошла, потом заснул, как дитя. А сны в ту ночь снились такие… Представляешь, как в раю побывал. Нет. Не «как», а просто – побывал.

Володя посмотрел на моё лицо, видимо, ожидая увидеть на нём следы удивления или обычного в таких случаях сомнения в его психической полноценности. А я в это время вспоминал свои видения и думал, как бы я сказал об этом кому-то кроме Игоря. Какие бы слова стал подбирать? И что бы сам при этом пытался разглядеть на лице собеседника?

– А чьи рубашка с пиджаком?

– Дедушкины. А деду от прадеда отошли. Ты посмотри, какой материал. Никакой синтетики, одна естественная прочность. Столько лет всё это носили, а ведь ни одной дырочки, всё удобно и… добротно. А еще… – Он снова принялся сканировать мою физиономию. – А еще, когда это надеваешь, приходит такое чувство…

– Будто они рядом? – помог я ему.

– Примерно.

Портал времени в чулане

– Володя, а можно мне пиджак надеть? – Показал я на светло-бежевый чесучовый пиджак, висящий на спинке стула.

– Не знаю. Надень…

Я сначала прощупал рукава, плечи, зачем-то понюхал лацкан. Пахло очень приятно: ладаном, полынью и мужским потом. За несколько секунд передо мной промелькнули красивые бородатые лица, открытые, суровые, взыскующие: «А ты кто таков? А ты, часом, не из этих, новых? В Бога хоть веришь?..»

– Нет, – сказал я, – такое серьезное дело пускать на самотёк никак нельзя. Это надо строго по-научному! Пожалуй, я уединюсь в чулане – там полная темнота и ничего не отвлекает. А ты, Володь, зажги свечу и помолись, чтобы я не вляпался в общение с нежелательным существом, которое принимает обличие ангела света, дабы обольстить верных.

– Хорошо, – с готовностью кивнул Володя.

Я встал, вошел в чулан, сел на пол, закрыл за собой дверь и оказался в темноте. Прочитал «Отче наш», «Богородице Дево…», «Царю небесный» и принялся творить Иисусову молитву – медленно, ритмично и внимательно. Сначала во мне не унималось весьма нежелательное возбуждение исследователя, видимо, разновидность стяжания. Но вскоре спасительный круг умного делания вывел моё сознание на твёрдую дорогу созерцательной рассудительности. Когда все вокруг и внутри успокоилось, я, наконец, надел пиджак, еще раз глубоко вдохнул застарелые запахи, впитанные тканью, и замер.

…Мимо проехал с шипением черный паровоз, на горизонте в голубоватой дымке высятся циклопические терриконы, между железной дорогой и горизонтом, в широкой долине, простирается поселок из белёных домов под серыми крышами в пышных зарослях зеленых кустов, плакучих ив, пирамидальных тополей, груш, шелковиц, абрикос, вишни… За холмом блестит река, в ней отражаются облака. Сладко пахнет дымком, цветами, борщом и жареным луком. От кирпичного здания шахтоуправления по улицам поселка шагают усталые люди в серых спецовках. Чуть позже, раздаются звуки патефона, а потом гармони и протяжное пение: «чому я нэ сокил, чому нэ литаю? Чому мэни, Боже, ты крылэць нэ дав, я б зэмлю покынув, тай в нэбо злитав…» Вот, значит, как… И эти смертельно усталые после работы, зачумленные красной пропагандой люди хотят летать, как ангелы! И попробуй это антикоммунистическое мировоззрение вышиби из них. Не тут-то было.

Кожей шеи и лица я чувствовал тихое веяние теплого ветра. От реки поднялся туман и окутал меня, словно одеялом. Внутрь моего уютного кокона вошли двое мужчин, один прошагал дальше в глубокой задумчивости, другой остановился и встал передо мной, как вкопанный. Мы смотрели друг на друга в упор, пытаясь узнать, кто есть кто.

– Что смотришь, как на врага народа? – спросил мужчина до боли знакомым голосом. Тут во мне что-то вспыхнуло, и я понял, что стою перед собственным отцом.

– Михаил Иванович, ты почему здесь, а не в Москве? – спросил я чужим от волнения голосом.

– Я с выездной следственной бригадой, – отчеканил тот. – Расследуем дело о диверсии.

– Какой-нибудь честный человек правду сказал о рабских условиях работы?

– А ты откуда знаешь? – резко спросил он. – Ты кто?

– А это знать тебе пока не следует, – протянул я по-чекистски сурово, не понимая откуда во мне взялись нотки профессионального садиста. – Пройдемся немного. Погутарить нужно.

Я вразвалочку зашагал в сторону реки, отец послушно плёлся рядом. В кармане широких брюк, где лежала моя рука, я вдруг обнаружил нечто шуршащее, извлек это на свет и задумчиво изучил. Это было командировочное удостоверение полковника НКВД с незнакомыми фамилией, именем, отчеством. Хлопнул по внутреннему карману пиджака, сунул туда руку – точно, есть! Паспорт на то же имя, но уже с моим фото. Вот это легенду мне разработали! С такой бронёй мне тут можно делать что угодно.

– Фамилия главного подозреваемого? – спросил я скрипучим голосом.

– Токарев, – нехотя откликнулся допрашиваемый.

Меня слегка передернуло: это была девичья фамилия моей жены Даши.

– Что есть на него? – спросил я, начиная понимать для чего я тут оказался.

– Заявления трех партийцев, ударников труда.

– Настучали, значит, дятлы, – сделал я вслух вполне логическое заключение. – И что им нужно? Квартиру Токарева? Его должность? Или он им воровать не даёт?

– Что вы себе позволяете? – возмутился отец. – Мы тут на страже социалистической законности.

– Похвально, – кивнул я. – Так всё-таки, какова причина доноса? Насколько мне известно, товарищ Токарев абсолютно честный работник, принципиальный партиец, активный общественник, хороший семьянин.

– Тройка… – осекся отец. – Эти трое заявителей вменяют ему антисоветскую пропаганду, воровство и разложение дисциплины на вверенном ему участке.

– Коллектив опрашивали? Ворованное нашли? Кого конкретно он «разложил», и какие это имело последствия?

– Слушай ты… – угрожающе насупился отец. – Кто ты такой, в конце концов? Что за?..

Я сунул свое удостоверение ему под нос, он сразу осёкся и закашлялся – астма на нервной почве, со мной такое тоже иногда случается.

– Простите, – едва слышно произнес он. – Не знал.

– Присядем.

Мы дошли до реки. В этом месте имелась запруда со спокойной водой, у берега покачивались лодки-плоскодонки с просмолёнными бортами. В одну из них мы вошли и пристроились на носу. Я открыл невесть откуда взявшийся портфель и обнаружил внутри сверток. Достал, развернул и выставил на носовое сиденье коньяк «Самтрест», «Боржоми», пару стальных стаканчиков; выложил кирпичик бородинского хлеба, банку крабов и черной икры, открыл офицерский складной нож с тремя лезвиями, вилкой и ложкой и проворчал:

– Займись. Надо кое-что обсудить.

– Слушаюсь, – прошипел он и взялся за нож.

Молча, почти молча, мы осушили бутылки, сжевали по паре бутербродов. Я знал, что отец быстро пьянел, ему вообще выпивать врачи запретили. Но мне необходим был разговор начистоту. Мне нужно спасти родича жены, да и вообще хорошего человека. Да и отцу кое-что объяснить не мешало бы.

– Где же я вас видел? – спросил отец, потирая переносицу. Я тоже так делал в задумчивости.

– Может быть, на верхних этажах Лубянки, или Смоленки, – нагнал я туману. Еще не время говорить всю правду. От такой правды у него может и психика не выдержать.

– Значит, у Токарева обнаружился высокий покровитель? Будете дело закрывать?

– Ни в коем случае! – возмутился я. – Наоборот, дадим ему полный ход, да еще и в центральной прессе осветим, чтобы другим прохиндеям-стукачам неповадно было! Так что я прослежу только за исполнением законности. Ведь никаких улик у вас на Токарева нет? Только лживые заявления? Не так ли?

– Так, – кивнул отец.

– Вот и всё! Теперь эта тройка пусть предстанет перед судом за клевету на героя труда. Слушай, Михаил Иванович, а ты чего тут делаешь? Здесь что, местных органов нет?

– На соседней шахте был взрыв. Сорвана установка нового всесоюзного стахановского рекорда.

– И вы обычный взрыв метана с угольной пылью, конечно, представили как подрыв динамитом?

– Что от нас наверху требуют, то мы и представляем.

– Скажи, а разве ты не знаешь, в каких условиях работают шахтеры? Есть ли под землей вентиляция, удаляющая скопление горючего метана? Есть ли укрепления сводов шахты, безопасное освещение, горизонтальный транспорт? Почему шахтеры жизни свои кладут ради мифических рекордов, чтобы начальство получало ордена? Почему взрыв скопления метана квалифицируется не как нарушение техники безопасности, а как диверсия?

– У нас четкая инструкция руководства!

– Есть под ней подписи?

– Нет. Только устно.

– Это для того, чтобы потом всё свалить на тебя?

– Наверное, – устало кивнул отец.

– Значит, ты в любом случае «мальчик для битья», так не лучше ли поступить хоть раз честно и по-мужски? Наказать настоящих врагов народа: тех, кто убивает героев труда в шахтах, тех, кто пишет на них клевету? Ты знаешь, скоро ведь работать некому будет – всех пересажаете и расстреляете. Останутся одни стукачи, карьеристы и пьяницы – а от них нет никакого толку. Это балласт. А рабочую элиту – под нож! Так кто здесь враги народа? Не ты ли, Михаил Иванович?

– Что ты предлагаешь?

– Я предоставлю тебе бумажное прикрытие с печатью и подписью. А ты просто честно выполнишь свой долг. Накажешь подлецов и оправдаешь настоящих героев труда.

– Согласен, – кивнул отец. – А теперь скажи ради Бога, кто ты и почему лицо твое мне знакомо?

– Хорошо. Только то, что я тебе открою, является важной государственной тайной.

– Я понимаю. Буду молчать, как камень.

– Естественно, это же в первую очередь, в твоих личных интересах. За раскрытие такой информации расстрел станет розовой мечтой юного идиота. Слышал о специальных психиатрических лечебницах для особо опасных высокопоставленных лиц?

– Да, слышал.

– Ты все еще хочешь услышать правду?

– Да. Хочу.

– Я твой сын, а моя жена – внучка Токарева. Только спокойно. Просто в будущем некоторые люди научатся преодолевать временные границы.

– Ничего себе!.. – только и сумел сказать отец, глядя на меня. Так, наверное, я смотрю на мироточивую чудотворную икону. – Сын? А я-то думаю где я тебя… Да в зеркале!

– Точно, папа, мы с тобой физически очень похожи. Но, увы, только физически.

– А что не так? – осторожно спросил он.

– Видишь ли, папа, я верующий. Это Господь позволил мне встретиться с тобой. Ведь Бог существует в вечности, и только для Него нет временных границ. Видишь, как Он всё устроил чудесным образом: ты не расстреляешь деда моей жены, родится на белый свет девочка Даша и станет мне любимой женой. Ты не совершишь этого преступления и под прикрытием документов с подписью и печатью выведешь на чистую воду истинных врагов народа. А я буду за тебя молиться и, если ты попадешь в ад, я сделаю всё возможное, чтобы тебя оттуда извлечь.

– А что он есть? Этот ад?

– Есть, отец. И там очень плохо.

– Да нет! Не верю. Пока сам не увижу, ни за что не поверю.

– Увы, значит тебе суждено его увидеть. И не думаю, что тебе там понравится.

– Тогда мы все до одного туда попадем. А этого быть не может. Если твой Бог такой жестокий, что отправляет нас после всего этого земного ада еще и в ад подземный, то… мне такой Бог не нужен.

– Не Бог отправляет Своих детей на мучения, а мы сами богоотступничеством, своими грехами. Господь как раз делает всё возможное, чтобы мы спаслись и после смерти блаженствовали с Ним в раю. Это мы сами отворачиваемся от Бога, от Его помощи. И знаешь почему? Потому что нам очень нравится грешить – это сладко! Проявлять власть над людьми – это кайф! Тратить деньги на пьянку с женщинами – это весьма приятно. А Бог от нас хочет покаяния – а это добровольные слезы, это сознательный отказ от сладости греха. Вот тут и находится водораздел между верующими и неверующими. Вот почему я на тебя похож только физически. Но я обещаю тебе: пока жив, буду молиться о тебе. И верю, придет время, ты еще меня поблагодаришь за это.

Отец молчал. Я чувствовал, что между мной и им – высоченная стена его гордости. Скорей всего в сознательной жизни он не будет помнить нашей встречи и этого разговора. А может быть, останется нечто на подсознательном уровне, что будет останавливать его преступления, и еще пожалуй это – официальная бумага с подписью и печатью, которая сохранит жизнь нескольким хорошим честным людям.

Отец мой продолжал сидеть в лодке с бумагой в руке. Мне вспомнились два события: первое – Даша всё-таки родилась, значит, её деда не расстреляли; второе – отец рассказывал, что своё наградное оружие получил за операцию на Донбассе, показывал статью в газете «Правда» и очень этим гордился.

Я медленно взобрался на холм и обернулся. Отсюда было видно, как по-прежнему блестит золотистая река, в ней отражаются пурпурные облака. Сладко пахнет дымком, цветами, борщом и жареным луком. От кирпичного здания шахтоуправления по улицам поселка уже не шагают усталые люди в серых спецовках. Трудовой народ готовится ко сну. Раздаются звуки патефона, гармони и протяжное пение: «чому я нэ сокил, чому нэ литаю? Чому мэни, Боже, ты крылэць нэ дав, я б зэмлю покынув, тай в нэбо злитав…» Эти смертельно усталые после работы, зачумленные красной пропагандой люди стремятся летать, как ангелы! И попробуй это антикоммунистическое мировоззрение вышиби из них. Не тут-то было…

Когда я вернулся в горницу, Володя все еще стоял перед иконами у догоравшей свечи.

– Что, брат, глюк пошёл? – грустно улыбнулся Володя, тщательно соблюдая аскетическое правило самосокрытия.

– Вроде того, – промямлил я, не лишая и себя привычной афонитской конспирации. – Хорошие люди, – сказал я рассеянно, возвращаясь по оси «Т» обратно, в исходную точку путешествия. – Твои предки, Володя, очень хорошие люди. Они жили на земле, работали под землёй, а жили небесным. Ради нас, чтобы нам передать сложенные крылья, чтобы мы с тобой взмахнули ими, отряхнули пыль и взлетели, понимаешь?

И тут я увидел то, на что не обратил внимания раньше: в углу на стене над кроватью висели плакаты с видами Киева, Запорожья и Донецка. Я подошел к фотографии ДнепроГЭСа и сказал:

– Надо же, как тут красиво стало! Новые мосты, эстакады, иллюминация…

– А ты бывал в Запорожье?

– Да, – сказал я, уносясь в страну воспоминаний. – И знаешь, пожалуй, именно там прошли самые счастливые месяцы моей юности.

– Расскажи.

– Это надолго.

– Ничего. Нам с тобой торопиться некуда.

– С удовольствием, – сказал я и начал свой рассказ.