Текст книги "Созерцатель"

Часть 2

Не может человек увидеть красоты,

сокровенной внутри его,

прежде нежели уничижит всякую красоту

извне себя

Исаак Сирский, слово 17

«Отечник» свт. Игнатия Брянчанинова

Мы выбираем, нас выбирают

На следующий день я пришел к Игорю помочь погрузить вещи Матильды в машину. Только приблизился к странному дому друга и увидел серебристый «опель» напротив подъезда, как мою грудь сильно сдавило, потом сердце грохнуло набатом, и вдруг часто-часто забилось. К чему бы это?.. По привычке позвонил в дверь Игоря, но мне никто не открыл. Потом сообразил, что вещи придется выносить из соседней квартиры, и позвонил туда. Дверь распахнулась, краем глаза я увидел в глубине гостиной Мотю с Игорем, стягивающих ремнем сумку… И вдруг обратил внимание на того, кто открыл дверь. Передо мной стояла миловидная молодая женщина, очень похожая на Матильду, только сходство было чисто внешним. Эта женщина казалась полной противоположностью той Матильды, которую я знал. Она увидела моё смущение и поспешила представиться:

– Я сестра Матильды. Меня зовут Даша.

– Андрей, друг семьи, – прохрипел я не своим голосом.

– Заходите, пожалуйста. Мы уже заканчиваем сборы.

На полу в просторной комнате лежали четыре большие сумки. На столе парил свежим кипятком чайник в окружении чашек и вазочки с печеньем. Игорь с Матильдой молчали, но как-то очень по-дружески и, я бы сказал, насыщенно. Между ними продолжался диалог, начатый на одре болезни, концу которого не предвиделось. Даша усадила меня за стол и налила чаю. Вообще-то это можно сделать в тысяче разнообразных вариациях. Мне вместе с чашкой предлагалась столь пронзительная нежность и с таким тёплым взглядом, что никакие слова в тот миг не смогли бы выразить чувства лучше. Я пребывал в состоянии крайнего волнения, которое давно забыл, которое, кажется, называлось в пору мятежной юности влюбленностью. Игорь с Мотей вышли в магазин, купить чего-нибудь съедобного в дорожку.

Мы с Дашей смущенно в полном молчании пили чай. Наконец, я не без труда задал первый вопрос, потом второй. Даша отвечала просто, легко, мелодичным голосом. Ни за что не вспомнить сейчас, о чем мы тогда говорили. Помню только давно забытое блаженство, которое испытываешь от чувства абсолютного взаимного понимания. Каждое слово, каждый жест, каждая линия тела и лица Даши мне казались совершенными. Рядом со мной за одним столом, в одной комнате, в маленькой точке огромной многомиллиардной вселенной – находилась родная душа, вернее, недостающая половина моей души, которая требовала, просила, умоляла соединиться с моей половиной в единое целое.

Потом, как во сне, не обращая внимания на всё остальное, мы сидели рядом в машине – Даша за рулем, я на соседнем сиденье. И говорили – ненасытно, жадно, как в последний раз, как перед смертью… Потом в маленьком поселке мы разгружали вещи, знакомились со старушкой-мамой. Сынок Матильды, загорелый дочерна, несказанно обрадовался переезду матери и взахлеб рассказывал, как ему здесь нравится, сколько у него тут друзей. Да, в Москве, этот мальчик ничего, кроме одиночества и тоски, пожалуй, не знал.

После разгрузки вещей Даша вызвалась показать мне поселок. Мы дошли до Дворца культуры с колоннами – и тут я будто проснулся от сладкого сна и вернулся в реальность. Да я же тут жил! Мы с мамой снимали комнату в этом поселке два года, когда ожидали нашу кооперативную квартиру. Я потащил Дашу за руку по знакомой улице и, завернув за угол трехэтажного дома послевоенной постройки, мы оказались во дворе. Вот дом, в котором я жил. Вот окна нашей комнаты. Тут я ездил на велосипеде, там развешивал белье сушиться. А за тем домом – стадион, по дорожке которого я каждое утро пробегал три круга. А вон там был пивной зал, вокруг которого постоянно крутились жаждущие мужички. Там – баня, а за ней улица, по которой мы ходили в лес. Это всё моё!

Я водил Дашу за руку и возбужденно рассказывал, как хорошо мы тут жили. Наш дом населяли или молодежь в ожидании квартиры, или старики, которые уже ничего не ожидали. Мы знали всё обо всех: кто что ел на ужин, кто ругался и на какую тему, кто пришел пьяным и как на это реагировала семья, кто купил телевизор и за сколько. Нам без сомнений оставляли детей, пока молодежь ездила в Москву в театр, на стадион или на выставку. Мы отмечали праздники, собираясь то у тех, то у других, огромными компаниями с детьми и со стариками. В этом дворе у нас было столько друзей!

А когда мы, наконец, дождались ордера на свою кооперативную квартиру и переехали в новый дом, мы смотрели на огромный семнадцатиэтажный человеческий муравейник о шести подъездах и думали: если в маленьком доме у нас было столько друзей, то сколько же будет здесь!

– И сколько? – спросила Даша.

– Практически ни одного, – ответил я, глубоко вздохнув. – Представляешь, однажды мама ушла в гости с ночевкой, а я забыл ключи дома. Я звонил во все двери, и никто не открывал. С нашего, шестнадцатого этажа, я спустился аж до пятого, пока мне не открыл пьяненький старичок в трусах. Он услышал о моей беде, взял топор и прямо в трусах поехал со мной на лифте. Отжал мою дверь от косяка и впустил домой. Я ему предлагал в качестве благодарности деньги, выпить – он отказался и даже обиделся. Потом этот добрый человек несколько лет работал у нас вахтером, и мы с ним раскланивались при встрече, а потом заболел и пропал. Говорят, его взяла к себе дочь.

Но как Даша всё это слушала! Она переживала каждое слово, она впитывала каждый мой звук. Её глаза смотрели с такой нежной теплотой, что мне хотелось кричать от счастья. Господи, ведь мне скоро пятьдесят лет, а я только сегодня встретил свою первую любовь!

Потом пришла очередь Даше рассказать о себе. Она долго откладывала, но потом, наконец, решилась:

«А теперь начну обещанный рассказ. Начну с детства. Откуда же ещё?

Если проанализировать свою жизнь, все свои беды и несчастья, то приходишь к выводу, что всё это закономерность и иначе быть не могло. Мои родители жили ужасно! Отец постоянно избивал маму, доставалось и нам. Нам – это детям. Нас в семье трое, то есть, у меня есть старший брат и младшая сестра. Мы с братом были неуклюжие, низкорослые головастики с тонкими ручками-ножками и, наверное, своим видом вызывали неприязнь у окружающих. Поэтому, боясь попасть под горячую руку, обычно прятались под кровати-углы, где нас тяжелее было заметить и избить. А бил отец здорово, всем, что попадалось под руку, бил с остервенением, не давая себе отчета. А сестра родилась маленькой куколкой – складненькая, волосы завиты кудряшками. В неё влюблялись все и сразу. Стоило ей подойти и сказать: «Папа, не бей маму» – и он утихал.

Да, не сказала самое главное: родители нас рожали, а воспитывала бабушка. Вот о ком можно писать книгу! Её ангельское терпение, её доброта до сих пор согревают наши сердца. Никто из нас не скажет о ней плохого слова, не придумает.

Вот так всё сложилось, что у нас был свой союз. Брат любил и защищал меня. Стоило кому-то пошутить «заберём твою сестричку», как он кричал: «Где мой топор? Зарубаю!» А сестра слушалась только меня. Я для неё была всем – и мамой, и папой. Уже подросли, а мама часто говорила: «Ну скажи Моте, она только тебя слушается!» Так и было. Мы и сейчас остались дружны. Но… Есть одно «но». Собираясь вместе, втроем, вспоминая детство, я вижу по разговорам, что они не простили родителей. Я простила… И сразу стала любить их. Потому, что поняла. Я все поняла. Все наши беды от наших грехов.

Можешь представить меня в то время? Эдакий волчонок. Судила всех строго. Росла дикой и неуправляемой. Больше всех доставалось маме, ведь она была виновата во всех наших несчастьях. Я всегда ей твердила «брось отца» и не понимала, что же её держало рядом с ним, таким деспотом?! Она пыталась оправдаться, а как же. Да разве я слушала? Я была уверена, что, когда вырасту, то и дня не буду жить с мужем, коль тот повысит на меня голос или поднимет руку. Вот здесь и получила то, что просила: влюбилась в Алика. Он меня и оскорблял, и руку на меня поднимал… Едва от него отбилась.

Когда я поняла, что отношения у меня с будущим мужем такие же, как у мамы с отцом, вспомнила все обиды, что нанесла ей (а ведь обиды от детей они самые горькие). Вот даже сейчас слёзы на глаза просятся… Мне так стало жаль свою маму. Я каялась в этом грехе искренне и просила у неё прощения. И после этого всё изменилось. Ну, и где причины наших неудач? В нас самих, в нашей строптивости, в нашем высокомерии, в нашей гордыне.

А теперь один из самих нелицеприятных случаев о себе, нелюбимой. Поверь, я вела себя ужасно. Эта история самая страшная из всех, потому и привожу её тебе. Из дома я бежала, как из ада, оно и понятно. Верила в светлое будущее, не поняв и не простив всех в прошлом. Когда поступила в педагогический, уехала в город и больше домой возвращаться не хотела. Приезжала только в гости. Некоторые в поселке удивлялись, что у мамы есть ещё одна дочь, обо мне тогда уже стали забывать. История…

Приехав в один из выходных, вернее, это была сессия, я готовилась к экзамену, сидя на лавочке около дома (таким образом я ожидала почтальона, чтобы купить конверты). В это время подъезжает на тракторе сосед и оставляет трактор работающим прямо возле меня. Я его отругала, дескать, оставляй его возле своего дома, а то у меня от него голова болит и мешает готовиться к экзаменам. Вот она моя строптивость! Это я сейчас понимаю, что советский трактор завести не так просто и многие оставляют его в рабочем состоянии на время перерыва. Но тогда! Что ты! Короче, я взяла камушек и бросила в трактор. Метко! Стекло сразу же рассыпалось на мельчайшие кусочки. Вот тут я и вспомнила о своём отце. Как ты думаешь, что я сделала? Поднялась и ушла. Даже не заходя домой. Побежала по шпалам, мимо посадок прямо до Салтыковской (на своей станции ждать электричку я побоялась, так как меня бы там быстро обнаружили). Там купила себе расческу и билет. Так и приехала в общежитие с книжкой в руках и халатике. Хорошо, что рубль был в кармане (на конверты). Приехала и успокоилась. Видите ли, избежала наказания.

А теперь представь: шесть утра, стук в дверь, открываю – на пороге мама. Как она плакала! Они всю ночь искали меня по посадкам. Мама так и сказала, что если бы меня не было в общежитии, то домой она бы не вернулась.

Я сейчас снова заплачу… Какая я была глупая и черствая! Андрюш, я очень-очень плохая. Ты даже не представляешь…»

Даша рассказывала о том, какой плохой она была, а я слышал исповедь кающейся грешницы, и с каждым словом она становилась ближе и родней.

Однако мы вернулись в дом Матильды. Мать и Даша долго благодарили Игоря за столь явное преображение бывшей хулиганки. А Мотя лишь смущенно улыбалась и промокала глаза. Наш созерцатель, конечно, пожелал остаться на пару дней. Потом… Я набрался смелости и сказал те слова, которые если бы не сказал, то, наверное, умер бы:

– Даша, я теперь уже не смогу без тебя. Ради Бога, поехали ко мне. Я предлагаю тебе руку и сердце.

На что она, подумав не дольше пяти ударов пульса, ответила просто и ясно:

– Я согласна. Поехали.

Старушка-мать благословила нас старинным Казанским образом Пресвятой Богородицы. Мы сели в машину и поехали. Домой.

В детстве я последовательно мечтал стать: водителем троллейбуса, таксистом, продавцом мороженого, милиционером, барменом, спасателем на пляже. Этот трудоряд мог бы стать меткой характеристикой тому шалопаю, которым я был когда-то и, увы, по большей части остался и по сей день. Тут, как в открытой книге, можно прочесть все мои пристрастия.

Водитель троллейбуса сидит в отдельной кабинке, отгороженной от сплющенной толпы пассажиров, лениво крутит руль, пальчиком щелкает тумблеры открывания дверей, смотрит в окно – и за такую лафу еще и деньги получает. Еще лучше таксисту: у него больше возможности смотреть в окно, потому что он ездит не по одному маршруту, а по разным интересным местам, и его все уважают, называя по-буржуазному «шеф». Машина у него еще лучше, а заработки с чаевыми гораздо больше. Милиционера все боятся, от него бежит всяк супостат, всяк лихоимец, а он только ходит по вверенному участку, руки за спину, сверкает звездами на погонах и сурово говорит: «Нарушаем, гражданин!» И всё, его уже все боятся и опускают глаза, потому что нет человека, который бы не «нарушал», и каждого можно за что-нибудь «привлечь», было бы желание блюстителя или указание сверху: «взять!». То же спасатель на пляже, только в плавках, весь день на воде под солнцем, а вокруг столько девушек в купальниках, которые его уважают, а он их иногда спасает. У продавца мороженого мне нравился ассортимент товара и аромат, исходящий от него; а у бармена – белый смокинг, музыка на рабочем месте и философские разговоры с постоянными клиентами: «Как дела? Устал?» – «Да, надо бы расслабиться» – «Тогда как обычно?» – «Да, старик, конечно».

Почему-то не хотелось быть врачом: не любил крови, боли и уколов. Никогда не мечтал стать космонавтом, потому что они все маленькие и мало кто из них летает, больше готовятся и обиженно остаются на земле, перейдя в разряд отверженных. Не тянуло меня и в моряки, потому что в раннем детстве узнал, что такое качка и как тебя при этом выворачивает наизнанку. Опять же скучно, когда изо дня в день море и море, и только изредка суша, где ты чувствуешь себя чужим и нужно быть бдительным среди вражеского окружения, где каждый второй, как утверждали представители власти, или шпион, или бандит. Циркачом мечтал быть ровно час – старшие товарищи быстро пояснили, как много приходиться потеть и рисковать жизнью, чтобы выступить всего-то пять-десять минут и сорвать секундные аплодисменты скучающей публики с мороженым и пирожками. А вот, скажем, иллюзионисты до сих пор вызывают у меня трепетное уважение, хотя… Да нет, чего там, вызывают. Как-то опять же полчаса хотел стать библиотекарем, пока не рассмотрел толщину очков и не услышал меховую астматическую одышку одного из бойцов книгохранилищного фронта. Военным не желал стать по причине ненависти к любому виду агрессивной тупости и особенно подчинения ей. «Если ты такой умный, то почему не ходишь строем!» И так далее.

Так кем, наконец, стал этот непутевый мечтатель? Редактором! Скажи мне об этом кто-нибудь в детстве, бросился бы на того «пророка» с кулаками. Однако, стал… Нет, далеко не сразу. Поначалу-то пришлось поработать в журналистике. Только там идеологическая цензура настолько сильно пропитала творчество, что лично у меня газетное дело вызывало отвращение. Посылают тебя, к примеру, разузнать степень продажности начальства, и ты с риском для жизни, используя все свои связи, возможности, таланты, раскапываешь горы компромата, несёшь в редакцию, а там вместо публикации «бомбы» тебе жмут руку: «молодец» – и кладут бесценный материал в огромный сейф, навсегда. Освободился от такого «творчества» я не скоро, мучительно и не без материальных потерь. Но друзья помогли.

Перешел в издательство, овеянное славой, работал поначалу с удовольствием. Как всегда, мне пришлось пройти тест на интеллигентность: «Что ты снискал? Кем слывёшь? Что тебе присуще? Чем преисполнен?» Ничего, справился. Конечно, кромсать чужие тексты, дело неблагодарное и канительное. Зато после редактуры сотой рукописи, понимаешь, насколько много пишут ерунды и насколько всё это, ладно бы бесполезно, но – увы! – вредно и даже ядовито.

Помните, расхожую притчу о писателе в аду? Напоминаю. Разбойник с писателем горят в геенне. Через пятьдесят земных лет – и два миллиона лет вечности – разбойника ангел высвобождает от адских оков и поднимает в рай. Писатель спрашивает:

– А как же я? Ведь я никого не грабил, не убивал?

– Разбойника перед смертью все пострадавшие простили, – ответил ангел. – А твои книги всё еще издают, их читают тысячи людей и благодаря им соблазняются, развращаются и губят свои души. Сиди, несчастный, и гори дальше.

Так что, господа гениальные бумагомаратели, щелкоперы, борзописцы, ответственность несём за каждое слово, тем более, если оно – и они – гуляют по множеству глаз, умов, сердец. Аргументы насчет самовыражения, славы, премий и гонораров только усугубляют вину. Кто и о чем, спрашивается, сейчас пишут? Всё и обо всём. Что даёт максимальный рейтинг? Эротика, колдовство, насилие. Так, куда после разрешения от бремени тела пойдут несчастные авторы соблазнов? Кажется, ежу понятно. Да, профану, дурачку, невежде, тупице, ежу с ежихой и ежатами – всем, кроме самих производителей ядовитой словесности понятно. Знают они о своём будущем в геенне огненной? Обязательно! Каждому человеку ангел (совесть, друг, сосед, родственник, наконец) – сообщает об этом. Только соблазн славы и денег земной жизни ослепляет и ведет слепца, как палач жертву, – в вечную пропасть.

Как редактор, я чувствовал себя соучастником преступления, хоть и не имел права голоса при отборе ассортимента издательства. Несколько раз горячо исповедовался на эту тему. Мне отпускали грехи, и я обратно с тяжелым сердцем возвращался в пучину соучастия… И вот, наконец, мои молитвы были услышаны. Но сначала небольшая предыстория.

В редакции особо ценили моё умение редактировать сложные тексты. Большую часть рабочего времени я занимался книгами классиков и современных социологов и философов. Но вот однажды на собрании, посвященном подведению итогов года, главный редактор сказал:

– Классику и социологию «перестали брать». Любовные романы и детективы требуют солидной раскрутки с огромным капиталовложением, а свободных денег в издательстве практически нет.

Впрочем, дают нам в банке солидный кредит, – поднял он палец, – под новую серию. Так что приступаем к проекту, который называется «Черная серия» – это приключения, эротика, детектив и восточная мистика в одном томе. У нас есть уже коллектив авторов, которые будут писать под одним именем – Эдуард Светозаров. Не скрою, именно тот человек, который скрывается под этим звучным псевдонимом, и пробил в банке кредит на свою серию. Сам автор только генерирует идеи, проверяет готовые тексты и ставит авторскую подпись. Скоро вы все узнаете и увидите этого парня – красавец, умница, гений!

Предупреждаю девушек и некоторых юношей: никаких заигрываний и кокетства. Он женат – и очень серьезно женат – на весьма влиятельной даме из первой сотни самых-самых по русской версии журнала «Форбс». Так что никаких шансов у соискателей не предвидится, а вот уволиться в случае малейшего прокола можно в один момент. И последнее! Уже составлен предварительный список творческого коллектива, который будет заниматься «Черной серией».

Редактор в полной тишине огласил список. Там была и моя фамилия. Чуть позже я узнал, что только оклад мне положили в пятнадцать тысяч долларов, но со временем обещали бонусы по результатам продаж, а это еще столько же… Не скрою, с неделю я не ходил по редакции, а летал на крыльях успеха! Меня оценили! Меня избрали! Впереди – достойные заработки, белый «лексус», квартира в престижном районе, поездки по всему белу свету, одежда из престижных бутиков, массажные и спа-салоны…

Но вот на мой стол в новом кабинете легла компьютерная распечатка рукописи из новой серии. Читал я её запоем! Вне всякого сомнения, ребята, которые писали это – гении! В книге было всё, что нужно современному читателю: круто замешанный сюжет, страстная любовь, рассуждения в стиле потока сознания в соответствии с дзен-буддизмом об иллюзорности бытия, великолепно прописанные диалоги, пейзажи; психологическая глубина, изящная игра словами, когда раскрывается невиданный смысл зачитанных терминов и они вспыхивают новым светом. С работы не хотелось уходить. Рукопись манила, рукопись сильно притягивала к себе, требовала новых и новых прочтений. Я уже знал, где и как нужно подправить текст, чтобы он стал совершенным!

…А ночью герои романа ожили в моём долгом и подробном сне, который я запомнил до мельчайших деталей. Там, во сне, действующие лица «Черной серии» предстали предо мной натуральными монстрами, которые гениально ослепляли читателя и вели вслед за собой в адскую пропасть. Там, во сне, дурман очарования слетел с красивых и умных персонажей, и я увидел их сущность в обнаженном виде: одержимые эгоизмом и лютой ненавистью демонические существа, готовые всё живое вокруг себя сжечь адским огнём. Там, во сне, они преследовали меня, уговаривали сделать какую-нибудь гадость, тянули ко мне свои изящные липкие щупальца. Уходил – они меня догоняли, убегал – они настигали. Я отказывался – они льстиво уговаривали и снова тянули ко мне свои ужасно красивые и липкие щупальца, готовые оплести меня с ног до головы клейкой упругой паутиной.

На следующий день я снова сидел в кабинете и читал рукопись. И опять обольщение гениального текста подхватило меня «потоком сознания» и унесло в космические высоты «сияния чистого разума». Только к моим вчерашним ощущениям прибавилась тонкая смертная тоска, сидевшая в глубине сердца острой занозой. А это уже не «лёгкая поступь безумия», это шаги Командора! Наконец, я оторвался от книги, встал и подошел к огромному окну. Передо мной открылась обширная панорама центра Москвы с оживленными проспектами, пиками высоток, блестящим изгибом реки. Откуда-то издалека донеслось эхо монотонной молитвы. В сердце вспыхнул огонь, и в тот миг я понял чётко и определённо: участвовать в черной серии, в создании гениальных, но воистину чёрных книг я не буду!

В следующую минуту я написал заявление об уходе из издательства, отнёс его секретарю и вышел из солидного здания на шумный проспект. Мои ноги сами принесли меня в храм, где я поговорил со священником. Батюшка одобрил мой выбор и обещал за меня молиться.

На следующий день позвонил мне главный редактор и попытался вразумить. Я ему рассказал о том, что думаю о серии, авторах и издательстве. Он напомнил, как учил меня делу, как помогал по-дружески, как выращивал из меня профессионала. «Берём чахлое тельце текста и методом шлифонеза и передописа делаем из бяки шедевр!» Я оставался непреклонным. Тогда в ход пошли угрозы. И наконец, он объявил, что издательство перешло в собственность другого хозяина, поэтому все прежние акции аннулированы. А это значит, что и дивидендов мне так же больше не видать как собственных ушей.

Странно, когда работаешь среди людей и чувствуешь свою необходимость, этого нет. Но стоит несколько дней посидеть дома без работы, походить вокруг спящего телефона, как на тебя наваливается нечто настолько тяжелое, что и слово подобрать этому непросто! Я безнадежен – вот что навязчиво лезет в голову в такие минуты.

Судьба трижды дарила мне шанс выбраться из трясины и, каждый раз я их – один за другим – пропускал мимо. Это как девушка из мечты. Вот она идет к тебе и приветливо улыбается… А ты вдруг вспоминаешь, что на тебе несвежая рубашка, на галстуке пятно от соуса, а в животе громко урчит от перехваченного наспех беляша. И ты малодушно опускаешь глаза, только что любовавшиеся прекрасным цветком – девушкой красивой, стройной, со вкусом одетой, благоуханной, к тому же, очаровательно улыбавшейся тебе одному в огромной толпе; дивному цветку, падавшего в твои ладони с неба. А она обескуражено проходит мимо, а ты еще трижды боковым зрением ловишь на себе её растерянный взгляд и чувствуешь себя полным подонком.

Именно в таком состоянии сидел я напротив Игоря в кофейном клубе. Я, как водится, жаловался на жизнь, он меня успокаивал. Видимо, как-то мои слова о безработице дошли до других членов клуба, потому что из тени вышел антиквар и сказал, что завтра он заедет за мной, чтобы устроить занимательную экскурсию.

Утром, на самом деле, он подкатил на черном «мерседесе» и повез меня в подмосковные туманы. Мы посетили несколько загородных коттеджей, автомобильный салон, конюшню и птицеферму. Валерий Васильевич объяснял, каким образом эти хозяйства дают ему прибыль. Позвонил и вызвал на встречу каких-то «ребят», с которыми обедали в ресторане, стилизованном под трактир. «Ребята» при беглом знакомстве оказались банальными бандитами: золотые цепи на бычьих шеях, татуировки на пальцах, специфическая речь. Мне ничего не оставалось, как смотреть и слушать, не принимая участия в этом спектакле. Наконец, режиссер поднял руку, сверкнув увесистым бриллиантом, и повернулся ко мне всем корпусом:

– Андрей, я собираюсь переключиться на международную деятельность. Мне нужен здесь, в России, управляющий с годовым окладом в сто тысяч долларов. Я предлагаю эту работу тебе. Собственно, твоё дело – это собирать деньги и отправлять мне. Вот эти орлы будут тебя охранять и решать все проблемы с должниками.

Представил себе сотню тысяч долларов, сложенных вместе. Следом за этой пачкой всплыли в трепетном сиянии иномарка, дом на реке с яхтой, роскошные магазины и неведомое чувство внутреннего ощущения платежеспособности, сладкого, должно быть, опьяняющего чувства. И вот у меня уже другой статус, круг знакомых, в облике – уверенная вальяжность. …И даже, может быть, такие же перстень и часы, притягивающие взгляд собеседника золотым мерцанием.

Но вот это уплыло, а на смену пришли совсем другие мысли. Вспомнилась истерика антиквара в банке во время приезда Игоря. Там всё прошло идеально, даже без опозданий, но я видел, как человек во время обычного ожидания взвинчивал себя до предынфарктного состояния. Чего же способен он натворить, если на самом деле случится нечто неординарное: недостача искомой суммы, наличие фальшивых купюр или – о, ужас! – предательство одного из низовых сборщиков подати с исчезновением вместе с крупной суммой! Мне сразу представилось, как глаза этих «ребяток» наполнятся аспидной злобой, мускулы – разрывной силой, и всё это устремится на меня… О, нет! Лучше нищета, чем постоянный страх и непрестанное ожидание казни. Нет! – это я сказал себе и про себя. Когда-нибудь потом я обязательно скажу это антиквару, но хотя бы в отсутствие этих горилл.

Деликатесная композиция на моей тарелке осталась нетронутой. Моё настроение стало таким… подавленным, что ли… Антиквар еще не знал моего ответа, но подозревая неладное, ни в коем случае не желал услышать моё «нет» сейчас. Он смягчился и поспешил отправить меня домой «подумать». И мы к обоюдной радости расстались.

Безработным я ходил всего три дня. Во второй половине четвертого дня получил предложение работать в православном издательстве. Оклад предложили так же весьма символичный – пятнадцать тысяч, только не долларов, а рублей. Ну, здравствуй, привычная, до боли в сердце, родная нищета! Вручили мне труды одного знаменитого преподобного и сказали: «Сделай из этого фолианта в тысячу страниц компиляцию страниц на семьдесят». Сделал, сдал и получил первую похвалу.

Потом все это повторялось много раз. Вроде бы все нормально, только душа моя была не на месте. Книги выпускали, их продавали, но никакой отдачи я не видел. То ли дело беллетристика: то скандалы, то суды, то премии с грандами – всё какая-то бурная жизнь. А тут – кто читает, зачем и есть ли польза – не понятно. Я отдавал себе отчет, что православный читатель далек от страстного восприятия книг, его оценки тихи и спокойны, но не настолько же, чтобы вообще никакой реакции. Узнал у коллег, которые занимались изданием художественных книг. О, там наблюдалось нечто совсем другое: и жизнь, и слёзы, и любовь! Вот тут я и ощутил, как мощно потянуло меня написать книгу самому.

Немалым толчком к тому послужила просьба Игоря. Как-то он принес рукопись и сказал:

– Игумен из нашего храма попросил передать тебе эту книгу. Попробуй определить, есть ли талант у этого автора. Как решишь, так и будет. Автор или получит благословение или нет.

– Слушай, Игорь, не слишком ли большую ответственность вы на меня возлагаете? Некоторые авторы после отказа опускаются в такой омут отчаяния, где и до суицида недалеко.

– Ну видишь, Андрей, ты сам всё понимаешь. Так что будешь осмотрительным и осторожным в оценках.

Остались мы с рукописью наедине. Занимался домашними делами, гулял, ходил в магазин, и постоянно чувствовал, как рукопись зовёт к себе. Наконец, время, отведенное правилами приличия на отлёжку рукописи, истекло. Я взял распечатанные на принтере листы, скрепленные скоросшивателем, изучил титул, оглавление, веером пролистал и опустил на колени. Мне стало понятно, что это – сборник философских очерков, стихов и несколько рассказов.

Сначала взялся за стихи. Между третьим и четвертым почувствовал, как нечто похожее на злорадство проникло в мою грудь: стихи оказались грубосколоченными. Чуть не в каждой строфе имелись нарушения ритма. Рифмы были или затасканными, или оказывались грубоватыми созвучиями. Если бы у автора при этой неаккуратности имелся хотя бы смысл, который бы извинял недочеты, перекрывал их, но и смысла там что-то не наблюдалось. В нескольких местах упоминался Господь, Ангел, рай – но это только усугубляло вину за небрежность автора.

Дальше изучал философию. С этой частью рукописи разобрался довольно быстро. Полная чушь! За труднопереносимыми терминами и напускной заумностью – пустота, зияющая черной тоской.

Наконец, принялся за то, что отложил на десерт – рассказы. Если не обращать внимания на вездесущий негативизм, то читались они даже интересно. Во всяком случае, два рассказа меня сумели увлечь. Я ухватился за них, как утопающий за спасательный круг, и стал подтягиваться на их упругости и выбираться из мрачного омута к солнцу.

В последней странице пластмассовой обложки я обнаружил карманчик, и там – серебристый диск. Вставил его в дисковод компьютера и открыл файлы. Нашел один из рассказов и скопировал его в папку «Гости». Присвоил ему прежнее название с цифрой «2» и стал препарировать текст. Менял слова, разбивал длинноты на отдельные предложения и абзацы, вставлял недостающие знаки препинания, исправлял грамматические ошибки. После правки текст выглядел уже более менее прилично, и читать его стало приятней. Потом иронично улыбнулся и заменил некоторые слова, несущие мрачный смысл, на противоположные, светлые и оптимистичные. Перечитал. Рассказ будто засиял. Осталась авторская идея, авторская информация, изменилась лишь оценка событий с негативной на позитивную. Например: «солнце прожигало иссохшую землю горячими лучами» заменил на «солнышко ласкало землю животворным светом» или «утро началось с ядовито-красного восхода» – на «утренний восход прогнал ночную тьму и засиял миллионом крохотных радуг в росистой траве». Улыбнулся находке и сделал следующую замену: «я тебе этого никогда не прощу» на – «конечно, я прощу тебе это преступление, но чувство вины тебя не оставит».