Текст книги "Созерцатель"

Ну и напоследок написал отзыв.

«Дорогой автор!

Работать тебе еще и работать. Стихи твои мне показались сырыми. Часто нарушаешь законы стихосложения: ритм, размер, рифму. Много безграмотных выражений, косноязычия. О правописании молчу, оно просто отсутствует. Выделение запятыми причастных и деепричастных оборотов, обращений и вводных слов – такой же закон, как правила вождения на дорогах. Я так и не понял твоего отношения к Богу. Тем более не почувствовал, что ты Его любишь.

Поэтические словечки типа судьба, мечта, веер, чувства, жизнь, душа – с этим надо бы поосторожней. Они в романтической поэзии и в Православии имеют разный смысл, зачастую противоположный.

Мне кажется, как православный автор, ты еще только рождаешься, и лучше начать бы тебе с нуля. То есть, проще говоря, поступить в литературную студию. Заодно вспомнишь русский язык и литературу, без знания которых писать что-то свое рискованно. Нельзя достигнуть должного уровня, не обучаясь. Это могут себе позволить только гении (которые, увы, где-то рядом со злодейством). А для нас, людей Божиих, сказано: потом и кровью будешь добывать себе кусок хлеба. Я уж не говорю о сливочном масле и зернистой икре сверху.

Я бы тебе этого не писал, а обошелся бы холодным «ничего, занятно», если бы не увидел, что есть в тебе потенциал – заявка на талант. Кстати, давай попробуем разобраться что такое талант. Мне он представляется лучом света с Небес, от Подателя света, от Света светов. Талант, как дар Божий, совершенен. Но вот этот луч света проходит через наше сердце, наполненное темными страстями, потом через разум, помраченный грехом, – и что на выходе? Да! На выходе нечто грязненькое и мрачное. И степень загрязнения соответствует степени нашей греховности.

Особенный спрос в творчестве с нас, христиан. Потому что наше творчество сродни иконописи. А иконописцами раньше становились по большей части монахи. Отсюда вывод: чтобы служить Богу словом или кистью, необходимо вести равномонашеский образ жизни. И уж такие сласти, как вино, девочки, тусовки, жажда славы – сразу побоку. Быть православным писателем, поэтом, художником – подвиг, полное забвение мирских утех и жизнь в суровом затворе. Готов ли ты к этому? Ответь себе сам.

Сам я писал с раннего детства. Это было для меня также естественно, как есть и пить. Писал дневники, письма, стихи, поэмы, рассказы и повести, статьи в газеты… Но когда воцерковился и вошел в новую жизнь, я понял, что начинать нужно с нуля. (А мне было уже больше сорока лет!) Понял, что почти весь накопленный творческий опыт отныне почти ничего не стоит. Несколько лет писал «в стол», потом стал давать читать рукописи православным друзьям. Господь, видя мое упорство, давал мне понемногу благодать творчества – вдохновение. Но, увы, процентов восемьдесят работы были черновыми – все эти кипы бумаги пошли в печь. И вот вдруг – пошло. Один за другим: рассказы, потом повесть, еще рассказы… и что? Не факт, что это когда-нибудь будет издано.

Теперь мое к тебе предложение. Тебе сейчас что стихи, что прозу – все равно нужно учиться писать с нуля. Потому что необходимо научиться чувствовать фальшь, неверное звучание слова, а это дается годами упорного труда. (Кстати, один трезвый писатель мне сказал, что писателем можно стать годам к 40–50, не раньше.) Лучше начни писать прозу. Вот почему. Публика, которая интересуется поэзией, за редким исключением, в основном молодежь интенсивно женского пола, истерического, прелестного склада психики (см. Эдичку Лимонова и его исследования в этой области, с последующим переходом в прозу). Люди нынешние перегружены заботами бытовыми: чем кормить семью, как найти работу, как не свихнуться, когда у всех вокруг планируют крыши; как найти мужа или жену… В конечном, итоге ─ как выжить в этом содомском Вавилоне. И вряд ли они будут искать ответы на свои вопросы в стихах. Любители поэзии сейчас – малый кружок. Время уж больно рациональное идет.

У нас же, у христиан, поле деятельности огромно. Впереди у нас монархия. Помраченные люди побегут в Иерусалим встречать своего антихриста. На Руси Святой будут востребованы все русские православные творцы. И сейчас надо нам к этому готовиться. Я не против поэзии, но ее потенциал, ее охват – в тысячи раз ниже, чем у прозы. Нам сейчас не до цветочков с бантиками – вокруг война, духовная, беспощадная. И с нас спросится в свое время, а где вы, мастера культуры, были, когда мы монархию кровью и потом строили? Истеричных девочек стишками в кабаках тешили – или слово Божие проповедовали на скрижалях своих романов (повестей, статей, очерков)?

Ты возьми Пушкина. Гений из гениев! А что про него преп. Варсонофий Оптинский сказал? «Душа его рвалась в Небеса, а страсти не пускали. Так он, как птица с перебитыми крыльями, и ползал всю жизнь по земле». Возьми его многотомные издания. Сколько там православного? Едва ли на махонькую книжечку наберется. Да что там говорить! Всю мировую православную прозу – на одной полке можно уместить. Почему? Что нам Бог вдохновенья не дает? Дает. Только мы не умеем брать. Нас сразу в тусовку за венками лавровыми тянет. А там эти самые… винишко, девочки поджидают с чепчиками в трясущихся от вожделения потных ручках. И как в гефсиманскую ночь с поцелуями: учитель, учитель! И всё – конец Православию в отдельно взятой личности. Дальше – читай о предсмертных воплях Иуды, Вольтера, Ницше и иже с ними.

Ты, дорогой автор, не бойся, у тебя получится. Господь поможет. Да и задатки у тебя есть. Пусть они пока только намечаются. Кстати, знакомство с поэзией даст тебе возможность писать интересно, романтично, увлекательно, емко, насыщенно. Возьми из нее лучшее и привнеси в прозу, и она засверкает, воспарит. Останься поэтом в душе в лучшем смысле, конечно. Ищи во всем красоту, отражение Небесного света. Научи подслеповатых рационалистов увидеть свет во тьме и радугу в сером небе. Сколько раз я слышал от таковых: ты поэт! ты живешь какой-то красивой и насыщенной жизнью! (это я-то, который большую часть времени в затворе!)

Поле православной прозы почти непаханое, на нем десяток человек. Каждый свою тощенькую бороздёнку ковыряет. Писателей наших нужно выращивать, как штучные выставочные цветы. Вот и расти. И учись. Пока молод, пока есть силы – пиши и пиши, молись, читай святых отцов и новинки православной прозы – и снова пиши. Это жутко интересно – писать о нашей новой жизни, о новой России, о будущей монархии. У нас огромное количество нетронутых тем!

Да только на эти темы можно писать всю жизнь: ад, рай, апокалипсис, монархия, почему она после небывалого расцвета падет, почему иссякнет наша Церковь… А как мало о нашей нынешней жизни в Церкви? Как мы живем, о чем говорим при встречах, как отдыхаем, что едим, как относимся к одежде, деньгам, как боремся с грехом, как детей воспитываем? Всем, кто входит в Церковь, кто симпатизирует нам – это драгоценно. Люди хотят знать, какова она – жизнь православная. Как эмигранты, например, интересуются о жизни той страны, куда собираются выезжать.

Так что успехов тебе! Извини, что написал тебе прямо, что думаю. Лгать не приучен. Да и сам первые годы писательства получал в основном только отрицательные отзывы. Но они меня закалили. «Битое лицо – умная голова!» – говорил мой учитель журналистики. Суровый человек был, но именно его затрещины и подзатыльники меня кое-чему научили. Кстати, старик вообще никого из своих учеников не хвалил. В лучшем случае: «Слабенько, конечно, ну да ладно, для тебя сойдет» – и статью в номер.

Самое худшее, что делают для тебя твои мнимые друзья – похвальба и публикация без очистки критикой. Это все равно, что ядом тебя поить. Яд, кстати, может быть очень приятным (например, цианистый калий по вкусу напоминает абрикосовые косточки, вино, коньяк, галлюциногены – весьма занятны) – но это яд!..

Кстати, чтобы научиться писать сжато, остро, интересно – журналистика – лучшая школа. А стихи… вплетай их в прозу. Возьми Бунина, Пушкина, Лермонтова, Солоухина – они начинали поэтами, но лучшее из написанного осталось в прозе. Кстати, один критик заметил, что если взять гениальное стихотворение и переложить на прозу – читать нечего. (Это он про «Гамлета», от которого все млеют.) Рифмованная пустота в прозе сразу обнаруживается. Мне представляется, стихи – это своего рода обольщение, колдовство что ли… Ну, как например взять уродину, одеть в шикарное блестящее платье, намазюкать макияжем, глазки поросячьи очками прикрыть, волосенки реденькие завить и уложить, духами дорогими попрыскать – и вот, пожалуйте – «Албарисна, а я и не знал что вы у нас Василиса Прекрасная!» и только утречком, как глянешь на эту общипанную курицу трезво, так и ноги в руки. Да… Как говорил незабвенный тов. Сталин: «Хочется, знаете ли, товарищи, иногда немного и пашутить!»

И никогда не торопись публиковаться, если есть хоть малое сомнение в безукоризненности написанного. Если не прошел суровую чистку критикой и цензурой. Пойми, ты христианин, а значит, как бы посол Любви в мир, апостол. И здесь нужно семьсот раз отмерить, и только раз опубликовать. Есть такой принцип: лучше ничего, чем плохо. Так что, пожалуйста, будь осторожен.

Прости. Успехов тебе и мужества,

раб Божий. Андрей»

Отдал отзыв Игорю, он его прочел, кивнул головой и обещал передать священнику, а потом – автору.

А через неделю мы по традиции прогуливались по нашему скверу и зашли в кофейный клуб. К нам выскочил из-за стола огромный Василий и чуть не насильно усадил за свой стол.

– Андрюха, – чуть не закричал он, – спасибо тебе, братуха!

– За что, Василий? – спросил я недоумённо.

– Ну как же, получил твой отзыв о моём творчестве.

– Так это ты тот самый таинственный автор?

– Ну да! – улыбнулся он, хлопнув меня по плечу. – Спасибо, что разглядел у меня талант. Спасибо, что нашел хорошие слова. Обещаю тебе и вот Игорю: я буду теперь и стараться, и учиться пойду, и… Ну вы всё поняли. Да?

– От души желаю тебе успехов, – сказал я.

– Да я теперь так возьмусь за дело! Ого-го-го! – сказал Вася.

Когда мы вышли из клуба и делали последний прогулочный круг, Игорь сказал:

– Мне примерно известно, что ты хочешь спросить насчет Василия. Когда я привел его в храм такой же вопрос задал ему священник: убивал ли он кого-нибудь. Отвечаю: нет, Василий с самого начала был поставлен телохранителем одного бизнесмена, который очень хорошо относится к нему. Почти как к сыну. Василий дважды заслонял его от пули. Но самого Василия пуля не берёт. Он говорил, что это молитва бабушки его оберегает. Вот, как он мне это рассказал, я и повёл его в храм. Ну, а батюшка наш дал задание узнать, есть ли у него талант. Так что спасибо тебе за Васю и от батюшки и от меня.

Даша жила на два дома. Ей приходилось ездить на прежнюю работу, навещать престарелую мать и сестру, часто оставаться там на несколько дней. Так что у меня дома Даша появлялась наездами, как гостья. Поначалу мне такой образ её жизни казался ненормальным, но после одного рассказа я успокоился.

Как старшей сестре, ей с раннего детства приходилось ухаживать за Матильдой. Родители были погружены в работу, сестры их видели только по выходным, да и то не по всем. Отец назвал младшую дочь, услышав арию Роберта из оперы Чайковского «Иоаланта» («Кто может сравниться с Матильдой моей!»). Дашу назвала мать в честь своей матери, которую очень любила и считала святой. Вот как мать рассказывала дочке про бабушку:

«Бабушку твою звали Дарья Антоновна. Царствие ей Небесное!

Родилась она в позапрошлом веке. Точной даты никто не знает. Раньше это было обычное дело. Мы считали днём её рождения 10 ноября 1898 года. Родилась и прожила все годы до самой голодовки в селе Маньковка Черкасской области.

Молодые годы бабушка вспоминала часто. Особенно песни. Перед песней обычно шло вступление. Бабуля говорила: «Вот эту песню пели на свадьбе дружки (или подружки), а эту пели, если у невесты не было матери, а вот так пели, если не было отца…». Все варианты песен она помнила наизусть. А ведь в пору твоего детства ей было уже около 70 лет. Возможно, эти воспоминания были самыми частыми потому, что молодости у неё почти и не было. Кавалеров в селе было много, а особенно приударял за ней некий Фрол. Но когда девушка решилась пойти на танцы, то дома разразился страшный скандал. В доме была старшая незамужняя сестра, и негоже было гулять младшей, пока не засватали старшую. Старшая Оксана с парнем встречалась, да сватов засылать он не спешил. Обо всех этих семейных неурядицах пожаловалась мама девушек (т. е. моя бабушка) своей знакомой, а та и успокоила: «Да хоть сегодня сваты придут, есть у меня жених на примете». Так и случилось. Но узнал об этом кавалер Оксаны и прибежал к ней, выгнал сватов чужих и прислал своих. Вот так счастливо закончилась эта история.

А бабушке погулять так и не пришлось. Потому что в это время началась война, потом революция. Всех парней из села забрали. Кто ушёл надолго, а кто и насовсем. Шли годы. Однажды послали бабушку в город к тётке, как бы юбку шить, а там её уже мужчина дожидается, жених значит. Она его видела до этого один раз, тот с отцом разговаривал, ещё подумала, что друг отца (по возрасту такой же). Вот это и была её судьба, отдали замуж, не спрашивая, за вдовца. А у этого вдовца пятеро детей, старшей дочери 17, а младшей чуть больше годика. На этом молодость твоей бабушки и закончилась. Растила, выдавала замуж чужих детей, а свой ребёнок, сынок Васенька, умер от воспаления лёгких лет 4–5 от роду. Ещё дедушка уезжал на заработки в Америку, оставляя бабушку одну. А потом началась голодовка.

Среди пятерых неродных детей бабушки был один мальчик, а остальные все девчата. Парень вырос, уехал на заработки на Донбасс, там женился. В 1933 году дедушка с бабушкой (в то время они уже жили сами, все дети разлетелись – кто в Киев, кто в Москву, кто на Кубань) решили ехать в Сталино (Донецк), так как сын писал, что у них лучше с продуктами, чем в Черкасской области. Но голодовка везде была страшной. И Иван, и его жена умерли в те годы от голода.

Сразу дедушка устроился работать на шахту, но там у него вышли неприятности, чуть не попал в тюрьму и он ушёл работать на железную дорогу.

Жили они в железнодорожном бараке (и сейчас ещё пара таких стоит на нашей станции). В 1936 года бабушка родила меня. А у дедушки с работой не ладилось, как всегда, несколько раз попадал под поезд, пока не погиб в 1941 году. Вот так и получилось, что войну бабушка встретила с маленькой дочкой на руках. На то она и война, всем досталось в те лихие времена. Всякое бывало и в этой семье. Во время одной из бомбёжек загорелся барак, бабушка только и успела, что отвязать козу, а весь нехитрый скарб, все документы погибли в огне.

Первое время ночевали наши погорельцы в яме от бомбёжки, пока однажды их чуть не расстреляли немцы. Домов на станции было несколько, идти некуда. Упросила бабушка взять их на квартиру сумасшедшую старуху Синиху, которая убила топором своего мужа, а в оплату за жильё делала той всё по хозяйству. Съёмная квартира представляла собой угольный сарайчик, откуда убрали уголь. Но в то время выбирать не приходилось. Жить с больной было страшно, спасало то, что бабушка всегда была доброй и покладистой, умела поладить со всеми.

Когда немцев выгнали, стала бабушка просить участок под постройку, жить-то где-то надо. Когда дали участок, возникла проблема, а из чего строить? Собирали наши солому, глину, кизяки и месили всё это, потом делали саман. Я помню, как маленькой пыталась во всём помогать. Да только как-то ночью весь самодельный кирпич был украден, потом забрали отведенный участок. Скитания продолжались. Тяжело приходилось одной, да ещё и безо всяких документов. Однажды ей всё-таки удалось договориться с одними хозяевами и они ей выделили угол от своего участка. Много лет мои родители так и жили на этом смешном треугольном клапте земли. Заготавливать саман бабушка больше не стала, она просто вырыла землянку-времянку и жили мы в этом холодном убежище до самого моего замужества. Новую хату уже строили вместе с моим отцом, когда переехали в Подмосковье.

Какой была бабушка? Всегда одинаковой – божий одуванчик. Когда ты родилась, она уже была старенькой (ведь я была поздним ребёнком). У неё совсем не было зубов, ходила в платочке, подвязанном под подбородком, плохо слышала, и нам всегда приходилось громко разговаривать с ней. Смешно, но все в нашей семье, забывшись, громко разговаривают – осталась привычка с тех времён… Не было у внучков возможности увидеть её молодой, ведь и фотографии все погибли в огне.

А ещё, я совсем не помню её без дела. Мы с отцом всегда были на работе, а вы – с бабушкой. Например, тебя я оставляла на бабушку уже в 3-месячном возрасте. Я так и помню – вы с бабушкой пасёте коз, вы с бабушкой на огороде, вы с бабушкой рвёте траву. За несколько лет до смерти, бабушка упала, поскользнувшись зимой на льду, и сломала руку. Рука хоть и срослась, но сделалась нерабочей. Это её не смущало, просто всё то же она стала делать одной рукой. Я ругалась, жалко было бабушку, но та просто не могла иначе. До последних дней сама стирала за собой, а ведь была уже полностью глухой и почти слепой. Умерла она в 92 года.»

Даша очень любила слушать этот мамин рассказ, поэтому просила снова и снова его повторить. Сейчас, повзрослев, она вспоминает бабушку, будто икону рассматривает, и со временем поняла, чьими молитвами жила и охранялась и она сама, и брат с сестренкой. Конечно, молитвами святой русской женщины, бабушки, маминой матери и дедушкиной жены.

Матильда росла непослушной и капризной, поэтому Даше приходилось с ней непросто. Сразу после бабушки совсем молодым умер на работе отец, прямо на рабочем месте от инфаркта. Мать стала работать сверхурочно и совсем редко появлялась дома. В то время, как сверстницы начали интересоваться мальчиками, заводить романы, а чуть позже выскакивать замуж, Даша не могла и часа найти на развлечения и личные дела: стирка, уборка квартиры, огород, учеба, заботы о сестре и брате – съедали всё время. Каждый день, ложась спать, Даша с ужасом вспоминала о том, как мало она успела и как много дел отложено назавтра.

Наконец, мать вышла на пенсию, взяла на себя часть работы по дому, а старшую дочь заставила поступать в институт. Даша выбрала Педагогический и с обычным рвением взялась за учебу. Хоть старший брат устроился на работу, денег в семье постоянно не хватало, поэтому с третьего курса она перешла на вечернее отделение, а работать устроилась в детский сад. Там к ней присмотрелась одна очень состоятельная мамаша и пригласила поработать с её дочкой персонально, пообещав заработок в два раза больший. Даша под давлением мамы согласилась.

Однажды в том доме, где она занималась с воспитанницей, появился весьма красивый, молодой и богатый парень по имени Алик. Как увидел молодой горячий горец скромную, красивую девушку, как услышал её терпеливую беседу с девочкой, так и воспылал неистовой страстью. У Даши в то время не было опыта общения с влюбленными юношами, и она поначалу отнеслась к ухаживаниям Алика с симпатией. Ей нравилось внимание красивого, хорошо воспитанного юноши, его щедрые подарки. Дело дошло до того, что Алик познакомил её с родителями.

В тот вечер смотрин мать жениха увела Дашу на кухню и задала ей всего два вопроса. Первый – девственница ли она? Получила утвердительный ответ. Мать спросила во второй раз: готова ли она принять мусульманскую веру. Нет, ответила Даша и объяснила, что бабушка крестила Дашу в младенчестве, научила молиться, поститься и обязательно каждый праздник велела ей причащаться. Выслушав Дашу, открыв рот, мать жениха подняла руки к потолку и запричитала. На крик сбежались отец с сыном и стали громко, часто-часто между собой говорить. Даша почувствовала острое одиночество, тихонько собралась и ушла из богатого дома. Рассказала о своём романе маме, и та одобрила дочь: женихи у тебя, красавицы нашей, еще будут, а вера у нас одна и менять её смерти подобно.

Алик пробовал уговорить Дашу, объяснял, что лично ему все равно, он вообще атеист и это просто формальность для соблюдения обычаев. Он предложил всего разок сходить с матерью в мечеть, сделать там все что нужно, а потом ходи в свою православную церковь, сколько хочешь, он не против, только тихо, чтобы его родичи не узнали. Но тут в Даше проявилось качество, о котором она и сама, пожалуй, не догадывалась: она стояла как скала и ходить в мечеть, даже чисто символически, наотрез отказалась. Алик был единственным наследником старинного рода, баловнем, он не привык к отказам. Поэтому взорвался и накричал на Дашу, оскорбил её, стал угрожать и даже поднял на нее руку, правда, обжегшись о ледяной взгляд девушки, остановился и медленно опустил кулак. Даша встала и, не говоря ни слова, вышла.

На следующий день хозяйка, безо всяких объяснений, прогнала Дашу с работы. Потом её отчислили из Педагогического университета. Она стала искать работу в Москве, её брали, она даже работала несколько дней, но всегда без всяких причин и объяснений увольняли. Однажды позвонил Алик и спросил, не передумала ли она? Не надоело ей гробить свою жизнь, карьеру и учебу? Вот оно что, это горячий влюбленный ей жизнь ломает, сообразила Даша. Нет, не передумала и никогда не передумаю, твердо, но спокойно сказала она. Алик стал преследовать ее, звонил, встречал у дома, уговаривал, угрожал и снова поднимал руку. Потом мать обошла школы и детсады Кучино и в одном садике ей старая подруга сказала: веди свою дочку, мы ее знаем, нам такие работящие и умные девочки нужны. Мать рассказала о преследовании горца. Не волнуйтесь, у нас закрытое предприятие, сюда никого не пустят, успокоили её. А за своих сотрудников мы умеем постоять. Так что пусть приходит, работает и ни о чем не беспокоится.

Так Даша устроилась в детсад весьма солидного предприятия с высоким допуском секретности. Сунулся туда было Алик, но ему серьезные мужчины из спецохраны объяснили, что здесь власть денег и блата кончается, а начинается государственная безопасность. А если его или кого из знакомых еще раз тут увидят, меры будут приняты очень серьезные, вплоть до лесоповала на мордовской зоне. Алик уходя не выдержал и все-таки пригрозил дюжему охраннику. Тот, не долго думая, схватил его за шиворот лапищей, затащил в подсобку и профессионально отбил резиновой дубинкой кобчик и почки, не оставив на теле ни одного синяка. При этом сибиряк, прошедший выучку в спецподразделении, в двух словах объяснил наследнику старинного рода, что он думает о нём лично и о его роде в целом. Потом запер его на ключ и свет для экономии электроэнергии выключил.

Алика еще ни разу в жизни никто не бил и не оскорблял. Он даже представить себе не мог, что с ним такое может произойти. Всегда и всюду его охраняли, с детства внушая, что он бесценный отпрыск, наследник, мужчина. А тут какой-то детина вот так просто, взял и избил его, как грязного безродного мальчишку. Алик дрожал от животного страха, от негодования, от бессилия и лютой ненависти. Он метался по черной комнате, натыкаясь на невидимые предметы. Наконец, сел и заплакал, прислушиваясь к малейшему звуку снаружи своей мрачной тюрьмы. Охранник после окончания смены заглянул в подсобку и спросил невежу, достаточно ли хорошо усвоил тот урок или требуется повторение пройденного курса? Да, сказал Алик и прошипел что-то невнятное. За шипенье получил удар дубинкой по пятке. Его переспросили. Да, я все понял, пожалуйста, не бейте меня больше, проблеял воспитуемый, и только после этого был отвезен на машине подальше от населенных пунктов и выпущен ночью в чистом поле.

Больше он Дашу не беспокоил. И вообще никто её больше не беспокоил, кроме, разве что, меня.

Так уж случилось, что за нашим свадебным столом красовались две пары: мы с Дашей и Игорь с Лидией. Мы в один день зарегистрировались в ЗАГСе и обвенчались в нашем храме. Гостей было мало, только самые близкие. Даша с Лидией несмотря на свою внешнюю непохожесть, сразу подружились. Мне показалось, что за этим свадебным столом кроме обычного веселья, тостов, криков «горько» и танцев – происходило еще что-то невидимое, но вполне ощутимое. В моем сознании несколько раз всплывала картина, будто нас окружили ангелы и осеняли своими огненными крыльями. Я поделился этим с Игорем, а он ответил просто и лаконично: «Так и есть».

Наши свежеиспеченные жены были настолько красивы, они так сияли, как бриллианты! От них трудно было отвести взгляд. Даже Матильда, несколько раз убегавшая поплакать в тихом уголке, под конец торжества засияла отраженным светом и тем самым привлекла пристальное внимание моего свидетеля Василия. Свидетель Игоря, Федор Семенович, окружил своей заботой маму Даши – и она помолодела, и она заискрилась надеждой. Меня не оставляло чувство незаслуженного блаженства. Я даже несколько раз спрашивал и себя самого и Дашу, со мной ли это происходит? Никогда такого еще не было, чтобы так много счастья в одном месте и чтобы именно со мной.

В душе звучало: «Это тебе от Меня, радуйся и веселись», а в ответ: «Благодарю, Господи! Знаю, что не заслужил, вижу, что это дар. Благодарю, Милостивый!». Этот день вместил в себя столько света, столько радости, что мне до сих пор кажется, что он длился много-много дней. То ли время остановилось, то ли мы прожили за один день блаженство, отпущенное на полжизни, но до сих пор вспоминаю венчание как огромный взрыв света, как салют в миллион выстрелов из тысячи орудий. Как рай небесный, опустившийся на нашу грешную землю.

Даша рассказала на работе, что вышла замуж и хочет переехать в Москву. Ей обстоятельно и проникновенно объяснили, что она незаменимый сотрудник, без пяти минут заведующая детсадом. Они помогут ей не только защитить диплом, но устроят в аспирантуру и помогут защитить диссертацию. А что такое ездить от дома до работы пятьдесят минут? Да в Москве полтора часа ездят на работу и ничего. Потом директор предприятия позвонил мне и с час объяснял, какой Даша незаменимый сотрудник и как тщательно всем коллективом просят у меня разрешить Даше продолжить работать в Кучино. Я, конечно, для приличия поворчал, но уступил, испытав даже гордость за свою супругу. А потом положил трубку и в полной тишине понял: звездочка моя ясная будет появляться в моей жизни очень и очень редко. Ну что ж, значит, так и надо. Мне. Ей. Им. Нам.