Текст книги "Рассказы"

– А вы – Ригин? – спросила женщина за окошечком.

Он ждал любого ответа, кроме такого.

– Да, – сказал Ригин.

– Наконец-то пришли. Как очередник вы получили двухкомнатную квартиру.

– Я? – сказал потрясенный Ригин.

– Кандидаты наук имеют право на дополнительную площадь. Поздравляю. Восемь лет ждали. Но это еще очень быстро.

Ригин вспомнил, что действительно за два года до отъезда встал на очередь на улучшение жилищных условий.

– Нужно дать вам взятку? – спросил Ригин, чувствуя, как дрожат ноги.

– Да что вы! – женщина махнула рукой, – какие взятки! У нас это очень строго. Ну, шампанского принесете, когда въедете. У вас паспорт есть?

– Нет, – сказал Ригин.

– Ничего. Напишите заявление. Бегите в паспортный стол, они сегодня как раз работают.

За дверью в коридоре ЖЭКа раздавались голоса. Виктор заглянул. В актовом зале пионеры репетировали литературный монтаж. Учительница следила со второго ряда. Мальчик начал, подняв подбородок:

 
Мы начинаем наш рассказ
О нашей Родине, о нас!
 

Виктор читал этот монтаж в четвертом классе.

Начальник паспортного стола был молод, коротко острижен и одет в костюм цвета свекольника.

– Когда вам нужен паспорт? – Спросил он Ригина.

– Да желательно сегодня, конечно, – сказал Ригин, пытаясь изобразить знакомую начальнику интонацию.

– Заявлений не принимайте! Сегодня только до трех! – Раздался неожиданный женский голос из-за перегородки.

– Давайте, давайте заявление, – сказал начальник, понижая голос и отмахиваясь от перегородки рукой. – Приходите через два часа.

– Сколько нужно дать? – Спросил Ригин.

– Потом, потом, – сказал начальник.

– Когда потом?

– Когда придете получать.

Ригин вышел и пошел, глядя под ноги, по газонам вокруг Университета. Все это могло оказаться ловушкой. Неизвестно, что его ждало в паспортном столе. По каким-нибудь неотмененным законам его могли арестовать как невозвращенца.

– Здравствуйте еще раз, – сказал он, осторожно входя в кабинет.

– Готово, – сказал начальник, протягивая деревянную ручку с пером-вставочкой. – Распишитесь тут, внизочке.

Ригин макнул перо в чернильницу и расписался в своем новом русском паспорте.

– Все, – сказал начальник в свекольном костюме.

– А сколько? – Не веря, все еще ожидая удара спросил Ригин.

– Сколько хотите, – начальник застенчиво отвернулся к окну. – Это же не мне. Это ей, – он махнул на перегородку, за которой скрывался голос.

– Но вы меня сориентируйте, – сказал Ригин.

– Сколько хотите, – повторил начальник, все так же глядя в окно. – По своей зарплате.

– Десять – нормально? – Этого хватало на шоколадку. Ригин понял, что не зря прошел школу с бомжами.

– Нормально, – кисло сказал начальник.

У подъезда дома, где Ригин опять был прописан, остановилась машина. Два офицера милиции, гремя сапогами и крича от растерянности, побежали на четвертый этаж. «Где Алик? Вот что теперь будет?» Им открыла тихая Аликова жена. «Ваш Шари ударил чужую машину, все бросил и убежал. Вот что теперь делать?» Шари-Шарафатом звали одного из симпатичных полноватых мальчиков Алика. «Подождите внизу», – сказала Аликова жена. – «Я спрошу». Милиционеры ждали у машины. Через десять минут откуда-то появился Шари. Он по-детски улыбался. Страшно было смотреть на его ноги. Два шага он делал нормально, а вместо каждого третьего пританцовывал и делал три мелких шажка. Его запихали в машину. Интересы милиции Алик понимал, соблюдал в отношениях с ней правила и решил Шари сдать.

Продавщицы тоже как будто исполняли балет – задирали сиреневые ноги и чесали лодыжки. Район был поражен блохами. В магазине играла музыка, от которой становилось еще жарче:

 
Отказала мне два раза,
Не хочу, сказала ты.
Вот такая вот зараза
Девушка моей мечты.
 

Походив по двору, Ригин вошел в свою новую квартиру. В комнатах с рваными желто-розовыми обоями и полами с ободранной краской не было почти ничего, кроме разнообразных пепельниц и разнокалиберных рюмок, стоявших на подоконниках и прямо на полу. С потолка свисала лампочка на шнуре. Ригин сел под ней на единственный стул, и просидел до темноты. Потом он закрыл квартиру и вышел из дома.

Улица спала, и казалась пустой. Прохожие не встречались. Дома молчали. Только у перекрестка собралась вместе разнообразная ночная жизнь. Азербайджанцы сторожили свои арбузы. Они все лето торговали и жили здесь в самодельной палатке, куда провели электрическую лампочку от столба. Рядом развели на газоне костер местные алкоголики. Один спал, положив голову женщине на колени. Остальные пили, закусывая арбузом, взятым у азербайджанцев. Тут же возились, то исчезая в котловане, то снова появляясь под светом прожектора, рабочие, чинившие теплоцентраль. Теперь, когда у него снова были дом и гражданство, Ригин еще раз подумал о том, как крепко он связан с этой страной, которую с полуслова понимал и не понимал одновременно. Смысловая ось проходила где-то здесь. Собраться и сложиться, как он хотел, его жизнь могла только тут. С бомжами или без, стоило остаться тем, чем он был, с его предками, такими, какими они были, с его прадедом, с отцом, с матерью и дедом. С тем, что в него вложили, что составляло его сущность, сколько бы он не ворчал на нее и не наговаривал сам на себя. Все эти люди уже умерли. Он был один на этой земле, где варилась какая-то новая каша. И где-то в этом городе рос его сын, которого ему не давали видеть. Нужно было побороться. За ним продолжали следить. Надеяться на то, что бомжи сами собой исчезнут, было невозможно. Он решил поехать в Думу и встретится с Гукасовым, о котором рассказывал Федин. Это был журналист, известный расследованием громких дел. С самим Фединым тоже нужно будет поговорить.

У входа в Думу, когда Ригин поднимался по ступенькам, к нему подошла полная пожилая женщина.

– Пикетик хорошенький не хотите организовать? Ваши лозунги скажите, напишем и можем выходить. Мы берем недорого.

– Не надо, – сказал Ригин.

Услышав, кто он, секретарша Федина покраснела под смуглой кожей и засуетилась.

– Василий Петрович Федин велел вас сразу под белы рученьки к честному пированию.

Коридоры, обшитые деревянными панелями в сталинском вкусе, были полны народу. Она спустилась с ним в буфет.

– Наш язык уже почти никто не знает. Эпос «Джангар» мы все читали в русском переводе.

Рассказывая, она все время знакомила Ригина с проходившими мимо людьми. Ригин вставал и пожимал руки.

– Это Леночка, секретарша Жириновского, это Танечка, секретарь Лукина, это Инна, секретарь Лукьянова.

– Сейчас президент нашей республики старается возродить буддизм. Преподобный Мун финансировал строительство учебного центра.

Знакомства продолжались.

– Это сотрудник аппарата Семенова, это из аппарата Семаго. Ригин вдруг почувствовал, что ранг знакомств снижается. Он делал что-то, что понижало его цену. Или может не делал чего-то нужного. Или секретарша сознательно играла на понижение. Он попробовал было ограничиться простым «здравствуйте» с двумя какими-то близнецами, имеющими среднее цирковое образование, но те сами наклонились и схватили его за руки.

– А теперь поговорите с Павлом Иосифовичем. Он вам много интересного расскажет, – закончила секретарша и ушла.

Ригин остался за столом с тридцатилетним евреем в мятом костюме с очень опытным и очень подавленным лицом.

– Она прокрутила вам динамо,– сказал Павел. – Продемонстрировала ваше ничтожество. Вы – неопытный в политике человек. Федин не хочет с вами встречаться. У нее это получается автоматически. Кто она такая? Никто. А ее хозяин – крупный бизнесмен. Конечно, она старается отыграться на ком попало.

– А сами вы кто? – Спросил Ригин.

– Я? – Павел опытно и беспомощно улыбнулся. – Я сейчас никто. Был помощником депутата. Делал избирательную кампанию. Сейчас целыми днями слоняюсь по коридору. Жду, когда будет вакансия. Но ее пока нет. Деньги кончились. Жена у меня ушла. Не очень хорошо.

– Уезжайте отсюда, – сказал Ригин.

– Я? Нет. Я люблю политику. Это моя жизнь. Ради нее я все бросил. Я – профессиональный помощник депутата. Я тут все знаю. Я им еще понадоблюсь. При том, что сам я депутатом никогда не буду. Всегда нужны люди, готовые все отдать за чужую победу.

Гукасов стоял за прилавком и торговал своей книгой. Рядом была посажена женщина с увлекательными ногами.

– Я хотел бы с вами поговорить, – начал Ригин.

– Сначала купи мою книгу, – сказал Гукасов.

Такой манеры разговаривать Ригин еще не знал.

– А о чем она?

– В ней содержится комментарий ко всему происходящему. Да почему я должен ее покупать? – подумал Ригин. – Они все с ума посходили. Или это я – сумасшедший?

– Я ее потом обязательно прочту, – сказал он. – Но сейчас мне нужно поговорить с вами.

– Купи книгу, – Гукасов не отступал.

– Может быть, я зайду к вам в редакцию?

– Купи мою книгу! – Совсем уже медведем заревел губастый пучеглазый Гукасов.

Ригин решил, что с него достаточно, повернулся и, не оборачиваясь, пошел в буфет. Даже начинать разговор о бомжах было бесполезно.

– Как я его, а? – Сказал женщине Гукасов. – Сначала пусть купит книгу!

– А кто это? – Спросила женщина.

– А кто его знает. Хочешь поговорить – купи книгу.

Надеяться больше было не на что. Буфетчицы, работавшие тут еще со времен, когда в здании размещался Госплан СССР, убирали товар в холодильник, пересчитывали коробки с конфетами, бранили начальство и злорадно надеялись на приход коммунистов: «Ничего! Скоро вернутся наши!»

Ну что ж, – подумал Ригин. – Квартиру придется продавать. Так, как хочется, никогда не будет, и что сделано, уже не уйдет. Я ищу, чего нет. Буду где-нибудь доживать. Попробую все забыть.

– Где же его еще встретишь!

Ригина обнял заросший бородой до самых заячьих глаз Васька.

– Здорово, брат. Я возьму пива.

В углу за столиком улыбались Ольга, Мила и Попеша.

– В воскресенье у Милки день рождения. И я почему-то думаю, что ты там будешь. Принеси коньяк.

Это была компания веселых технарей, державшихся вместе лет двадцать пять.

– А что вы тут делаете? – Спросил Ригин.

– У Ольги рекламное агентство, она достает рекламу, а я пробиваю заказ на обналичку из Миннаца. Крутимся.

Объятия были раскрыты. Здесь жили друзья и были готовы его любить.

В их классе Васька был самый хрупкий романтический мальчик. Писал школьные сочинения в форме писем к другу и пел про синие вьюги. Он как раз и попал после школы в армию, и, конечно, в десант. Теперь он весил девяносто килограмм.

– Вася! – Только и сказал Ригин.

Вспомнились страшные детские обиды, происходившие оттого, что Коган больше дружил с Васькой. Прошло страшно много времени.

– Ничего, брат, – обнял его Васька.

– Я вот чего не могу понять, – сказал Васька, когда они все вместе вышли из Думы. – Как это они стоят вместе? Вроде бы одно должно другому мешать, если так по здравому смыслу. Или я уже не всё понимаю?

Напротив, у здания гостиницы Москва, стояли вместе гаишники, останавливавшие и проверявшие машины, и проститутки, которые тоже их останавливали.

ГЛАВА 10. Ирина Шарахова

Смысл тут состоял в том, чтобы жить практичной жизнью в веселой компании, не задаваясь и не ломая голову над проблемами в полной философской наивности и трезвости. Несмотря на трудные времена, на столе стоял весь стандартный набор из ритуального холодца, салата оливье с майонезом, вареной колбасой и солеными огурцами, селедки, копченой колбасы, салата с рисом и рыбой, жареной курицы, и так далее. Этот набор сложился на первой вечеринке и воспроизводился без изменений десять раз в год на дни рождения и советские праздники. Веселая еда, сиденье за столом и куренье на лестничной клетке были частью ритуала. Ригин на правах редкого гостя, иностранца, когда-то своего, проходил «на ура». С этими ребятами он учился играть в преф, а с этими девочками – целоваться. Половина была знакома еще по матшколе. С ними он играл в КВН.

– Товарищи, кто к нам приехал!

– Мила! Елки-палки!

– Витюша!

Милка в черном брючном костюме целовалась и складывала на секретер подарки.

– Нет, подождите-ка, я не вполне понимаю, почему не у всех нолито?

В одной комнате, заставленной полированной мебелью, все стояло, как и должно было стоять. Другая была завалена картонными коробками, пачками бумаги для принтера и чем-то еще. Народу было человек двадцать. Две пары в этой компании поженились и при этом породнились между собой.

– Мы же ничего не производим! В Тюмени торчит труба с нефтью. Из нее бьет фонтан и капли падают на Москву!

– А чем ты занимаешься, Мила? – Спросил Ригин.

– Преподаю в экономическом вузе. Но на жизнь этого не хватает.

– И чего?

– Красть в вузе, как ты сам понимаешь, нечего. Но студентам нужны как бы дополнительные занятия с репетитором. Вот этим я и занимаюсь.

– Ну и они что-нибудь знают?

– Нет. Но им это и не нужно. Свой диплом они получат.

– Ригин съел всю селедку! Это международный скандал!

– Я сейчас еще принесу!

– Какие-то деньги норвежцы уже дали. Теперь я подыскиваю помещение под офис. Но у них в стортинге тоже самое, что у нас в Думе. Один начальник из одной партии, другой из другой. Один хочет давать деньги, другой не хочет, – рассказывал Васька.

– Вася, я не пойму, чем ты все-таки занимаешься? – спросил Ригин.

– Он, по-моему, и сам не очень понимает, – сказала Васькина жена.

Ригин почувствовал, что ему в лопатку уперся чей-то чувствительный и хорошо сформированный сосок. Он оглянулся. К нему наклонилась девушка лет двадцати с тонкими бровями, одетая в маечку без рукавов, короткие штанишки, черные колготки и здоровенные обитые металлом ботинки.

– Здравствуйте, – сказал Ригин.

Девушка повернулась и молча ушла.

– Ты не узнал? – сказала Мила. – Это Наташа. Моя дочь.

– А почему она такая?

– Вот она такая. У нее трудности с общением. Висит по пять часов в Интернете, а с людьми разговаривать не может. Общается через компьютер. И мужчина у нее такой же. Я его знаю.

Ригин подсел к Ольге.

– Ну ты выглядишь просто замечательно.

– Да? Как приятно от тебя это слышать.

Ольга, как всегда, была элегантна. Все ребята, приходившие в компанию, западали первым делом на нее.

– Получается, что мы каждый день нарушаем законы. Моя, так сказать деятельность, поскольку меня теперь, значит, сделали главным начальником, в этом и состоит. Вот так ходим и не знаем, чем вся эта история в один прекрасный день закончится. Ну, а в общем-то все как-то живут. Я, между прочим, в этом году тридцать тысяч заработала. Это для России неплохо. Ты там один, у себя в Америке?

– Странный народ, я скажу, эти американцы! Дикие какие-то. Приходят на день рождения, приносят коньяк, а за хозяйку дома не пьют.

– За родителей еще не пили!

– У меня, понимаешь, проблема. Я подавляю мужа и дочку. Без меня они нормальные люди. Но как только я прихожу, они сидят, ждут моей команды и на все спрашивают разрешения. Просто не знаю, что с этим делать. С тех пор, как я стала начальником, это все очень усилилось. Мне на службе приходится принимать неприятные решения. Я когда пришла, половину народа уволила. Может во мне что-то такое появилось?

– Мне ты не кажешься такой уж властной.

– Я тоже так думаю.

– Нет, мы не работаем на страну. Но капиталы накопятся и будут работать. Деньги правы, а люди – нет!

– Слушайте, у всех уже нолито!

– Ольга, а кто-нибудь остался в прежней профессии? – Спросил Ригин.

– Только один Попеша. Но они, по-моему, собираются в Америку. Во всяком случае, выиграли в лотерею гринкард. Попеша у нас, можно сказать, герой. Ходил защищать Белый дом.

– Да, – сказал Попеша. – Ходил.

– Расскажи Витьке.

– А чего там рассказывать? Пошел и встал.

– А сейчас бы ты пошел?

– Сложный вопрос. Похоже, это была инсценировка.

Ригин как-то незаметно для себя опять встал в позицию любопытствующего иностранца.

– Вера, – расскажи мне тоже про себя, – сказал Ригин своей бывшей институтской старосте, в доме которой у милой, любившей их всех мамы, они не раз и не два устраивали танцы.

– Да что рассказывать, Витька. Живу одна с взрослым сыном. Справиться с ним не могу. Ему уже шестнадцать лет. Работала аж с самого распределения в ящике. В девяносто втором году нас стали разгонять. Я даже обрадовалась. Самой раньше уйти духу не хватило. Я пошла работать редактором в журнал «Мир приключений», куда мне всю жизнь хотелось. А там оказалась зарплата такая, что жить на нее нельзя. Я ушла в лифтерши в своем же доме и поступила на курсы бухгалтеров. Думала, что жизнь моя кончилась. А теперь я аудитор. Проверяю бухгалтерскую отчетность. Хожу по лезвию ножа. Найдешь нарушения – наживешь врага. Не найдешь – тоже наживешь. Правил нет. Нарушают все. Если не будут нарушать – завтра все закроются. Хожу и отделяю злокачественные нарушения закона от доброкачественных. Вот на днях Ольгу проверяла.

– Ну и как?

– Ну а как ты думаешь?

Вокруг гудели голоса.

– Орлов крутой. Он работает в банке.

– Федя в Госкомимуществе.

– У Марины фирма.

– Титков в Счётной палате.

– У Светки муж – прокурор.

– Ну чего, у всех вроде нолито?

В комнату вошел сын Попеши, восемнадцатилетний Владик, и на всех посмотрел.

– Что, Владик? Что ты так смотришь?

– Не могу понять, как же вы все жили в этих семидесятых. Это же подлое время – КГБ, стукачи, Сахаров в ссылке, злоупотребления психиатрией. С ума сойти! Как же вы тогда жили?

– Это он сейчас Буковского прочитал, – сказал Попеша. – Ну а мы вот жили.

– И даже, между прочим, весело жили, – сказала его жена.

– А-а, так же, как и вы, – сказал Владику Васька, и махнул большой рукой.

Ригин снова вспомнил Сашку Ананьева, опухшего от инсулина, и спившегося Когана, смеющегося над самим собой в клумбе у метро «Арбатская». «Мало что мы сделали, – подумал он. – Но, может, еще не все кончилось?»

– Выпьем за друзей! – Сказал Ригин.

– Смотри, – сказал Васька, – не совсем погиб человек. У меня, собственно, нолито. За друзей!

– За друзей! – Звонко сказала Мила.

Ригин от этого еще больше расстроился. Но ему ловко налила, уловив настроение, полный стакан водки неизвестная женщина, сидевшая рядом. Налила она так: сначала немного, чтобы он заметил, как бы спрашивая разрешения, потом до половины, тут остановилась, сделала паузу, давая возможность возразить, а потом уже быстро наполнила стакан до краев. Ригин все это видел боковым зрением. Немного подождал, молча взял стакан и выпил.

– Хоть ты и иностранец, но пьешь хорошо, – сказала женщина, – только совсем не пьяней.

– Что вам налить? – Сказал Ригин, используя предложенный язык.

– Хочешь посмотреть, как я живу? – Немного погодя спросила женщина. – Это на этом же этаже. У меня стулья новые. И вообще квартира очень хорошая. Больше, чем у Милы. Только посидим еще немного, ладно?

– Ну чего, наверное, надо собираться? – скоро сказал понимающим голосом Васька. – Так ты пойдешь к Ирине, посмотришь квартиру?

Ирина пошла впереди, держа в руке ключи.

– Прошу вас, – сказала она, открывая дверь и встав так, что наполовину заслонила собой проход, выпрямившись и улыбаясь. – Только ботинки сними. Садитесь и ждите.

На низкой кровати лежало розовое атласное одеяло и пышные белые подушки. Ригин откинулся на них. Ирина вошла в красном шелковом халате с черным и фиолетовым кружевом.

– Уж лег, так совсем ложись. Только учтите, усталостью у меня не отговоришься.

Она зажгла кремовый ночник, отошла подальше, чтобы дать себя увидеть, выгнув плечи, сняла халат, постояла перед ним голая, и пройдясь босиком, подала Ригину жестовский поднос с чашкой крепкого чая, чайником, баранками, рубиновым кизиловым вареньем, разноцветным постным сахаром, луговым медом и нарезанным кексом с изюмом. У нее была смуглая кожа, темневшая в складках, в ложбинке на статной спине и вокруг ярких клубничных сосков. Большие гладкие колени блестели. На чайник была надета пестрая баба в красном сарафане с зелеными турецкими огурцами.

– Я сейчас музыку включу.

Вильнув белым задом, Ирина отошла и включила магнитофон. Пошла музыкальная сказка про богатыря Мойшу-Степана.

«И повела она Мойшу-Степана в королевскую опочивальню.

 
Мойша, Мойша песню пел,
Королева слушала!
Мойша пел ей про любовь,
Та клубнику кушала!
 

– Расслабься, – сказала Ирина. – Может, я тебе и понравлюсь. Может, и для меня у тебя найдется место.

– Еще заколку вынуть.

На Ригина посыпался дождь диких, черных, густых, кипящих, как бы дымящихся волос.

– А порадуй-ка меня хорошенько, – сказал Ригин, сдвигая одеяло и усаживая понятливую Ирину сверху. – Вот так. Вот так.

И понеслась по зимней дороге тройка, отстреливаясь в упор от волков. Охотник с коричневыми собаками бил влет на рассвете диких уток. Два лебедя с красными клювами плавали в голубом пруду. Затерялась зимняя деревня засыпанная снегом, с огоньками в окнах. Большие, не то скифские, не то цыганские землепашные бедра из лесковских мест, из-под Орла, белея, взяли темп, меняя цвет, качались, качались, делали свое дело сами, но он все равно им спуску не давал, следил, держал вожжи крепко, плавно, твердо, пока не сдалась, не поняла, что нужно, не бросила всю защиту, не раскрылась и не закончила первая.

 
Мойша, Мойша песню пел,
Что охранник побледнел!
Мойша, Мойша на горах
Королеву трах!
 

Выйдя от Ирины, Ригин вызвал лифт. На двенадцатом этаже лифт начал медленно останавливаться. На десятом двери раздвинулись и вошли Толик и Витька. Ригин приготовился к тому, что его сейчас убьют. Это нужно было принять как одну из возможностей.

– Ну, прибавишь все-таки? – подчеркнуто просительно сказал Витька.

– Отдайте Лефёрова, – сказал Ригин, чтобы оттянуть время. – Тогда прибавлю.

– Это какого? – Спросил Толик.

– С конским хвостом.

– Не можем. Тело выловили у Южного порта.

Витька кривился и глаза разъезжались.

Дверь закрылись, и лифт пошел вниз.

– Ну может прибавишь? Мы же за исполнение отвечаем, пойми.

– Нет!

– Ну ладно, только не обижайся на нас.

Он дал им пятьдесят долларов. Они прочно сидели у него на хвосте и не теряли из виду. Когда бомжи вышли, Ригин развязал мешок. В одном халате, вся в синяках в нем лежала Арина Лапина.

– Аринушка! – Сказал Ригин. – Кто же знал, что у нас так получится?

ГЛАВА 11. Ирина Шарахова

– Я кассиршей в хозяйственном магазине работаю. Там мы с Милой познакомились, а потом узнали, что соседки, – рассказывала, угощая Ирина. – Бабушка с дедушкой в Москву из деревни приехали, у них профессий не было, а отец уже фрезеровщиком работал. Ты бери салат, сам все бери. Денег платят мало. Я хотела в палатку пойти торговать, но там пристают так, что не отвертишься. Хорошо хоть муж квартиру мне оставил. Ты все время о чем-то думаешь. И почему-то не обо мне. Какие-то у тебя дела. Ну ладно. Ты все время такой. Я сразу увидела. Но меня, я надеюсь, вы слышите? Или, по крайней мере, видите?

– Ещё бы.

– Сейчас я тебе фотографии покажу. Вот смотри. Это мой избранник. Тренер по каратэ. Правда, мы с ним видимся раз в полгода. А этот у меня постоянный. Вот мы с ним танцуем. А этот из Милкиной компании. Все клинья под меня подбивает. Видишь, написал тут про себя: доцент, кандидат технических наук, мастер спорта. Мне хороший кофе подарили. Хочешь кофе?

– Мам, я кушать хочу, – вошел жилистый паренек веселой крестьянской породы, с неровными зубами, вырванный из почвы с корешками, плавающий в телевизоре, в невесомости между наклейками с Ван Даммом, Шварценеггером и черепашками ниндзя, удивленно разглядывающий самого себя.

Он явно привык к гостям своей матери. Почему-то Ригин почувствовал, что парень еще очень хочет, сам того не зная, чему-то у кого-то научиться. И учить должен был он, Ригин.

– Он всегда, когда выпьет, есть хочет, – сказала Ирина.

– Мясного хочу.

– Ему в армию осенью.

– Сегодня зажигаем! Наши ребята с Митинскими дерутся! Ох, мы любим драться!

– Ты знаешь, сколько милиции сейчас там?

– Мам, ну это ж все свои ребята.

– Давай, отправляйся спать в свою комнату.

Парень послушно вышел.

– Представляешь, я иду, а со мной рядом такой здоровенный мужик, – сказала Ирина, улыбаясь. – Ну, расслабляйтесь. Почему-то на моей кровати все хорошо расслабляются.

Ирина вышла и вернулась в голубом шелковом халате.

Она сняла халат, зажгла ночник и опять постояла перед ним голая.

«Я её всё-таки хочу», – подумал Ригин, удивляясь, что справляется автоматически.

– Это что, так и будет? – спросила Ирина.

– Что?

– Да я уже давно цветочки считаю на наволочке! О чем ты думаешь? Мне нужно, чтобы мужчина думал обо мне, чтобы чувствовал меня, а так это все ни к чему.

– Да вроде же все хорошо!

– Что хорошо? Я ничего не чувствую!

Легко обмануть ее было невозможно. Своего она по-своему честно и определённо от него хотела. Также как ото всех остальных.

Бомжи сидели на скамейке у подъезда милкиного бетонного дома. Жизнь неизвестного в мешке снова зависела от него. Это был уже седьмой. Скрюченый Витька зажимал в кулаке замученную розу с длинным стеблем и две воблы.

– Розочка! Ах, пахнет хорошо!

– А что у меня есть? Ничего. И никогда не будет. Ну и хрен с ним. А что природа дала, этого не отнять.

Оба были совершенно пьяные. Грязная физиономия Толика опухла, и глаза казались щелочками. Он сидел, краснорожий, здоровенный и оплывший, как скифская каменная баба, гордясь своей какой-то онтологической правотой. Он просто таким был. Существовал. Бытийствовал.

– Да ладно, не обижайся! Прибавь лучше десять долларов, господи! Мы же людей спасаем! Что ты строишь из себя? Неужели же человек не стоит!

– Нет! – Сказал Ригин.

– Ты упрямый, командир. Ну прибавь!

– Я сказал – нет!

– Тогда не обижайся. Это дело твое. Ты так – мы так.

Ригин отдал пятьдесят долларов и развязал мешок. В нем лежала без сознания дочь Милы Наташа в той же одежде, в какой Ригин ее встретил на дне рождения, в маечке, штанишках и ботинках с обитыми железом носками. У Ригина потемнело в глазах.

– Она-то тут причем? – Спросил он.

Руки сами пошли и сдавили Витькино горло. Витька обвис.

– Ты руки не распускай, – сказал Толик, поднимая с земли бутылку. – А то ответишь. Не прибавишь десять баксов – будешь друзей своих покупать.

– Сволочь, – сказал Ригин. – Я здесь живу. Это моя страна.

– Ну и что. Моя тоже. Не нравится – уезжай.

– Я когда служил, за Родину всё отдал! – Сказал Витька.

– Не нравится ему, тоже мне!

В первый раз Ригин ощутил подавляющий, идущий из детства забытый страх. Он оглянулся в поисках помощи. Люди шли по своим делам.

ГЛАВА 12. Пальцы

– А ты думаешь, что существует такая штука, как человек?

– Индивидуум – иллюзия.

– Личность больше не существует.

– Заходи, заходи, Витя, – сказал хозяин.

Между стеллажами, полками и столами с книгами разговаривали. Здесь в подвале находился салон философов.

– Ты думаешь, что время – это чистая длительность?

– А когда, по-твоему, кончился девятнадцатый век и начался двадцатый?

– Двадцатый век начался с изобретения пулемета. Это первая настоящая массовая технология.

– Я думаю, с изобретения окопа. Во время англо-бурской войны буры впервые вырыли окопы.

– В двадцатом веке массовые технологии были под централизованным контролем. В двадцать первом кино, пулемет, атомная бомба и компьютер становятся персональными.

– Конец коммунизма важнее 1917 года. Это конец христианской цивилизации, – сказал, болезненно морщась, сидевший на диване человек в очках.

– Кто это? – Спросил Ригин.

– Крупный философ.

– Чем он занимается?

– Комментирует Марселя Пруста.

– Возле деревни находится блокпост. На нем стоит взвод с лейтенантом. Солдаты продают чеченцам оружие и покупают у них еду и вино. Другой еды нет. Иногда друг в друга стреляют. Потом опять торгуют. Потом чеченцы приходят к лейтенанту и говорят, отдайте нам Васю, он убил нашего, а то убьем вас всех. Васю отдают. И так далее.

– Русская литература – явление имперское. Вместе с империей она умерла.

– Мы похожи, я думаю, больше всего на какую-нибудь Латинскую Америку, вроде Колумбии. Все в руках гангстерских кланов с частными армиями. Берите, – хозяйка разносила на подносе бутерброды. В салоне было всё, как полагается.

– Обществу нужен человек, неспособный к напряжению: спокойно работает, немножко ругает правительство, немножко выпивает, немножко развратничает.

– Цивилизованный рынок начнется через десять лет. Мы за четыре года сделали то, на что другим странам потребовалось пятьдесят.

– Витя, позволь я тебя познакомлю. – Ригина представили очень худой и высокой сдержанной девушке, явно умевшей становится профессионально красивой или наоборот незаметной.

– Я сегодня занята, – сказала она, – но если хотите, я вас познакомлю со своей подругой. Она училась молекулярной биологии, а сейчас танцует стриптиз в «Голден Пэлас».

– А что она тут делает?

– То же, что вы. Пришла, чтобы понять, зачем жить, найти какие-то новые смыслы.

– У женщин нет языка, чтобы спокойно описывать в литературе свою половую жизнь. Мужчины навязывают нам свои правила игры. Я не могу написать: у меня не дрогнул ни один мускул влагалища.

– Голосовать надо против всех. Это этически выверенная позиция.

– Империя имела свой большой стиль. Чем определяется облик Москвы? Сталинскими зданиями, сталинскими набережными, Университетом. А что строят сейчас? Слабый вариант западной банковской архитектуры.

– Молодые критики помешались на концептуализме и ничего другого просто не замечают.

Три женщины, сидевшие в углу, обменивались историями на темы семьи, психотерапии и психоанализа.

– Ей двенадцать лет. Она плохо видит и вблизи, и вдали. Но так не бывает – у детей или близорукость, или дальнозоркость. На обследовании приборы показывают, что с глазами все нормально. Родители в разводе. Она ночует то у отца, то у матери. Их картины мира настолько различаются, что у нее разъехалось зрение. Я сказала это врачу. Он сказал, что это вполне может быть.

– Отец у них был крупный советский деятель. После приватизации стал покупать все эти ценные бумаги, играть на бирже. Ничего на себя не тратил. Жил нищим. Мечтал все оставить трем любимым дочкам. Набил этими бумагами полный сейф. Когда он умер, нотариус вызвал всех троих, прочел им завещание. Когда открыли сейф, оказалось, что эти бумаги ничего не стоят.

– Он трижды был женат и все три раза на женщинах, у которых не в порядке гинекология. Причем его каждый раз об этом честно предупреждали. Он очень хочет детей, и каждый раз страшные проблемы с ребенком. Он раньше был учителем биологии и очень любил детей. А теперь стал санитарным инспектором по оптовым рынкам, берет взятки, разбогател, и вот так вылезает то, что он в себе убил.

Ригин подошел к хозяину.

– Мне кажется, жить в России довольно опасно, – сказал Ригин.

– Да ничего не будет, Витя. Народ устал. На ближайшие двадцать лет все так и останется.

– Давай, давай, Надя!

– Коронный номер!

– Сталинские песни, между прочим, очень эротичны.

Надя вышла на середину комнаты и запела: