Текст книги "Между Москвой и Тверью. Становление Великорусского государства"

V

Кашинское княжение обособилось в составе тверских владений как удел князя Василия, младшего из князей Михайловичей Ярославича. Когда же Василий Михайлович достиг великого княжения на Твери, Кашин остался в его руках как вотчинное владение, где, по-видимому, и при нем княжили его сыновья: Василий, а по смерти Василия – Михаил Васильевич498. В Кашине Василий Михайлович закончил дни свои, согнанный микулинским племянником с тверского великого княжения. По смерти князя Василия Михайловича в Кашине княжит сын его Михаил. Женатый на московской княжне499 кн. Михаил Васильевич в Москве ищет, подобно отцу, защиты от тверского великокняжеского засилья. Вскоре после кончины отца он ездил к митр. Алексею с жалобой на тверского епископа Василия500; в 1372 г. – в разгар борьбы Москвы с Тверью и ее литовскими союзниками – кашинский Михаил перешел на московскую сторону501, но поплатился за то разорением княжества и «окупом» с Кашина и вынужден смириться: в. к. Михаил Александрович его «приневолил» и «ввел во всю свою волю»502. Однако кн. Михаил и года не выдержал в такой неволе, вновь «сложил крестное целование» к тверскому великому князю и ушел из Кашина в Москву, а оттуда поехал в Орду503, но вернулся ни с чем в свой Кашин, где и неожиданно умер; а сын его Василий понес в Тверь повинную голову, отдавшись с челобитьем в волю великого князя Михаила Александровича504.

Москва мирилась с тверским великим князем, и кашинскому отчиму иного выхода не было. Когда же в 1375 г. новая вспышка борьбы разразилась над Тверью целой грозой, кн. Василий Михайлович со своими кашинцами в ряду ее врагов505. Унижение Твери принесло кашинскому князю независимость от тверского великого князя, обеспеченную договором в. к. Дмитрия Ивановича с Михаилом Александровичем: «А в Кашин ти ся не въступати, и что потягло Кашину, ведает то вотчич, князь Василей; ни выходом не надобе тобе ко Тфери Кашину тянути, а его ти не обидети; а имешь его обидети, мне его от тобе боронити»506.

Этот договор разрушал зависимость кашинского князя от тверской великокняжеской власти и ставил его в непосредственную связь с великим князем всея Руси507. Но акт этот не имел каких-либо прочных политических последствий. Кашинский князь Василий Михайлович умер в мае 1382 г. бездетным, угасла кашинская линия тверских князей, и выморочный кашинский удел, ее отчина, перешел во владение тверского великого князя508.

VI

Продолжительное княжение Михаила Александровича на старшем столе Тверской земли (1366—1399 гг.)509 значительно подняло тверскую великокняжескую власть.

Борьба против удельно-вотчинного распада сил и средств Тверской земли, начатая сыновьями в. к. Михаила Ярославича, завершена его внуком со значительным успехом. Усиление великокняжеской власти было настолько острым и насущным вопросом в жизни Тверского княжества, что столкновения из-за независимости внутреннего управления местных вотчинных княжений от этой власти неизбежно переходили в борьбу за великое княжение: можно и к тверским делам применить слова С.М. Соловьева, что в борьбе князей «дело идет о том, быть государем земли или слугою этого государя»; князья, слишком слабые для такой борьбы, перекидывались на сторону Москвы против родной Твери или смирялись перед местной великокняжеской властью и становились ее подручниками при формальном сохранении княжого братства и одиначества. В. к. Михаил Александрович свел к такому положению холмского племянника Ивана Всеволодовича, который только за два года до кончины дяди ушел от него в Москву, а затем смирился перед его сыном в. к. Иваном Михайловичем; привел в. к. Михаил в свою волю дорогобужских и кашинских князей, несмотря на московскую помощь этим противникам тверского великого князя. И последняя вспышка борьбы с Кашином, которая чуть не вырвала этот удел из состава Тверского великого княжества, была лишь мимолетным эпизодом, так как кашинская княжая линия вскоре угасла и само Кашинское княжество перешло в руки в. к. Михаила Александровича510.

Сказание «О преставлении князя Михаила Тверского»511 повествует, как в. к. Михаил, готовясь к смерти, призывал детей «братолюбие честно держати», «брату брата любити и чтити, а не обидети, а старейшего брата им всем (вар: во всем) слушати», а боярам заповедал: «Вспоминайте моим детем, чтобы в любви были, якоже указах им и разделих им коемуждо часть отчины: сыну князю Ивану и его детем, Александру и Ивану, Тферь, Новый Городок512, Зубцев, Радилов, Вбърынь, Опоки, Вертязин, а князю Василию и Борису и сыну его Ивану Кашин, Коснятин, а сыну Федору два городка Шикулины с волостьми, якоже написах в грамоту душевную, почему им княжити и жити, не преступати моего слова и грамоты душевный». Эта «душевная грамота» до нас не дошла; утрата – невосполнимая, так как постановление предсмертного ряда в. к. Михаила Александровича, судя по летописным указаниям на его содержание, было чрезвычайно важным. В. к. Михаил, утверждая сыновей в братском одиначестве, которое закрепил крестным целованием тверских бояр на имя всех членов семьи своей513, выделил «коемуждо часть отчины»: старшему, Ивану, – великое княжение тверское, Василию – Кашинское княжество, Федору – Микулинское. Но это владение общей отчиной по уделам получило особый характер, ввиду предоставления Твери (а стало быть, и связанного с тверским столом великокняжеского старейшинства) князю Ивану Михайловичу с сыновьями: этим предопределялось закрепление тверской великокняжеской власти за одной старшей линией потомков в. к. Михаила. Кашинское княжество назначено двум Михайловичам Василию и Борису с сыном последнего, Иваном; такое сообщение наших текстов не может быть точной передачей соответственного места духовной грамоты в. к. Михаила: его сын Борис умер за четыре года до смерти отца. Кн. Борис умер в Кашине, оставив малолетнего сына на руках вдовы-княгини, и определение духовной в. к. Михаила поставило его семью в своеобразное и сложное соотношение к дяде Ивана Борисовича князю Василию, с одной стороны, и к в. к. Ивану Михайловичу – с другой, Федор Михайлович получил «два городка Микулины с волостьми», т.е. прежний отцовской микулинский удел.

Нельзя, конечно, поручиться за то, что «Сказание о преставлении князя Михаила Тверского» точно передало содержание его духовной грамоты и в том пункте, который говорит о передаче Твери как «части отчины» в. к. Ивану с сыновьями, Александром и Иваном. Но фактически в. к. Иван, сев на великое княжение по ханскому ярлыку514, весьма решительно приступает к закреплению великоняжеской власти (и владения Тверью) за своей семьей, выделяя ее из общего одиначества князей – потомков в. к. Михаила Александровича. Выше уже пришлось упомянуть о распоряжении в. к. Ивана Михайловича, чтобы его бояре – тверские великокняжеские бояре – сложили крестное целование к его братьям и к племяннику, нарушая тем отцовский завет. Князья-братья обратились с жалобой к вдовствующей княгине-матери, в. к. Авдотье, и ее бояре вместе с боярами сыновей и внука заявили протест перед в. к. Иваном против такого небрежения грамотой их отца. В семье начались раздоры: «И оттоле нача великий князь вражду въздымати на свою матерь и на свою братью и на своего братанича, нача на них нелюбие держати»515. В. к. Иван высвободил этим актом свою великокняжескую власть из состояния семейно-вотчинного строя междукняжеских отношений и противопоставил ее, как личную власть, традиционной опеке вдовствующей княгини-матери, семейного главы, из чьей воли не должны выходить сыновья, не исключая и того, кто был великим князем, а также стеснительному одиначеству с братьями, которым «добра хотеть» обязаны были бояре, – всем вместе как членам единого владельческого княжого дома, отчичам на тверском великом княжении. Насколько властными стали распоряжения в. к. Ивана, показывает такой пример. Мать князя Ивана Борисовича использовала раздор между в. к. Иваном и его братьями и отреклась от солидарности с ними; ее заискивание дало плод: великий князь отнял у брата Василия Лукое озеро и Иерусалимскую слободку и отдал племяннику, а на попытку князя Василия Михайловича потребовать, по обычаю, «суда общего» перед тверским владыкой Арсением «отцом их всех», ответил решительным отказом516. Наряду с этими фактами находим косвенное указание на требование великого князя, чтобы и за его сыном Александром было признано право на великое княжение, в известии, что холмский князь Иван Всеволодович «приказал» свою отчину князю Александру517. Великокняжеская политика Ивана Михайловича встретила лишь слабое сопротивление со стороны младших князей Тверской земли. Вспышка такого сопротивления со стороны холмского князя Юрия Всеволодовича (1404—1405 гг.) не привела ни к чему; и князь Юрий пропадает без вести в наших летописях после неудачного спора с в. к. Иваном в Орде, а его сын – смирный подручник, о котором в летописях ничего не известно; на ту же ступеньку сведены дорогобужские князья еще в. к. Михаилом Александровичем. Младший брат в. к. Ивана, микулинский князь Федор, упоминается только в походах по посылке старшего брата. Но много тревог в жизни Тверской земли было связано с кашинскими делами и отношениями.

Князь Василий Михайлович пытался отстоять свою княжую независимость «и не почал слушати брата своего старшого, великого князя Ивана»518, чем навлек на себя поход тверской рати. Князь Василий бежал в Москву, а Кашин был занят великокняжеским сыном Александром Ивановичем519. На этот раз дело кончилось миром; при посредничестве в. к. Василия Дмитриевича кн. Василий получил Кашин обратно520. Не прошло и двух лет, как возникло новое столкновение: в. к. Иван захватил брата и бояр его, держал «св нятьи» несколько месяцев, но затем отпустил, заключив с братом крестоцеловальное «докончание»; но князь Василий не выдержал условий этого договора и бежал в Москву, а Кашин вновь занят великоняжескими наместниками521. Однако через год князья-братья опять помирились522, и Василий Михайлович вернулся в Тверь и в Кашин. Эти перепетии братских раздоров тесно связаны с московско-тверскими отношениями: разрыв Твери, примыкавшей к литовскому в. к. Витовту, с Москвой позволял кашинскому князю искать поддержки у великого князя всея Руси; примирение великих князей, тверского и московского, вело к примирению и тверской братьи: князя Василия видим вскоре после нового докончания с в. к. Иваном в тверской рати, помогавшей в. к. Василию Дмитриевичу против Витовта523.

Во всех этих известиях речь идет о князе кашинском Василии Михайловиче, а про его племянника Ивана Борисовича нет и помину. Этот князь выступает жертвой великокняжеского гнева в 1408 г., когда в. к. Иван «поиде ратью к Кашину на братанича своего князя Ивана Борисовича; он же бежа в Москву», а великий князь помирился с братом Василием, но мать Ивана Борисовича, «княгиню Борисову, изнима и приводе на Тверь», а в Кашине посадил своих наместников, «и дань на них (т.е. на кашинцах) взя»524. Возможно, что вопрос об уплате дани был и в этом случае, как бывало при великих князьях Константине и Василии Михайловичах, главной причиной конфликта между великокняжеской властью и местным князем-отчичем, но сведения наши слишком недостаточны для ясного представления о том, почему гнев в. к. Ивана обрушился на племянника с его матерью и какую роль во всем этом деле играл князь Василий Михайлович. Возможно, что попытку возродить самостоятельность Кашинского княжества начал Иван Борисович, возмужавший к 1408 г. кашинский отчич525. Но это должно было поставить его в противоречие с кашинским дядей Василием, что, быть может, и обусловило примирение кн. Василия Михайловича с братом – великим князем; Ивану Борисовичу осталось только искать прибежища и возможной поддержки в Москве у великого князя всея Руси.

Однако князь Василий удержался на кашинском княжении лишь дорогой ценой полного подчинения тверской великокняжеской власти. Новый раздор был неизбежен, тем более что в. к. Иван помирился с Иваном Борисовичем526. В 1412 г. снова настало «нелюбие велие» между братьями, и в. к. Иван велел захватить князя Василия, его княгиню, бояр и слуг, а в Кашин послал своего наместника. Василию Михайловичу, которого повезли «за сторожи» на заключение в Новый Городок, удалось по дороге бежать и спастись от погони в московские пределы527. Из Москвы князь Василий ездил в Орду, куда прибыл и в. к. Василий Дмитриевич; с московской поддержкой ханская милость склонилась, видимо, на сторону князя Василия. По крайней мере, татарское войско помогло ему в нападении на Кашин. Однако нападение это отбито князем Иваном Борисовичем, которому в. к. Иван Михайлович поручил оборону Кашина с «тверской заставой». Князь Василий снова ушел в Орду528.

После этого эпизода – защиты Кашина – наши летописные своды более не упоминают о князе Иване Борисовиче, а по смерти в. к. Ивана, погибшего в 1425 г. в моровое поветрие, великим князем на Твери стал сын его Александр, но через пять месяцев погиб жертвой того же поветрия, как и сменивший его на великокняжеском столе сын Юрий Александрович, который пережил отца всего на четыре недели529. После всех этих катастроф на тверском столе утвердился второй внук в. к. Ивана – Борис Александрович, а в Кашин вернулся было Василий Михайлович530, но вскоре «пойман» в. к. Борисом, на этом и кончается его история в наших источниках. На том кончилось и существование особого Кашинского княжества, а вместе и «удельное» владение частями Тверской земли.

VII

Сохранению видимости княжого одиначества в договорных и жалованных грамотах тверского великого князя Бориса Александровича (1425—1461 гг.) едва ли можно придавать значение, кроме формально-дипломатического531. Младшие князья Тверской земли – отчичи на своих княжениях532 – сходят на положение зависимых подручников, причем фразеологическому различию между «братьей молодшей» и «князьями служебными» (в договорных грамотах в. к. Бориса) не соответствует какое-либо различие в их положении перед великокняжеской властью.

Борис Александрович строил свое великокняжеское властвование в Тверской земле, опираясь на тесный союз с литовским великим князем533. Отдавшись под властную оборону Витовту, «своему господину деду», в. к. Борис выговорил себе полную независимость по управлению тверским великим княжением и по господству над младшими князьями Тверской земли. «А дядем моим, и братьи моей, и племени моему, князем, быти в моем послусе; я, князь великий Борис Александрович, волен, кого жалую, кого казню, а моему господину деду, великому князю Витовту, не вступатися; а который въсхочет к моему господину деду, к великому князю Витовту со отчиною, и моему господину деду, великому князю Витовту, со отчиною не приимати; пойдет ли который к моему господину деду, к великому князю Витовту, и он отчины лишон, а у отчине его волен я, великий князь Борис Александрович, а моему господину деду, великому князю Витовту, не вступатися», – читаем в договоре 1427 г.534

Договор в. к. Бориса с королем польским и в. к. литовским Казимиром, заключенный в 1449 г., еще резче сближает младших князей Тверской земли с боярами и вольными слугами: «А хто отъедет от мене к тобе, к королю польскому и великому князю литовскому, братьи моей молодшой и князей служебных, ино тот отчины своее лишон, а мне, великому князю, не вступатися; а хто отъедет от тебе, короля польского и великого князя литовского, князей служебных ко мне, к великому князю Борису, ино тот отчины своее лишон, а тобе, королю и великому князю, не вступатися; а бояром и слугам нашим вольным воля межи нас»535. Так при в. к. Борисе Александровиче закончилась полной победой борьба за усиление тверской великокняжеской власти. Преодолена опасность удельно-вотчинного дробления власти и распада самой территории на ряд слабо связанных друг с другом вотчинных княжений. Тверская земля не поддалась этой опасности под давлением внешней борьбы за свою самостоятельность, которая сплачивала тверские силы вокруг одного центра. Еще в XIII в. Тверь была центром наиболее упорных попыток сопротивления татарской власти, и попытки эти оставили в настроениях тверского общества традицию, на которой и выросла необычайная популярность в. к. Михаила Александровича, возродившего силу великокняжеской власти. Тверь, с другой стороны, передовой пункт великорусской борьбы с литовским наступлением к востоку и переживает во времена в. к. Михаила Ярославича момент порыва к захвату в руки своих князей руководства всей политической жизнью Великороссии; недаром именно тверской князь впервые титулуется великим князем всея Руси. Традициями великокняжеской политики проникнута вся история тверских князей; поневоле замкнутые в более узкую сферу деятельности московским соперничеством, они строят свое тверское великое княжение как основу более крупной роли в исторических событиях Восточной Европы. Однако рост Москвы, с одной стороны, и Литовского великого княжества – с другой, приводят эту тверскую силу к колебанию между соседями с постепенным, все более сильным уклоном на литовскую сторону. По договору с Витовтом в. к. Борис Александрович может быть признан вассалом – подручником литовского великого князя, а в договоре с королем Казимиром (1449 г.) в. к. Василий Васильевич признал тверского великого князя и всех тверских князей «в его стороне» – великого князя литовского и короля польского536. Эти отношения ставили тверскую великокняжескую власть в противоречие с основными стародавними тверскими традициями и вносили несомненный разлад в тверские настроения. Окрепшая Москва взяла в свои руки то национальное знамя, которое было дорого тверским традициям в борьбе с татарами, о какой издавна мечтали в Твери, и с Литовско-польским государством, где все усиливались иноземные и иноверные тенденции. Тверская великокняжеская власть закончила свою внутреннюю строительную работу в такой исторический момент, когда оказались разрушенными основные условия ее значения и самостоятельного существования.

В 50-х гг. XV в. Москва одолела тяжкую смуту в московско-владимирском великом княжении всея Руси и вышла на новые пути великорусского государственного строительства. Великому князю тверскому пришлось заключить с в. к. всея Руси союзный договор о том, чтобы им друг другу «добра хотети во всем в Орде и на Руси без хитрости», и помогать всею силою против литвы, ляхов и немцев537. Втянутая в общие великорусские международные отношения, Тверь теряла всякую опору против Москвы. Тверь втянута в круг великорусской политики, руководимой великим князем всея Руси, московским государем, со всеми своими княжескими, боярскими и боевыми силами; непосредственная служба великому князю всея Руси мимо местного, тверского, естественно влечет служебных князей и бояр Тверской земли к отъезду от Твери к Москве. Исход великого княжения Бориса Александровича и княжение его сына Михаила – только пролог к конечному падению тверской независимости.

Волею исторических судеб политические успехи тверской великокняжеской власти пошли на пользу московской объединительной работе. Показателен для этих успехов спокойный переход власти в тверском великом княжении по смерти в. к. Бориса Александровича (1461 г.) к его малолетнему сыну Михаилу (р. 1453 г.). В его договорах с в. к. Иваном Васильевичем рядом с тверским великим князем упоминаются только незначительный зубцовский князек Иван Юрьевич и холмский князь Михаил Дмитриевич, брат московского воеводы князя Даниила Холмского, которых только формально устойчивая традиция выделяла как великокняжескую «братью молодшую» из среды – безымянной в договорах – «меншей братьи», князей служебных538. Цельным «тверским государством» вошла Тверская земля в состав «всех государств Российского царства».

Примечания

1 «Звичайна схема русской истории и справа рационального уклада истории Схидого Славянства», в сборнике «Статьи по славяноведению», изд. Второго отделения Имп. академии наук, вып. I, под ред. В.И. Ламанского. СПб., 1904.

2 Это М.С. Грушевский блестяще выполнил в своей обширной «Истории Украины-Руси» и в «Очерке истории украинского народа».

3 «Главные течения русской исторической мысли». М., 1897 (3-е изд. 1913 г.).

4 Указ. соч., с. 158 (3-е изд., с. 177).

5 Погодин набросал свои мысли и впечатления в форме письма к И.И. Срезневскому, которое появилось в V т. «Известий» Академии наук (1856 г.) и в VII т. «Исследований, замечаний и лекций о русской истории» (с. 410—442). Дальнейшая разработка истории русского языка и народной поэзии выяснила ненужность гипотезы о массовом переселении «киевских великороссов» для объяснения тех явлений, которые натолкнули на нее Погодина. Но гипотеза направлена на установление крупнейшего исторического факта, которое, однако, не опиралось ни на какие собственно исторические данные. Погодин оперировал наивной филологией, отождествляя церковнославянский язык с древнерусским, и настаивал на запустении киевского юга. Вокруг последнего вопроса и завязалась продолжительная полемика. Библиографию всего вопроса см. у М.С. Грушевского в I т. «Истории Украины-Руси», примитка 6, и у А.Н. Пыпина в «Истории русской этнографии», т. III. А.А. Спицын посвятил «теории массового переселения приднепровской Руси на север» часть своих «Историко-филологических разысканий» (Журнал М-ства Народного Просвещения, 1909 г., кн. I), где выясняет рядом кратких и метких замечаний поразительную слабость обоснования этой теории, которая продолжает сильно влиять на ходячие представления нашей исторической литературы. А.А. Спицын отвергает все основные предпосылки этой теории: мнение о том, что «в X—XI столетиях русское население Приднепровья было значительным», что «к половине века Приднепровье сильно запустело», «что переселение из Киевской области направилось главным образом на север и лишь отчасти на запад», замечая по поводу последнего мнения, что «возможность передвижения приднепровского населения на далекий север совершенно недопустима». А.А. Спицын указывает против ссылки на «южнорусские» названия населенных мест как на след южнорусской колонизации севера, что «эти названия правительственные, княжеские, а не народные», а против «весьма изящно настроенного» В.О. Ключевского представления о том, как прокладывался «прямоезжий» путь с юго-запада на северо-восток, что «хронология и история прямого пути из Чернигова на север крайне неясны и опираться на них, как на доказательство чего бы то ни было, совершенно невозможно». Вся эта теория переселения с юга на северо-восток действительно никем не обосновывалась исторически, потому что наши источники не дают никаких данных для ее обоснования. А ее исходные положения, взятые из истории русского языка и былинной поэзии, должны считаться упраздненными после трудов А.А. Шахматова и В.Ф. Миллера.

6 С.М. Соловьев. История отношений между русскими князьями Рюрикова дома. М., 1847. С. 26.

7 С.М. Соловьев. Об отношениях Новгорода к великим князьям. М., 1846. С. 17.

8 С.М. Соловьев. История России. Кн. I, столб. 494 (изд. «Общ. пользы»).

9 «Об отношениях Новгорода к великим князьям», с. 17.

10 «История отношений между русскими князьями Рюрикова дома», с. VI: «Отношения между великими князьями играют столь же важную роль, как и отношения великих князей к их удельным; след. название удельного периода и удельной системы и здесь также [как и по отношению к Киевской Руси] неверно, потому что не охватывает всех сторон княжеских отношений».

11 «Об отношениях Новгорода к великим князьям», с. 19—20.

12 Там же, с. 21.

13 «История отношений между русскими князьями Рюрикова дома», с. 331, пр. 3. Говорю «отождествляег», так как, по Соловьеву, всякий удел есть полная, отдельная собственность.

14 «История отношений между русскими князьями», с. 286. В.И. Сергеевич перенес именно это представление на съезды Киевской Руси. «Древности русского права», т. II, с. 242.

15 «Об отношениях Новгорода к вел. князьям», с. 21.

16 «История отношений», с. 287 и 281.

17 «История России», кн. I, столб. 1343, 1116.

18 «Те же самые понятия о собственности, о преемстве от отца к сыну, о праве завещания, которые явились к Северо-Восточной Руси изнутри, развились из ее собственного организма, в Галиче были занесены извне, но привились и утвердились необходимо вследствие обстоятельств исторических» («История отн. между русскими князьями», с. 369).

19 «История России», кн. I, столб. 1341—1346.

20 «История России», кн. I, столб. 654—655 и 666 (полемика с Кавелиным и Сергеевичем).

21 «История России», кн. I, столб. 1341—1346.

22 Часть пятая.

23 В 1850 г. историко-филологический факультет Санкт-Петербургского университета предложил для соискания медалей такую тему: «На основании летописей и других исторических источников изложить причины постепенного возвышения Государства Московского от начала его до установления единодержавия с объяснением обстоятельств, содействовавших перевесу его над окрестными княжествами, и с критическим разбором мнений Карамзина и других писателей по этому предмету». Удостоенная награды работа студ. Вл. Вешнякова («О причинах возвышения Московского Княжества». СПб., 1851) и посвящена решению вопроса «о причинах возвышения и перевеса над другими княжествами княжества Московского», выдвигая на первый план деятельность московских князей.

24 К.Д. Кавелин. Собрание сочинений, т. I.

25 В.Н. Чичерин. Опыты по истории русского права. М., 1858 (статьи «Еще о сельской общине» и «Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей»).

26 «Древности русского права», т. I (изд. 3-е), с. 20—70.

27 Ib., т. II. (3-е изд.), с. 242.

28 «Древности», т. I, с. 40—41.

29 Ib., т. II, с. 252.

30 «Древности», т. I, с. 29 и 69. Тот же мотив еще в тезисах 1867 г. «Влияние высших классов населения на общественные дела продолжает обнаруживаться при посредстве права свободного отъезда, благодаря которому вольные бояре, дети боярские и слуги группировались около того князя, который наиболее удовлетворял их желаниям. Московское государство есть создание вольных бояр и слуг».

31 Ф.В. Тарановский. Отзыв о сочинении В.И. Сергеевича «Древности Русского Права». Юрьев, 1911 г. С. 21. Проф. Тарановский указывает, что Сергеевич не выяснил, как согласить уход князей из старых городов, где их стесняло участие бояр во власти, в новые города, явление, которому Сергеевич, вслед за Соловьевым, придал большое значение с тем, что «в столь новом центре, как Москва, князьям пришлось опять восчувствовать боярскую руку, которая обуздывала их семейно-патримониальные стремления и указывала им путь чисто государственной политики». Сам Ф.В. Тарановский полагает, что «эти причины могут быть выяснены и выясняются в порядке изучения хозяйственного развития и объединения волостей, вошедших затем в единую державу московских государей».

32 «Древности», т. I, с. 77.

33 «Лекции и исследования по истории русского права». СПб., 1883. С. 43—60 («Деление истории русского права на периоды»).

34 Изд. 3-е. СПб., 1905. С. 130—144.

35 «Древности», т. II, книга четвертая.

36 «Древности», т. I, с. 15; «Лекции и Исследования» (3-е изд.), с. 102.

37 «Древности», т. I, с. 57—70.

38 Ср. «В.О. Ключевский; характеристики и воспоминания». М., 1912, изд. «Научного Слова», – статья М.М. Богословского (В.О. Ключевский как ученый»), М.К. Любавского («Соловьев и Ключевский), Б.И. Сыромятникова («В.О. Ключевский и Б.Н. Чичерин»).

39 «Боярская Дума», с. 87 (курсивы мои. – А. Пр.).

40 Курсив мой. – А. Пр.

41 «Курс русской истории» т. I, лекция XX; «Боярская Дума», главы III—IV.

42 Четкие и яркие характеристики целых исторических периодов, построенные на сильно подчеркнутых антитезах, – одно из свойств художественного изложения в курсе В.О. Ключевского; оно привело к тому, что П.Н. Милюков назвал «драматизацией хода русской исторической эволюции». Но в нашей историографии эти характеристики – литературно-художественные – завоевали себе значение научных концепций, сильно влияя на понимание русской истории вообще и ряда отдельных ее явлений.

43 «Курс русской истории», т. II, лекции XXI и XXII.

44 П.Н. Милюков. Юридическая школа в русской историографии («Русская мысль», 1886, кн. 6).

45 «Собрание сочинений А.Д. Градовского», т. I (статья «Государственный строй Древней Руси»).

46 «Курс русской истории», лекции XVII и XVIII; «Боярская Дума», гл. III и IV.

47 Соловьев. История России, кн. I, с. 494—495; Ключевский. Боярская Дума, 4-е изд, с. 91.

48 О построении города Константина (Конятина, Коснятина) сообщает только Никоновская летопись (ПСРЛ, т. IX, с. 158) под 6641 (1133) г.: «Того же лета князь Юрий Володимерич Манамаш заложи град на усть Нерли на Волзе и нарече имя ему Кинстантин и церковь в нем созда». О Юрьеве-Польском под 6660 г. в общем перечне церковного строительства Юрия помянуто, что он и «град Юрьев заложи и церковь святого Георгия каменну» (ПСРЛ, т. IV-2, с. 153; ср. т. V, с. 160); о Дмитрове под 6664 (1157) г.: «Родися князю Юрию сын Дмитрей: бе бо тогда на реце на Яхроме и со княгинею, и заложи град во имя сына своего и нарече и Дмитров, а сына нарече Всеволодом» (ПСРЛ, т. V, с. 161; ср. т. VIII, с. 60). О Москве – в Тверской летописи (ПСРЛ, т. XV, с. 225) из 6664 г.: «Заложи град Москву на устниже Неглиины, выше реки Аузы». Само по себе сооружение укреплений мало даст оснований для представлений о колонизационной деятельности князя. О Переяславле читаем прямое указание, что Юрий его «переведе от Клещина [озера], заложе велик, и церковь постави святого Спаса в Переяславли» (ПСРЛ, т. IV-2, с. 153).

49 Татищев. История Российская, кн. III, примеч. 458.

50 См. Татищева, т. III, с. 139.

51 См. Татищева, т. III, с. 76: «По многих так несчастливых предприятиях великий князь Юрий Владимирович Долгорукий, пришед в Суздаль и видя себя Русской земли совсем лишенна, от великого княжения отщетясь, основал престол в Белой Руси; Рязанских же и муромских князей ко оному приобщил и крестным целованием утвердил. Потом зачал строить в области своей многие града Юрьев в поле, Переяславль у Илюшина озера, Владимир на Клязьме, Кос тем утолить печаль свою, что лишился великого княжения Русского, и начал те града населять, созывая людей отвсюда, которым немалую ссуду давал, и в строениях и другими подаяниями помогал, в которые, приходя, множество болгар, мордвы, венгров, кроме русских, селились и пределы яко многими тысячи людей наполняли». Эта вставка, обличающая самым содержанием свою независимость от летописных источников, отразилась в той, на с. 139, которую привел Ключевский, ср. еще на с. 124, того же III тома слова, «где тогда Андрей град на Каме строил». Всего этого (как и многого иного из тех «известий» Татищева, которые использованы С.М. Соловьевым) нет в той редакции «второй части» «Истории Российской» (соответствует II и III т. печатного издания), которую В.Н. Татищев было приготовил к печати, думая выпустить в свет раньше 1-й части. В этой первоначальной редакции татищевской истории имеем «летописный свод», составленный на основании всех главных его источников (манускрипты: Кабинетной, Раскольничей, Радзивилловский, Голицынской, Кириловской, Новгородской Иоаннов, Псковской, Новгородской Крекшина, Никоновской и Нижегородской); для дальнейшей переработки послужили кроме Иоакима Новгородского только Иосифовский список (ср. с. 63—64, том I) и какие-то источники, сообщенные Татищеву «от некоторых любопытных», о чем упомянуто в конце гл. VII тома I. Упомянутый список первоначальной редакции второй части «Истории» хранится в Имп. академии наук под шифром: 17.17.11. Погодин приписывал Юрию Долгорукому «основание многих городов», но упоминал только Юрьев, Переяславль, Дмитров и предположительно Москву («Исследование», т. V, с. 308). Д.А. Корсаков указывает, что летопись называет только три города, построенные Юрием, – Кснятин, или Константинов, Юрьев-Польский и Дмитров, но признает «справедливыми соображения Татищева» о том, что таких городов было, по всей вероятности, больше («Меря и Ростовское княжество», с. 77); К.Н. Бестужев-Рюмин выражается еще осторожнее: «Говорят, действительно, города несомненно княжеского построения (Дмитров в честь Всеволода-Дмитрия, здесь родившегося; Юрьев, в честь его самого), несомненно им построены; но другие могли быть только укреплены им» («Русская история», т. I, с. 188). Действительно, трудно критически определить цену этих известий: напр., сравнение текстов ПСРЛ, т. IV-2, с. 153 и т. I, с. 160 может вызвать предположение, что известие о переносе на новое место и расширении Переяславльского града – вставка позднейшей редакции; а сравнение текстов т. V, с. 161 (о Дмитрове) и т. XV, с. 225 (о Москве) под одним и тем же годом может усилить те сомнения в известии о закладке Юрием московского города, о которых см. у С.Ф. Платонова, «Статьи по русской истории», 2-е издание, с. 78—79, так как подрывают уверенность, что эти известия позднейших летописных сводов восходят к старым источникам, а не составлены по устным преданиям и датированы произвольно.