Текст книги "Между Москвой и Тверью. Становление Великорусского государства"

179 Последнее – в Неделю Всех Святых, т.е. 5 июня 6785/1277 г. (Новг. I, с. 297; ПСРЛ, т. VII, с. 173).

180 «…и вся землю их на щит» (Новг. I, там же).

181 Карамзин высказал (И.Г.Р., т. IV, гл. V, с. 79), а Соловьев принял («Ист. Росс.», кн. 1, ст. 878) предположение, что Копорье стало поводом раздора между кн. Дмитрием и новгородцами, потому что, пояснял Карамзин, князь хотел присвоить эту крепость «лично себе и занять своею дружиною; а граждане не позволяли князю владеть чем-нибудь в области новгородской, особенно же местом укрепленным»; тоже у Соловьева: князь на Копорье «хотел смотреть как на свою собственность, что не нравилось новгородцам». На эту мысль навела историков не только роль Копорья в дальнейших событиях (Кар., т. IV, примеч. 159), но и прямые выражения летописных текстов: «Испроси князь Дмитрий у Новагорода поставити себе город Копорье и ехав сам сруби и» (Новг. I, с. 298); однако возведение в Копорье каменного укрепления кн. Дмитрий выполняет «с посадником Михаилом и с большими мужи шедше». О каком-либо протесте новгородцев ничего не знаем, хотя в. к. Дмитрий действительно держал в Копорьи наместников и дружину. Первый разрыв Дмитрия с новгородцами вызван его гневом на них, и новгородцы тщетно пытались отмолить этот гнев князя (Новг. I, с. 298); ссора началась со смены посадника, причем кн. Дмитрий действует в союзе с одной из новгородских партий («отъяша посадничество князь Дмитрий с новгородци у Михаила у Мишииица», там же). Не видно, чтобы тут играл роль вопрос о Копорье. За Дмитрием новгородцы числили иные «насилья»: в договорах Великого Новгорода с в. к. Михаилом Ярославичем (С.Г.Г. и Д, т. 1, № 6 и 7) есть указание на постановку им в новгородских волостях «свобод» с прилегающими к ним селами. Укрепление Копорья и охрана его княжой дружиной лишь один из признаков обычного усиления власти князя при усилении военной деятельности на новгородских границах.

182 Новг. I, с. 298; ПСРЛ, т. VII, с. 174—175. Вернувшись с новгородского похода во Владимир, Дмитрий ездил в Ростов на другое «великокняжеское» дело: мирить раздоры ростовских князей.

183 Там же, с. 175.

184 Указание на то, что Семен Тонглиевич был костромским боярином, дает известие о его смерти: «Тогда (после примирения братьев – князей Дмитрия и Андрея) убиша на Костроме Семена Тонглиевича, коромольника льстивого, бояре княже Дмитриевы Антон да Феофан повелением княжим» (ПСРЛ, т. VII, с. 176). С.М. Соловьев естественно предполагает «отъезд» боярина Семена к князю Андрею после смерти в. к. Василия Ярославича, из боязни мести за прежнюю вражду со стороны в. к. Дмитрия; но его замечание, будто «Кострома по смерти бездетного Василия, перешла к Андрею», по-видимому, навеяно только изложением Никоновской летописи, которая дает целый, литературно обработанный рассказ о смерти Семена Тонглиевича, а начинает его так: «Того же лета князь великий Дмитрий Александрович, внук Ярославла, посла дву боаринов своих Антона и Феофана изымати Семена Тонглиевича и изпытати его погонку о всем и убити» (т. X, с. 161). Если это не простая обработка той же записи, которую дает Воскресенская летопись (т. VII, с. 176), то все-таки «посылка» бояр не свидетельствует, что Кострома не была во власти в. к. Дмитрия. Карамзин проще поясняет пребывание боярина Семена в Костроме: Семен Тонглиевич «жил спокойно, надеясь на заключенный между братьями мир» (И.Г.Р., т. IV, с. 84). Правильным надо признать мнение А.В. Экземплярского, что Кострома по смерти в. к. Василия Ярославича, в руках владимирского великого князя (Указ. соч., т. II, с. 264 и 267), вопреки его же первоначальному утверждению, что по смерти в.кн. Василия Ярославича «Андрей, в придачу к Городцу, получил еще и Кострому» (т. 1, с. 53).

185 Изложение этих событий в наших летописных сводах сильно спутано. Воскресенская (т. VII, с. 175—176), явно сокращая свой первоисточник, представляет дело так: после разорения татарами всей Низовской земли («по самый Торжок») и их ухода («татарове много зла сотвориша (sic) отъидоша»), «князь же Дмитрий поиде к Новгороду к Великому и с двором своим, и иде мимо Новгород, хотя к Копорью; Новгородци ж изыдоша всем полком противу его на озеро великое Илмень; великий же князь Дмитрий Александрович Копорье отступися, а Новгородци великому князю путь показаша», но взяли «в заклад» двух его дочерей и бояр его с семьями, требуя ухода из Копорья его мужей; 1 января 1282 г. «разыдошася разно», и в тот же день князь Довмонт, зять кн. Дмитрия Александровича, «изгони Ладогу» и из Копорья «пойма» всю казну в. к. Дмитрия; тогда новгородцы послали звать к себе на княжение Андрея Александровича, а сами пошли на Копорье, заставили выехать оттуда наместников Дмитрия, а укрепление разорили. (То же, несколько сокращенно – Новг. I, с. 298—299; Соф. I, т. V. с. 199—200; Новг. IV, т. IV, с. 244). Никоновская (т. X, с. 159) сохраняет более правильное соотношение событий в начале того же рассказа и, по-видимому, некоторые черты более подробного и точного рассказа о них, но и ее источник (тот же, что и Воскресенской) давал о них не вполне ясный отчет, так что его литературно-книжная обработка в обычной манере этого свода осложнилась, как это, впрочем, также обычно для Никоновского свода, толкованиями, подчас искажающими и смысл, и фактическую точность. По рассказу Никоновской летописи, в. к. Дмитрий, по вестям о приближении кн. Андрея с татарами, «побеже к Новгороду и з женою и з детми и з боары и со всем двором своим и вниде во град Копорьно. Новгородци же вышедше на озеро на Илмеро с поклоном, лукавствующе, не хотяще бо пустити его оттуду, понеже он оттуду хотяше за море бежати. И многим речем бывшим межи их и глаголаша Новгородци в. к Дмитрию Александровичу: «Княже, не хощем тебя, иди от нас добром; аще ли не идеши отсюду, имуть тя зде Татарове и отведуть ко царю в Орду, а мы тебе не помогаем». Он же отступися Копорьи и иде за море. Новгородци же не яша его, но даша ему путь», а дочерей и бояр с семьями забрали в заклад, чтобы добиться очищения Копорья; затем – описание разгрома татарами русских областей («до Торжку и дале и близ Новагорода») в погоне за кн. Дмитрием, их возвращение и отпуск из Владимира в Орду; далее – «иде князь Дмитрий Александрович из замория к Переславлю», а в Копорье все еще были бояре и слуги князя Дмитрия, но пришел из Пскова кн. Довмонт, вывел их из Копорья и казну кн. Дмитрия с ними отослал в Переяславль; затем «шед взя в Ладогу» – вывел и оттуда людей в. к. Дмитрия и также отослал к тестю. Тогда новгородцы разрушили Копорье и послали звать к себе в. к. Андрея. В этом рассказе Никоновской неудачными «поправками» и «дополнениями» книжника надо признать: 1) слова «вниде во град Копорыо», так как при этом теряет смысл выступление новгородцев к Ильмень-озеру; 2) пояснение, что новгородцы не хотели пустить Диитрия из Копорья за море (и для этого выступили… к Ильменю!) и 3) уход Дмитрия «за море» (не навеяно ли это «сообщение» тем, что в источнике Никоновской было такое же чтение, как в одном из списков Воскресенской: вместо «хотя к Копорию» – «хотя к Поморию»? См. т. VII, с. 175, вариант с, что и дало мотив Никоновской фразе: «Хотяше за море бежати», тем более приемлемой для книжника-редактора, что этим разрешалось недоумение: куда же девался кн. Дмитрий, когда ему новгородцы «показаша путь» 1 января). Ценным в Никоновской редакции представляется указание, плохо согласованное с общим построением рассказа, на то, что Дмитрий сделал попытку занять Великий Новгород (ответ новгородцев: «Княже, не хощем тебя», ср. свидетельство обоих текстов кн. Дмитрий бежал из Переяславля «к Новгороду»), и на то, что новгородцами руководил страх перед татарами (татары дошли до Торжка; в Никоновской, может быть, риторическая амплификация). В остальном надо предпочесть текст Воскресенской летописи и признать, что кн. Дмитрий не попал в Копорье, хотя там еще держались его наместники.

186 Сообщение Никоновской летописи, что кн. Дмитрий ушел за море и вскоре вернулся «из-за морья», основано, по-видимому, на редакционном недоразумении (см. предыдущее примечание). А между тем уход его во Псков, подобно тому как туда он уходил от тех же невзгод в 1293 г., подсказывается участием в его делах кн. Довмонта. В тот же день, как кн. Дмитрий и новгородцы «разыдошася разно», Довмонт «изгони Ладогу», чтобы выручить оттуда казну тестя («весе княже товар Дмитриев», причем «задроша и ладозкого», по выражению Новг. I лет., с. 299), «и из Копории изима всю казну в. к. Дмитрия Александровича» (т. VII, с. 175). С.М. Соловьев («Ист. Рос.», кн. 1, ст. 878) полагает, что Довмонт начальствовал дружиной в. к. Дмитрия в Копорье, но Воскресенская летопись различает его и «наместников княж Дмитриевых» в Копорье, да едва ли псковском князь мог сидеть начальником дружины в северной крепостце.

187 В Неделю сыропустную 6790 г., т.е. 9 февраля 1282 г. (См. «Супрасльскую рукопись, содержащую Новгородскую и Киевскую сокращенные летописи», изд. кн. Оболенского. М., 1836; с. 38); при датировке событий «зимой» того же года легко понять, как это известие попало в Воскр. под 6789 г. Ее же да ту конца переговоров кн. Дмитрия с новгородцами 1 января надо также отнести к 6790 г.; ср. замечания А.В. Экземплярского (т. 1, с. 49, пр. 131) о летописном изложении этих событий.

188 Вероятно, с помощью кн. Довмонта (если допустить, что сообщение Никоновской, т. X, с. 159, об отправке Довмонтом к князю Дмитрию его бояр и слуг, что она связала с его изгоном на Ладогу и Копорье, основано на данных ее первоисточника).

189 И эти события сильно спутаны в наших сводах. Воскресенская летопись дает такие записи: 1) под 6790 г. – о событиях, кончая уходом кн. Дмитрия к Ногаю; 2) под 6791 г. – о возвращении Дмитрия, примирении братьев и убиении Семена Тонглиевича; затем идет особая повесть о происшествиях в Курской области, которые разыгрываются в 6791 и 6792 гг., а по Никоновской – 6792 и 6793 гг., что спутало дальнейшую хронологию свода: под 6792 г. попала запис. 3) о том, как князь Андрей прибыл в Торжок к посаднику Семену Михайловичу (очевидно, по возвращении из Орды и до примирения с братом) и «докончал» с ним и со всеми новгородскими «старейшими» с крестоцелованием на том, что ему не уступать Новгорода брату Дмитрию, а им не искать иного князя; а сам поехал в Суздальскую землю и «сступися брату своему в. к. Дмитрию стола Великого Новгорода»; затем идет 4) сообщение о том, что в. к. Дмитрий и кн. Андрей пошли вместе на Новгород с татарами и со всей Низовской землей, принудили новгородцев к миру, «и сяде в. к. Дмитрий Александрович в Новгороде на столе»; а запись, что «кн. Андрей Александрович приведе царевича из Орды и много зла сотвори христианам; брат же его в. к. Дмитрий собрався с братеею царевича прогна, а бояр княжих Андреевых изнима», явно повторяющая известие о тех же событиях и о репрессиях со стороны кн. Дмитрия против бояр (Семена Тонглиевича и других «коромольников»), попала под 6793 г., чем создана иллюзия повторного разрыва братьев, их нового примирения и вторичной расправы с Андреевыми боярами. Причина такой путаницы в том, что у составителя данного свода (или его протографа) были разные записи об этих событиях – одни явно новгородские, другие, вероятно, переяславские (ПСРЛ, т. VII, с. 176—179); и неудачной оказалась их сводка с другими данными, особенно с повестью о курских событиях. Никоновская – в зависимости от того же материала, уже спутанного неудачной сводкой, – осмысляет эту путаницу, вставляя (т. X, с. 161) переходное к известиям о «вторичном» разрыве братьев замечание: «Того же лета князь Андрей Александрович Городецкий нача разметная творити со старейшим своим братом в. к. Дмитрием Александровичем Володимерским; известоваше бо ся ему от неких помалу, яко его повелением убиен бысть боярин его Семен Тонглиевич, и тужате зело о нем князь Андрей Александрович Городецкий и того ради мнози брани и расколы подвизахуся и нелюбка межи их наипаче начинашеся» (самая фактическая бессодержательность этой «записи» обличает ее задачу – сгладить несогласованность фактических данных); но этим исчерпались редакционные усилия составителя Никоновского свода: он передает известие об уступке Новгорода Андреем Дмитрию ранее известия о наводке Андреем ордынского царевича на в. к. Дмитрия, причем не решился, однако, мотивировать создавшееся таким образом представление о третьей усобице князей-братьев, но только несколько сгладил его, выпустив (довольно неудачно: князь Дмитрий идет на Андрея, «он же убояся и Новагорода ему сьступися, и иде [кто?] ратыо и с Татары к Новгороду») сообщение о совместном участии князей Дмитрия и Андрея в усмирении Новгорода (ПСРЛ, т. X, с. 165—166). С.М. Соловьев («Ист. Рос.», кн. 1, ст. 879) следует Никоновской, восстановив участие кн. Андрея в походе на Новгород; А.В. Экземплярский (т. 1, с. 49) – Соловьеву.

190 «Царевича прогна» (т. VII, с. 179); Никоновская приводит имена начальников татарского отряда – Турай-Темир и Алын (т. X, с. 160). Первое же разделение Орды (выделение Ногайской орды) дает возможность безнаказанного сопротивления татарам. Так, и в 1289 г., когда, при новых смутах в Орде, «умножися татар в Ростове», «вече», изгнавшее их, осталось, по-видимому, без ханской кары (Там же).

191 ПСРЛ, т. XV, с. 406. Конечно, весьма возможно, что этот мотив столкновения – просто редакционное украшение Тверской летописи; другие своды не дают никакого объяснения, и реальные его причины нам неизвестны. Характерно это первое самостоятельное выступление Твери при молодом, 17-летнем, князе и твердый тон ее дальнейшей политики. Ниже будут собраны данные о том, что за тверским князем стояла деятельная руководящая боярская группа, а ее значение при первых шагах кн. Михаила Ярославича, который на княжении впервые упоминается в 1286 г. (15 лет), тем более вероятно.

192 Так, т. VII, с. 179 (1287 г.). Никоновская (т. X, с. 160—168) дает сверх этого (6795 г.) еще поход на Тверь тех же князей (под Кашин с разорением земли и взятием Кснятина), кончившийся также миром без боя (6796 г.), и особый поход на Тверь же князя Дмитрия Ростовского с новгородцами (посадник Андрей), причем новгородцы с тверичами помирились, и кн. Дмитрий ходил еще один под Кашин и там мир взял (6798 г.). О том, что все это один поход, см. замечания А.В. Экземплярского (т. 1, с. 50, примеч. 133). Причина путаницы все та же: составитель свода принял разные записи источников за разные факты. Это в данном случае поясняется тем, что находим в других сводах (ПСРЛ, т. IV, с. 44; т. V, с. 201 – под 1289 г.): «Ходи в. к. Дмитрий Александрович ко Твери ратию, позва с собою новгородцев, и идоша новгородца с посадником Андреем, ратнии же пожгоша волости их, и мир взя князь великий и отьиде. А князь Дмитрий Ростовский нача ведати всю свою отчину и ходи к Кашину ратию». Первая запись – новгородская; вторая – ростовская; в первой отмечено особо участие новгородцев; вторая, сообщив о том, как кн. Дмитрий объединил в своих руках ростовскую отчину, отметила его участие в великокняжеском походе под Кашин. Один поход на тверского князя и у С.М. Соловьева (кн. 1, ст. 880). Ср. А.В. Экземплярского, т. II, с. 28, примеч. 109.

193 К князю Андрею примкнули ростовские князья – Дмитрий Борисович и его брат Константин, их племянник Михаил Глебович, белозерский князь и тесть Михаила – Федор Ростиславич, князь ярославский, а с 1280 г. и смоленский; князья добывали не только великое княжение для кн. Андрея, но и Переяславль для Федора Ростиславича под кн. Дмитрием, как видно из дальнейшего хода событий. Возможно предположение, что в планах князей, поднявшихся на в. к. Дмитрия, играл свою роль вопрос о Ярославле, который Федор Ростиславич променял на Переяславль (вынужденный затем вернуть его кн. Дмитрию, он в 1294 г. снова «в Ярославля на княжении сяде» – т. VII, с. 181). По старине, Ярославль – часть «ростовской отчины», см. выше, с. 59 и 64. Известия об этих событиях в летописных сводах сильно спутаны, см. А.В. Экземплярского, т. II, с. 79—80 и 29, примеч. III (у Дмитрия Борисовича не было сына Ивана, а в числе князей, поехавших с кн. Андреем в Орду, «Иван Дмитреевич Ростовский» может означать зятя ростовского князя, великокняжеского сына Ивана, если принять тут порчу текста. Но как попал он в число врагов отца? Очевидно, только по редакционному недоразумению, может быть, связанному с указанием первоисточника, что юный князь тоже ездил в ту пору в Орду).

194 ПСРЛ, т. VII, с. 181; т. X, с. 169—170. Воскресенская летопись сильно сократила источник. Послами от кн. Дмитрия были тверской владыка Андрей и какой-то князь Святослав, который, впрочем, в Новгородской I летописи (с. 303) не назван князем, а в других, быть может, получил этот титул механически, по «княжому» имени. Если же он князь, то разве из Западной Руси, как и владыка Андрей был из полоцких князей. Кн. Михаил Ярославич был в Орде во время этих событий, но не примкнул к кн. Андрею, а поспешил в Тверь, где и без него организовалось сопротивление татарскому нахождению, о которое оно и разбилось так же, как и планы кн. Андрея.

195 ПСРЛ, т. VII, с. 181. Существенно отметить активную роль переяславцев как городской общины во всем этом деле; одной этой черты должно быть достаточно для устранения «частноправового», «удельного», «владельческого» понимания судеб Переяславля.

196 «И малым не бысть межи има кровопролития» (Там же).

197 ПСРЛ, т. VII, с. 181. К этому моменту, по всей вероятности, относится договор Михаила Ярославича с новгородцами (С.Г.Г. и Д., т. 1, № 4 и 5): Михаил, упоминая о союзе с «братом своим старейшим с Данилом» и с Иваном (Переяславским), вписывает в грамоту крестоцелование Великого Новгорода на том, что новгородцам «потянути» с князем Михаилом, а не «отступиться» его, если «будет тягота ему от Андрея или от татарина»; а затем – докончание о взаимных недоразумениях по частным вопросам. В новгородской грамоте («тверской докончальной») вписано крестоцелование князя Михаила на том, чтобы ему «потянут за Новгород с братом его с Данилом и с мужа с новгородци», если «где будет обида Новугороду»; а затем – докончание о новгородско-тверских спорных вопросах. Этот оборонительный союз, единственный в своем роде, скорее всего, подходит к обстоятельствам 1296 г., как излагал и С.М. Соловьев в диссертации «Об отношениях Новгорода к великим князьям» (примеч. 246), причем назвал этот договор «оборонительным и наступательным». А.А. Шахматов в «Исследовании о языке новгородских грамот XIII и XIV вв.» указывает, что эти грамоты писаны «до 1301 года», т.е. до съезда в Дмитрове, и датирует их «между 1294—1301 г.». Борзаковский, «Ист. Тверского княжества», с. 90, относит договор также к моменту защиты Переяславля в 1295/96 г.

198 Этому съезду предшествовало какое-то столкновение Ивана Дмитриевича с Константином Ростовским: «Заратся Иван князе да Константин и смири их владыка Семен» (Лет. по Академ. списку в изд. Лаврент. летопись, с. 501).

199 Лаврентьевская летопись, с. 462. Никоновская (т. X, с. 179) поясняют, что съезд был «о княжениях» и что князья помирились «поделившеся вотчиною меж собою». Съезд 1301 г. закреплял соглашение 1296 г., после которого было новое «розмирие»; переяславский вопрос должен был занять первое место в той «молве велией», которая, по выражению Никоновской летописи, происходила на съезде. Бездетную кончину Ивана Переяславского, быть может, уже предвидели; он умер через год не неожиданно, а «урядив» свои дела и отношения. Нам не с чем связать размолвку его с Михаилом Тверским кроме вопроса о переяславском наследстве.

200 ПСРЛ, т. XVIII, с. 85; Симеоновская летопись: «Благослови в свое место Данила Московского в Переяславли княжити» (Там же); Никоновская сохранила формулу: «Благослови же в себе место», но добавляет: «Вотчиною своею Переяславлем» (т. X, с. 174).

201 Троицкая (Там же); «и сяде Данило княжити на Переяславли» (Симеоновская, там же); то же в Лаврентьевской, с. 462; Новг. IV, ПСРЛ, т. IV, с. 252; Никоновская, т. X, с. 174; Воскресенская упоминает только о посылке наместников (т. II, с. 183); Соф. I стоит особняком: «А Переяславль взя за себе великий князь Данило Александрович Московский и наместници свои посла на Переяславль» (т. V, с. 204).

202 ПСРЛ, т. III, с. 183.

203 Ср. «Княжое право в Древней Руси», с. 90, 142, 154—155.

204 Далеко, в угоду теории, отходит от исторической действительности и подлинных свидетельств источников характеристика данного факта у С.М. Соловьева: «По старине, великий князь должен был распорядиться этой родовой собственностью по общему совету со всеми родичами… Но теперь на севере смотрели на волости, уделы как на частную собственность, и каждый князь, как частный собственник, отделенный от рода, считал себя вправе завещать свою собственность, кому хотел, и вот Иван Дмитриевич завещает Переяславль, мимо старшего дяди кн. Андрея, младшему – Даниилу Московскому. Легко понять, какое значение это событие имело в то время, когда каждый князь стремился к усилению своего удела на счет других: область княжества Московского увеличивалась целою областью другого княжества». Притом С.М. Соловьев ясно видел в источниках, что не произошло ни «присоединения» Переяславля к Москве, ни увеличения «области княжества Московского», и выразил это в недоуменном примечании: «Странно, впрочем, что после Переяславль считался не в числе городов московских, но владимирских» («Ист. Рос.», кн. 1, ст. 882). В.О. Ключевский полагал, что кн. Иван «отказал» Переяславль Даниилу и тот «принял наследство», но и Ключевский не ввел Переяславль в состав «удела Калиты» без объяснения, почему «Переяславль не упомянут в грамоте», т.е. в духовной этого князя («Курс русской истории», ч. II, с. 12 и 15).

205 С.М. Соловьев и здесь, как всюду в изучении «удельного» княжеского владения, пользуется с полным доверием летописными сводами XVI века, которые, однако, уже по-своему осветили факты прошлого. Для переяславского дела (Воскресенская летопись) кн. Иван «бе чад не имее и даст отчину свою Переяславль князю Данилу Александровичу Московскому, того бо паче всех любляше» (т. VII, с. 183); Никоновская (т. X, с. 174), сохраняя в общем текст первоисточника полнее и точнее, однако, пишет: «Благослови же в себе место вотчиною своею Переяславлем в. к. Даниила Александровича Московского»; оставалось лишь пренебречь выражением «в себе место», которое сохраняло след иного политического порядка, чтобы получить представление о «завещании» вотчинной собственности («удела»)…

206 Так, например, в 1292 г. «молодцы новгородские» ходили с княжескими воеводами воевать землю Еми, Новг. I, с. 302.

207 В 1293 г. и 1295 г. шведы ставят город на карельской земле; в 1300 г. ставят укрепления (призвав «нарочитых» мастеров своей земли и из Рима) над Невой в Охтенском устье («Венец земли» – Ландскрона) – Новг. I, с. 302 и 307.

208 Ладожане бьются с немцами (шведами) на Неве в 1383 г.; посадник с новгородцами и ладожанами отражает попытку шведов захватить Карелию в 1284 г.; 1285 г. – литовский набег на новгородскую волость; в 1294 г. новгородцы разрушают немецкий городок на р. Нарове, а в след. году – шведский городок в Карелии; 1297 г. сами строят крепость Копорье; приходилось усиливать укрепления Великого Новгорода («город камен» 1302 г.) – Новг. I, с. 300—308.

209 В 1293 г. – Новг. I. с. 303.

210 Поход в. к. Андрея «с полки низовскими» и новгородцами, окончившийся взятием Ландскроны в 1301 г., – Новг. I, с. 307—308.

211 Соловьев, «Ист. Рос.», кн. 1, с. 881 (примечание). Можно не сомневаться, что у этих князей в их «отчинных» городах были свои дворы и «вся жизнь», по старому киевскому выражению. Но тогда надо добавить к примечанию С.М. Соловьева: как Александр Невский «жил» в Переяславле, Андрей Юрьевич в Боголюбове, Владимир Мономах – на Берестове и т.д. Представление о князьях XIII в., хотя бы и «великих», как об «удельных», в значительной мере навеяно терминологией летописных сводов XVI в., особенно Никоновской летописи с ее выдержанным генеалогическим интересом эпохи составления государева Родословца.

212 Настает время в истории Великого Новгорода, когда князья по отношению к нему попадают все чаще в положение «наемных защитников земли», даже «великие», а тем более мелкие князья – великорусские и литовско-русские, каких Новгород иногда держит у себя, давая им «в кормление» часть «волостей новгородских»; однако формально это «кормление» еще в начале XIV в. зависит от княжеской власти: см. грамоту Великого Новгорода в. к. Михаилу Ярославичу 1300 г.: «Князь великий Андрей и весь Новгород дали Федору Михайловичу город стольный Плесков и он ед хлеб… тобе, княже, не кръмити его» новгородьскым хлебом» (С. Г. Г. и Д. № 11).

213 Ср. выше. Текст в Лаврентьевской летописи под 6755/1247 г., с. 448.

214 «История России», кн. 1, ст. 837.

215 С.М. Соловьев для Северной Руси признал признаком этого «отдельного, выделенного владения» «понятие собственности, неотъемлемости, отдельности владения, переходящего из рода в род по воле князя-владельца», отождествил его с «опричниной» («Опричнина употребляется иногда в смысле удела, который принадлежит князю в полную собственность») и полагал, что «удельное» возникает, когда «понятия собственности, наследственности владения начали господствовать над понятиями семейными». На самом деле термин «удел» означает одно из характерных проявлений господства «понятий семейных» над личного владения «опричниной», с ними живет и исчезает, а «опричное» владение, в котором преобладающей чертой было «понятие собственности, переходящей по воле владельца» (из рода в род – непонятная для меня формула Соловьева), никогда не играло роли в политическом быту Северной Руси. А причина того историографического явления, на первый взгляд непонятного, что глубокий знаток источников и вдумчивый их исследователь мог допустить в своих построениях и определениях такое смешение разнородных понятий и терминов, в том, что для него авторитет «первоисточника» при изучении «удельной» Руси принадлежал летописным сводам XVI в., особенно Никоновской летописи (и даже, хотя и с оговорками, ее переработке в труде В.Н. Татищева), а в их изложении уже утрачено понимание отношений и норм «княжого права» XIII и XIV вв.

216 См. выше.

217 Ср. такое же понимание наследственности уделов в духовной грамоте московского князя Симеона Ивановича (С.Г.Г. и Д., т. 1, № 24) – на основании его договора с братьями (Там же, № 23).

218 См. выше. Сыновья Федора – от второго брака с татарской царевной, в крещении Анной, Давид и Константин.

219 К этому времени относится женитьба его сына Михаила на дочери князя Федора Ростиславича, княжившего в Ярославле на столе, который был ранее уделом ростовской отчины Константиновичей.

220 Кн. Борис умер в сентябре 1277 г., Глеб в декабре 1278 г. (ПСРЛ, т. VII. с. 173—174).

221 ПСРЛ, т. X, с. 156. Весьма вероятно, что Никоновская не почерпнула этого сведения из своих источников, а приняла его по соображению, что так должно было быть. Сама редакция этих строк летописного свода искусственна: за записью о кончине князя Глеба Ростовского и похвалой ему следует: «Сего сынове: Михаило, и сяде по нем в вотчине его на Белоозере; а в Ростове по Глебе Василькович седоста братаничи ею, князь Дмитрей Борисович, внук Васильков, да брат его Константин Борисович»; тогда как, например, в Воскресенской: «Тое же зимы в Филипово говение преставися князь Глеб Василькович декабря 13, и положиша его в соборной церкви святыя Богородицы в Ростове и по нем седоста два князя в Ростове Дмитрий и Константин, Борисовы дети Васильковича».

222 Стоит ли за этим столкновением князей – двоюродных братьев странная история поругания памяти кн. Глеба ростовским епископом Игнатием – не знаем. Игнатий осудил князя Глеба на 9 день по его кончине, ночью «изринул» его тело из соборного храма и велел погрести в Княгинином монастыре. Такое дело не могло совершиться без ведома владетельного князя, т.е. Дмитрия Борисовича, а смысл «осуждения», состоявшего не в лишении погребения, а в удалении гроба из соборной церкви, скорее политический, чем церковный: естественно предположить, что епископ Игнатий был только орудием ростовского отчича, князя Дмитрия; если такое предположение допустимо, то мотив Дмитрия мог состоять в отрицании прав дяди на ростовское княжение и попытке пресечь возможность «отчинных» притязаний на долю (удел) в ростовском княжении Михаила Глебовича; см. ПСРЛ, т. VII, с. 174. Митрополит Кирилл отлучил еп. Игнатия за его деяние, так как признал его «не право творящим, не по правилам»; но князь Дмитрий «доби за него челом митрополиту», и тот простил Игнатия. Этим, очевидно, подчеркивается солидарность князя с епископом, оскорбившим прах его дяди. Никоновская летопись пытается придать поступку еп. Игнатия характер церковной кары, изменяя слова «повело его погрести у Спаса в Княгинине монастыре», которые явно означают погребение церковное (у Спаса), на «повеле просто закопати его в земле в Княгинине монастыре Святого Спаса» (т. X, с. 157).

223 ПСРЛ, т. VII, с. 175. «Братья», которых опасался кн. Дмитрий, очевидно, Константин Борисович и Михаил Глебович. К сожалению, не знаем, где пребывал этот последний; дальнейшее показывает, что не на Белоозере.

224 На Углич ростовские князья могли предъявить притязание как на часть старой «ростовской отчины», но получить его могли, конечно, лишь по соглашению с великим князем. А для этого выпал удачный момент: в. к. Дмитрий Александрович только что одолел брата Андрея и нуждался в закреплении своей силы. Дмитрий Борисович закрепил союз свой с великим князем, выдав дочь за его сына Ивана.

225 ПСРЛ, т. VII, с. 179; то же в Летописи по Академическому списку (Лаврентьевская летопись, с. 498—499) и в Софийской (ПСРЛ, т. V, с. 201). Никоновская со своей общей точки зрения на междукняжеские отношения не могла примириться с таким порядком и внесла в текст мотивированную поправку: «Старейший брат князь Дмитрий Борисович сяде в Ростове, а меншой его брат князь Константин Борисович сяде на Угличе поле» – и добавила: «А брат их из двуродных князь Михаил Глебович, внук Васильков, сяде на Белоозере» (т. X, с. 166). Архангелогородский летописец (изд. 1819 г., с. 72—73): «В лето 6794 князи Ростовстии, князь Дмитрей да князе Константин Борисовичи, разделиша себе вотчину свою и паде жребий большему князю Дмитрию Угличе поле да Бслоозеро, а меншему брату князю Константину Ростов да Устюг».