Текст книги "Между Москвой и Тверью. Становление Великорусского государства"

2. Северо-Восточная Русь до татарского нашествия. Ростовско-Суздальская земля в XII—XIII веках

Ростовская земля занимает совсем особое место в представлениях русской историографии. Она выступает в историографической традиции новообразованием XII—XIII вв. Продолжая построение, данное еще С.М. Соловьевым, В.О. Ключевский говорит о ней как о крае, который «лежал вне старой коренной Руси и в XII веке был более инородческим, чем русским краем», а подлинную русскую колонизацию ее связывает с тем моментом, когда «главная масса русского народа» отступила «перед непосильными внешними опасностями с днепровского Юго-запада к Оке и Верхней Волге». Поэтому изучение последствий русской колонизации Верхнего Поволжья дает Ключевскому возможность изучать «самые ранние и глубокие основы государственного порядка, который предстанет перед нами в следующем периоде». Увлекательная задача – проследить образование на девственной почве нового уклада политической и общественной жизни – дала В.О. Ключевскому лучшие, быть может, страницы его неподражаемого «Курса русской истории». На фоне первобытной природы с полудиким финским населением яркой фигурой выступает князь-вотчинник, колонизатор и организатор, подымающий личными усилиями культурную новину. Этот образ создан С.М. Соловьевым и художественно разработан В.О. Ключевским в яркой антитезе: «Военный сторож и подвижной вотчин всей Русской земли, князь с XIII в. становится на севере сельским хозяином-вотчинником своего удела»46. Колумбом Поволжья выступает Юрий Долгорукий. «Здесь, на севере, в обширной области, – читаем у Соловьева, – …в этой суровой и редко населенной стране находился только один древний город – Ростов Великий», но «скоро начали возникать около него города новые; сын Мономаха, Юрий, особенно прославил себя как строитель неутомимый». И Ключевский сохраняет то же представление о князе Юрии: «Начиная с Юрия Долгорукого, оставившего своим детям столько городов и селений в Суздальской земле, каждый князь, правивший этой землей или ее частью, покидал свое владение далеко не таким, каким заставал его; край оживал на его глазах: глухие дебри расчищались, пришлые люди селились на новях, возникали промыслы, новые доходы прибывали в княжескую казну, новые классы завязывались в обществе»47.

Откуда это представление о Юрии-градостроителе? Нашими источниками засвидетельствовано построение им четырех «градов» – Кснятина в устье Нерли, Юрьева-Польского, Дмитрова и Москвы48. Но Татищев приписал Юрию широкое градостроительство, а Соловьев и Ключевский ссылаются на него как на источник. Ключевский поясняет это обстоятельство утверждением, что Татищев, согласно его собственному заявлению, «начал встречать целый ряд других новых городов в Северной Руси, которые не были известны до того времени», – «в своих источниках, теперь исчезнувших». Однако мы у Татищева не встречаем такой ссылки на источники. Он только указывает в пояснении своего упоминания о построении Юрием многих городов «в Белой Руси», что «которые точно, о том историки (т.е. летописцы) не равно написали, и хотя точно имен всех не упомянуто, но по обстоятельствам и случаям от сего времени вновь построенные один по другом упоминаемы». Татищев счел «вновь построенными» города, которые ранее не упоминались в летописях, а тут, в рассказе о Юрии и его преемниках, стали упоминаться «по обстоятельствам и случаям»; для тех же городов Суздальской Руси, которые названы по старинным южнорусским источникам, Татищев нашел основание приписать их построение Юрию в словах своей «Новгородской» летописи, которые он так передает: «Юрий, вспоминая городы просты Русские, иже быша владение его и отъяты Изяславом, построил Юрьев в поле и другие грады теми же имяны», с пояснением: «по сему можно мнить, что именами бывших тогда около Киева»49. Так, опора Ключевского не в показаниях источников Татищева, а в его предположениях. Еще характернее другие ссылки Соловьева и Ключевского на текст Татищева. Соловьев указывает на 76 с. III тома; Ключевский ссылается на то, как «сам Андрей Боголюбский хвалился своею колонизаторской деятельностью», а именно говорил боярам по поводу замысла учредить во Владимире особую митрополию: «Я всю Белую Русь городами и селами великими населил и многолюдной учинил»50. Но именно эти места татищевского текста нет основания относить к его «исчезнувшим источникам». В тексте, соблазнившем Соловьева, есть вставка Татищева в его «летописный свод» в начале главы: «Разделение государства на два великие княжения», что и видно из относящихся к нему примечаний (457 и 458), такой же плод обработки летописного текста и строки, использованные Ключевским51.

Представление о крайней элементарности культурного состояния Ростовской земли в XII в. основано не на каких-либо положительных данных, а, главным образом, на скудости сведений о ее внутренней жизни и состоянии в наших источниках. Историку часто бывает трудно выдержать на деле старую истину, что нельзя отсутствие известий принимать за отсутствие «исторической жизни». Впрочем, при несколько пристальном и свободном от предвзятости внимании к тем скудным чертам, какими отразилось в наших источниках состояние Ростовского Поволжья до Юрия Долгорукого, при Юрии и при Андрее Боголюбском, придется сказать, что они противоречат обычному представлению о ней. К тому же черты эти отмечены с достаточной определенностью в трудах В.И. Сергеевича и Н.П. Кондакова.

Разве не наталкивает на сомнение уже то соображение, что само утверждение в данной области прочной и преемственной княжеской власти должно служить для историка признаком крупных успехов предыдущей колонизации и организации местного быта, что общество – не только в Киевской Руси, но всегда и всюду «старше своего князя»? С другой стороны, если бы В.О. Ключевский захотел применить к Северной Руси свою теорию о значении внешней торговли для развития быстрого усложнения быта и социально-политического строя среди восточных славян, разве пришлось бы ему терпеть от недостатка данных? Обилие монет и вещей, шедших к славянам с Востока – в VIII—XI вв., арабские известия о значительной русской торговле в болгарах, в Хазарском царстве, на Каспии и за Каспием, богатые находки западных монет X—XI вв.; известия о сборе хазарами с вятичей дани «шлягами», т.е. западными шиллингами, столь трудное для конкретного осмысления; раннее знакомство скандинавов с далеким северо-востоком Европы – все это дает представление о значительности Волжского торгового пути – и более раннее, и более определенное, чем то, что имеем для пути из «варяг в греки» по Днепру. Не говорит о чуждом зажиточности и доходов захолустья и ранний интерес князей к далекой Ростовской земле. Политические отношения этого края при сыновьях и внуках Ярослава не совсем ясны52. По сказаниям Киевской летописи, при Владимире Святом в Ростове княжил Борис, в Муроме – Глеб; не вижу убедительных оснований для отрицательного отношения к этой записи старого свода, какое высказал А.А. Шахматов53, держать крайние боевые пункты своих владений сыновьями – устойчивая черта политики киевских князей. При сыновьях Ярослава наряду с приднепровскими владениями – правобережными Изяслава Ярославича и левобережными Святослава – видим Ростов, Суздаль, Поволжье в руках Всеволода вместе с южным Переяславлем. Это географически-искусственное сочетание волостей создает особую традицию Всеволодовой отчины и притязания северных князей на южный («русский») Переяславль, поддержанные их стремлением держать «часть» в Русской (Киевской) земле, чтобы не терять влияние на центр всей системы традиционных междукняжеских отношений. Владимир Мономах, поглощенный борьбою с половцами и южной политикой, не упускает, однако, из виду Ростова. Он ездит туда иногда, для своего княжого дела, упорно защищает с сыновьями эту «волость отца своего» от захвата черниговским Олегом Святославичем, строит тут «в свое имя» город Владимир на Клязьме. По-видимому, до Мономаха и первое время при нем Ростов был под управлением княжеских посадников. Мономах посылает туда своего тысяцкого, варяга Георгия, дав ему «на руки» сына своего Юрия. Юрий Владимирович стал князем ростовским и лет сорок непрерывно владел северной волостью. При нем уже яснее выступают основные особенности этого края. И те черты внутреннего строя, какие перед нами предстают, какие только можем прочесть в летописных текстах более четкие указания на склад отношений в Ростовской земле, свидетельствуют о значительной сложности исторических судеб, пережитых ею в предыдущее время.

В этой области, по дошедшим до нас позднейшим летописным сводам, два крупных городских центра – Ростов и Суздаль. Не знаем времени основания Суздаля, но политически он моложе Ростова, а между тем со времен Юрия он стоит рядом с Ростовом, и земля чаще именуется в наших летописях Суздальской, чем Ростовской. Трудно сомневаться, что тот процесс, какой мы наблюдаем позднее, при Андрее Боголюбском, как «возвышение Владимира», был уже пережит Ростовской землей при Юрии, как «возвышение Суздаля». Насколько знаю, один только В.И. Сергеевич оценил значительность этого явления для понимания ранних судеб Северо-Восточной Руси54. Для Юрьевича Андрея «отен стол» в Ростове55, но, как отметил В.И. Сергеевич, «живет Юрий чаще в Суздале, чем в Ростове», из Суздаля выступает в походы и в Суздаль возвращается, а в Киеве окружен не ростовцами, а суздальцами, и им раздает дома и села Изяславовой дружины56. Однако Суздаль, о «возникающем преобладании» которого говорит В.И. Сергеевич, не оттеснил Ростов на второй план. Терминология Лаврентьевской летописи в рассказе о временах Андрея Боголюбского и событиях, последовавших за его кончиной, неизменно выдвигает на первый план Ростов и ростовцев перед Суздалем и суздальцами. Мало того. Ее текст носит явные следы переработки иного изложения, где в роли центра Северо-Восточной Руси выступал один Ростов; а Суздаль добавлен составителем новой редакции свода57: так, например, в знаменитом рассуждении летописца о взаимном отношении старших городов и пригородов читаем: «А зде город старый Ростов и Суздаль и вси боляре хотяще свою правду поставити, не хотяху сотворити правды Божья»58, строки, вызвавшие такое замечание В.И. Сергеевича: «Выходит, что Ростов и Суздаль составляют как бы один старший город». Сергеевич объяснил возвышение Суздаля по аналогии с позднейшим возвышением Владимира: «В старом Ростове было немало сильных людей – бояр, которые, естественно, стремились заправлять всеми делами волости; от них-то, надо думать, ушел Юрий в Суздаль; но, по всей вероятности, бояре успели развестись и в Суздале, и вот сын Юрия, Андрей, уходит во Владимир, к мезинним людям, владимирцам».

Так выступает уже при Юрии Долгоруком значение сильного боярства в Ростовской земле: едва ли признание этого значения можно считать предположением: оно подтверждается всем летописным повествованием о временах Юрия и Андрея и их преемников.

Руководящей мыслью политики Юрия Долгорукого было сохранить за своей семьей Ростовскую вотчину, утвердив в то же время ее преобладание во всей Руси. Старших сыновей – от первого брака с половчанкой, дочерью хана Аепы, Юрий предназначал для Киевского Юга и сажал их при себе в Переяславле («русском»), Турове, Пересопнице, Вышгороде, Каневе. Детей от второго брака, с византийской принцессой, Юрий держит на севере – Мстислава на Новгородском княжении, Василька, Михалка и Всеволода в Ростове и Суздале. По свидетельству владимирского летописца, «Ростовци и Сужедальци и Переяславци и вся дружина» целовали Юрию крест «на меньших детях, на Михальце и на брате его». Когда ему удалось утвердиться в Киеве, он младших (Михалка и Всеволода) оставил в Суздале под опекой их матери и своего кормильца – тысяцкого, варяга Георгия Шимоновича. Так, был поставлен вопрос о закреплении за Ростовско-Суздальской землей значения семейной вотчины Юрьевичей, притом младших сыновей Юрия от второго брака, по соглашению с влиятельными силами земли. Старший во всех Юрьевичах, Андрей, разрушил отцовские планы, уйдя от него на север из Вышгорода «в свою волость Володимерю». Быть может, не лишен ценности намек, сохраненный в цитате Карамзина, на связь Андрея с определенной боярской партией: на самовольный уход в Суздальщину его «подъяша Кучковичи», те самые, с которыми ему потом пришлось так кроваво столкнуться59. Намек этот на влиятельное участие бояр в суздальских событиях времен Юрия и Андрея подтверждается дальнейшим ходом событий. Лет двадцать владел Андрей Суздальщиной, но достиг он этого только разгромом противников и опираясь на своих сторонников.

После смерти Юрия «Ростовци и Суждальци, здумавше вси, пояша Андрея, сына его старейшого, и посадиша и в Ростове на отни столе и Суждали»60. А на третий год Андрей изгнал из Суздальщины соперников-мачешичей с их сторонниками – боярами, «мужи отца своего передними»61.

В этих событиях очевидно взаимодействие княжеских притязаний и раздоров с борьбой и политикой боярских партий. В книге «Княжое право в Древней Руси» подробный разбор летописного текста, повествующего о событиях в Суздальщине по убиении Андрея Боголюбского, привел меня к выводу, что упоминания о действиях «ростовцев и суздальцев» должны быть отнесены не к выступлениям «вечевых общин» Ростова и Суздаля, а к деятельности ростовского и суздальского боярства, как делом боярского заговора было и самое убиение Андрея (Петр, Кучков зять; Яким Кучкович). В.П. Сергеевич правильно охарактеризовал значение ростовского боярства рядом с княжьим Суздалем. Своеобразное двойное «старейшинство» Ростова и Суздаля в Верхнем Поволжье не объяснимо иначе, как солидарностью действий «бояр и всей дружины», несмотря на то что организация этого класса имела тут два центра. «Ростов, Суздаль и все бояре», «ростовци и суздальци и переяславци и вся дружина» – таковы формулы летописного текста; если даже настаивать на обычном предположении, что они указывают на активную роль «старых вечевых общин», то и такое представление мало что изменит в выводе о руководящей политической роли сильного боярства, которое стоит во главе «всей дружины» и вершит судьбами всей земли. Это боярство в Суздальщине то же, что и везде в Древней Руси, – «старейшая дружина», сильная административным влиянием, общественным положением и земельным богатством. Нет ни оснований, ни возможности считать этот класс только что возникшим новообразованием при Андрее Боголюбском или Юрии Долгоруком. А наличность сильного земского класса заставляет признать, что первые князья Ростово-Суздальской земли, Юрий Долгорукий и Андрей Боголюбский, строили свое политическое и владельческое здание не на зыбкой, только что колонизующейся почве, а на основе окрепшего общественного быта, сложного по внутреннему строю, в среде того же уклада, какой в ту же пору наблюдаем в Киевщине или на Волыни, в Галицкой земле или на Черниговщине, XII век – всюду на Руси время усиления боярского землевладения, боярского влияния и роста боярских привилегий62.

Времена Юрия и Андрея для Суздальщины – эпоха усиленной организации княжеского правления и властвования в связи с утверждением вотчинного обладания ею за одной из линий княжеского рода. Эта деятельность княжеской власти сказалась, между прочим, и в строительстве, и в колонизации, и в местной политической деятельности, в такой же работе князей-вотчичей своей земли, какую – несколько позже – наблюдаем и в Юго-Западной Руси на деятельности старшей линии Мономаховых потомков в землях Волынской и Галицкой.

Конечно, приходилось князьям и города строить, на новых ли местах, стратегически важных, или для укрепления «городом» старинных поселений. Но что особенно ярко и характерно в строительной деятельности северных князей – это созидание храмов. Еще Владимир Мономах построил церковь Св. Спаса во Владимире. Юрию Долгорукому принадлежит сооружение Св. Спаса в Переяславле-Залесском, собор Юрьева-Польского, Св. Спаса Ефимеевского монастыря в Суздале, церкви Св. Бориса и Глеба на Нерли, Св. Богородицы в Ростове (расписана в 1187 г.); Андрею Боголюбскому – Владимирского Успенского собора, церкви Св. Иоакима и Анны и Золотых ворот во Владимире. Брат его, Всеволод, продолжал это строительство, соорудил во Владимире Дмитровский собор и церковь Рождества Богородицы, обновил соборы Владимира и Суздаля. Константин Всеволодович построил в Ростове новый Успенский собор, когда храм, созданный Юрием, погиб в пожаре 1211 г., а в Ярославле – храмы Успенский и Преображенский. Все это церковное строительство составляет важную и весьма содержательную страницу в истории русского (и не только русского) искусства. Излюбленный материал для строения – белый камень, который по Волге привозили из Камской Булгарии. Среди этих храмов есть памятники высокого художества, крупного и своеобразного художественного стиля. Перед нами те монументальные данные, которые позволили Н.П. Кондакову говорить, что «русское искусство есть оригинальный художественный тип, крупное историческое явление, сложившееся работою великорусского племени при содействии целого ряда иноплеменных и восточных народностей»63.

Значительное развитие каменного церковного строительства, а тем более выработка оригинального и художественно-содержательного стиля возможны только в стране с развитой городской жизнью, богатой материальными средствами, развитием местного ремесла и вообще своей местной культурой. Н.П. Кондаков справедливо указывает на украшение наружных стен суздальских храмов назидательной скульптурной символикой как на признак развитой городской жизни, так как эта символическая скульптура рассчитана на внимание и понимание населения, толпящегося на храмовой площади. Одних этих храмов достаточно, чтобы отказаться от представления о Северо-Восточной Руси XII в. как о темном захолустье, где и культура, и благосостояние, и городская жизнь стояли несравненно ниже, чем на Киевском Юге.

Своеобразный художественный тип суздальского искусства XII в. – одно из наглядных проявлений обособленности этой русской области. Но не следует преувеличивать ее обособления, игнорируя значительность ее связей с югом и западом. В наших летописных источниках достаточно указаний на то, как дорожили этими связями князья Северо-Восточной Руси. Увлечение «теорией родового быта» оставило глубокий след в нашей историографии, между прочим, и в том отношении, что политика Юрия Долгорукого осмыслялась как борьба за отвлеченный принцип старейшинства на Русской земле, связанного с золотым столом Киева, без достаточного внимания к реальным ее мотивам. Юрий – это видно из фактических данных о его деятельности в наших летописных сводах64 – стремился к сохранению и усилению своего влияния в Южной Руси не без отношения к своим «суздальским» интересам. Его борьбу за Киев нельзя отделять от характерных усилий закрепить за собой вотчину Всеволода Ярославича и Владимира Мономаха – Переяславле-Южный, а также Городец Русский, Посеймье и Курск, линию связи Суздальщины с югом. С такой точки зрения не столь глубок разрыв с его политикой деятельности Андрея Боголюбского и Всеволода Юрьевича. Они отрешились от представления о Киеве как неизбежном центре общерусского влияния, но не от стремления сохранить это властное влияние на судьбы русского юга. Помимо политических мотивов – держать под своей рукой традиционный центр всей системы междукняжеских отношений, чтобы не дать окрепнуть силе соперников – старших Мономашичей, опасной для Суздальщины по их влиянию на Новгород, Смоленск, Черниговщину, – это стремление объясняется определенными торговыми и культурными интересами. Торговые и культурные отношения Суздальщины с Черниговом и Галицкой Русью, Смоленском и Новгородом были широки и значительны. Они недостаточно изучены, но все представления о них не объяснимы исторически: ни суздальское искусство, ни развитие книжного творчества Северо-Восточной Руси. С юга шли ценные товары, как и с запада; в Суздальщине знали немецких купцов и западных ремесленников; через нее шла торговля Востока и Запада, шел, напр., болгарский воск – с одной, и немецкие сукна, с другой стороны65. Великий Волжский путь, налаженный с VIII—IX вв., не замирал и в следующие столетия. Ростовско-Суздальская земля раскинулась на пути исконных транзитных отношений, которые объясняют, в связи с другими условиями, возникновение на Русском Северо-Востоке крупной исторической жизни.

Еще при Юрии Долгоруком определился особый круг интересов суздальской политики, который в значительной степени остается основным и характерным на ряд столетий в истории Великороссии. Пресловутая борьба за Киев далеко не наполняет всей жизненной деятельности Юрия. При жизни отца и старшего брата Мстислава и позднее в восьмилетнее киевское княжение Всеволода Ольговича он замкнут в местных, суздальских интересах. Их основная черта – стремление обеспечить за собой господство на путях из Новгорода в Поволжье. Первое известие о Юрии на севере – его поход на камских булгар в 1120 году. Наступление на Новгород – характерная черта его действий. Не раз сажает он сыновей на новгородском княжении, дважды захватывает Новый Торг, запирая артерию восточной торговли Новгорода. Стремления Юрия идут и дальше: он начал наступление на заволоцкие владения Новгорода, отнимает у него северные дани и пути торговые. Тут, на новгородской почве, завязалась борьба Юрия с Изяславом Мстиславичем и началась наступлением Изяслава за то, что «Гюргий из Ростова обидит его Новгород, и дани от них отоимил и на путех им пакости деет». Это столкновение втянуло Юрия в борьбу с Изяславом за Киев, и его победа разбила в самом центре враждебные силы южных князей66. Черты «суздальской ориентировки» в политике Юрия Долгорукого подготовили деятельность Андрея Боголюбского. Главная энергия Андрея направлена на Новгород: Андрей силой водворяет в Новгороде послушных князей – сыновей и племянников или подручного смоленского Ростиславича, смиряет новгородцев прекращением подвоза хлеба из Поволжья в Новгород; и знаменитый поход на Киев 1169 г., приведший к разгрому «матери городов русских», был вызван столкновением Андрея с Мстиславом Изяславичем из-за господства в Новгороде. Другая забота Андрея – булгарские отношения, которые вызвали два его похода вниз по Волге (1164 и 1172 гг.). И та же политика – на два фронта – характерна для деятельности Всеволода Юрьевича. Кроме большого похода на булгар в 1184 г., когда он 10 дней стоял под их столицей, Великим городом, Всеволод в 1186 г. посылал рать свою воевать булгарскую землю. Но и его главная забота – новгородские отношения, которые все больше осложнялись попытками новгородцев найти опору против суздальского засилья в князьях-соперниках новой северной силы. Киев пал, и новое Мономахово племя замкнулось в делах волынских и галицких. Новгородцы пытаются теперь противопоставить напору князей Владимира Суздальского то смоленских, то даже черниговских князей. Но без сильной княжеской власти им не обойтись. Их связывали с княжеской властью далеко не одни торговые пути и дела в окрестных землях – вотчинах осевших там на владельческом корню княжеских фамилий. XII в. и начало XIII – боевое время в жизни Великого Новгорода; крепнет западная ориентировка новгородской торговли, а с другой стороны, разрастается новгородское наступление на западных и восточных финнов ради ясака и господства в промысловых волостях, завязывается и упорная борьба со шведами, Литвой и немцами за прибалтийские торговые пути и господство над теми же финнами. Торговый город не может обойтись без испытанной боевой княжеской силы, которая не только организует его наступление и самозащиту, но и поддерживает их своими войсками. Суздальские князья сильнее других, и ближе их интересы к новгородским задачам; в них Новгород находит больше действительной поддержки в борьбе и с финнами, и с западными врагами. Но они именно потому и опаснее для новгородской вольности, еще не окрепшей: защищая и поддерживая новгородцев, князья владимирские стремятся со времен Юрия и Андрея крепко и постоянно держать его под своей рукой.

В деятельности Всеволода Юрьевича видим закладку прочных основ «великого княжения Владимирского и Великого Новгорода», как характерно называют поздние летописцы Суздальской земли эту политическую формацию. После нескольких решительных столкновений Всеволод привел новгородцев к тому, что они у него просили себе князей и владимирский князь, первый, кого летописные тексты определенно титулуют «великим князем», посылает на новгородское княжение племянников и сыновей своих. Боевое положение владимирского великого князя требует распоряжение возможно значительными военными силами. Вполне реальными потребностями суздальской политики проникнуто стремление ее северорусских князей к подчинению себе других русских князей, чтобы парализовать их противодействие расширению своей власти и пользоваться их силами для своих предприятий. Последнее особенно ясно в отношениях Андрея Боголюбского и Всеволода Юрьевича к князьям муромо-рязанским и смоленским. Владимирские князья посылают их со своими войсками в походы, низводят их до положения своих подручников. Оправдание своему засилью они ищут в традиционной идее старейшинства, которое Андрей «отделил» от Киева, а Всеволод определеннее привязал к «великому княжению владимирскому». Однако при этом подлинный смысл «старейшинства во всей братьи, князьях русских» претерпел существенное искажение. Прежнее, киевское старейшинство и оправдывалось, и питалось общерусскими интересами Киевской Руси, прежде всего – насущной задачей борьбы с половцами, а суздальское старейшинство стало силой, понуждавшей «братью» служить политике, задачи которой либо были им чужды, либо даже противоречили их собственным интересам. Лишь по принуждению служат смоленские Ростиславичи Андрею и Всеволоду против Новгорода и князей черниговских. А в земле Муромо-Рязанской, особенно после ее распада на две княжеские вотчины – муромскую Святославичей и рязанскую Ростиславичей, внутренние смуты дают суздальским князьям повод утвердить на основе своего признанного старейшинства настоящее господство. Начало властному вмешательству в дела Муромо-Рязанской земли положил еще Юрий Долгорукий, а Всеволод после попытки «поряд сотворити всей братье» муромской и рязанской (1180 г.) повелел «изымать» неугомонных князей, послал на Рязань княжить сына Ярослава, попытку сопротивления сурово усмирил разорением Рязани и большим выводом людей в Суздальщину, а Муром отдал пронскому князю. Подчиняя себе рязанских и муромских князей, великий князь Всеволод брал на себя оборону муромо-рязанских пределов. В 1183 г. видим его в походе на волжских булгар с князьями рязанскими и муромским; в 1199 г. он идет с сыном Константином на половцев, доходит до их зимовищ возле Дона67. Борьба со степными кочевниками и с соседней мордвой держала в постоянном напряжении рязанские и муромские силы, и опора в силах остальной Великороссии была им неизбежной необходимостью. По существу, проявление владимирского старейшинства обслуживало местную суздальскую политику, и южный поэт был прав в укоризне Всеволоду: «Ни мыслию ти прилетети издалеча, отъня стола поблюсти». Судьбы Южной Руси не привлекали организующей энергии Всеволода; проявление его властного вмешательства в южные дела лишь ускоряло и обостряло политическое разложение Киевской Руси и связано прежде всего с его смоленскими и черниговскими отношениями.

* * *

И смуты-усобицы, потрясшие Ростовско-Суздальскую землю по смерти Всеволода (1212 г.), не разбили ее единства, не сломили «великого княжения Владимирского». Соперничество двух Всеволодовичей, Константина и Юрия, закончилось после непрочных договоров 1212 и 1213 гг. компромиссом 1217 г.: «И сяде Костянтин в Володимере на столе, а Юрт Суждали, и бысть радость велика в земли Суждалъстей, а дьявол един плакашеся своея погибели»68. В Суздальщине создалось положение, напоминающее соправительство старших Ярославичей в Киевской Руси69. Как при первом соглашении (1212—1213 гг.), когда старейшинство осталось за Юрием, так и после 1217 г., когда оно перешло к Константину, положение младших князей определяется «порядом» двух старших. Так, Юрий вывел в 1213 г. Владимира Всеволодовича из Москвы и послал его в «Русский Переяславль, на отчину свою», а когда он вернулся из половецкого плена в Суздальщину к братьям, они «даша ему Стародуб и ину властьцу»70. Юрий, утвердившись на великом княжении после смерти Константина, крепко держит старейшинство над младшими князьями, посылает в походы братьев, сыновей и племянников. В 1229 г. «Ярослав усумнеся брата своего Юргя, слушая некыих лести, и отлучи от Юргя Константиновичи три, Василька, Всеволода, Володимера, и мысляшет противитися Юрью, брату своему, но Бог не попусти лиху быти, благоразумный князь Юрги призва их на снем в Суздаль, и исправивше все нелюбье межю собою, и поклонишася Юрею вси, имуще его отцем себе и господином»71.

Сильны еще общие интересы Ростовско-Суздальской земли; кругозор суздальской политики еще слишком широк, и ее напряженность слишком значительна, чтобы во внутреннем строе земли могли получить перевес тенденции к вотчинному дроблению княжого владения. Крепнет связь владимирского великого княжения с Новгородом в энергичной деятельности князя Ярослава Всеволодовича. Ярослав еще при отце был опорой суздальского влияния вне ее пределов – в южном Переяславле, в Рязани. С 1215 г. он появляется на новгородском горизонте в двойственной, с точки зрения новгородцев, роли: крутого борца за силу княжеской власти против роста новгородской вольности и крупного деятеля в борьбе с западными врагами и в покорении финских племен. Для суздальского князя тут, очевидно, никакой двойственности не было: он вел свою, не новгородскую, политику. Эту новгородскую деятельность Ярослава нет основания рассматривать как его личное, «опричное» дело. За ним стоят великий князь Юрий и вся братья, суздальские князья. По временам, хоть и неудачно, его сменяет на новгородском столе Всеволод Юрьевич (1221, 1224 гг.); великий князь Юрий посылает в Новгород то сына, то, по просьбе новгородцев, Ярослава72, то дает им шурина своего Михаила Черниговского, взяв с них окуп в 1224 г. Суздальские полки ходят на выручку новгородцев и псковичей против немцев и Литвы, на чудь, емь и корелу. Новгородцы и псковичи дорожили этой помощью, но тяготились самостоятельностью княжеской политики на западной границе, так как Ярослав не всегда считался с их местными условиями и интересами73.