Текст книги "Между Москвой и Тверью. Становление Великорусского государства"

II

Рост политической самостоятельности и обособленности Пскова от Великого княжества Владимирского и Новгородского в предыдущие десятилетия сделал его убежищем князей, уходивших от личной опасности в годину неудачи на арене борьбы за великое княжение.

Сюда бежал и Александр Михайлович, и псковичи его приняли; их сближали с тверскими князьями литовско-русские связи и стремление отбиться от московской и новгородской силы. Личное дело князя Александра стало псковским делом; его приезд во Псков – значительным моментом самостоятельной истории Пскова.

Хан Узбек примирился с русскими князьями, повелев им «князя Александра искати». В. к. Иван Данилович прибыл в Новгород с Александром Суздальским и с братьями Александра Михайловича и многими князьями русскими, и отсюда его послы и послы новгородские убеждали беглеца идти в Орду, «а не погубить христиан от поганых». Митр. Феогност, прибывший в Новгород, наложил отлучение на Псков и на кн. Александра Михайловича и тем вынудил его уехать в Литву342. Вынужденный отъезд этот был только способом отвести нависшую беду. Княгиню и двор свой кн. Александр оставил в Пскове и вернулся к ним через полтора года. «И прияша его псковичи с честью и посадиша его во Пскове на княжении». Около десяти лет, по счету псковской летописи, княжил Александр в Пскове вне связи с владимирским великим княжением, но в тесном отношении к Великому княжеству Литовскому343. С его времени возникло свое псковское законодательство, старейший памятник которого, легший в основу «Псковской судной грамоты», – «великого князя Александрова грамота»344. Тогда же была сделана попытка вывести Псков из церковной зависимости от Великого Новгорода учреждением особой псковской епископии: к митр. Феогносту на Волынь явилось посольство из Пскова от князя Александра Михайловича и от великого князя литовского Гедимина и всех литовских князей с требованием поставить на владычество во Псков их кандидата – Арсения, но митрополит ответил решительным отказом345.

Образование Великого княжества Литовского, завершенное в. к. Гедимином, оказывает значительное давление на Псков, Новгород и Тверское княжество, не говоря уже о Смоленске и чернигово-северских княжениях. Одновременно с делом о псковской епископии разбиралось другое, столь же характерное: в. к. Гедимин захватил «на миру» новгородских бояр и их нареченного владыку Василия по дороге к митрополиту Феогносту на Волынь, а отпустил их, вынудив договор об отдаче сыну его Наримонту «в вотчину и дедину и его детям» новгородских пригородов – Ладоги, Орехова городка, и городка Карельского со всей карельской землей, да половины Копорья. Запись об этом договоре, сохраненная в наших летописных сводах, подчеркивает, что это «слово право» новгородцы дали Наримонту, лишь будучи «в таковой тяготе»346. Однако дальнейшие сведения об отношении Великого Новгорода к Наримонту позволяют говорить о зарождении в Новгороде «литовской» партии, тянувшей к западнорусскому, литовскому политическому центру, который сулил освобождение от татарской власти и постылого «выхода»347.

Великокняжеское положение Ивана Даниловича сильно осложнялось этими литовскими отношениями: тяготение западных областей Великороссии к новой политической силе Великого княжества Литовского питалось в значительной степени ролью великого князя как представителя ордынской власти и ее требований.

А такая роль была для в. к. Ивана Даниловича неизбежной политической необходимостью. С трудом отвел он от Руси грозу золотоордынского гнева и на покорности власти хана построил свое значение главы великорусского политического мира. Нараставший напор литовской силы лишь укреплял связи Великороссии с ханской властью, заинтересованной в сохранении своего русского улуса.

Тяжкое давление ордынской зависимости на всю политику в. к. Ивана сказывается особенно ярко на его новгородских отношениях. В 1328 г. прислал он в Новгород своих наместников; в марте 1329 г. сел на стол новгородского княжения; с 1332 г., когда вся сила великокняжеской власти сосредоточилась в его руках, а с другой стороны, легли на него крупные обязательства перед Ордой, растет его требовательность по отношению к Великому Новгороду и усиливается его наступление на новгородские вольности. Вернувшись из Орды в 1332 г. великим князем всея Руси, Иван Данилович «возверже гнев на Новгород, прося у них серебра Закамьского», отказ новгородцев возобновил стародавнюю их борьбу с «низовскими» князьями за «дани новгородския». Великий князь собрал ратную силу всей Низовской земли с ее князьями и с рязанской помощью, засел в Торжке, захватил и Бежецкий Верх, «теряя волость новгородскую», и отверг попытку новгородцев заключить мир348. Это «розмирье» усилило стремление новгородцев найти опору в Литве. Новгородцы выполнили договор с Гедимином и приняли его сына Наримонта-Глеба на новгородские пригороды, обязав его крестоцелованием стоять с ними «за один человек»349, ищут новгородцы и сближения с Псковом, и с князем Александром Михайловичем350. Однако все эти комбинации оказались весьма непрочными. Надо полагать, что недовольство дорогой оплатой сомнительной помощи князя Наримонта351 и опасение перед великокняжеской силой и ее ордынской опорой352 заставили новгородцев снова искать и добиться примирения с Иваном Даниловичем. В феврале 1335 г. великий князь приехал в Новгород353. Возвращение Новгорода под его власть означало разрыв с Псковом и с Литвой. Иван Данилович решил было предпринять поход на Псков «с новгородцами и со всей Низовскою землей»; однако новгородцам удалось отклонить его от этого похода, хотя они признали, что мира с псковичами у них нет354. При возвращении в. к. Ивана из Новгорода через Торжок Новоторжская волость подверглась набегу Литвы, но ему удалось отплатить за нападение – разорением литовских городков355.

Очевидно, положение, создавшееся в 1335 г. на западной окраине Великороссии, было лишь компромиссом, на разрешение которого в более определенном смысле не хватило сил ни у в. к. Ивана, ни у новгородцев. Великого князя связывали литовские и ордынские отношения, новгородцев – колебания между двумя великими княжениями, осложнившие внутреннюю партийную рознь Великого Новгорода356. Не знаем договоров в. к. Ивана с Новгородом, но летописные указания утверждают, что новгородцы настояли на ряде выработанного типа и великий князь «целовал крест к Новгороду по старой пошлине новгородской и по Ярославлим грамотам»357. Но за ближайшей поездкой в. к. Ивана в Орду (1336 г.)358 последовало новое покушение его на новгородские доходные волости – неудачная посылка рати на Двину, за Волок359. Иван Данилович «не помнил крестного целования» и упорно добивался расширения своих великокняжеских прав в Великом Новгороде360, побуждаемый к тому в значительной степени необходимостью удовлетворять тяжкие требования ордынской власти; показательно, что его столкновения с Новгородом возникают каждый раз после возвращения его из Орды. То же видим и позднее, в 1339 г., когда ордынская требовательность обрела новую пищу в княжеских спорах и антагонизмах, в. к. Иван, получив с Новгорода обычный «выход», потребовал «другого выхода», т.е. «запроса царева, чего у него царь запрошал», и на отказ новгородцев, которые ссылались на «старую пошлину» и договорное крестоцелование, ответил отозванием наместников из Новгорода и разрывом мира.

Новгородские отношения Ивана Калиты – наглядный пример того «многого насилованья», которое так раздражало противников его великокняжеской деятельности. Великий Новгород – по-прежнему необходимая опора и главная забота великокняжеской власти. Владение столом новгородского княжения неотделимо от великого княжения – по стародавней традиции о том, что это великое княжение владимирское и Великого Новгорода. Образование и растущая сила Великого княжества Литовского создали новую и грозную опасность для этого владения. Псков на время вышел из политической связи с Великороссией; в Новгороде, как и в Твери, усиливалось западное, литовское влияние. Смоленск был почти потерян для восточнорусского политического мира. Хан Узбек – едва ли по собственному почину – посылал рать свою с воеводой Товлубием и рязанским князем Иваном Коротополом под Смоленск в 1340 г., и в. к. Иван Данилович отправил в этот поход, по цареву повелению, свою рать с воеводами и князьями великого владимирского княжения; но все это предприятие не дало никаких результатов361.

Борьба за единство великого княжения при недостатке сил для его сохранения – характерная черта великорусской политической жизни первой половины XIV в. Эта борьба требовала усиления великокняжеской власти, чтобы сосредоточить в руках великого князя распоряжение силами и средствами Низовской земли. В. к. Иван Данилович и в новгородских делах, и в походах выступает окруженный «всеми князьями»: суздальским, ростовским, ярославским, рязанскими и тверскими, но выяснить длинный уклад их взаимоотношений почти невозможно по скудости и отрывочности летописных известий.

Сбивчивы и недостаточны были уже те данные по истории ростовских князей, какими располагали составители летописных сводов XVI в.362 Это понятно, «общерусские» митрополичьи летописные своды – главный источник летописных трудов, какими мы пользуемся, – почти не упоминали о мелких князьях, отмечая лишь случайно и мимоходом участие того или иного из них в походе или ордынской поездке или какое-нибудь событие в княжеской семье – женитьбу, кончину. А ростовские князья сильно измельчали ко времени Ивана Калиты. Та влиятельная роль, какую семья ростовских князей играла при Александре Невском, – дело прошлое. Их ростовская отчина дробится все больше. Обособился ее белозерский удел в вотчину потомков кн. Михаила Глебовича; при Калите на Белоозере сидит кн. Роман Михайлович, которого летописи лишь раз помянули по тому поводу, что князь «Романчюк» белозерский ездил в Орду363, порываются последние связи Углича с ростовской отчиной364. Само ядро старых ростовских владений переживает момент унижения и распада. Родословное предание ростовских княжат связало раздел Ростова с женитьбой младшего Васильевича, Константина, на княжне Марии, дочери в. к. Ивана Даниловича, и с утверждением его тестя на столе великого княжения365. Быть может, этот раздел имел целью обеспечить владельческое положение младшего брата, великокняжеского зятя, по отношению к старшему, князю Федору. Весьма вероятно, что произошел он при вмешательстве и под давлением в. к. Ивана. Ростов при нем был в полной зависимости от великокняжеской власти. Ученик и биограф св. Сергия Радонежского Епифаний рисует положение Ростова такими чертами: «Егда бысть великая рать татарская, глаголемая Федорчюкова Турадыкова егда же по сем за год един, и наста насилованье много, сирень княжение великое Московское досталося князю великому Ивану Даниловичу, купно же досталося и княжение Ростовское к Москве, увы, тогда граду Ростову, паче же и князем их, яко отъяся от них власть и княжение, и имение, и честь, и слава и вся прочая и потягну к Москве. Егда изыде повеление великого князя Ивана Даниловича, и послан бысть от Москвы на Ростов, аки некий воевода, едва от вельмож, именем Василей, прозвищем Конева, и с ним Мина, и егда внидоста во град Ростов, тогда возложиста велику нужу на град да и на вся живущая в нем, и гонение много умножися». Епифаний говорит далее о том, как ростовцам пришлось отдавать москвичам «имения своя с нужею» и терпеть «проживу того» – побои и укоризны366. Под книжной риторикой Епифания – нечто большее, чем простое обличение воеводских злоупотреблений. Речь идет об умалении княжеской власти ростовских отчичей, о хозяйничании в Ростове московских бояр, словно они – правители ростовские, о суровых мерах для взыскания с ростовцев каких-то платежей. Аналогия новгородских отношений в. к. Ивана вызывает предположение, что дело идет о тех же «запросах царевых», о крутых мерах для сбора «серебра» на ордынские платежи367. Рассказ Епифания отразил острую обиду ростовцев, которая нашла, по-видимому, выход в попытке сопротивления; Епифаний сообщает о мучении московскими боярами старейшего боярина ростовского Аверкия и об ужасе, какой они этим нагнали на все население ростовской области368.

Придавленные московским засильем, ростовские князья вступают в тот период своей истории, когда падает их «власть и княжение», и сходят они на положение мелких подручников великого князя, служебных, как станут говорить позднее, князей – вотчинников. Потеря последних черт сколько-нибудь самостоятельного, княжеского, политического значения – необходимая предпосылка для распада старого ростовского княжества на многие мелкие вотчины и вырождения владетельных князей в княжат-землевладельцев. Постепенно нарастает это вырождение в XIV и XV столетиях, но поворотный пункт в истории ростовских князей агиограф Епифаний правильно отметил в дни в. к. Ивана Даниловича. Та же судьба уготована князьям белозерским, стародубским, юрьевским, галицким и дмитровским369; ожидает она и князей ярославских370. Центр Великороссии сплачивается под великокняжеской властью, усиливается эта власть в руках московского князя. Происходит закладка крепкого фундамента под здание владимирско-московского великого княжения, будущего «Московского государства», в том тесном значении, какое этот термин имел для политической терминологии XVI в.

III

Для выяснения этого момента исторических судеб Великороссии имеет существенное значение вопрос о пресловутых «куплях» Ивана Калиты. Дмитрий Донской называет в своей духовной Галич, Белоозеро и Углич «куплями деда своего». Это свидетельство источника, весьма авторитетного, вызывало у историков большое недоумение, доходившее до попыток отделаться от него простым отрицанием. Недоумение обусловлено, с одной стороны, тем, что Калита и его сыновья не упомянули об этих «куплях» в духовных грамотах, а с другой – тем, что сохранились известия о князьях на Галиче и Белоозере во времена Дмитрия Донского. На разъяснении этих двух обстоятельств и сосредоточились толкования историков. Карамзин пояснял, что «сии уделы до времен Донского, считались великокняжескими, а. не московскими: поэтому не упоминается о них в завещаниях сыновей Калитиных»371. Соловьев отверг это толкование, считая невозможным, чтобы Калита «прикупал» к великому княжению, которое «вовсе не принадлежало в собственность его роду», а могло перейти после его смерти к тверскому или нижегородскому князю: «Дело, по его мнению, объясняется тем, что Калита купил эти города у князей, но оставил еще им некоторые права владетельных, подчиненных, однако, в. к. московскому, а при Дмитрии Донском они были лишены этих прав»372. В.И. Сергеевич признал, что «земельные приобретения, приписываемые Ивану Калите, подлежат сомнению», а его «купли» нуждаются в дальнейших разысканиях; против Карамзина Сергеевич принял возражения Соловьева, но находил, что и после разъяснений Соловьева «молчание завещаний Калиты и его детей остается необъяснимым и возбуждаемые им сомнения неустраненными»373. Эти сомнения и неустранимы при сохранении традиционного представления, что деятельность Ивана Калиты направлена на «мозаическое собирание земель», что территория Московского государства – «плод полуторавековых скопидомных усилий московских князей по собиранию чужих земель» (В.О. Ключевский). Не землю собирали московские князья, а власть; не территорию своей московской вотчины расширяли, а строили великое княжение, постепенно и упорно превращая его в свое «государство». Если не видеть за Калитой – вотчичем московских владений – великого князя всея Руси, нельзя понять не только многих фактов его деятельности, но и многих текстов наших источников. В частности, нельзя понять при этом и вопроса о его «куплях». А между тем их связь с великим княжением, указанная в труде Карамзина, поясняет, почему в духовной Ивана Калиты нет упоминания о Галиче, Устюге, Белоозере, как не упомянуты ни Переяславль, ни Кострома, никакая великокняжеская волость, ни само великое княжение374. В духовной Дмитрия существенно для вопроса о «куплях» его деда само построение текста грамоты; за первой ее частью, где исчерпано определение уделов четырех князей Дмитриевичей в их московской отчине и опричнины младшего князя Ивана, следует особая часть грамоты, где находим благословение старшего, князя Василия, великим княжением («своею отчиною»), а трех младших – куплями их прадеда – Галичем, Белоозером и Угличем; то же различие московских и великокняжеских владений проведено и в следующем пункте духовной – при определении пожизненных владений вдовствующей княгини: из великого княжения ей назначены две волости – одна переяславская, другая костромская; затем села из галицких владений князя Юрия и белоозерских князя Андрея и еще два села из великого княжения: одно владимирское, другое переяславское; а далее идет указание тех волостей, какие даются княгине из «уделов» всех четырех князей (кн. Иван со своей опричниной в счет не идет)375.

Однако остаются невыясненными и трудно выяснимыми, по недостатку данных, два вопроса: о содержании тех сделок, которые в духовной Дмитрия Донского названы «куплями», а также о судьбах Галича, Белоозера и Углича до той поры, как они слились с вотчинными владениями московских князей. Для этих вопросов – исходный пункт в пояснении Соловьева, что Калита «купил города (речь идет, конечно, не о городах, а о княжениях)376 у князей», но оставил им некоторые владетельные права, которых они лишены при Дмитрии Донском. Уступка княжеских владений великому князю с сохранением права владельца «ведать» их пожизненно встречается и позднее в московской практике377. Но представление о куплях Калиты по аналогии с такими сделками несколько затруднено двумя обстоятельствами: мы не знаем, когда и с какими князьями мог заключить Калита ряд о купле Галича, Белоозера и Углича, а с другой стороны, нарушение этого дедовского ряда в. к. Дмитрием засвидетельствовано, если так понимать известие о «сгоне» им владетельного князя, только относительно князя галицкого, да притом рядом с известием о таком же «сгоне» с княжения и князя стародубского, чья вотчина не упомянута в числе «куплей» Ивана Калиты; белозерские князья упоминаются и позднее – в 80-х гг. XIV в., возможно, что дело сложнее и самый ряд о «купле», как черта сугубого подчинения мелких князей – вотчичей великокняжеской власти, явился следствием той новой борьбы, какую пришлось выдержать Ивану Калите по возвращении кн. Александра Михайловича на тверское княжение, а дальнейшие судьбы Галича и Белоозера осложнены соперничеством Москвы и Нижнего Новгорода378.

IV

Выше было упомянуто, что в. к. Иван Данилович замышлял в начале 1335 г. поход на Псков, но отказался от него, уступив настояниям новгородцев. Эпизод этот – один из признаков того затруднительного и напряженного положения, в каком находилась великокняжеская власть перед напором литовской силы и литовского влияния на западные области Великороссии. Литовское влияние было опасно для великого князя по связи его с нараставшим раздражением местных княжеских сил против московского «насилованья» и с популярными в княжеско-боярской среде, как и в более широких общественных кругах, настроениями, враждебными Москве и ордынской власти. Возвращение в Тверь кн. Александра Михайловича заново всколыхнуло все сильно натянутые внутренние отношения Великороссии.

Пока кн. Александр княжил в Пскове, Тверским княжеством «тихо и мирно» правил брат его Константин, «наставник отчине своей о нем же утвердшася люди»379. Зять в. к. Ивана, он держится в послушании тестю в ряду других младших князей380. Но вскоре после попытки в. к. Ивана организовать поход на Псков, кн. Александр послал сына Федора в Орду, и тот вернулся в Тверь с ханским послом Авдулом381. Отношения с Ордой завязаны явно помимо в. к. Ивана, но кн. Александр отправился в Орду, снесясь с митр. Феогностом: послал к нему бояр своих просить благословения382. Кн. Александр съездил из Пскова в Тверь к брату Константину и, видимо, договорился с ним о своем возвращении и с ханским послом о поездке в Орду383, а в следующем году отправился к хану с повинной и вернулся «пожалован отчиною своею Тверью» с ханскими послами. Возвращение Александра Михайловича на стол тверского княжения было несомненным политическим поражением для в. к. Ивана. Кн. Александр не мог стать в то же отношение к великокняжеской власти, с каким мирился кн. Константин Михайлович. Никоновская летопись подчеркивает отношения кн. Александра с Ордой – при отсутствии докончания и мира между ним и в. к. Иваном384. С в. к. Александром вступала на великорусскую почву сила, не покорная московскому князю и готовая к новой борьбе за власть. Литовские связи Александра и напряжение новгородских отношений грозили в. к. Ивану серьезными осложнениями, тем более что у тверских князей, судя по «пожалованию» Александра ханом Узбеком и участию в его ордынских отношениях ханского посла Авдула, были свои связи в Золотой Орде. Есть указание и на то, что «розмирье» кн. Александра с Иваном Калитой нашло отклик у младших князей, недовольных московским засильем; ярославский князь Василий Давидович в белозерский Романчюк – на стороне Александра385. Естественно предположить, что и ростовские, и суздальские князья должны были вызывать в Москве недоверие и беспокойство. Сквозь сбитые и отрывочные известия летописных сводов чувствуется подъем накопившегося недовольства московским «насилованьем». Исход княжеского столкновения зависел от хана и разыгрался в Орде. Но в. к. Иван, ведя свое дело в Орде, считает необходимым возможно меньше упускать из виду дела на Руси; уезжая в Орду вслед за тверским княжичем Федором, он посылает в Новгород сына Андрея, а в последний момент, когда решалось при ханском дворе дело кн. Александра, посылает в Орду сыновей, а сам остается на Руси386.

В. к. Ивану удалось отвести грозу и одержать победу. Летописные своды дают больше намеков, чем прямых указаний на то, что произошло в Орде, но смысл этих намеков едва ли вызывает сомнение. Отношения кн. Александра с Ордой – посылка к хану сына Федора с послом Авдулом – вызвали поездку в Орду Ивана Калиты. Во время пребывания их при дворе хана «царю Азбеку много клеветаща неции на князя Александра Михайловича тверского и уши царевы наполниша многия горести»: осторожное выражение московского свода плохо прикрывает шаг московской политики. «По думе» в. к. Ивана хан вызвал кн. Александра, но звал его «с тихостью и кротостью», как бы не на суд и расправу, а суля ему «великое княжение и честь велию»387. О содержании обвинений, возведенных на тверского князя, наши источники ничего определенного не сообщают, и мы не знаем, какой материал дали для этих обвинений – вопрос о «выходе» или литовские связи Александра Михайловича. Эти последние должны были сыграть свою роль во всем ордынском деле. В летописном предании подчеркнуто, с какими уловками заманили в Орду князя Александра, словно ордынские власти боялись выпустить его из рук. Кн. Александр мог найти убежище в Литве, мог отважиться на попытку сопротивления в Твери, подобное тому, какое удалось при кн. Дмитрии Михайловиче, а в данном случае еще с расчетом на литовскую помощь; ко времени этих событий относится глухое летописное указание, что «татары воеваша Литву»388, а немногим позднее татарская рать воеводы Товлубия ходила с русскими полками под Смоленск. Главе русского улуса нетрудно было представить кн. Александра опасным для татарской власти над Русью. Ни дары ордынским вельможам, ни покровительство некоторых властных в Орде лиц389 не спасли тверского князя. Он убит вместе с сыном Федором по ханскому приказу 28 октября 1338 г.390

Победа в. к. Ивана Даниловича была полной, и он спешит с действиями, смысл которых – придать ей значение победы великокняжеской власти над самостоятельностью Твери: в. к. Иван «в Твери от святого Спаса взял колокол на Москву»391. Родословные предания, использованные составителем Никоновской летописи, относили ко времени этой борьбы Москвы с Тверью при Иване Калите отъезд многих тверских бояр в Москву к в. к. Ивану; сводчики поместили известие об этом отъезде в начале изложения хода последней борьбы князей Ивана с Александром, но едва ли можно в таком порядке изложения видеть основание для датировки самого явления. Составители летописных сводов руководствовались, вероятно, тем, что в их родословных источниках отъезд тверских бояр мотивирован был не поражением Твери в борьбе с Москвой, а недовольством бояр против князя Александра на почве местнических счетов – «заезда» их новыми любимцами Александра пришлыми иноземцами392. Такая мотивировка может скорее подорвать всякое доверие к самому известию, чем помочь его осмыслению. Если же его принять, то представляется более вероятным связывать боярский отъезд с Твери на Москву с унижением Твери после гибели кн. Александра Михайловича и демонстративным увозом в Москву Спасо-Преображенского колокола. Стол тверского княжения занял по смерти кн. Александра его брат Константин Михайлович, но зависимость Твери от Москвы надо, по-видимому, признать значительно увеличившейся в эту пору.

В Орде одержал в. к. Иван Данилович свою победу над тверским соперником и заплатил за нее тяжкими обязательствами: разыгрывается после этих событий его столкновение с Великим Новгородом из-за «запросов царевых»; в ту же пору, всего вероятнее, разыгрывается и притеснение Ростова, ярко описанное Епифанием Премудрым. Иван Данилович заканчивал дела своей жизни и княжения подлинным носителем великокняжеской власти, «якоже и праотец его великий князь Всеволод Дмитрий Юрьевич». В Смоленский поход он посылает по ханскому приказу «рать свою» князей суздальского, ростовского, юрьерского, друцкого, фоминского с московскими воеводами, но и рязанский и тверской князья вне моментов столкновений Калиты с Александром идут в походы по зову великого князя. Иван Калита положил прочное основание возрождению расшатанной великокняжеской власти, но общее политическое положение Великороссии оставалось, в годину его смерти весьма сложным и напряженным – под давлением внешних отношений и еще не окрепшего в определенных формах великокняжеского властвования внутреннего ее уклада393.