Текст книги "Между Москвой и Тверью. Становление Великорусского государства"

У Татищева находим (т. IV, с. 27) любопытное замечание, что Александр Невский, по возвращении Андрея Ярославича «из Немец», «хотяше ему Суздаль дати, но не смеяше Царя».

143 ПСРЛ, т. VII, с. 163.

144 ПСРЛ, т. VII, с. 174.

145 Своего рода психологический парадокс в оценке великого княжения Алекдандра Невского отразился весьма характерно на литературной истории его огромной посмертной популярности, которая явилась плодом глубоко волнующих переживаний его эпохи и дальнейших судеб Великороссии. Его татарская политика шла вразрез с наиболее популярными течениями общественного чувства; оппозицию приходилось подавлять сурово, даже жестоко. Сильное недовольство ею не заглохло, свидетельства об этом недовольстве сохранились даже в письменности, полной прославления его памяти, тем более что оно живет и далее в укоризнах потомкам Невского за то, что «любили татар паче меры». С другой стороны, политически влиятельные группы раздражены властностью в. к. Александра; новгородцы долго помнили, как Александр «деял насилие на Новгороде». Но все эти черты исторической традиции только оттеняют огромную популярность Александра, быстро разросшуюся в культ его памяти. Вскоре после кончины князя и под сильным ее впечатлением некий «самовидец», которому кн. Александр «свой господин», составил «слово» в его память в форме «плача» – сказание о его кончине; оно разрослось в целую «светскую биографию» князя, а вступлением к ней исследователи склонны признать известное «Слово о погибели Русской земли». Весьма ценный анализ памятников письменности, связанных с прославлением Александра Невского, – у Н.И. Серебрянского, «Древнерусские княжеские жития» («Чтение в Моск. об. ист. и др.» 1915 и отд.). Н.И. Серебрянский справедливо указывает, что содержание «Слова о погибели» нет необходимости относить непременно и только к событиям 1237—1238 гг. «Страх погибели страны испытывался и позднее ужасов Батыева нашествия, и иногда он принимал особенно обостренную форму» (с. 207). Для характеристики настроений XIII в. Серебрянский приводит, с одной стороны, указание на вспышки народной «ярости» против насилия поганых, а с другой – на моменты паники («тогды же б пополох зол по всей земли и сами не ведяху и где кто бежит» – Лавр., с. 446) и угнетенности («и бяше видети дело стыдно и велми страшно, и хлеб во уста не идяшет от страха» – Лавр., с. 458). Эти настроения, усугубленные сознанием, что бусурманские нахождения постигают Русь не только «за неправду вашу», но и по вине князей, «заве живяхуте в которах межи собой» (Лавр., с. 458), были существенным фактором нараставшей идеализации в. к. Александра и высокой исторической его оценки: «Слово о погибели Русской земли» ставит его в определенную историческую перспективу «от великого Ярослава и до Володимира и до нынешнего Ярослава и до брата его Юрия князя Володимерскаго».

146 ПСРЛ, т. X, с. 144; XV (2-е изд.), с. 33. Фактически эта «запись», конечно, не соответствует действительному ходу событий, по крайней мере хронологически. Впрочем, она, быть может, передаст формулу ханского ярлыка?

147 Кроме его кончины в 1270/71 г. – ПСРЛ, т. VII, с. 170.

148 «Выгнаша новогородци князя Дмитрия Александровича, сдумавше с посадником Михаилом, зане князь еще мал бяше» – Новг. I, с. 283; ПСРЛ, т. VII, с. 164.

149 Ни один из наших летописных текстов не упоминает о новом выступлении Андрея Ярославича с притязаниями на великое княжение по смерти Александра; у Татищева (т. IV, с. 32) – известие о таком выступлении (принятое Соловьевым, кн. 1, с. 844 и Экземплярским, т. II, с. 450, но не Карамзиным, т. IV, начало гл. III и примеч. 114) в весьма сомнительном контексте. Сильно перебит в наших сводах порядок изложения событий, последовавших за смертью Александра Невского. Одни своды упоминают о смерти кн. Андрея ранее известия о вокняжении кн. Ярослава, другие наоборот. Воскресенская летопись (ПСРЛ, т. VII, с. 163—164) ставит перед сообщением о смерти в. к. Александра заглавие: «Преставление великого князя Александра Ярославича Невского и по нем сяде на великом княжении брате его князь Ярослав Ярославич Тверский», но в тексте – после статьи о смерти Александра (под 6771 г.) – говорит только об изгнании кн. Дмитрия из Новгорода, о призвании и посажении (27 янв.) кн. Ярослава на новгородское княжение, о его женитьбе и о кончине кн. Андрея, а посажение Ярослава на стол великого кпяжения во Владимире вовсе не отмечает. Так, согласно Воскресенской, по смерти Александра (ум. в ночь с 14 на 15 ноября 6771—1262 г.) в январе (27) того же 6771 (т.е. 1263 г.) состоялось посажение кн. Ярослава в Новгороде. Тверская летопись (ПСРЛ, т. XV, ст. 403) относит смерть Андрея и посажение Ярослава к 6771, но это последнее связывает с Владимирским стольным княжением («сиде на сголе в Новегороде Ярослав Ярославич и бысть князь великой Володимерский и Новогородский»; формула явно неточная); Софийская I (т. V, с. 192) и Новгородская I (с. 283) вовсе опускают момент вокняжения Ярослава во Владимире, а посажение его на новгородском столе отнесли к 27 января 6773 г. (1265 г.), тут же излагая события в Литве, которые разыгрались в 1263 г., причем Соф. I (список Царск.) сохранила запись о смерти кн. Андрея после водворения Ярослава в Новгороде, так что и смерть эта попала на 1265 г. Никоновская (т. X, с. 140) под 6771 г. дает только сообщение о кончине Александра Невского, а вокняжение Ярослава во Владимире отнесла к началу 6772 г., затем идут изгнание кн. Дмитрия из Новгорода, прибытие в. к. Ярослава (посылка за ним из Новгорода опущена) в Новгород, его женитьба, а затем – смерть кн. Андрея. Татищев (т. IV, с. 32) дает под 6671—1263 г. сообщение о кончине Александра Невского, а затем такой рассказ: «О великом же княжении бысть пря братии его Андрею, иже преже б на великом княжении, и Ярославу Тверскому, брату его меншиму, а нехотяще меж собою сваритися, послаша послы своя в Орду к хану Беркаю; хан же повел Ярославу к себе быти. Егда прииде Ярослав во Орду и хан прият его с честию, даде ему доспех и повеле обвестити его по чину на великое княжение, коня же его повеле вести Володимеру Рязанскому да Ивану Стародубскому, бывшим тогда во Орде, и Августа месяца отпусти с послом своим Жанибеком и с ярлыком на великое княжение», а далее: «6772—1264 гг. В сентябре пришед из Орды князь великий Ярослав Ярославич, сяде по брате своем великом князе Александре Ярославиче на великом княжении в Володимере». Трудно определить, что у Татищева опирается на данные его источников; в порядке событий он следует Никоновской летописи, которая вообще лежит в основе всего изложения, и всего правильнее признать строки о споре князей Андрея и Ярослава татищевским выводом из того порядка событий, какой ему дан Никоновской летописью; весьма сомнительно упоминание о «чине» ордынского «обвещения» на великом княжении, а имена действующих тут князей вызывают неразрешимое недоумение: в данное время не знаем никакого Владимира Рязанского (на Рязани княжил Федор Романович; состав рязанской княжеской семьи см. у Иловайского. Ист. Ряз. княж., с. 91); неясно, какого тут можно разуметь Ивана Стародубского: дядя Ярослава Иван Всеволодович едва ли был в живых (о нем не слышно с 1238 г.), а его внук Иван-Калистрат Михайлович, умерший, по Никоновской лет., в 1315 г. (т. X, с. 179), если был на свете, то малолетком, а, по той же летописи, в Стародубе княжил его отец кн. Михаил Иванович (т. X, с. 153, под 1276 г.); впрочем, весьма возможно, что сведения Никоновской летописи о стародубских князьях ошибочны, так как Воскресенская упоминает под 1315 г. о кончине не Ивана (как Никоновская), а Михаила Ивановича Стародубского, который ею же упомянут под 1281 г. в числе князей – участников похода на Переяславль (т. VII, с. 187 и 175), с чем согласно и указание некоторых родословцев, считающих Ивана-Калистрата сыном Ивана Всеволодовича и отцом Михаила (Экземплярский, указ. соч., т. II, с. 179 и 180).

Важнее то обстоятельство, что Татищев должен был иметь опору в источниках для датировки признания за Ярославом великого княжения и его посажение на великокняжеском столе – августом 6771 и сентябрем 6772 г. (сама датировка месяцем без числа обычна в летописных сводах). Основная схема событий у Татищева: 14 ноября 1262 г. умер Александр Невский; затем – сношения с Ордой и поездка кн. Ярослава к хану; в сентябре его возвращение во Владимир и посажение на столе великого княжения – весьма вероятна и сходится со схемой Воскресенской летописи.

В итоге – для хода событий основными датами надо признать: 14 ноября 1262 г. – кончина Александра Невского, 27 января 1263 г. – посажение кн. Ярослава Ярославича на новгородском столе; в сентябре 1263 г. – на великокняжеском столе.

Причина спутанности изложения (и хронологии) этих событий – в использовании нашими сводами (общим их источником является митрополичий свод) двух повествований, которые не укладывались в летописную хронологическую сеть: «Сказания о мужестве и житии в. к. Александра Ярославича», которое вовсе дат не давало, и сказание о князе Довмонте, где изложены были и литовские события со времен Миндовга и которое врезалось в изложение свода, спутав и порядок его, и хронологические приурочения. Кроме того, Никоновская летопись вносит особые редакционные приемы (в духе общих своих тенденций): приезд в. к. Ярослава в Новгород перенесен на время после занятия им великокняжеского стола, с устранением упоминания о том, что новгородцы «послаша по князя» и «посадиша его на столе», вместо чего читаем: «Иде князь великий Ярослав Ярославич в Новгород и приаша его новгородци с радостью и с честью великою» (т. X, с. 144).

С.М. Соловьев (Ист. Рос., т. 1, ст. 844) отнес смерть кн. Андрея к весне (вероятно, под влиянием Карамзина, т. IV, начало 3-й гл.; иначе не понимаю, откуда эта «весна») и не обратил внимания на то, что сентябрь 6772 г. относится к 1263 г., а не 1264 г.

150 С этим «посажением» совпала женитьба князя Ярослава на «Юрьевой дщери Михайловича»; если эта Юрьевна – внучка посадника Михаила Федоровича, которого Александр Невский водворил на посадничестве в 1257 г., то можно видеть в нем сторонника сближения Великого Новгорода с великокняжеской властью, а самому браку Ярослава придать политический характер; Ярослав ищет поддержки новгородского боярства, а руководящие сферы Новгорода – влияние на великого князя, с которым и заключили первый до нас дошедший договор.

151 Соотношение двух старших договорных грамот Великого Новгорода с князем Ярославом определить, по крайнему моему разумению, довольно трудно. Едва ли этот вопрос вполне разрешен замечаниями А.А. Шахматова в «Исследовании о языке новгородских грамот XIII и XIV вв.» (в «Исслед. по русскому языку», изд. Имп. акад. наук, т. 1, с. 229—230).

Не вижу, почему договорная № 1 (по изд. «С. Г. Г. и Д.» и в «приложении» у А.А. Шахматова) «несомненно древнейшая в ряду всех прочих». Колебания текста в договорных грамотах таковы, что едва ли возможно свести их к одному основному «формуляру», несмотря на буквальное иногда повторение отдельных формул. В грамоте № 1 есть особенности, которые склоняют, скорее, к мысли, что это вторая редакция договорной Новгорода с Ярославом. Именно в № 1 читаем: «А что, княже, мыт по твоей земли и по иной волости и по всей суздальской земли» и т. д.; отсутствие этих слов во втором договоре, хотя они имеются в позднейшем договоре Новгорода с Ярославом (№ 3), непонятно. В № 1 они стоят на особом месте: после строк, заключающих, по существу, текст княжеской крестоцеловальной порядной: «А на том ти, княже, на всем хресте целовати бес перевода при ваших послех» – и равнозначных последним строкам № 2: «На том ти на всеме хрест целовати по любви без всякого извета в праведу при наших послех». За такими заключительными словами идет в № 1 добавление: «А мы ти ся, господине княже, кланяем: а что, княже, мыт по твоей земли и по иной волости и по всей суждальской земли, а, то княже, имати по 2 векши от лодьи и от воза и от лну и от хмелпа короба, а дворяном твоим по селом у купцев повозов не имати, разве ратной вести; тако, господине княже, пошло от дед и от отец, и от твоих, и от наших, и от твоего отчя Ярослава». В № 2 есть только неразвитой подробнее намек на это домогательство мытных норм: «А от Новгородца и от Новоторжца у мыта имати от воза по 2 векши и от хмелна короба», а о льготе в повозной повинности (очевидно, для торгующих вне Новгородской земли) нет упоминания. Позднейшая договорная, № 3, целиком использована № 1, причем ввела его заключительное «покланяние» статьей договора, наряду с другими, и дополнила его рядом пунктов, вытекавших из таких действий Ярослава во время его новгородского княжения, которыми нарушались права новгородцев (отнял грамоту отца своего, определявшую право князя посылать осетерника и медовара в Ладогу; «посудил» некоторые грамоты отца и брата; устанавливал слободы и мыта на новгородской волости и т.д.) или из новых, приобретенных новгородцами привилегий («а гостю нашему гостити по суждальской земли без рубежа по Цареве грамоте»). С № 2 сближают эту грамоту (№ 3) только три пункта: «Ни грамот даяти» без посадника (что естественно связано в № 3 с ее добавлением: «Суда не судити»); в Русу ездить «на трепло зиму» (см. «ездити осене» первой грамоты) и в Ладогу «ездити на трегее лето». Едва ли эти три пункта, как и сопоставление таких пунктов грамоты № 2, как «Ни свобод ставити по новгородской волости» и «а из суждальской ти земли Новагорода не рядити, ни волостей ти не роздавати» с соответственными установлениями третьего договора («а свобод та, ни мыт на Новгородской волости не ставити» и «а на Низу, княже, новгородца не судити, ни даши ти раздавати») свидетельствуют о текстуальной зависимости № 3 от второй грамоты.

Грамота № 2 дает текст, менее проработанный и формальный по содержанию, чем первая, а написана она так, что местами «форма букв и чернила совершенно иная, нежели во всем тексте», причем второе из этих мест даст впечатление пробела основного текста, не без груда заполненного другой рукой («Вставленные буквы очень близки друг к другу и с трудом помещены между словами короба и на том, принадлежащими 1-му писцу» – см. описание грамоты в исследовании А.А. Шахматова, с. 240). Только то обстоятельство, что к этой грамоте была приложена печать («Печати не сохранилось, но есть знак, что она была» – А.А. Шахматов) мешает признать ее «проектом» договора, который состоялся в форме грамоты № 1. Во всяком случае, не вижу никакой возможности признать ее «вторым» договором, заключенным между Великим Новгородом и кн. Ярославом после «первого». Если это самостоятельный акт, то такова могла, скорее, быть редакция договора, заключенного в 1263 г. при посажении Ярослава на стол новгородского княжения, а договор грамоты № 1 – его «обновление» по утверждении Ярослава Ярославича на великом княжении (осенью 1263 г.), может быть, в первый приезд его в Новгород великим князем (в начале 6772 г.).

152 Не вижу оснований для уверенности А.А. Шахматова, что договорные грамоты такого же типа, как дошедшая до нас, т. е. определяющие или стремящиеся определить возможно полнее ограничения, какие налагала новгородская «старина и пошлина» на власть князя в Новгородской земле, существовали и ранее, даже со времен Всеволода Мстиславича (1125—1130; см. указ. исследование А.А. Шахматова, с. 229). В первом договоре князя Ярослава с Новгородом упоминается грамота его отца Ярослава Всеволодовича, касавшаяся княжеских прав на рыбную ловлю и бортные угодья в Ладоге. Такими грамотами по отдельным вопросам новгородской «старины и пошлины» мог накапливаться материал ее формулированных норм, на котором выросли более систематические договорные грамоты общего характера, основой которых для нас и является первая новгородская грамота князю Ярославу Ярославичу от 1263 г. В пользу такого представления о значении этой грамоты, что она не случайна и не только «для нас» первый документ этого типа, говорят: неустойчивость договорного «формуляра»; характерный тон «поклонения» относительно привилегий в Суздальской земле для новгородских купцов с аргументацией, что «тако пошло от дед и от отец» как князя, так и их, новгородцев, но без уверенности, что таково их приобретенное право; наконец, стремление утвердить представление, что излагаемые в договоре нормы действительно «старина и пошлина», та самая, на которой (предполагаю, что без формулировки в письменной форме) целовали крест деды и отцы князя и отец его Ярослав. В грамоте № 2 «дедов и отцов» еще нет, а сказано, по чтению А.А. Шахматова, «на цем то целовал хрест отец твой Ярослав», как и «пошлина» новгородская определяется только тем, «како держал отец твой»; такого слишком узкого определения «старины и пошлины» нет в договорной № 1, нет и в позднейших. Изучение новгородских договоров с князьями крайне затруднено тем, что для большинства их не дошли до нас ответные княжеские грамоты того типа, как № 4.

153 В источниках наших нет сведений о поездке Ярослава к хану; но поехал он новгородским князем, и участие в этой поездке новгородских послов более чем вероятно.

154 В 1266 г. Дмитрий Александрович выдал за Довмонта свою дочь Марию (ПСРЛ, т. V, с. 7).

155 Известия летописных сводов о новгородских событиях этих лет весьма отрывочны и многого не договаривают. В 1265 г. Ярославу пришлось уступить новгородцам, и он выпустил из рук руководство западными отношениями. При этой его неудаче выдвинулся Дмитрий Александрович: его в. к. Ярослав, уходя со своими полками восвояси, «в Новегороде остави» (т. VII, с. 167); но кн. Дмитрий, очевидно, покинул Новгород через год – во время смут в Новгороде, о которых, впрочем, прямое упоминание находим только в Никоновской летописи («Мятеж бысть усобной» – т. X, с. 145; новгородская молчит о «мятеже», отмечая только пожар Нерсвского конца, однако с намеком: «Мнози от того разбогатеша» – Новг. I, с. 286): новгородцы в том же году участвуют в походе кн. Довмонта на Литву без князя со своим воеводой Елевферием Сбыславичем (Там же). В начале 6776 г. (осень 1267 г.) в Новгороде княжил кн. Юрий Андреевич (Суздальский), которого С.М. Соловьев («Ист. Рос.», кн. 1, ст. 845) считает «наместником Ярославовым»; с этим князем новгородцы затеяли поход под Раковор (Везенберг), и это – поход не княжеский, а вольное предприятие новгородцев, как видно из той его «вечевой» черты, что цель похода вызвала большие разногласия («Хотеша ити на Литву, а инии на Полтеск, а инии за Нарову», там же) и была изменена по выступлении рати после больших раздоров в самом войске. Неудача похода заставила новгородцев с посадником Михаилом призвать кн. Дмитрия Александровича, а по соглашению с ним (Соф. I и Воскр.; т. V, с. 193 и т. VII, с. 167) призвать на помощь в. к. Ярослава, который и прислал свои полки с сыновьями Святославом и Михаилом. В новом походе под Раковор участвовали под общим воеводством кн. Дмитрия кроме двух Ярославичей кн. Юрий Андреевич, Константин Ростиславич Смоленский («зять Александров»), Довмонт с псковичами и какой-то князь Ярополк. Присылка рати от в. к. Ярослава была явно вынужденной уступкой: дальнейший ход событий показывает, что он был против войны с немцами.

156 См. выше.

157 ПСРЛ, т. VII, с. 169; Новг. I, с. 290—292; т. X, с. 174. Тотчас возникло и разногласие в. кн. с новгородцами: после заключения мира с немцами в. к. Ярослав собрался было «итти на Корелу, и биша челом новогородци князю Ярославу и едва умолиша его не итти на Корелу, князь же отсла полки назад» (т. VII, с. 169; Новг. I, с. 292).

158 Новгородцы так «исписали на грамоту всю вину (обиду) его»: «Чему еси отъял Волхов гоголними ловци, а поле отъял еси заячими ловци? чему взял еси Алексин двор Морткинича? чему поймал еси серебро на Микифоре Манускиниче и на Романе Болдыжевичи и на Варфломеи? а иное: чему выводишь от нас иноземца, которые у нас живуг? а того много вины его» (Новг. I, с. 292; ПСРЛ, т. VII, с. 169). В договорной грамоте 1269/70 г. указаны еще обиды князя Ярослава: отнял грамоту отца своего о пользовании рыбными ловлями и бортными угодьями в Ладоге; «посудил» грамоты отца своего и брата и подавал «на те грамоты» свои, новые; отнял у Кирилла Хотунича дани с новгородского погоста и отдал их попу Св. Михаила (а это городским попам «не пошло»); держал закладников в Торжке, как и Юрий Андреевич; та же грамота поясняет обвинение в «выводе» иноземцев: Ярослав «затворил» немецкий двор, приставив к нему своих приставов, а это столкновение с немцами, по-видимому, связано с недоразумениями по поводу возврата немцами полона и пограничных земель.

159 Мотив Василия Ярославича по летописи: «Жаль ми своея отчины»; возможно, что наводка татар на русские области Ярославом дала популярный повод для его выступления. Василий послал своих людей в Новгород; дальнейшие отношения показывают, что им использован случай приобрести расположение Великого Новгорода и противопоставить пошатнувшейся популярности Дмитрия Александровича свои связи с влиятельными силами Новгорода. В посольстве к хану видим Михаила Пищанича, который играл видную роль и в отношениях Александра Невского к Новгороду (Новг. I, с. 279 и 293). Для этих событий см. Соф. I (ПСРЛ, т. V, с. 196—197), Воскр. (т. VII, с. 169—170), Новг. I (с. 292—294); С.М. Соловьев так объясняет поведение князя Василия Ярославича: «Этот князь вступился за старый город не по сочувствию с его бытом, а из соперничества с братом; как князь Костромской, Василий боялся усиления князя Тверского, ибо такое усиление грозило не только правам его на княжество Владимирское, по даже независимости его княжества – Костромского» («Ист. России», кн. 1, ст. 846). Конечно, нет даже повода ставить вопрос о каком-либо особом сочувствии кн. Василия особенностям новгородского строя и быта, но нет в источниках указаний на то, чтобы Ярослав Ярославич готовил передачу великого княжения сыну (старшему Михаилу, который умер вскоре по кончине Ярослава, в 1271 г. – ПСРЛ, т. IV, с. 42; т. V, с. 198) в обход брата Василия, нет и намека на его покушение против «независимости» Костромского княжества, кроме захвата новгородских купцов «в Костроме и по иным городом» (договорная 1269/70 г.), что могло сблизить князя Василия с новгородцами, но не дает еще повода говорить о противоречии интересов Тверского и Костромского княжеств. Таким «насилием» ставился разве вопрос об отношении местного князя к великокняжеской власти.

160 Новгородские послы, поддержанные кн. Василием Ярославичем, не только опровергали перед ханом обвинения в. к. Ярослава (в.к. и преданный ему тысяцкий Ратибор объясняли восстание новгородцев сопротивлением их сбору татарской дани, ПСРЛ, т. VII, с. 170; т. X, с. 148), но и представили ему свои торговые обиды. Обвинению новгородцами в.кн., что он от них «выводит иноземцев», соответствует ярлык «Менгу Темирево слово к Ярославу князю», который гласит: «Дай путь немецкому гостю на свою волость» (см. «Русско-Ливонские акты», № 26). На ханский ярлык, о котором сообщает документ «Русско-Ливонских актов», новгородцы ссылаются в договорной грамоте 1269/70 г.: «А гостю нашему гостити по суздальской земли без рубежа по Цареве грамоте»; далее текст этого документа таков: «От князя Ярослава ко Рижанам и к большим, и к молодым, и кто гостит, и ко всем: путь ваше чиста есть по моей волости; а кто мне ратный с тим ся сам ведаю; а гостю чист путь по моей волости».

161 «И совокупися в Новгород вся волость Новгородская, Пльсковичи, Ладожане, Корела, Ижора, Вожане» (Новг. I, с. 294; ПСРЛ, т. VII, с. 170). Никоновская сообщает (т. X, с. 149), что новгородцы «и немец много приведоша в помощь к себе», что само по себе вполне возможно и в духе политики ордена.

162 Договорная грамота № 3 (по С. Г. Г. и Д., т. 1 и по изд. Шахматова); на ней надпись (на об.): «Се приехаша послы от Менгу Темеря царя сажать Ярослава с грамотою Чевгу и Баиши».

163 С.М. Соловьев, согласно общей своей теории, видел в борьбе князей за власть над Великим Новгородом (с новгородцами и между собой) «стремление каждого великого князя усилить свое собственное княжество» («Ист. России», кн. 1, ст. 848). Все развитие новгородско-низовских отношений как при Ярославе Ярославиче, так и позднее – до самых времен падения новгородской вольности при Иване III Васильевиче – неразрывно связано с историей великокняжеской власти, с борьбой за усиление ее общего значения для всей Великороссии. Так и ранее – со времен Юрия Долгорукого, Андрея Боголюбского и Всеволода Юрьевича – стремление «низовских» князей усилит подчинение Новгорода – черта, основная в созидании ими великого княжения владимирского.

164 Показательно стремление в. к. Ярослава иметь на своей стороне в столкновениях с Новгородом решение хана и татарскую силу. Едва ли тут дело только в этой военной силе и в страхе «татарского имени»; хан распоряжался всей военной русской силой; русские князья хаживали с полками в ордынские походы прикаспийского и кавказского края; в таких условиях приказ хана должен был обеспечивать великому князю мобилизацию всех полков «низовской земли», что – без такого приказа – становилось на зыбкую почву междукняжеских отношений и соглашений.

165 В 1304 г. князь Андрей Александрович преставился и «положен бысть на Городце»; место погребения князя всегда характерно для его владельческого положения; а затем «вечники» избили его бояр в Нижнем Новгороде. См. ПСРЛ, т. VII, с. 184; т. X, с. 176. О достоверности сообщения Никоновской, что в Нижнем избиению подверглись именно бояре князя Андрея Александровича, и о том, как она под влиянием разноголосицы своих источников (родословцев – ср. выше.) превратила мстителя за этих бояр Михаила Ярославича Тверского в Михаила Андреевича и тем запутала ряд исторических и генеалогических вопросов, см. ниже.

166 После кончины князя Андрея Ярославича в 1263 г. Суздаль остался отчиной его сыновьям (Юрию, Михаилу и Василию), а Городец и Нижний перешли в княжение кн. Андрею Александровичу. Суздальские князья сохранили притязания на Городец и Нижний и добились позднее их осуществления; но в данный момент им должно было быть особо важным закрепление права на Суздаль, «вотчинное» положение коего могло оказаться весьма еще спорным (ср. судьбу Суздаля при Святославе Всеволодовиче и в момент его кончины – выше).

167 У нас нет оснований утверждать, что князь Ярослав управлял Владимирским великим княжеством из Твери. По летописям видим его то в Новгороде, то во Владимире, то в Орде, но нет указания на Тверь как на резиденцию великого князя. Нет оснований повторять за В.С. Борзаковским: «Ярослав Ярославич руководствовался только узкими интересами, интересами своего княжества, а не общерусскими» («История Тверского княжества», с. 83; Борзаковский в оценке действий Ярослава всецело зависит от С.М. Соловьева); вернее было бы сказать, что Ярослав руководствовался интересами своей великокняжеской власти, внося, по-видимому, много личного в их понимание; антитеза «общерусских» интересов местным интересам «своего княжества» – произвольна, ибо этих последних не видно в великокняжеской деятельности Ярослава. Его заботливость о Тверском княжестве проявилась в учреждении особой Тверской епархии, но в наших источниках нет никаких сведений об этом событии, так что трудно судить о мотивах кн. Ярослава и о значении этого факта для характеристики его деятельности. Знаем только имя первого епископа – Симеона; упоминается он впервые по поводу погребения князя Ярослава и то только в Никоновской летописи (т. X, с. 150; другие своды поминают его только по поводу закладки храма Св. Спаса в Твери в 1275 г.).

168 ПСРЛ, т. VII, с. 171.

169 Воскресенская летопись сообщает под 6780 (1271/72 г.): 1) о смерти в. к. Ярослава Ярославича; 2) о вокняжении в. к. Василия и 3) о призвании в Новгород Дмитрия Александровича; под 6781 (1272/73 г.): 1) о вокняжении кн. Дмитрия в Новгороде; 2) о нападении кн. Василия на Торжок и поход кн. Дмитрия на Тверь и смуте в новгородском войске, которая заставила Дмитрия уступить дяде новгородский стол; и 3) о вокняжении кн. Василия в Новгороде.

Никоновская сообщает о смерти в. к. Ярослава под 6779 (1270/71) г. и тут же о вокняжении в. к Василия; под 6780 г.: 1) о призвании новгородцами Дмитрия; 2) о погоне за ним костромского воеводы Семена, о походе кн. Василия на Переяславль и Торжок и возвращении обоих во Владимир; под 6781 г.: 1) о нападении в. к. Василия на новгородские волости с татарской помощью, 2) о набеге на них тверского князя Святослава Ярославина тоже с татарской помощью, 3) о дороговизне в Новгороде и захвате новгородских купцов и товаров во Владимире, Твери и Костроме, 4) о походе кн. Дмитрия к Твери, переговорах с кн. Василием, смуте в Торжке (где были тогда воеводы в. к. Василия), отречении Дмитрия и вокняжении в Новгороде в. к. Василия (ПСРЛ, т. X, с. 151—152).

170 Ярослав умер на обратном пути из Орды, куда одновременно с ним ездили и Василий Ярославич, и Дмитрий Александрович; быть может, князь Василий был еще в Орде, когда пришла весть о смерти брата?

171 «Присла князь Дмитрий Александрович в Новгород, хотя сести в нем княжить; также и князь Василий Ярославин приела свои послы, хотя сести на столе; ставшим же обоим послом на Ярославли дворе, Новгородци же с посадником Павшею яшася за князя Дмитрия, и послаша по него послы своя» (ПСРЛ, т. VII, с. 172). Никоновская в духе всего своего изложения передает почин призыва Дмитрия на княжение новгородцам, а про послов в. к. Василия вовсе умалчивает (т. X, с. 151).

172 В. к. Василий, узнав о новгородском посольстве князя Дмитрия, «посла по нем воеводу своего Семена, а сам иде к Переяславлю» (т. X, с. 151).

173 ПСРЛ, т. X, с. 151.

174 ПСРЛ, т. VII, с. 172; т. X, с. 151—152; Никоновская летопись тщательно избегает упоминания о «посажении» великих князей на «столе» новгородского княжения, а вместо того пишет: «Приаша его с честию». Посадник Павша, сторонник кн. Дмитрия, бежал в Переяславль.

175 Не знаю, почему А.В. Экземплярский полагает, что Василий Ярославич «почти постоянно» жил в Костроме (Указ. соч., т. 1, с. 44); но «положено бысть тело его на Костроме в церкви Святого Феодора» (ПСРЛ, т. VII, с. 173).

176 «История России», кн. 1, ст. 875—877.

177 Там же, с. 878.

178 Стремление каждого князя, получившего владимирское великое княжение («область Владимирскую»), «увеличить свою собственность за счет других княжеств» и присоединение «к своему уделу Владимирской области».