Текст книги "Между Москвой и Тверью. Становление Великорусского государства"

Глава II
Борьба Твери и Москвы за великое княжение «всея Руси»

I

Традиции великокняжеской политики, ослабевшие, но живые, нашли на рубеже XIII и XIV вв. – в момент наибольшего упадка великокняжеской власти – опору в тревожных исканиях общественных сил, испуганных опасностью полного распада Великороссии в княжеских усобицах и земской «замятне». Эти силы – боярство и церковь238. В. к. Андрей Александрович скончался во Владимире (летом 1304 г.)239. Сказание о мученической кончине кн. Михаила Ярославича240 утверждает, что кн. Андрей перед смертью «благослови его на свой стол, на великое княжение»241. Во всяком случае, митрополит Максим, который с весны 1300 г. перенес свою резиденцию во Владимир из разоренного Киева, и великокняжеские бояре признали Михаила великим князем. Бояре поехали в Тверь; Михаил Ярославич поспешил в Орду заручиться ханским ярлыком, а в его отсутствие бояре, руководимые, по всей видимости, влиятельным и деятельным Акинфом, предприняли ряд шагов для закрепления великокняжеской власти за своим князем. В Орду поехал и московский князь Юрий Данилович искать великого княжения для себя. Попытка митр. Максима предупредить назревшее столкновение князей не удалась242, как неудачной была и попытка бояр, сторонников кн. Михаила, перехватить Юрия на пути243. Перед отъездом Юрий Данилович успел занять Кострому, послав туда брата Бориса, но князь Борис захвачен тут и вывезен пленником в Тверь. Кострома занята тверскими боярами; однако костромичи поднялись вечем на них и двоих убили244. Неудачна была и попытка захватить Великий Новгород: новгородцы не приняли присланных к ним наместников князя Михаила и заключили с его боярами перемирие до приезда князей245. В прямую связь с этими же действиями бояр кн. Михаила Ярославича следует поставить события, разыгравшиеся в Нижнем Новгороде, где «черные люди» поднялись на бояр, а кн. Михаил Ярославич, возвращаясь из Орды, «изби вечников»246. Наконец, сделана была попытка захватить и Переяславль, но брат Юрия, Иван Данилович, успел прибыть сюда и подготовить его защиту. Нападение боярина Акинфа с тверской ратью было отбито с большим уроном; пал в бою и сам Акинф247.

Перед нами значительный момент в истории Владимирского великого княжества, и нельзя не пожалеть, что летописные своды сохранили лишь отрывочные и слишком скупые известия. Но и по этим весьма недостаточным данным ясно, что борьба между Михаилом и Юрием пошла за широкую задачу – за власть над всей Великороссией, стало быть, за восстановление единства ее политических сил и политического главенства над ними. Попытка Михаила Ярославича и его сторонников – бояр захватить такие пункты, как Великий Новгород, Переяславль, Кострому и Нижний Новгород, не может быть сведена к «усилению Твери» или «увеличению тверского удела». Явственно проявились более широкие политические притязания; завязалась борьба за наследие великих князей Александра и Ярослава Ярославичей. Михаил Ярославич вернулся из Орды с ханским ярлыком на великое княжение248; в обряде «посажения на стол» во Владимире принял участие митрополит Максим249. Первым делом в. к. Михаила был поход к Москве «на князя Юрия Даниловича и на его братью», закончившийся примирением князей. Московским князьям пришлось признать Михаила великим князем, и тем закончилась первая вспышка московско-тверской борьбы. Этот исторический момент характеризуется не только деятельным участием, но даже почином великокняжеского боярства в порыве князя Михаила к захвату великокняжеской власти и восстановлению ее силы; порыв окончился, по существу, неудачей, несмотря на формальное утверждение Михаила на столе великого княжения; предстояла еще долгая и упорная борьба, чтобы наполнить эту форму желанным подлинным содержанием250. Но само это содержание было бы неправильно оценивать вне связи с крупным книжническим предприятием, какое около того же времени возникает во Владимире при митрополичьем дворе. Это предприятие – первый «общерусский» летописный свод, составленный, как с достаточной убедительностью выяснил А.А. Шахматов, в начале XIV в.251 Тщательное сравнение состава дошедших до нас летописных сводов привело А.А. Шахматова, между прочим, к выводу, что их составители опирались в трудах своих на обширный летописный свод «общерусский» по содержанию, первая редакция которого была доведена до 1305 г.252 и обличала обилием известий о событиях Северо-Восточной Руси свое владимирское происхождение. Богатый свод известий о событиях, часто местного только значения, во всех областях Владимиро-Суздальской земли – в рязанских и черниговских, новгородских и псковских, южнорусских и литовско-русских – свидетельствует о такой широте кругозора и интересов и о таком обилии сведений и источников, какие мыслимы только при дворе русского митрополита. Само положение главы Русской церкви давало митрополиту и его клирикам более широкий кругозор; при митрополичьем дворе следили за судьбами не одной какой-либо земли, а всей Великороссии, как и Западной Руси. С другой стороны, митрополичья кафедра одна только и могла располагать средствами для выполнения подобного дела: сюда возможно было собрать изо всех епархий и крупных монастырей местные летописные записи и своды; тут можно было иметь сведения о сколько-нибудь выдающихся событиях во всех углах Русской земли. Важнее всего с общеисторической точки зрения сам замысел использовать эти возможности для составления «общерусского» летописного свода. Замысел этот, подготовленный старой южнорусской традицией «Киево-Печерского Временника» и Повести временных лет, сложился естественно в великокняжеском стольном Владимире при дворе митрополита в связи с определенной политической тенденцией. Митрополиты, водворившись во Владимире, становятся влиятельным фактором северорусской политической жизни: интересы церкви – в широком смысле слова – делают их сторонниками прекращения всяческих смут и усобиц и поборниками более устойчивого строя отношений с реальной, а не только титулярной – великокняжеской – властью. Общерусские летописные своды дают тем самым ценное освещение и пояснение политической деятельности русских митрополитов XIV и XV вв.253

Не случайно совпало появление первого опыта общерусского летописного свода с моментом выступления великокняжеского боярства на путь энергичной борьбы за возрождение великокняжеской власти из постигшего ее глубокого упадка. Это боярство не могло не тяготиться все нараставшим ослаблением и унижением старого политического центра, с которым связаны были все его интересы, а водворение во Владимире митрополичьей кафедры с ее общерусскими интересами и старой традицией поддержки внутреннего мира под охраной единого главы светских властей должно было сильно оживить потребность в выходе из создавшегося тягостного положения.

Другое хронологическое совпадение: год кончины митрополита Максима с годом, на котором, по всей вероятности, остановилось изложение первого общерусского летописного свода, – приводит А.А. Шахматова к мысли, что составителем этого свода был митрополит, «и всего вероятнее митр. Петр»254. Однако то обстоятельство, что в Лаврентьевской летописи нет записи о кончине митр. Максима (ум. в декабре 6813 г.), свидетельствует, по-видимому, о завершении работы над сводом ранее этого события, стало быть, при митр. Максиме255. Замысел составления «общерусского» летописного свода и его осуществление при митрополичьем дворе естественно поставить в связь с другими чертами деятельности митр. Максима. Это первый в ряду управителей Русской церкви, который носит титул «митрополита всея Руси»256, а появление такого титула надо признать симптомом возникновения в церковной среде тенденции противопоставлять все нараставшему упадку единой светской власти единство русской церковной власти. Если позднее Константинопольская патриархия будет отстаивать единство русской митрополии против попыток ее разделения политическим аргументом, что «великая Русская земля разделена на многие и различные мирские княжества», живущие в раздорах и усобицах, а долг церкви «наставлять всех не только словом, но и делом в любви, мире, взаимном единении и согласии» выполним на Руси, «за невозможностью привести к единству власть мирскую», только при сохранении единства митрополии всея Руси, чтобы «единый для всех митрополит» был «как бы связью, соединяющей с ним и между собою» разрозненные политические силы Руси257, то эта мысль, связующая церковное единство с мечтой о приведении к единству власть мирскую, уже видна – и в новом титуле митр. Максима, и в проявлениях его деятельности на Руси. Митрополит Максим поддерживает боярскую попытку не только утвердить за князем Михаилом Ярославичем стол великого княжения, но и усилить великокняжескую власть захватом важнейших городских центров Великороссии. Конечно, нет повода считать митрополита причастным к той тактике торопливых насилий, какими бояре спешили осуществить свои планы, но, по свидетельству сказания об убиении кн. Михаила, митр. Максим пытался своим влиянием и посредничеством устранить соперничество с ним кн. Юрия Даниловича. Сопоставление этих наблюдений дает основание полагать, что митр. Максим усмотрел в тверском князе ту силу, которая способна «привести к единству власть мирскую», согласно с тягой к Михаилу Ярославичу великокняжеского боярства. Этот союз митрополии с великокняжескими стремлениями Михаила нашел себе знаменательное выражение в том, что Михаил Ярославич – первый из русских князей – титулуется в патриарших грамотах к нему «великим князем всея Руси»258. Если такова среда, в которой Михаил Ярославич нашел опору своим честолюбивым стремлениям, то естественно поставить вопрос: почему именно тверской князь стал центром ее политических планов и стремлений? К такому результату вели общее состояние Великороссии и особое положение Тверского княжества. Состояние упадка, в каком мы находим великокняжескую власть Северной Руси на рубеже XIII и XIV столетий, было лишь одним из симптомов глубокого расстройства великорусской жизни. Лишь постепенно сказывались в течение второй половины XIII в. тяжкие последствия ордынского господства. Организованная эксплуатация русского улуса налажена татарской властью в конце 50-х гг. XIII в., но вызвала в начале 60-х годов ряд вспышек народных восстаний, которые, конечно, не проходили даром Русской земле, несмотря на деятельное посредничество княжеской власти в ее отношениях к Орде; однако в конце 60-х гг. при хане Менгу-Темире «бысть ослаба Руси от насилья татарского»; между Русью и ханской властью установился известный modus vivendi, существенным проявлением которого были весьма частые поездки князей в Орду, как великих, так и остальных, для получения ханского «пожалования» великим княжением или «своими отчинами» и для улаживания в Орде других русско-татарских дел и вопросов. К 1273 г. наши источники относят вторую татарскую перепись русского улуса, но мы не знаем, в чем состояло ее отличие от первой и не была ли она простым «обновлением» первого «числа»259. В 70-х и 80-х гг. XIII в. русские области снова немало потерпели от татарского «нахождения», когда князья наводили на Русь «царевых татар» ради своих усобиц. Эпические выражения летописей при описании этих татарских «нахождений»: «Всю землю пусту сотвориша», ушли, наделав «много зла» и с большим «полоном», только скрывают от нас возможность наглядного, хотя бы приблизительного представления о размерах разорения, говорят, однако, о том, что оно было весьма значительно. Столь же мало конкретного в наших сведениях о тягости татарской дани; знаем только, что она увеличивалась вымогательствами ханских послов и баскаков, экстренными «запросами» ордынской власти и «проторями» сношений с Ордой, где приходилось откупаться от ханского гнева и покупать ханскую милость. При преемниках Менгу-Темира Золотоордынское царство переживает период внутренней дезорганизации, смут и прямого распада. Не ослабляя тяготы ордынского господства для Руси, внутреннее брожение татарского мира и ослабление ханской власти усугубили опасность татарского соседства. Последние десятилетия XIII в. отмечены татарскими набегами на рязанские и муромские пределы. Рязанское княжество, предоставленное собственным силам, все более обособлялось, подавленное татарским засильем; отношения рязанских князей к Орде, естественно, определялись помимо великокняжеских. Южная окраина Великороссии не была сколько-нибудь определенно отграничена от татарской степи, и русская колонизация постепенно ползла к югу, за р. Воронеж, на Хопер и Великую Ворону, хотя и под постоянным давлением татарской опасности. Слагались и крепли свои местные рязанские интересы, нарастала своя организация местной политической силы «великого княжества» Рязанского, вне воздействия великорусского центра, нарастал и естественный антагонизм к нему. Восточные отношения Великороссии приняли иной характер, сравнительно с прежними временами. Не слышно больше о походах русских князей на мордву и в Прикамье. Восточно-финские племена под непосредственной властью татар; и тут в значительной мере отрезаны пути колонизации и завоевания. Политическое измельчание восточных областей Великороссии – естественный результат упадка какой-либо активной политики на восточных ее пределах. Упадок великокняжеской власти лишил эти области определенного политического центра; XIV в. лишь постепенно выработает тут организацию местной силы вокруг нижегородского княжеского стола. Иное положение дел видим в Западной Великороссии. Двойственный характер деятельности Александра Невского – боевая оборона на западе и бессильная покорность на востоке – надолго определил политическую жизнь Великороссии, так как явился неизбежным следствием непреодолимых внешних условий. Расстройство и упадок великокняжеской власти и тут сказались децентрализацией боевых усилий и руководства ими. Мы видели, как росла самостоятельность местной новгородской политики, как Псков обособился в своих местных интересах и отношениях. Однако Тверское княжество не могло оторваться от деятельного участия в этой западной борьбе, так как она близко и непосредственно его касалась. Усиление западных врагов сказывалось нападениями на тверские волости, а экономические интересы издавна связывали Тверь с Новгородом. Весьма вероятно, что Тверь первым заселением обязана была новгородской торговле и связи городка в устье Тверцы с Торжком на ее верховьях260. Со времен Всеволода Юрьевича Тверь в руках владимирского князя, ключ к Торжку и Новгородской области261. Литовские набеги 1245 и 1248 гг. близко коснулись тверской области; последний из этих набегов был отражен после гибели в бою с литовцами Михаила Хоробрита только под Зубцовом соединенными силами Низовской земли. При таких связях с западом – в торговых выгодах и боевых опасностях – естественна западная ориентировка тверских интересов и отношений, столь характерная для всей истории Тверского княжества262. Тверской князь в конце XIII в. оказался тем представителем княжой власти, которому неизбежно было принять на себя руководящую роль в политических отношениях Западной Великороссии как наследие разлагавшейся великокняжеской силы. Тверское княжество оказалось достаточно окрепшим, чтобы стать опорой для более широких политических стремлений своего князя-отчича. Этот князь выступает крупной и самостоятельной политической величиной в эпоху борьбы старших Александровичей за великое княжение. Тверской князь Святослав Ярославич поддерживал на первых порах вместе с новгородцами и московским Даниилом князя Андрея против в. к. Дмитрия Александровича, но князья примирились с Дмитрием перед вторичной наводкой Андреем татар на русские области. Переход власти в Твери к Михаилу Ярославину263 отмечен столкновением его с в. к. Дмитрием264, но Михаил не примкнул к его врагам; тверские бояре организовали сопротивление татарской силе, которую князь Андрей привел на брата Дмитрия. Тверь стала убежищем для уходивших из других областей от татарского насилия265, и об это тверское сопротивление разбились и татарское «нахождение», и планы кн. Андрея: в Твери нашел Дмитрий Александрович опору и поддержку, и Андрей занял великое княжение только по смерти брата. Влиятельную роль играет тверской князь и в спорах за Переяславль, хотя эти споры и разрешились, по-видимому, не согласно с его стремлениями. Союзный договор 1296 г. с Новгородом, участие в Переяславском и Дмитровском съездах характеризуют тверского князя как самостоятельную и влиятельную политическую силу в общих делах Владимирского великого княжества. Так вся предыдущая деятельность князя Михаила могла создать почву для его сближения с митр. Максимом и с великокняжеским боярством. А положение Тверского княжества на западных пределах Великороссии воспитало в нем наибольшую широту политического кругозора, какая была еще доступна русскому князю XIII в. На первых же порах самостоятельного княжения Михаилу Ярославичу пришлось пережить событие, которое наглядно вскрывало необходимую связь местных тверских интересов с единством Владимирского великого княжества. В 1285 г. «воеваша Литва Олешну и прочий волости владыки тверского; и совокупишася на них тверичи, москвичи, волочане, новоторжцы, зубчане, ржевичи – и угониша их на лес, канун Спасову дни, и биша их, а князя их Доманта яша и Литву многу изнимаша, а иные избиша, а друзии убежаша, а полон весь отъяша, и возвратишася восвояси». Одними силами Тверского княжества такой успех был бы недостижим. Все более опасные столкновения с Литвой, торговые и политические связи с Великим Новгородом, Псковом и Смоленском, западные отношения которых сильно осложнялись напряженной борьбой с враждебными соседями, – все это выдвигало Тверь как опорный пункт великорусской западной политики, а ее князя выводило за грани чисто «местных» интересов на более широкую историческую арену. С другой стороны, разрешение задач этой политики – одновременно тверской и великорусской – требовало объединения значительных сил в такую пору, когда все очевиднее выступало бессилие владимирского центра. Для недовольных упадком великокняжеской власти, для мечтавших о таком великом княжении, какое было при Всеволоде Юрьевиче и при Александре Невском, тверской князь – деятельный, энергичный и честолюбивый – мог показаться естественным наследником этих сильно расшатанных традиций и будущим их восстановителем. Михаил Ярославич и добивается великокняжеской власти, опираясь на свое Тверское княжество, на содействие великокняжеского боярства и митрополичьей кафедры. В первом же столкновении его с Москвой дело идет не только о столе владимирского великого княжения. Вопрос поставлен сразу широко и круто: великий князь должен обладать подлинной политической силой и владеть всеми главными пунктами великорусской политико-географической области от Нижнего Новгорода до Новгорода Великого. Круто и насильственно проведена была первая попытка осуществить эти притязания и разбилась о сопротивление местных общественных сил (в Великом Новгороде, в Костроме, в Новгороде Нижнем) и опасного соперника, московского князя.

II

Пристально всматриваясь в это выступление Твери и Москвы как двух наиболее сильных центров тогдашней великорусской жизни, М.К Любавский почуял за таким подъемом «младших» по исторической роли и политическому значению городов Великороссии народную опору их силы в прилив населения к более западным областям старой Ростовско-Суздальской области и высказал предположение, что такой сдвиг ее населения к западу был вызван «заметным захирением» средней и восточной полосы Низовской земли под тяжкими ударами татарских нападений после Батыева погрома и утверждения ордынского господства. «Если вникнуть в рассказ летописи о Батыевом погроме и последовавших за ним, – говорит М.К. Любавский, – то окажется, что эти погромы постигали преимущественно наиболее населенные местности Суздальской земли». Он же считает вероятным, что уже после первого погрома часть населения не вернулась на старые пепелища, а ушла к западу и северу «Повторные татарские набеги сбивали население Суздальской земли в этом направлении в течение всей второй половины XIII века»266. События 1293 г., когда «царевы татары», союзники князя Андрея Александровича, разорили восточные и средние области Северной Руси, но не решились идти на Тверь, потому что только тут встретили «укрепление» на самозащиту, обе «множество людий сбеглося во Твери из иных княжений», в значительной мере подсказали М.К. Любавскому мысль и дали ему не обоснование, а подходящую иллюстрацию ее. Мысль эту можно признать плодотворной гипотезой, которая дает некоторое освещение развитию внутренней колонизации, боярского и монастырского землевладения, словом, тем явлением внутренней жизни великорусского центра – земли Московской и Тверской области, изучение которых доступно нам, к сожалению, только по более поздним грамотам (второй половины XIV и XV вв.). Гипотеза М.К. Любавского – остроумная попытка заглянуть поглубже в тот исторический процесс, какой выясняется по данным иного рода, касающимся политической истории Великороссии. Политическая сила Великороссии отступает в начале XIV в. к западу, ища себе более устойчивый и крепкий центр, чем ослабевший Владимир. Время борьбы Твери с Москвой – знаменательный момент колебания в этих поисках новой концентрации великорусской силы, когда определилось успешное соперничество Москвы с блестящим и притязательным, но кратковременным подъемом Тверского княжества. Для моего изложения, построенного на возможно тщательном различении исторических моментов, не представляет интереса суммарный разбор пресловутых «причин возвышения Москвы». Остановлюсь в немногих строках лишь на одной из них, чтобы принять за исходный пункт всего изучения истории Москвы ту оценку ее географического положения, какую дает С.Ф. Платонов в статье «О начале Москвы»267. Вдумываясь в летописные известия о Москве268, С.Ф. Платонов отмечает, что Москва лежит на перекрестке нескольких путей: на север – к Ростову; на северо-восток – к Владимиру; на юг – в Черниговскую землю; на Коломну, к Рязани; на Можайск, к Смоленску269. Это значение московского перекрестка – прежде всего стратегическое, «погранично-военное». Оно выяснилось еще в ходе военно-политических событий в дотатарскую эпоху, когда Москва была «погранично-военным» пунктом Владимирского великого княжества270. Именно поэтому, надо полагать, Москва долго не имела значения самостоятельного центра местной княжеской власти, оставаясь великокняжеским «городком». И то же боевое значение Москвы, но уже не «погранично-военное», а политико-стратегическое определило в дальнейшем ходе исторических отношений ее роль как центра новой организации боевых сил Великороссии, которая объединит их разрозненные элементы и восстановит утраченное единство великорусской борьбы на три фронта – на восток, юг и запад. Не Твери, слишком поглощенной западными отношениями, было сыграть эту историческую роль объединительницы не только власти над всей Великороссией, но и всех основных интересов великорусской жизни. Москве одинаково близки эти интересы как на западе – отношения к Великому Новгороду и Твери с их неустанной борьбой, экономическими и культурными связями в Прибалтийском краю и в литовской Руси, так на востоке и юге – отношения к татарскому миру, задачи торгового, колонизационного и земледельческого движения в Поволжье и на юг от Оки. Конечно, для характеристики первых шагов Москвы все это весьма отдаленные перспективы, своего рода «предсказания post factum»; однако они указывают на прямую связь некоторых моментов, характерных для ранней истории Московского княжества, с дальнейшим развитием ее исторической роли и плодотворно настораживают внимание исследователя. Иные соображения помогут, быть может, осветить самое выступление московских князей с настойчивыми притязаниями на стол великого княжения и на руководящую роль в политических судьбах Великороссии. Притязания эти едва ли были до такой степени лишены основания в княжой традиции, как это представлялось, вслед за С.М. Соловьевым, В.О. Ключевскому271. По смерти братьев Даниил Александрович остался единственным представителем потомства Александра Невского. Еще при великом княжении брата Андрея и против него он сумел укрепить свое положение, утвердившись на переяславском княжении. Стол этого княжения – основная отчина потомков Александра Невского, а тесная его связь с великим княжением «владимирским и новгородским» подсказывала притязания на преимущественное их преемство по отцу во всем объеме его власти и княжения272. С московской точки зрения борьба с Тверью имела целью замкнуть Ярославича и его потомков в их тверской отчине, сохранив руководящее значение и потомственное старейшинство во владимирском великом княжении за потомством Александра Невского, как и тверские князья боролись за свои «отчинныя» права на стол великого княжения – силой оружия и ханского ярлыка. Утверждение московских князей на переяславском княжении само по себе ставило их в положение неизбежных претендентов на великокняжескую власть прежде всего потому, что того требовало стремление обеспечить за собой обладание Переяславлем. Носители великокняжеского титула и власти – Андрей Александрович, Михаил Ярославич – сами придают Переяславлю значение составной части непосредственной территории великого княжества и не мирятся с его уходом в московские руки. Недаром Переяславль никогда не входил в состав московской вотчины, конечно, до той поры, пока само великое княжество не слилось с этой вотчиной в одно целое «Московского государства». Так и в силу своего ближайшего отношения к великому княжеству, и в силу своего значения как отчины по Александре Невском стол переяславского княжения выводил своих князей на арену борьбы за великокняжескую власть273. И первый же владетельный князь московский добивается сверх «вотчинной» волости Москвы «стольного» Переяславля. Сыну его Юрию с трудом удалось отстоять и закрепить за собой переяславское княжение. Быть может, в некоторой связи с борьбой за Переяславль стоит нападение кн. Юрия на Можайск: он взял тут князя Святослава Глебовича, племянника Федора Ростиславича, которого мы видели в ряду противников московского князя, на стороне в. к. Андрея. Московское пленение – последнее известие о Святославе, а Можайск остался за Москвой, слитый с московской вотчиной. По наследству от кн. Даниила осталось на руках у Юрия Даниловича другое дело, поведшее к не менее существенному расширению и усилению этой вотчины; кн. Даниил ходил в 1301 г. ратью на Рязань и, несмотря на то что с рязанским князем Константином Романовичем выступила против него татарская помощь, разбил его под рязанским Переяславлем и увел пленником в Москву. Первым делом Юрия Даниловича после примирения с в. к. Михаилом было убиение отцовского пленника274. Результатом этих деяний было присоединение к московским владениям Коломны275. Роль, какая выпала в дальнейшем Можайску и Коломне, стать исходными пунктами московских походов к Смоленску, с одной, к Оке и в Поволжье, с другой стороны, свидетельствует о крупной ценности этих приобретений: ими укреплялось и углублялось значение Москвы как политико-стратегического центра Великороссии. На так укрепленной позиции Юрий Данилович мог выступить сильным соперником Михаилу Ярославичу, несмотря на внутреннюю смуту, ссору с братьями276, тем более что ему помогали промахи и неудачи в. к. Михаила.