Текст книги "Конклав ночи. Охотник"

– Хорошая мысль. Ты, главное, сделай акцент на моих душевных качествах. Так, мол, и так, не больно красив этот Родион Кириллович, но в сущности – чистый ангел. А теперь все, беги. – Я открыл «бардачок» и зашуршал бумагой, показывая, что продолжение разговора не входит в мои планы.

Эмин ушел. Выждав пару минут, начал собираться и я. Доспехи и укрепленные кевларом сапоги оставил в багажнике – от гипноза, наводимого высшим, они все равно не спасут, – а вот шлем с фонарем надел. И взял почти все оружие. «Моссберг», оба кинжала, засапожный нож и складень. Распихал по набедренным карманам перевязочные материалы и всякую мелочовку: фальшфейеры, спички, батарейки, шприц-тюбики с антибиотиками и обезболивающим. Подтянул ремни разгрузки, проверил шнуровку ботинок (от капроновых ниток я избавился еще в деревне). Закинул в рот по паре таблеток эфедрина, гуараны и аспирина, запил водой.

Я проделывал эти привычные, отработанные до автоматизма действия, а сам думал о том, каким клоуном и придурком буду выглядеть, если археологи окажутся обычными людьми. Впрочем, какая разница? Какая, в дупло, разница? Очаровывать бабу я не собираюсь, мужика или Эмина – тем более.

Наконец подготовка была закончена. Я толкнул дверцу багажника, она захлопнулась с резким звуком. Коршун встрепенулся, снялся с шеста и полетел. Когтистые голенастые ноги сначала подергивались, словно отталкиваясь от воздуха, а потом прижались к пестрому животу. Птица почти скрылась из виду, когда до меня донесся протяжный крик: «Пи-и-ить, пи-и-ить!»

Если это и был знак, то не самый воодушевляющий.

– Канюк долбаный, – сказал я. – Лучше б ты промолчал.

* * *

И вновь лагерь археологов встретил меня тишиной и запустением. В нем почти ничего не изменилось, за исключением предметов древней культуры, разложенных на брезенте для просушки. Помятая, зеленая от медных окислов керосиновая лампа без стекла. Странного вида ножницы, выгнутые из цельной стальной полосы и больше похожие на гигантский пинцет. Россыпь жестяных бирок, предназначенных для коровьих ушей.

Ружейным дулом я откинул полог палатки. Алюминиевый ящик стоял на месте, а вот желтые каски с фонарями отсутствовали. Крышка ящика была чуть-чуть приоткрыта, из-под нее выставлялся узкий заостренный предмет, не поместившийся внутри целиком. Я забрался в палатку и поднял крышку ящика. Предмет оказался полотном косы-литовки. Деревянное косовище сгнило практически целиком, зато грозный изогнутый нож был целехонек. Черный, слегка отливающий синевой, как надкрылья жука, он блестел жирной смазкой. На смазку налипли волокна тряпицы. Видимо, коса была в нее завернута для сохранности. Лезвие выглядело так, словно его отбили и наточили минуту назад. Возле обушка виднелось клеймо: звезда и угловатые буквы «АМЗ».

«Неужели та самая, которой Игнатьев порешил Председательницу?» – подумал я. Снял перчатку, поставил полотно вертикально, щелкнул по нему ногтем. Вслушался в тягучий, глубокий звон. Быть может, человек с безупречным музыкальным слухом и разобрал бы в этом звуке ответ, но у меня – ни хрена не получилось.

Я положил косу обратно, вылез из палатки, еще раз огляделся по сторонам и позвал:

– Пикассо, ты где? Ау, хоть кто-нибудь!

Эмин не отозвался. Никто не отозвался.

Догадаться, куда подевался мой излишне энергичный спутник, было проще простого.

Морщась и ругаясь сквозь зубы, я подошел к раскопу. Лесенка почему-то валялась внизу. Пришлось прыгать.

Я приземлился на корточки и замер. Никакого движения, если не считать струйки осыпавшейся земли. Одной рукой я поставил лестницу на место.

Отсюда подвал выглядел значительно менее опасным, чем сверху. По периметру были установлены свежие, сочащиеся смолой столбики. Они подпирали ржавые, но вполне еще крепкие рельсы, на которых покоились бетонные плиты свода. В тех местах, где стенная кладка разрушилась наиболее сильно, располагались дощатые щиты. Их удерживали глубоко вбитые железные прутья и наклонные подпорки. Словом, работа была проведена основательная. Эмин оказался прав. Тот, кого Байрактары звали генералом, и впрямь не боялся ручного труда.

И все-таки было заметно: эта часть подвала далеко не главная. Всего лишь прихожая, место, через которое легче проникнуть дальше. Туда, куда вел полукруглый темный лаз, похожий на увеличенный зев русской печи.

Ступая предельно бесшумно, я направился к нему. Лаз был сооружен давным-давно. Выложенная из тесаного камня арка, в которую с обеих сторон вмурованы грубые дверные петли. От створок не осталось и следа, однако свет, попадавший в подвал через отверстие раскопа, за дверь не проникал. Будто проход намертво перегораживал угольно-черный щит.

Соваться в темноту с одним только налобным фонарем показалось мне занятием крайне недальновидным. Я зажег фальшфейер и бросил внутрь.

Осветилось низкое помещение, состоящее из широкого коридора и череды камер наподобие тюремных «одиночек», только без дверей и решеток. Определить общую протяженность подземного узилища было невозможно, дальний конец терялся во мраке. Вдоль камер пролегала чертовски знакомо выглядящая бетонная канавка. Я проскользнул через дверь, заглянул в первую камеру, увидел жестяной лоток, трухлявую деревянную конструкцию вроде просторного ящика на ножках, и тут до меня дошло.

Никакая это была не тюрьма. Это был коровник. Подземный коровник.

О том, каких здесь выращивали буренок, и думать не хотелось. Вовремя Игнатьев расправился с Председательницей, ой вовремя.

Почти прижимаясь левым боком к стене, я начал осторожно продвигаться вперед. Загоны пустовали, даже поилки и кормушки имелись не во всех. Дойдя до фальшфейера, я позвал вполголоса:

– Эмин!

Затем громче:

– Эмин Байрактар! Пикассо хренов! Отзовись!

В ответ как будто донесся слабый всхлип. Я пнул фальшфейер в направлении звука и рявкнул:

– А ну-ка, хватит ныть. Бегом сюда!

Всхлипывание затихло, однако послышался новый звук. Сухой шелест множества крошечных конечностей. Услышав хотя бы раз, забыть его невозможно. Так шуршала уховерть в подвале железнозубого упыря Игнатьева.

Шорох, будто выстрел стартового пистолета, запустил процесс метаморфоза. На беленых стенах начали проступать бесформенные влажные пятна. Они разрастались с огромной скоростью и тут же вздувались неопрятной серовато-зеленой пеной плесени. Из самых крупных кочек, извиваясь угрями, лезли какие-то отростки – не то грибы, не то полипы. Повсюду суетливо бегали уховертки.

Я бегом бросился к камере, из которой минутой ранее донесся всхлип.

Абсолютно голый Эмин стоял на коленях, низко склонив голову и зажав уши ладонями. Смуглую спину от плеча до поясницы пересекали две параллельные, слабо кровоточащие царапины. Одежда аккуратной стопочкой лежала рядом, поверх башмаков. Зажигалка с почти погасшим светодиодом валялась в углу, под опрокинутой поилкой. Плесень была здесь повсюду. Один из грибовидных отростков тыкался остренькой шляпкой в огонек – точно обнюхивал.

– Эй. – Я протянул руку, несильно ткнул Эмина в плечо. – Эй, ты цел?

Он покачнулся и съежился еще сильнее.

В коридоре за спиной что-то неуловимо изменилось. Не то кратковременное перемещение воздуха, не то мизерное изменение температуры. Очаровательный женский голос, игривый и очень-очень знакомый, произнес:

– Надо отметить, задница у тебя, Родион, весьма привлекательная…

Я обернулся, но никого не увидел.

– …В отличие от лица. – Голос наполнился нотками разочарования.

– Раньше такие мелочи не слишком тебя заботили, – сказал я. – Выходи, Ирочка. Хватит в прятки играть.

– Разве я прячусь? Ты просто плохо смотришь.

Темнота наполнилась движением, и тут же выяснилось, что Ирина Рыкова и в самом деле стоит прямо передо мной. Моя недавняя возлюбленная, клиентка и мое самое большое разочарование. Со времени памятной встречи на Тещином болоте она здорово изменилась. Стала тоньше в талии, у́же в бедрах, заметно мускулистей, но от этого, как ни парадоксально, еще красивей. Даже скулы, очерченные более резко, чем раньше, не портили ее. Даже уменьшившаяся – в объемах, но не в соблазнительности – грудь.

– Вижу, моя девочка подкачалась. Сколько жмешь лежа? А становая сколько?

– В комплиментах ты по-прежнему не силен, – промурлыкала она и улыбнулась. Намеренно широко, чтоб я оценил ее прекрасные зубки. Нечеловечески прекрасные.

Это было явной демонстрацией. Дальнейший разговор не имел смысла. Нужно было немедленно стрелять, благо ствол «Моссберга» смотрел Ирочке прямо в живот. Но я не мог согнуть палец. Не был способен физически. Обе руки онемели до самых плеч, сделались страшно тяжелыми и слабыми, словно кости превратились в мягонькие хрящики, а связки и мышцы – в холодец. Но язык покамест повиновался.

– О, у тебя новый дантист, – сказал я. – Познакомишь?

– Увы, нет. Представляешь, он утонул в болоте. А сверху на него упала граната. И взорвалась. Бабах, брызги в стороны! Кошмарная трагедия. – Она надула губки. – Да ведь ты его, кажется, знал? Полицейский. Старший лейтенант Чичко. Такой душка.

– Возможно, возможно. Мы были знакомы совсем недолго. Кстати, каков он оказался на вкус?

– Крайне гадок. – Ирочка поморщилась. – То, что следовало съесть, перемешалось с болотной грязью и жутко воняло тиной. Приходилось выковыривать осколки гранаты! Фу, не напоминай мне об этом. Лучше скажи, зачем подослал сюда этого мальчика.

Она показала пальчиком на Эмина. Заточенный лопаточкой ноготь слабо фосфоресцировал.

– В качестве приманки, конечно же, – сказал я. – Знал, что такая глупая и капризная тварь, как ты, не устоит перед желанием полакомиться талантливым человечком.

– Глупая и капризная? Да ты охамел, Раскольник.

Ирочка взмахнула рукой. Я почувствовал прикосновение к щеке, быстрое и поначалу совсем не болезненное. Боль пришла через секунду. От уголка глаза до нижней челюсти будто приложили раскаленную струну. Я зашипел.

– Ой, у тебя кровь на лице, – с притворным сочувствием сказала Ирочка. Затем добавила, уже совсем без выражения: – Что же делать, что же делать.

– Позови муженька. У него язык как у собаки. Вылижет ранку, она и заживет. Впрочем, можешь попробовать сама. Верю, у тебя получится.

– Я бы попробовала, но очень уж ты уродлив. Да и вообще, здесь лакомство получше.

Проскользнув мимо меня, она грациозно наклонилась. Под тонкой тканью водолазки прорисовались острые позвонки. Округлый задок прямо-таки требовал сорвать с него излишне тесные джинсы. Эта сучка меня убивать собирается или соблазнять?

Ирочка провела языком по спине Эмина. Распрямилась.

– Ммм… Изумительная жидкость. Видно, это и впрямь очень талантливый мальчик. Я буду пить его долго. Неделю. Месяц. Может быть, еще как-нибудь им воспользуюсь. А ты мне больше не нужен.

Она взяла меня двумя пальчиками за подбородок и резко толкнула. Я вылетел в коридор, шлепнулся на задницу. Раздавленная плесень мгновенно промочила штаны. Влага была едкой, как уксусная эссенция. Кожу тотчас защипало.

– Кажется, кто-то недавно говорил о собаках? Ну так будет тебе собака. Развлекайся!

Ирочка тоненько свистнула.

Застучали приближающиеся шаги. Цок-цок – когти по бетонному полу, шлеп-шлеп – лапы по мокрым лепешкам плесени. Цок-цок, цок-цок; шлеп-шлеп, шлеп-шлеп.

В меркнущем свете фальшфейера возникла фигура крупного пса. Шерсть с головы и тела облезла полностью, и узнать Музгара мне удалось лишь по хвосту да лапам. Выпуклые сливы глаз смотрели только вперед. В раскрытой пасти болтался сухой ремень языка. Вывернутые наружу зубы были зубами упыря. Вопреки абсолютной невозможности заразить животных вирусом «У». Вопреки всему, что я знал о ночных, – Музгар был вурдалаком. И он был голоден.

Он вскинулся на дыбы.

За мгновение до этого я рывком наклонил голову к плечу, а плечо подал навстречу. Клавиша, расположенная на ремне шлема точно под ухом, клацнула. Фонарь погас. Вся энергия батарей направилась к ультрафиолетовому излучателю.

Музгар завизжал. Невидимый луч прожег в нем дыру диаметром с гандбольный мяч. Края дыры вспыхнули, засветились, как уголья в кузнечном горне. Огонь начал быстро распространяться, и вскоре вурдалак пылал уже весь. Я опрокинулся на спину, перекатился через голову и вскочил на ноги. Энергии в батареях должно было хватить еще на пару секунд. Подпалить высшего ультрафиолетом нереально, однако ослепить, обжечь, шокировать – вполне можно.

Ирина Рыкова беспечно склонялась над Эмином, вылизывая его со страстью любовницы. Поток драгоценного излучения уперся в ее очаровательные ягодицы, скользнул по спине. Фонарь тихо пискнул и издох.

Фальшфейер выбросил последний пучок искр. Нетопырица обернулась. Глаза сверкнули алым.

* * *

Одеревеневшие пальцы все еще не шевелились, но к рукам от локтя до плеча подвижность уже вернулась. Я двинул левую руку вперед, а правую подал назад.

В левой ладони было зажато цевье ружья.

Указательный палец правой лежал на спусковом крючке.

Вспышка, вырвавшаяся из ствола «Моссберга», показалась ослепительной. От грохота заложило уши.

– Что, тварь! – заревел я. – Сожрала? Сладкая у Раскольника ртуть?

Безжалостно сильные руки схватили меня за ремни разгрузки, швырнули на пол. Маленький, но страшно твердый башмак врезался в ребра, отбросив на добрый метр. Ружье выпало. Я схватился за рукояти кинжалов. Следующий удар пришелся в живот. Если бы не пряжка ремня, Ирочкин пинок разорвал бы мне все внутренности. Затем удары посыпались практически без перерыва. Несколько раз мне удавалось подняться на четвереньки, но это ничего не меняло – кроме того, что Ирочка, оскорбительно хохоча, пинала меня под зад. Я кувыркался по подвалу, полностью утратив ориентировку в пространстве и растеряв все оружие, кроме засапожного ножа. До него я просто не мог добраться, и слава богу – только себя изрезал бы. Вся чертова химия, которую я вколол и сожрал, перегорала впустую, ее действия едва хватало на то, чтоб смягчить боль. Меня забивала ногами женщина, красивейшая из всех, что я знал в жизни. Забивала, как мальчишки – угодившую в капкан крысу, и спасения от этого не было.

Удары прекратились внезапно. Я открыл глаза. Перед лицом вырисовывались алюминиевые перекладины. Сверху падал яркий дневной свет.

– Вылезай, убийца, – приказала Рыкова. Она даже не запыхалась. – Сдохнешь наверху. Насажу на сухую елку и буду любоваться, как тебя вороны клюют. А когда завоняешь, запах будет для меня приятней, чем любые духи.

– Сама убийца, – просипел я в ответ.

– Я еще никого не убила. А ты только что застрелил мальчишку.

– Врешь! – Скребя пальцами по стене, я развернулся. На Ирочке не было ни царапины. – Врешь, сука.

– Да пошел ты.

Она схватила меня за ремень и вытолкнула на поверхность. Без натуги, как игрушечного. Я сделал несколько семенящих шагов и рухнул на палатку. Палатка повалилась.

Из раскопа показалась Ирина Рыкова. Она взбиралась по лестнице легко, почти танцуя. Без помощи рук. В руках у нее были мои кинжалы.

Я вцепился в палатку, вставая, потянул на себя. Затрещала рвущаяся ткань. Из отверстия входного лаза вывалился ящик, еще какое-то барахло. Опустевшая палатка не весила практически ничего. Сломанным ребром выпирал центральный шест, неопрятной бахромой болтались растяжки с колышками на концах. Я метнул ярко-синий ком нейлона в нетопырицу. Пока та с проклятиями барахталась внутри, кромсая ткань кинжалами, я пинком открыл ящик и схватил косу.

Когда Ирочка высвободила голову и плечи, я был наготове.

Черное стальное полотно вжикнуло, очертив убийственный полукруг. Прекрасная головка Ирочки Рыковой полетела в яму.

Следом опрокинулось обмотанное нейлоном тело.

* * *

Спина Эмина с правой стороны была разворочена «нарциссом» от лопатки до шеи. Я вколол ему все уцелевшие уколы, как мог перебинтовал и только после этого вынес на поверхность. Он едва дышал. Жить ему оставалось от силы полчаса.

– Рыков! – заорал я во всю дурь. – Генерал, твою мать! Ты же здесь! Иди сюда, спаси парня!

Откликнулось только эхо. Да еще канюк. «Пи-и-ить! Пи-и-ить!».

– Ну и хер с вами, – сказал я. – Обойдусь.

До сих пор мне не приходилось препарировать человека. Тем более женщину. Если отбросить эмоции, не так уж это оказалось сложно. И даже почти бескровно. Вся кровь, что не вытекла через разрубленную шею в первые секунды, свернулась, превратившись в резинообразную массу вроде жевательного мармелада. Она даже к рукам не липла. И совсем не было запаха. Никакого. Будто я потрошил манекен.

Извлеченные органы я порубил на мелкие кусочки, побросал в найденную на месте палатки бутылку с минеральной водой, хорошенько взболтал и влил Эмину в рот.

Дальнейшее от меня не зависело, поэтому я заменил батарейки в фонаре и снова полез под землю. Нужно было разыскать оружие, забрать одежду и обувь Эмина.

Подземелье и без своей повелительницы не избавилось от плесени, уховерток и прочей вурдалачьей гадости. Не смолкло и шуршание, оно лишь слегка изменилось, напоминая теперь чей-то неразборчивый, но грозный шепот. Шепот то слышался где-то вдалеке, то звучал совсем рядом. Иногда казалось, что сопровождающее шелестящий звук дыхание, холодное и влажное, шевелит волосы возле уха. Это здорово действовало на нервы, и, если бы не благотворное действие спортивной фармакологии, я бы не вынес – с диким криком бросился прочь.

Когда я вернулся, Эмин выглядел намного лучше. Он спал. Щеки порозовели, дыхание сделалось глубоким и ровным. Срезав бинты, я увидел, как плоть новообращенного упыря выталкивает из себя шарики ртути, осколки кости, раскрывшийся «цветок» пули. Как ветвятся сеточки растущих сосудов и рубцуются раны.

Зрелище могло впечатлить, не будь я так сильно избит. Когда собственное тело болит и ноет, чужое волшебное исцеление трогает мало.

Выкроив из палаточной ткани небольшой лоскуток, я завернул в него Ирочкины клыки. Обмотал нитками, которые натеребил из той же палатки, и повесил на цепочку, что охватывала шею Эмина. Рядом с изящным золотым полумесяцем синий нейлоновый сверточек смотрелся диковато, но я был уверен, что первому высшему из рода Байрактаров и в голову не придет выбросить главное сокровище его новой жизни. В определенном смысле – то самое знамя, которое Эмин мечтал нести с гордостью и бесстрашием.

Потом я кое-как одел и обул его, присел на ящик и стал ждать, когда проснется. Страшно хотелось пить. На дне бутылки оставалось немного бордового бульона, но один его вид вызывал у меня тошноту. Я выплеснул мерзкую жижу в крапиву.

Через час жажда сделалась невыносимой. Обыскав все вокруг, я не нашел никакой замены питью – лишь пригоршню перезрелых ягод шиповника, сухих как палая листва. В «УАЗе» меня ждал целый термос холодного кваса тетки Татьяны и большая канистра с водой для умывания, однако оставлять Эмина без присмотра нечего было и думать. Если подполковник Рыков действительно где-нибудь поблизости, беспомощный мальчишка станет для него настоящим подарком.

В конце концов я не вытерпел и начал жевать водянистые дудки какой-то травы. Сок был чертовски горьким. Я жевал, кривился, отплевывался и вновь жевал. Где-то на пятом-шестом стебле меня скрутил сильнейший желудочный спазм, я аж ружье выронил. И тут-то словно по заказу над дырой раскопа показалась желтая каска. Потом – лицо подполковника Рыкова.

– Ну и грязищу ты здесь развел, – укоризненно сказал он.

– Проваливай обратно, чистюля, – ответил я. – Пристрелю.

Цена моим угрозам была – копейка. Я помнил, с какой небрежностью Рыков командовал мной на Тещином болоте, и понимал, что при желании этот нетопырь способен заставить меня проделать такое, что самоубийство Тагира Байрактара покажется смешным ребячеством. Однако падать на спинку и поднимать лапки перед соперником – не в моих привычках.

– Проваливай, – повторил я. – Что не ясно?

– Ну-ну, Раскольник, брось эти глупости. Мы же старые, испытанные друзья. – Он выбрался по грудь. – Неужели начнем ссориться из-за какой-то бабы?

– Не ласков ты к своей жене.

– Говоря по совести, да. Мля, Родя, я вообще ни одной женщины не знаю, ради которой стоило бы портить отношения с таким полезным мужиком, как ты. А Ирка мне порядком надоела. Избалованная, похотливая стерва. Прикинь, она с твоим крестником Чичко трахалась. А может, и с Тагиром.

Подполковник вылез по пояс, оперся руками и рывком взгромоздился на край ямы. Поерзал, усаживаясь удобнее. Пристроил на коленях небольшую, туго набитую спортивную сумку. Странное дело, он держался скованно, без обычной властной хамоватости большого ментовского начальника. Вряд ли его так впечатлило ружье. Скорей всего, была иная причина. Уж не в подземном ли коровнике отыскалось нечто настолько грозное, что заставило высшего кровососа поджать хвост?

– Хотя вру, была одна достойная женщина, – добавил Рыков. – Дарья Никитична Митрофанова, председательница здешнего колхоза и героиня труда. Так ведь и ту в тысяча девятьсот пятьдесят третьем какой-то ублюдок прикончил. И ради чего? Ради поддельной книжонки. – Он стащил каску с головы, взъерошил волосы. – Сознайся, Раскольник, ты ведь знал, что Книга Рафли поддельная.

Рыков не спрашивал, он утверждал.

– Знал, – согласился я. – Разве принес бы тебе настоящую?

Он пожал плечами.

– Ну а что? Кому и отдавать, если не мне. Только я знаю, как ею распорядиться с максимальной пользой. И с максимальным человеколюбием.

«Ну да, лучший друг овечек – конечно же волк, а людей – вурдалак».

– Раз уж речь зашла о человеколюбии. Господин генерал, у тебя вода есть?

– Благодарю за присвоение высокого звания, но пока только полковник, – поправил он. – Вернее, уже полковник. Можешь поздравить. А вода есть, держи.

Рыков кинул мне плоскую фляжку. Воды в ней было меньше половины.

Я выпил все до дна, отбросил фляжку в сторону. Она брякнулась о камень.

– Ну, для настоящего кровопийцы полковника до генерала рукой подать. Теперь даже «тыкать» неудобно.

– Верно мыслишь, Раскольник. Придется отвыкать.

Кажется, он и впрямь не собирался мстить за обезглавленную Ирочку. Ладно, решил я, поболтаем, коли так. Авось узнаю что-нибудь полезное.

– Обещать не буду, но попробую, – сказал я. – Значит, обрывки липового Кодекса Высших тебя… то есть вас и вашу женушку не устроили. И вы решили поискать настоящий. Здесь.

– Не совсем так, но к истине близко.

– Соплеменники в курсе? Помощь не предлагали?

Он понял, о какой помощи я говорю, и ухмыльнулся.

– У местных статус маловат в мои дела лезть. Только и хватило духу – тебя подослать.

– Чего?!

– Мля, Раскольник, кончай простачка корчить, – сказал Рыков утомленно. – Может, поначалу ты и правда не понимал, что к чему. Но после того, как с Иркой встретился, должен был сообразить, зачем тебя сюда направили. Так – нет?

«Хрена там сообразил. Разыграли как пешку».

Прикусив нижнюю губу, я кивнул:

– Так и есть.

– Вот видишь. Ну да ты не расстраивайся, я с ними разберусь. Навсегда забудут, как полковнику Рыкову гадить. Хочешь, набью из Мордвиновой чучелко и тебе подарю? В огородном товариществе такой штуке цены не будет. Поставишь какой-нибудь вдовушке на участок вместо пугала. Урожай гарантирован.

– Угу, только чучела лесбиянки в моем саду не хватало.

Рыков захохотал.

– Ладно, – сказал я. – С местными понятно. А остальные?

– А у остальных нету серьезных оснований, чтоб вмешаться. Я в отпуске, могу заниматься чем угодно. Археологические изыскания – мое новое хобби. Предаюсь ему со всем рвением. Да и не факт, что наши шавки кому-то доложили о моей поездке.

Припомнив обладателя грохочущего баса, велевшего мне после самоубийства Тагира сидеть смирно, я хмыкнул. Кем бы ни был посетитель кураторского кабинета, но только не мелочью. И не тупицей. Он знал, что лучший способ заставить меня что-либо сделать – настрого это запретить.

– Что ты хмыкаешь? – спросил Рыков с подозрением.

Я качнул ружьем.

– Да вот, вижу, кое-что уже изыскали. Какие сокровища в сумочке-то прячете?

– Не твое дело, Раскольник. – Он явно занервничал. – Не твое, понятно! И вообще, чья бы скотина мычала. Археология по-любому гуманней, чем охота. Пусть даже на кровососов.

– А нищенку с ребеночком вы тоже из гуманизма заразили, господин полковник? – вскипел я. – Коров губили? Жеребца министерского? Тагира Байрактара шантажировали?

– Хорош истерить! – прикрикнул он. – Чужие заслуги мне не приписывай. Это все Иркины косяки. Никак не могла наиграться с силой высшего. Мой – только конь. Каюсь, не удержался. Очень уж хорош был жеребец. Да и министра давно недолюбливаю. Дрянной человечишка. Подкузьмить такому – одно удовольствие.

– А собака? – спросил я.

– Что собака? – удивился Рыков.

– Господин полковник, ну зачем вы дурака включаете? Ирочка натравила на меня псину, обращенную в упыря. Раньше я даже не слыхал, что такое возможно. Животные, включая высших приматов, не заражаются. Дохнут от укусов, и все.

– Ох, Раскольник. Здесь, – Рыков показал большим пальцем в подвал, – все возможно. Председательница такого наворотила, что академик Сахаров с водородной бомбой от зависти обделался бы.

– Пф. Когда это было-то?

– Когда было, когда было… – передразнил он. – Зря фыркаешь. Такие дела срока давности не имеют. А Дарья Митрофанова была без дураков выдающимся животноводом. Выводила породу ночного скота, иммунного к солнечному свету.

– Крупного рогатого?

– Крупного, мля, зубатого. Кто-то считает, что так и не успела. А кто-то, что наоборот – успела. Но все сходятся в одном. Тракторист, который ее зарезал, был не просто соискателем на титул высшего. Этот подонок намеренно на нее охотился. На ее секреты. Жаль, Конклав его не додавил.

– Кстати, о Конклаве, – перебил я Рыкова. – Господин полковник, нашему мальчику наверняка понадобится поддержка. Как бы его не посчитали самозванцем. Рассчитываю на содействие. Рекомендации, протекция, все такое.

– С какого перепугу он стал нашим? – поразился Рыков. – Мля, Раскольник, ты издеваешься. Скормил какому-то сопляку мою жену, а сейчас хочешь, чтоб я за него вписался перед Конклавом? Ты башкой не ударялся, нет?

– Ударялся, – сказал я. – Причем не раз. Если бы не шлем, хрен бы выжил.

– А, ну тогда понятно. Ладно, растолкую ситуацию, благо она очень проста. Эмин – исключительно твой мальчик. Сам создал это чудовище, сам с ним и нянчись.

Другой реакции ждать не приходилось. Патриархи – прирожденные одиночки. Любые их союзы временны и надежны не более, чем предвыборные обещания кандидатов в депутаты Государственной думы. И тем не менее, ради выгоды высшие способны на многое.

– Нянька из меня… Зато могу предложить за протекцию кое-что нажористое, – сказал я.

Он оживился:

– Другой разговор. Что именно?

– Доступ к Книге Рафли. К настоящей.

Рыков одним неуловимым движением встал на ноги. Вторым – переместился ко мне. Схватил за ремень, как давеча Ирина, и поднял. Он был ниже меня на добрый десяток сантиметров, но мои ступни все равно повисли в воздухе.

– Надеюсь, это не шутка, Раскольник, – прорычал он. – Второй такой подставы, как на Тещином болоте, я не допущу. Мы понимаем друг друга?

– Целиком и полностью, – сказал я, легонько пристукнув дулом «Моссберга» по его нижней челюсти. – А теперь поставь меня на землю, ночной. Только нежно. У ружья спуск больно слабый.

Рыков опустил меня как пушинку. Я демонстративно щелкнул предохранителем и уточнил:

– Так мы договорились насчет Эмина?

– Договорились, – сказал он.

– Ну красота. Самые животрепещущие вопросы решены. Теперь можно и по домам. У вас найдется мобильник, господин полковник? Звякну Мордвиновой, пока она еще не чучелко. Пусть присылает уборщиков.

– Сам приберусь, – сказал Рыков. – А тебе советую вообще не упоминать об этом месте. Ни куратору, ни мамочке, ни даже росомахе твоей долбаной. Настоятельно, Родя. – Он сверкнул глазами. – Со своей стороны обещаю, что у МЧС и Байрактаров вопросов к тебе не возникнет. Про полицию и речи нету. Теперь забирай парнишку и дуй отсюда ко всем чертям.

– Его уже можно будить?

– Будить-то можно. Разбудить не получится. По крайней мере сегодня.

Так оно и оказалось. Промучившись минут пять, я оставил бесплодные попытки. Забросил Эмина на плечо и, проклиная свою доброту, побрел к машине. Путь лежал в гору, низкое солнце било между стволами деревьев точно в глаза. Я щурился.

* * *

У меня не было ни малейшего желания возвращаться в село. Даже Любу видеть не хотелось. Впрочем, она зазывала в гости после девяти вечера, а сейчас едва перевалило за семь. Время передумать еще оставалось.

Вспомнив слова Артемьича о том, что уехать из Шилово можно через брод возле фермы, я направил машину туда.

На ферме пахло разогретым металлом, дуговой сваркой, хвоей и краской. Чудовищно худой мужик в брезентовом фартуке варил могильную оградку из шестигранных прутьев с пиками наверху. Несуетные старухи в темных платках вязали пихтовые веночки. Похожая на учительницу женщина выводила на черном крепе русские и арабские письмена. Двое не совсем трезвых парней сколачивали из свежеструганых досок длинные скамьи, шумно споря о том, как мусульмане хоронят покойников – сидя или лежа, в гробу или в одной простыне. До меня никому не было дела.

Я разыскал охранника, попросил открыть контору и перенес Эмина в кабинет Джамала Юсифовича. Там уложил на диван, наказав не будить до утра. К счастью, охранник оказался не из въедливых и вполне удовлетворился объяснением, что парень перебрал с горя – как-никак родного дядюшку потерял.

Брод был по ступицу колеса, а дорога за ним – отсыпана белой известняковой крошкой и неплохо накатана.

Километра через четыре впереди показался путник. Очень широкий, он шел навстречу, прямо по центру дороги, и было в нем что-то неестественное. Казалось, его ноги ниже колен вдвое короче, чем у нормального человека. Каждый шаг отмечал столбик белой пыли, словно под подошвами взрывались петарды. Пыль висела не дольше секунды, после чего бесследно рассеивалась. При абсолютном безветрии. Я снизил скорость, хоть и без того еле полз, помигал фарами, посигналил. Он не реагировал. Пёр, будто собрался на таран.

Мы сблизилось, я остановился и вылез из машины. Я давно рассмотрел, что это Чепилов, только никак не мог понять, что у него с ногами. А когда понял, боялся поверить глазам. Шаг за шагом ноги Ивана Артемовича погружались в дорогу. Тонули, точно под ними лежала жидкая грязь, а не утрамбованная щебенка и гравий. Меня одолела жуть. Даже в подвале Председательницы мне не было так страшно, как здесь, под ясным небом.

Уткнувшись в бампер, Чепилов остановился.

– Екарный бабай, Артемьич, – сказал я. – Ты чего творишь? Дорога и так плохая.

Он медленно поднял голову. Лицо было темным, будто Чепилов только что вылез из угольной шахты. Под глазами набрякли мешки, губы пунцовели, как у исцелованной девки.