Текст книги "Конклав ночи. Охотник"

– Ну и третье, конечно, – добавил я. – Жена. Многосерийный хеппи-энд по результатам свидания с Лидочкой при мне вряд ли устроит.

– Сообразительный ты мужик, Родя. – Артемьич вытащил из кармана пачку «Балканской звезды». – Закурю, что ли?

Тент на машине натянут не был, и я кивнул:

– Травись, пастушок.

* * *

В километре от поворота асфальт оборвался, началась широкая, довольно сносная гравийка. Недавно здесь прошел дождь, дорога еще не окончательно просохла, поэтому пыли почти не было. По сторонам за березовыми рощицами тянулись поля, украшенные огромными потемневшими рулонами сена. Или, может, соломы. Слева, примерно в километре, виднелась полоса густой зелени.

– Там река? – спросил я.

– Ну. Тёрка, – сказал Артемьич. – Да только название одно, что река. Коту под мышки. Сам увидишь, как через мост поедем. Деревня на том берегу.

– А мне говорили, у вас рыбалка хорошая.

– Так и есь. Только не в Тёрке, а на озерах. А ты еще и рыбак?

– Да я вообще универсал.

Дорога и река постепенно сближались. Скоро сквозь заросли черемух и осокорей стали различимы отблески солнца на текучей воде. Промелькнула стайка белых птиц.

– Мелко не мелко, но чайки-то живут, – заметил я.

– Так чего им не жить? Наоборот, хорошо. На мели рыбку ловить легче. Приближенная кормовая база и все такое. Ты же ветеринар, должен эту кухню хорошо знать.

Я покосился на невозмутимое лицо Артемьича и спросил:

– Слушай, знаток кормовых баз, образование у тебя какое?

– Дак Ленинские университеты миллионов.

– В смысле? Высшая партийная школа? Или ты так ЛТП называешь?

– Второе.

– Что-то мне кажется, что одним профилакторием не обошлось.

Он покачал головой и нехотя признался:

– Ну еще заочный сельхозтехникум. Потом в сельхозакадемии на зоотехника учился. Тоже заочно. Два курса. Почти два. Если бы не вино, может, и закончил бы.

– Вот я и смотрю, что для пастуха ты больно умный.

Артемьич оскорбленно скривил рот.

– Думаешь, все пастухи – умственно отсталые? Ошибаешься, Родя. Но об этом мы потом поговорим. Обстоятельно, под рюмочку. А сейчас давай аккуратнее. Мост у нас того… давно не чиненный.

Мост и в самом деле выглядел опасно. То есть когда-то его строили на совесть. Срубленные из толстых бревен и заполненные доверху щебнем быки покоились на бетонных основаниях. Бревенчатый настил в три наката покрывал слой щебня, поверх которого лежал асфальт. По бокам вместо перил были вкопаны тракторные покрышки. Но сейчас вся эта внушительная конструкция здорово обветшала. Один из быков заметно накренился. В другом не хватало пары бревен, из прорехи выставлялся ржавый велосипедный остов. Сквозь щели повсюду прорастала трава, а кое-где даже маленькие деревца. Асфальтовое покрытие зияло выбоинами. Часть тракторных покрышек вовсе отсутствовала, а часть была пожжена.

– Гляжу, вас недавно бомбили, – сказал я, потихоньку въезжая на мост.

– Дак некому ремонтировать. Колхоз издох, а фермерам плевать. Они свою продукцию через брод возят.

В этот момент у меня возникло отчетливое ощущение, что машина начинает заваливаться вправо. Чертыхнувшись, я дал по газам. «УАЗ» рванулся, словно живой, и в две секунды съехал с разваливающегося сооружения. Я затормозил и обернулся, ожидая увидеть красочную картину обрушения.

Мост стоял как ни в чем не бывало.

– Твою мать! А раньше про брод нельзя было сказать? – Меня разобрала нешуточная злость.

– Можно, конечно. Только брод-то возле фермы, а я с грузинами даже близко видеться не хочу.

– С какими еще грузинами?

– Ну с хозяевами тамошними. Как их, язык сломаешь… Байрактары. Джамал, Тагирка и молодой Куба. Это прозвище такое. Потому что кожа шибко темная и кудри как у негра. А имя у него Эмин. Хороший мальчишечка, между прочим.

– Они азербайджанцы, – сказал я.

– А что, есть разница? – удивился Артемьич с простодушием средневекового землепашца, для которого все народы делятся исключительно на русских, немцев и прочих татар.

– Конечно. В Ленинском университете миллионов должны были объяснить.

– Видать, забыли. А у нас все их грузинами зовут. Они не обижаются. – Артемьич подумал и добавил: – Или виду не показывают.

– Ладно, называйте, как хотите, мне без разницы. Куда ехать-то?

– Пока рули прямо. Сначала ко мне завернем. С Танюхой познакомлю, устроишься, вещички бросишь, перекусишь. А дальше видно будет.

Решив, что план не самый плохой, я включил передачу.

Село располагалось вдоль реки Тёрки и состояло всего из двух, зато длиннющих, километра по три, улиц. Большие кирпичные дома, надворные постройки и обширные огороды давали знать, что народ здесь не бедствует. Перед многими домами стояли автомобили или мотоциклы. Яблони в палисадниках ломились от тяжести яблок.

– Богато живете, – заметил я.

– Ты про застройку? Дак наследие проклятых Советов. У нас ведь по решению партии показательное животноводческое хозяйство созидали. С крестьянскими дворцами, газовым снабжением и водопроводом. Доярок в Верховный Совет выбирали. Пьяниц вроде меня в академиях обучали…

В голосе его, помимо язвительности, слышалось что-то вроде тоски по утраченному колхозному раю.

– Ты никак коммунист, Артемьич.

Он задумался.

– Шут его знает. С одной стороны, дурдома и тогда хватало. Взять те же ЛТП… Но ведь с другой-то – в этом дурдоме хоть кормили по распорядку. Причем всех. Трижды в день, а на полдник компот с коржиком. Короче говоря, нету у меня однозначного ответа, Родя. Да ни у кого, думаю, нету. – Он надел бейсболку. – Все, приехали. Вон к тому дому сворачивай, с синими воротами который.

Жена Артемьича, тетка Татьяна, встретила блудного супруга без ласки, но и без скандала. Проворчала: «Натаскался, кобель. А тебя тут фермеры искали» – уклонилась от поцелуя. На меня вообще посмотрела как на предмет мебели. Раз уж привез муж новый комод, придется его куда-нибудь поставить, протереть от дорожной пыли и накрыть вышитой салфеткой. В смысле – покормить.

После щей из свежей капусты (вместо ожидаемой телячьей косточки в них плавали волокна не самой лучшей тушенки) и очень вкусных шанежек под холодное молоко Артемьич позвал меня «перекурить это дело». За воротами он присел на скамеечку, со вкусом затянулся и только потом объяснил, как добраться до фермы. Находилась она километрах в полутора за селом. Правление, где заседали Байрактары, располагалось там же.

* * *

Джамал Юсифович оказался точь-в-точь таким, как я себе представлял. Приятным в обхождении, но притом хватким, жестким и хитрым. Он сразу налил мне коньяка из здоровенной плетеной бутыли, выставил тонко порезанный сыр, бутерброды с красной икрой и предложил задавать вопросы.

– Только покороче, Родион. Для разговора у меня есть пятнадцать – двадцать минут. Забот по горло. Реально – не провернешь.

– Двадцати минут хватит. Вопросов немного. А коньяк превосходный, – отметил я.

– Наш, азербайджанский, девять лет выдержка! В магазине такого не найдешь. Ты еще сыру, сыру покушай. Знаешь, какой вкусный – ум отъешь! Здесь готовим, по эксклюзивным рецептам. Администрация области для себя закупает.

Я попробовал сыр.

– Знаете, в администрации с ним не прогадали.

– Мы тоже так считаем.

С политесом было покончено, и я приступил к делу:

– Итак, Джамал Юсифович, когда и с чего все началось? Не сочтите за допрос. Кое-что мне рассказали, но подробности узнавать желательно из первых уст.

Он покивал.

– Где-то месяц назад или чуть больше стали падать надои. Причем не у всех коров сразу, а у некоторых. Если бы у всех, значит, с кормами что-то. А раз только у отдельных – болезнь. Ветеринар у нас хороший, но определить ничего не смог. Говорит, абсолютно здоровые животные. Тогда у Тагира, это мой брат и главный помощник, появилась мысль, что виноват пастух. Сейчас стадо находится не на ферме, а на летнем выпасе, в лугах. Там навес оборудован, поилки, аппараты для доения – короче, все, что нужно. Вот брат и решил, что пастух крысятничать начал. Доит коров ночью, а молоко продает налево. Я поначалу отнесся так… – Байрактар скептически наморщил нос и пошевелил в воздухе пальцами. – А потом думаю – может быть. Этот Чепилов мужик образованный, раньше в правлении колхоза работал. И очень такой… себе на уме. Провели следствие своими силами. Выяснить ничего не выяснили, но пастух явно вел себя подозрительно. Что-то скрывал или кого-то боялся. Мы долго разбираться не стали, уволили да и все. Взяли двух других. Только стало еще хуже. Надои не повысились, а вскоре и первая корова пала. С явными признаками истощения. Думали опять на Чепилова. Что отравил в отместку. Взяли участкового милиционера-полиционера, пришли к нему домой, а жена говорит – он уж несколько дней как уехал в Забайкалье. А на следующую ночь уже две коровы умерли. Тогда по-настоящему забеспокоились. У нас здесь дача Михаила Михайловича Коремина. Министр здравоохранения области, знаешь, наверно?

– Знаю.

– Вот. Пошли к нему. Помогите, Михаил Михайлович, сами не справляемся. Он сразу все к сердцу принял. Говорит, где вы раньше были? Я же родом отсюда, для меня шиловские беды как свои! Вызвал ветеринаров из области. Обследовали животных. Никаких признаков болезней не нашли, только некоторые слишком истощены, будто голодали. Прокололи им уколы импортные. Витамины, гормоны. Для аппетита и улучшения пищеварения. Коровы сразу начали хорошо кушать. Мы успокоились, врачи оставили лекарства нашему ветеринару и уехали обратно. А прошлой ночью новая беда. Да еще какая! У Михаила Михайловича погиб конь. Прямо в конюшне. С теми же признаками, что и наши коровы. Смертельное истощение. Но такого просто быть не может. Я буквально на днях видел его, ах и красавец! Сытый, сильный… – Джамал Юсифович развел руками. – Просто мистика какая-то.

– Разберемся, что за мистика, – пообещал я.

– Очень на это надеюсь.

Дверь открылась, и в помещение вошел смуглый мужчина. Средних лет, лысеющий, зато с роскошными усами. Рослый, не ниже метра девяноста, он обладал выпуклым торсом, кривоватыми ногами и обширной талией. Однако выглядел при этом не рыхлым, а мощным, очень мощным. Тагир Байрактар собственной персоной. Ошибиться было трудно.

– Здравствуй, – сказал он мне гортанно. – Ты Раскольников?

– Типа того. – Я решил, что в уточнении, как правильно произносить мою фамилию, нет нужды. – А ты Тагир?

Он не ответил. Внимательно изучил мою фигуру, словно собирался прямо сейчас предложить борцовский поединок, но вместо этого повернулся к брату.

– Пора ехать. Люди ждут.

– Я помню. Заводи машину. Буду через две минуты.

Тагир на прощание одарил меня тяжелым взглядом и вышел. Джамал подождал, пока дверь за ним закроется, и улыбнулся.

– Не подумай, что брат грубый. Просто считает, что настоящий мужчина должен быть суров и немногословен.

– Пожалуй, он прав, – согласился я. – Джамал Юсифович, мне понадобится помощник. Чтоб был в курсе всех местных дел, мог проводить куда потребуется и так далее. Найдется такой человек?

– Конечно. Здесь живет наш племянник, Эмин. Приучаем к делам, все такое. Тагир должен был его привезти. Ты подожди, попей коньяку, я его пришлю.

– Да я тоже пойду.

– Нет-нет, сиди! – возразил Байрактар, на мой взгляд, чересчур шумно и поспешно. – Пей, кушай, угощайся. Какие могут быть дела на голодный желудок? Из-за наших маленьких залипух гость страдать не должен. К тому же скоро принесут мясо. Обещай дождаться!

– Ну раз вы настаиваете… – Я развел руками. Портить отношения с этим человеком мне не хотелось.

– Именно что настаиваю.

Он кивнул на прощание и вышел.

Подождав, пока шаги стихнут, я скользнул к окну. Интересно, почему он так взвился в ответ на мое желание выйти вместе с ним? Не хочет, чтоб я видел людей, которые ждут?

К большому разочарованию, рассмотреть ничего не удалось. Вид закрывала разросшаяся яблоня-дичок. Как раз на уровне второго этажа, где располагалась контора, ее ветви становились особенно густыми. Сквозь листву просвечивали только какие-то фрагменты: пыльный бок черного джипа, чья-то спина в натовском камуфляже «малтикам» (уже порядком выцветшем), нога в высоком ботинке. Нога была определенно женской – повыше шнуровки виднелась гладкая загорелая икра. Через секунду исчезло и это. Хлопнули дверцы, рыкнул мотор отъезжающей машины. А у меня за спиной раздалось:

– Добрый день, Родион Кириллович. Меня прислал дядя Джамал.

Я обернулся. У порога стоял юноша. Среднего роста, худенький, очень смуглый и очень-очень кудрявый – прозвище Куба деревенские дали ему не зря. Одет он был обычно – вельветовые джинсы, черная футболка с логотипом баскетбольной команды. Зато обувь юноши обращала на себя самое пристальное внимание. Высокие массивные мартинсы на его тонких ногах выглядели чужеродно. Особенно в сочетании с не особенно арийской внешностью.

Темные глаза смотрели прямо, почти с вызовом.

– Привет, Эмин. – Я двинулся ему навстречу, протягивая руку. – Про Кирилловича, кстати, забудь. Не привык и привыкать не собираюсь. Договорились?

– О’кей, – сказал он.

Кисть у него оказалась тонкой и слабой, будто из куриных косточек. Однако Эмин напрягал ее так отчаянно, что я не стал обижать парня и стиснул пальцы как следует. Зрачки у него расширились, а губы наоборот сжались, но этим проявления боли и ограничились. С характером парень, понял я.

А потом принесли жареное мясо с овощами и зеленью. Пахло от него так обворожительно, что малейшие воспоминания о щах и шаньгах тетки Татьяны улетучились напрочь.

* * *

По-русски Эмин говорил хорошо, практически без акцента, и лишь иногда сбивался – волнуясь, строил фразы не совсем правильно. Оказалось, мама у него наполовину украинка, наполовину еврейка, учительница русского языка и литературы в частном колледже.

– И вообще в Баку много русскоязычных, – пояснил он. – У нас гостеприимная страна, мы всегда помним добро. Хотя зло тоже не прощаем!

Я решил уйти от скользкой темы и поинтересовался, чем занимается его отец. Тоже преподает?

– Отца нет. Погиб.

Н-да, удачно сменил тему…

– Прости, – сказал я.

– Ничего. Это давно случилось. Я его даже не помню. Он был музыкантом, пианистом. Очень известным. Имел много поклонников. Поклонниц еще больше. Однажды какой-то ревнивый муж или жених натравил на него собаку. Трусливая тварь, шакал, не посмел убить сам. Отец возвращался после концерта. Поздно. Приехал на такси, встал возле подъезда покурить, а тут собака и набросилась. Видимо, специально тренировали убивать, сразу разорвала горло. Он до утра лежал… – Эмин замолчал, с трудом сглотнул. – Убийцу так и не нашли. И собаку не нашли.

Собака… горло… талантливый пианист… Мне тут же вспомнились слова старого недоделанного упыря Игнатьева: «Пойми, это только для людей всякая кровь одинакова. Вам и в голову не приходит, что каждый донор делится не просто водичкой с эритроцитами да лейкоцитами, а жизненной силой и судьбой… Мы пьянеем от энергии высшего человека».

Неужели и в этой истории без кровососов не обошлось? Хорошенькое совпадение.

– С тех пор меня берегут, как будто я не мужчина, а какая-то драгоценность, – с обидой и злостью сказал Эмин. – Еще бы, единственный наследник рода! У дяди Тагира одни дочери, у дяди Джамала вообще детей нет. Это при такой-то фамилии! Знаете, что она обозначает?

– Ума не приложу.

– Знаменосец! – гордо проговорил он. – А разве знамя трусам или слабым доверяли? Только героям. Мы – наследники великих воинов. Мои предки первыми шли на врага. Я хотел после школы в военное училище поступать, а меня сюда сослали. К коровам!

Он гневно всплеснул руками и добавил несколько слов по-азербайджански. Думаю, услышав их, мама-учительница совсем не обрадовалась бы.

Я подвинул к нему рюмку с коньяком.

– Не расстраивайся раньше времени. Сам не заметишь, как все образуется. В молодости всегда кажется, что если желаемое не получаешь прямо сейчас, то не получишь уже никогда. Или слишком поздно, когда оно станет ненужным.

– А на самом деле? – с детской надеждой на чудо спросил Эмин.

Я не стал его разочаровывать.

– На самом деле то, чего заслуживаешь, стороной не обойдет. Думаю, ты неспроста оказался единственным мужчиной в этом поколении Байрактаров. Это судьба, Эмин. Твое знамя где-то обязательно тебя ждет.

– Вы правда так считаете? – спросил он, блестя глазами.

– Само собой, – убежденно ответил я, хоть и понимал, что вся эта пафосная хрень про судьбу и знамена рождена исключительно коньячными парами. До чего же забористое пойло содержалось в плетеной бутыли! Если наладить его поставки президентским спичрайтерам и сценаристам патриотических фильмов, озолотишься в два счета.

Но, блин, как же теперь вести машину?..

* * *

Прохладный воздух, напитанный крепким силосным духом, быстро проветрил мне мозги, однако ехать в таком состоянии на дачу министра я все же не решился. Да нас, наверно, и не пустили бы к трупу высокородного жеребца. Поэтому отправились мы на летний выпас.

Полевая дорога вилась и раздваивалась, а то и растраивалась, но вовсе не оттого, что я был пьян. Просто местные водители считали: если на дороге возникает гигантская лужа или яма с грязью, преодолевать ее, рискуя засесть по самые ступицы, нет ни малейшей нужды. Гораздо легче объехать преграду стороной.

– Кстати, Эмин, а что за гости у твоего дяди? – поинтересовался я как бы между прочим. – Женщина вроде бы какая-то…

– Да, женщина. Красивая! Блондинка. – Он в восхищении прищелкнул языком. – С ней мужик. Они здесь уже вторую неделю. Дядя Джамал говорит, что они историки. Археологи. Ищут следы древней цивилизации. Я хотел побольше разузнать, но Тагир так на меня рявкнул, что сразу расхотелось. Сунешь, говорит, свою любопытную голову, сильно пожалеешь. Изобью, как чужого вообще. Не понимаю, что в этом такого?

И такого и этакого в этом могло быть сколько угодно. Знаю я этих археологов, которые ведут тайные дела с местными хозяевами земель. Вероятно, здесь и в самом деле имеются какие-нибудь курганы или городища. Только раскапывать их частным лицам строго запрещено. Потому что называются такие действия грабежом исторических захоронений.

– Боится, что ты начнешь к блондинке приставать, – сказал я с усмешкой. – Сам, поди, на нее залип.

– Конечно, залип. Видели бы вы, как он вокруг нее вьется. Как шмель над цветочком. – Эмин изобразил ладонями порхающие крылышки и рассмеялся. – Только зря. Она на него даже смотреть не хочет.

– Вот он и бесится, – подхватил я. – А как их зовут, знаешь?

– Нет. К женщине дядя Джамал при мне обращается мадемуазель, а дядя Тагир – красавица. Мужика оба зовут господин генерал.

– Археолога – генералом?

– Ну на самом деле это вроде такая шутка. Но уважают его точно как генерала.

Дорога взбегала на приземистую, длинную гору, поросшую у основания молодым березняком, а выше – лесом посерьезней. Немного в стороне от дороги из частокола елей торчала округлая замшелая вершина скалы, похожая на голову медведя. Темнело треугольное отверстие пещеры. Поодаль возвышалась еще одна каменюга, чуть ниже, зато двурогая. Мне показалось, что на макушке «медведя» кто-то стоит, но толком разглядеть человека не удалось. Впереди возникла жуткая промоина. Пока я ее объезжал, скалолаз исчез.

Когда машина оказалась на гребне горы, перед нами распахнулась великолепная панорама. Лесистые горные отроги широко уходили влево и вправо, точно обнимая бесконечные луга с прозрачными перелесками. Вилась блестящая змейка реки, параллельно ей была брошена цепочка небольших озер в оправах из камышей и рогоза. Примерно в километре от нас, на берегу изогнутого полумесяцем озерца виднелись строения летнего коровника. Длинные навесы с дощатыми фальш-стенами метра по полтора высотой, пара вагончиков на колесах, какие-то сараюшки. Сейчас загоны пустовали. Коровы паслись, а точнее сказать, дремали в тенечке под горой. Возле сонного стада бродили две лошади. Под седлами, но без всадников.

– Это пастухов кони, – пояснил Эмин. – Нет, ты только посмотри! Сами дрыхнут, а с коней даже уздечки не сняли. Реднеки уродские.

Судя по прорезавшемуся акценту, он здорово вспылил.

– Ого! Проснулась классовая ненависть к наемным работникам? – предположил я с иронией и пустил «УАЗ» накатом вниз.

– Зачем ненависть? Вот перед ними был Артемьич, тот классный. Только его уволили. Тагир выдумал, что он молоко ворует. Но ведь глупость это, понимаете, глупость! Он ничего не воровал. Наоборот. Одна корова часто убегала, так он красивый большой колокольчик из дома принес, на шею ей привязал. А эти пастухи какие-то гнилые. В глаза улыбаются, а чуть отвернешься, готовы кнутом по шее хлестнуть.

– Гнилые они или нет, но потолковать с ними придется. – Я покосился на сердитого Эмина и добавил твердо: – Причем без тебя.

– Э, зачем без меня? – вспыхнул он сильнее прежнего.

– Потому что ты начнешь ругаться, они начнут оправдываться, и абзац. Разговор испорчен. Мне такое счастье и близко не нужно. Если хочешь сделать им выволочку, сходишь потом, когда закончу. Ясно?

– Да, – буркнул он и демонстративно отвернулся.

Я вылез из машины, присел пару раз, разминая суставы. Хмель слетел почти полностью, только где-то на границе между чувствами и разумом еще искрился золотой коньячный ручеек, не столько разъединяющий, сколько сближающий эти столь различные берега.

– Как зовут пастухов?

– Петька и Лешка. Петька за старшего. Он длинный, с одной рукой. Лешка тоже длинный, бородатый. Шутить любит.

– С обеими? – спросил я.

– Что?

– У Лешки обе руки на месте? А то вдруг Петька бороду отпустил. Перепутаю как не фиг делать.

Эмин хихикнул.

– Обе, обе целые.

Я нацепил на морду выражение сдержанного дружелюбия пополам с ответственностью и двинулся искать пастухов.

Они вовсе не спали, сидели под деревом и обедали. Оба средних лет, худые, загорелые, в стареньком солдатском камуфляже и берцовках. У однорукого Петьки за спиной висела широкополая шляпа из мягкого войлока, бородатый Лешка повязал голову белым платком на манер банданы. На цветастой клеенке перед пастухами были разложены яйца, соленые огурцы, сардельки, крупно напластанный белый хлеб. В эмалированных кружках налито молоко. Рядом лежал здоровенный беспородный пес и деятельно хрустел желтыми куриными лапами. Этого добра перед ним навалили богато, не меньше килограмма. О страшном вреде куриных костей для собачьего пищеварения здесь, похоже, никто не знал.

Пес встретил мое приближение глухим рыком, но трапезу не прервал.

– Приятного аппетита, мужики, – сказал я.

– Спасибо, – ответили они вразнобой. – Присаживайся и ты, угостись.

– Благодарю, сыт. У меня к вам небольшое дельце. Поговорим?

– Ну дак чо, говори, – сказал однорукий Петька.

– Только не про говно, – весело добавил бородатый Лешка. – А то я за столом брезгую.

– А если про дохлых коров, не брезгуешь?

– Дак ты, значит, этот самый специалист из города, – протянул Петька, большими глотками допил молоко и вытер губы рукавом. – Из МЧС, что ли? Нас предупреждали, что приедешь.

– Вот и хорошо, – сказал я. – Меньше объяснять. Зовут меня Родион, а интересует все, что остальных не интересовало.

– В смысле? – удивился Лешка. – Типа, сколько раз в день Музгарко по-большому ходит?

– Заметь, не я начал про говно.

– Дак и не я. Он у нас конфетками какает, прикинь! То «Дунькина радость», а то «Загадка».

– Помолчи, Леха, – прервал напарника однорукий. – А ты давай конкретней, парень.

– Ладно, буду конкретней. Ветеринары, которые были здесь до меня, выяснили, что коровы ничем не болеют. А все равно гибнут. Значит, причина не в болезнях. У меня есть кое-какие мысли, но без фактов это – туфта. Поэтому сначала хочу выслушать людей, которые постоянно живут рядом с буренками. Лучше вас ситуацию никто не знает, правильно?

– Ну так оно вообще-то, – уклончиво сказал однорукий.

– Да ладно, Петруха, чо нам будет, если скажем, как есь? – встрял бородатый. – Короче, это самое… Сделали коровам-то.

– Что сделали?

– Ну дак это… Испортили. Порчу навели.

Будь на моем месте другой, после такого заявления покрутил пальцем бы у виска и распрощался с пастухами. Мне же и в голову не пришло отнестись к заявлению Лехи с насмешкой.

– А кто, знаете?

– Ясно кто. Иван Артемьич.

– Чепилов, бывший пастух, – уточнил однорукий. Он внимательно изучал мою реакцию на слова напарника. Видя, что я остаюсь серьезным, решил вмешаться сам. – Вишь в чем дело, его в армии изуродовали по мужицкой части. Врачи не вылечили, а вылечил черемисский колдун. Вот тогда Артемьичу и передалося. Так-то он тихий, никому не делает. Но нашенские с ним все равно не связываются. А грузинам чо, они ж чужие. Сдуру и наехали на него. Сказали, будто молоко ворует, да еще с работы выгнали. Хоть кто обидится.

– А как обиделся, наслал на стадо гадюк, – сказал Леха. – Они подползают тихонько и молоко сосут. При этом яд внутрь попадает. Раз маленько, да другой раз маленько. Корова сначала выглядит как здоровая, а потом – хоп, и откинула копыта.

– Интересненько, – сказал я и покосился на Музгара, который управился с костями и теперь заинтересованно обнюхивал мою ногу. – Але, приятель, я невкусный.

– Пшел на место, дурак! – гаркнул на пса Леха.

Тот послушно отбежал на несколько шагов и встал, помахивая обрубком хвоста. Судя по выражению морды, настроение у него было игривым.

– Какой-то он у вас странный, – заметил я. – На сторожевую собаку не особо похож. Помогает хоть чем-то или просто за компанию держите?

– А ты ночью сунься, узнаешь, – с усмешкой предложил Леха. – Живо без штанов останешься. А то и без чего поинтереснее.

Петр, видимо для наглядности, поправил то, без чего именно рискует остаться неосторожный ночной посетитель.

– То есть ночью к стаду никто подобраться не может, – констатировал я.

– Ты про волков, что ли? В принципе, если где-то рядом стая, коровы от страха могут и заболеть, и надои сбавить, – задумчиво проговорил однорукий. – Только серых давно повыбили всех. Да и скотина чует их издали, тихомолком терпеть не будет.

Он был прав. Я вспомнил тот безумный лай и вой, который вызвал в собачьем приюте один-единственный кровосос. Бесшумно к жертве мог подобраться только патриарх. В крайнем случае «сержант». Да и то не любой, а специально надрессированный опять же высшим. Так что – одно из двух. Либо здесь разбойничает продвинутый упырь, либо дело в колдовстве Артемьича. Для всех было бы лучше, если вина лежала на бывшем пастухе. Даже самый злопамятный человек не будет куражиться бесконечно. Удовлетворит мстительность и успокоится.

Другое дело патриарх. Без причины эти твари ничего не предпринимают. Если нетопырь экстра-класса затеял что-то, связанное с кровью (пусть даже кровью животных), значит, имеет далекоидущие цели. И не успокоится, пока этих целей не достигнет. Первое, что приходит в голову в нашем случае, – разорение Байрактаров. Конечно, фермеры – мелочь, но под эту лавочку можно крепко пощупать за вымя господина Коремина. Что уже совершенно другой уровень. Кстати говоря, погибший жеребец вписывается в сценарий планомерной травли министра просто безукоризненно.

Хреново… Неужели придется бодаться с патриархом? Хреново!

– Хочу осмотреть коров, – заявил я.

– Дак успевай, гляди, пока лежат, – сказал Петр. – Встанут, не набегаешься. Или тебе провожатый нужен?

– Ну как бы желателен.

– Леха, в атаку, – распорядился однорукий и начал ловко собирать снедь в потрепанный школьный рюкзачок.

Сопровождаемые Музгаром, мы направились к стаду. Черно-белые коровы мерно двигали челюстями, не обращая на людей ни малейшего внимания, только иногда трясли головами, отгоняя мух. На больших подвижных ушах болтались алюминиевые бирки, словно серьги. Пахло навозом и молоком. Истощенными животные не выглядели, скорей наоборот. Шкуры на толстых боках лоснились, шеи были чистенькими. Впрочем, если здесь кормился высший, обнаружить следы от вурдалачьих укусов практически нереально. Раны затягиваются за считаные минуты. Я осмотрел десятка полтора буренок с одинаковым результатом. С нулевым.

– Когда пала последняя?

– Позавчера.

Так-так. Позавчера корова, а вчера жеребец. Налицо очередность, которая необязательна для порчи. Другое дело – охота. Быть одновременно в двух не самых близко расположенных местах затруднительно даже для высшего упыря. Полное брюхо к дальним путешествиям не располагает. Значит, сглаз отпадает. Твою-то мать!

– Хворала перед этим?

– Ну ты чудной! – удивился Леха. – В стаде двести голов с лишним. Я чо, у каждой перед сном температуру мерить буду? Если кто чего и заметил, так разве доярки. Их утром и вечером на «Газели» привозят. Аппараты-то доильные тут есть, а баб нету. И очень жаль… – Он горестно наморщил нос. – Но бабы сказали бы в случае чего. Дескать, приглядите за той, чо-то она смурная. Видать, все в порядке было.

Я присел на корточки рядом с коровой, которая казалась несколько худее прочих. Она повернула ко мне морду, заглянула большими лиловато-черными глазами в самую душу, шумно, в два приема втянула влажными ноздрями воздух, после чего умиротворенно рыгнула и возобновила процесс жевания. Да нет, и эта упитанная. Я потрепал буренку по теплой холке (вдоль хребта у нее пробежала дрожь – не то удовольствия, не то раздражения) и встал.

– А как вообще гибель происходит? Ну там, дико мычат перед смертью или бьются. Или еще что-то?

– Дак в том и шняга, что ничем ничо. Вечером подоят их, а утром глядь, одна или две не встали. – Он помолчал и с сомнением прибавил: – Разве что у дохлых кости сильнее выпирают. Будто их не поили несколько дней. А может, так только кажется. Смерть, она ведь не только покойников меняет, но и наше отношение к ним…

– Ничего себе завернул! – восхитился я. – Сам придумал?

Леха смутился.

– Куда мне. Ивана Артемьича слова. Он на кладбище выступал, когда бывшего председателя хоронили. Много говорил, да так баско, заслушаешься. Жалко, я только это запомнил.

– В следующий раз бери диктофон, – посоветовал я.

– Чо? В какой следующий раз?

– Шучу-шучу. Труп куда девали, в могильник?

– Ты про председателя?

– Про корову.

– А! Дак на колбасу пустили. Видел, мы сардельки жрали? Из нее. Ох и вкусные!

Леха подождал моей реакции. Я смотрел на него с каменным выражением лица.

– Конечно в могильник, – сказал он, сдаваясь.

– Далеко отсюда?

– Далеконько, вообще-то. Километров десять. Но у тебя, смотрю, проводник имеется. – Он мотнул головой в сторону «УАЗа». – Это кто там сидит, Куба?

– Ага.

– Ты с ним того… осторожнее. Гниловатый парнишечко. Из-за любой ерунды визжит как резаный. А пошлешь подальше, так Джамалу ябедничает.

Я хохотнул.

– Он примерно то же самое про вас сказал.

– Слушай его больше, соплю зеленую. – Леха высморкал поочередно каждую ноздрю, вытер пальцы о штанину. – Понаехали нашу кровь пить, суки. Одно слово, грузине!