Текст книги "Подарок фюреру, или В будущем году – в Аушвице! (сборник)"

Глава 15

Геббельс принял оберштурмбаннфюрера СС Адольфа Эйхмана в своем кабинете министерства пропаганды. Вопреки пожеланию Гитлера Эйхман пришел не один, но Геббельс возражать не стал. Потому что тот, кого прихватил с собой Эйхман, был не кто иной, как гауптштурмфюрер СС Алоиз Бруннер, в свое время сумевший за несколько месяцев очистить Вену от евреев.

А чтобы у Геббельса насчет Бруннера не осталось никаких сомнений, Эйхман представил его рейхсминистру пропаганды как «лучшего своего человека».

В известных кругах о Бруннере давно ходили легенды, особенно после «дела Бозеля», крупнейшего еврейского финансиста. Тяжелобольной старик в одной пижаме был привязан Бруннером к платформе первого вагона. Дул ледяной ветер, и Бозель попросил о милосердии. Когда Бруннеру надоело забавляться со стариком, он из милосердия просто пристрелил его.

Для встречи дорогих гостей гауляйтер Берлина не поленился покинуть свое антикварное, с высокой спинкой кресло и, обойдя массивный из красного дерева с тонкой резьбой рабочий стол, сделал несколько шагов навстречу по длинноворсному, с красно-синим узором ковру.

После взаимных приветствий Геббельс пригласил Эйхмана и Бруннера к круглому столу для совещаний, окруженному модерными низкими креслами с обивкой из ярко-красного шелка. На стене, явно забивая размерами картины Рубенса и Рембрандта, широко раскинулся огромный, выполненный маслом, потрет фюрера.

О Гитлере напоминал и стоящий слева от рабочего стола большой глобус. Не такой циклопический, как в кабинете рейхсканцелярии, упаси бог! Фюрер – неповторим во всем. Его опасно и бесполезно копировать, но следовать его вкусу и принципам – совсем другое дело!

Разговор на правах хозяина начал Геббельс.

– Господа! Я получил согласие фюрера на проведение в Берлине исторической операции. Речь, как вы сами догадываетесь, идет о тотальной депортации евреев в Аушвиц. Больше медлить нельзя! Вы занимаетесь этим вопросом в Европе уже много лет. И не вам объяснять, как велико было желание фюрера решить этот вопрос… полюбовно. Но ни евреи, ни так называемые западные демократии не пожелали договариваться с нами. Не для того они оставили евреев в Берлине, чтобы теперь так просто их оттуда забрать! Евреи в Берлине – Троянский конь! Они ждут своего часа, когда союзные армии выйдут к границам Рейха. И вот тогда, как греки в Трое, они откроют ворота Берлина! Так неужели мы должны покорно ждать, пока эти мерзкие твари покинут свои убежища и ударят нам в спину! Господин Бруннер, вы отлично справились с задачей полной санации Вены. Ни один еврей не ушел от возмездия! Это – бесценный опыт борьбы с «мировым еврейством». Наши предки на своих щитах писали девиз своего рода. Какой девиз мог быть на вашем щите?

– Предельно простой, господин рейхсминистр! Стремительность, натиск и безжалостность! Молниеносная стремительность, чудовищный натиск и нечеловеческая безжалостность! Секунда промедления и сострадания – и еврей, как оборотень, уходит из-под удара! И сам наносит удар!

Геббельс поощрительно улыбнулся. Но, вероятно, вспомнив слова фюрера, внушительно произнес:

– Однако в Берлине, господа, вы должны будете действовать не только стремительно и безжалостно, но и абсолютно бесшумно. Это – категорический императив фюрера! Господин Эйхман, фюрер лично рекомендовал мне вас как его доверенное лицо. Убежден, вы уже располагаете планом на этот случай.

– Вы абсолютно правы, господин рейхсминистр! Такой план существует! Мой отдел 1VВ4 давно разработал его в ожидании политического решения. Я не хотел бы утомлять вас подробностями, но буквально в общих чертах могу презентовать его прямо сейчас.

– Я слушаю, – лицо Геббельса вытянулось от напряжения.

– Так как большинство из сорока тысяч берлинских евреев работает на оборонных предприятиях, мы предлагаем начать операцию именно там. В тех цехах, где работают евреи, практически нет немцев. Это позволит захватить основную массу данного контингента врасплох и избежать излишней огласки, неизбежной при аресте по месту жительства. Прямо с фабрик на грузовиках евреи будут отправлены в сборные лагеря. Полукровки – на Розенштрассе, остальные – на Герман-Геринг-казарме, откуда после первичной обработки и регистрации – непосредственно к месту их окончательной утилизации. Для этого я прошу предоставить в мое распоряжение весь грузовой транспорт Берлина. В дальнейшем не исключена дополнительная зачистка территории города.

– Превосходно! – от услышанного Геббельс пришел в восторг. – Только так мы сумеем превратить Берлин в юденфрай! Только так: никакого промедления и никакой пощады!

– В операции примут участие отборные части СС, в том числе такие, как лейб-штандарт СС «Адольф Гитлер» и зондеркоманда «Адольф Эйхман».

– А! Рослые парни! – проявил осведомленность Геббельс. – Ведь именно так зовут в народе ваш отряд, Эйхман? Мне как-то пришлось видеть их на параде! Это впечатляет!

– Да, господин рейхсминистр, именно так их и зовут. Ниже ста восьмидесяти сантиметров там нет никого. Настоящие прусские гренадеры.

– Отлично, отлично! А как вы планируете назвать операцию?

– Рабочее название «Возмездие». Но возможны варианты.

– Нет! – впервые категорически возразил Геббельс. – Это – слишком откровенно. Фюрер требует, чтобы название было нейтральным, ничего конкретно не выражающим. Это – приказ, варианты исключены.

– А что если, – вмешался в разговор Бруннер, – «Акция «Фабрики»? Скромно и со вкусом! И при этом абсолютно не по теме! Так сказать, по касательной к смыслу! Да ни одна английская свинья не догадается, о чем идет речь! – он осклабился и вполголоса закончил: – И немецкая тоже!

– Точно! – оживился Геббельс. – А вы прямо лингвист, господин Бруннер! Не желаете ли – ко мне, в министерство пропаганды? Сотрудник с таким чувством слова, к тому же такой стремительный и безжалостный, – большая редкость! А что! Почему бы и нет! Вот именно: «Акция «Фабрики»! Посторонним это ни о чем не скажет, а посвященным… впрочем, господа, круг посвященных должен быть предельно узок. Фюрер приравнивает эту акцию к крупнейшей военной операции. Если она удастся, это будет реванш за Сталинград!

Расходились довольные друг другом. Уже у самой двери Эйхман и Бруннер услышали за спиной мелодичный голос Геббельса. Он звучал твердо и одновременно почти фривольно:

– Бруннер! Если вам вдруг приспичит снова лично пристрелить какого-нибудь еврея, дайте мне знать! Мы с Эйхманом решим, позволить вам это или нет. С Бозелем вы явно поторопились! Бозель мог нам еще очччень пригодиться!

– Яволь! – также несколько фривольно гаркнул Бруннер. – Но тогда, господин рейхсминистр, мне придется будить вас даже ночью! Евреями я занят круглосуточно! Евреи – моя слабость!

Глава 16

В пятницу 26 февраля отец Рут, хирург еврейской больницы Ханс Лебрам, во время чайной паузы неожиданно подсел к дочери и спросил:

– Рути, что ты делаешь завтра?

Рут была не на шутку удивлена: отец никогда не подходил к ней во время работы.

– Завтра шаббат, па! Ты что, забыл?! Лотта, я и ты, как всегда, вместе попразднуем, а потом пройдемся по городу. У меня и у нее ночная смена. А разве ты будешь не с нами?

Отец Рут, высокий яркий брюнет, считался одним из ведущих хирургов больницы, и даже доктор Лустиг, по-военному немногословный и абсолютно бесцеремонный с медперсоналом, был с ним почти дружелюбен.

– С Лоттой? Ну да… с тех пор, как ее отец погиб в ту ночь, а мать… она осталась совсем одна. Я всегда рад ее видеть. Но знаешь, Рути, меня сегодня вызвали в канцелярию, – как-то тягуче, как будто нехотя, произнес он. – И доктор Лустиг лично сообщил, что завтра почти весь медперсонал больницы должен быть на рабочих местах. Предстоит много работы. Возможно, придется работать круглосуточно. Да, именно так он сказал.

– Странно, – пожала плечами Рут, – какая внеурочная работа в шаббат! А ты спросил, что случилось?

– Я никогда не спрашиваю его ни о чем! Там это не принято. Доктор Лустиг не распоряжается, он приказывает. А приказы не обсуждаются. Я его понимаю. Представляю, с кем ему приходится иметь дело!

– Я тебе так сочувствую, папочка! Даже не знаю, как мы с Лоттой в шаббат обойдемся без мужчины! И гулять по городу нам придется без… кавалера!

– Рут, – отец нежно взял ее за руку, – я думаю, вам не стоит завтра выходить на улицу.

Что-то в голосе отца заставило Рут насторожиться.

– Но почему, па? Мы и так все время сидим в помещении, а это вредно для здоровья, сам знаешь!

– Вам не стоит завтра выходить из дому, – сухо повторил отец и двумя пальцами до боли сжал себе переносицу. – Я не все тебе сказал.

– А что еще, папочка? – болезненно сморщилась Рут, она впервые видела отца таким подавленным.

– Видишь ли… меня и почти всех других врачей и медсестер, а также всех секретарей-машинисток, завтра не просто заставляют работать внеурочно. Нам всем приказано явиться в распоряжение начальства сборных лагерей на Розенштрассе и Герман-Геринг-казарме. Слава богу, что тебя и Лотту это не коснулось! – Ханс Лебрам посмотрел мимо Рут и как бы мимоходом бросил: – Я совершенно случайно узнал, что больница получила приказ подготовить еды и медикаментов на десять тысяч человек! Ты что-нибудь понимаешь?

– Нет, – печально улыбнулась Рут, – а ты?

– А я, кажется, да. Поэтому завтра до самой работы, до 6 вечера, сидите у нас дома. А еще лучше… – он глубоко втянул в себя воздух, – вообще сегодня не покидайте больницу.

И, поймав испуганный взгляд дочери, посмотрел ей в глаза строго и как-то обреченно:

– Боюсь, они готовят нечто ужасное.

Глава 17

А за день до этого разговора на спецобъекте гестапо под Берлином шеф «еврейского отдела» РСХА Адольф Эйхман сказал шефу еврейской больницы Берлина доктору Вальтеру Лустигу буквально слово в слово:

– Лустиг! На 27 февраля экстренно передайте большую часть ваших врачей и медсестер, а также всех секретарей-машинисток, в распоряжение сборных лагерей на Розенштрассе и Герман-Ге-ринг-казарме. Вы лично отвечаете за обеспечение едой и медикаментами десяти тысяч евреев.

Потом Эйхман подошел к старинному громоздкому серванту, открыл дверцу бара, покрутил в руках несколько бутылок с яркими наклейками.

– Я знаю, дружище, что вы предпочитаете всем женщинами свою Анни-Мари, а всем винам – французский коньяк. Но не прочь попробовать и нечто другое. К сожалению, лучшее, что есть в этой дрековой казенной конуре, – русская водка! Называется «Московская»! Символично, да?! Москву мы… пока не взяли, а водку «Московскую», думаю, осилим! Вы как, не против?

Лустиг отрицательно покачал головой.

– Я так и знал! Вы, Лустиг, – человек говенных принципов! В этом вы похожи на всех евреев. К счастью, только в этом! Но у одних евреев принципы большие, а у других – маленькие. Лично вы, Лустиг, человек больших принципов. Например, если вы пьете коньяк, то водку не будете пить, даже рискуя потерять мою дружбу! Но по мелочам, так сказать, с вами нетрудно договориться. Остальные ваши соплеменники – склочны и мелочны. Насчет там коньяка или там водки с ними еще можно вести диалог, а вот добровольно покинуть эту страну не уговоришь, хоть убей! А ведь это, дорогой Вальтер, совсем не так уж принципиально, как выбор между коньяком и водкой! Что Германия евреям и что евреи Германии! И вот теперь извольте объяснить им, что терпению фюрера пришел конец!

– Что будет 27-го, Адольф? – Лустиг казался полусонным.

– Что будет, что будет! – раздраженно фыркнул Эйхман. – Реванш за Сталинград! Так говорит… этот наш… «маленький доктор»! Он говорит, что они нас, так сказать, победили там, а мы их, так сказать, – здесь! Как вам этот… силлогизм?

– Мдааа… – брови Лустига слегка подались вверх. – А что, под Сталинградом немцы дрались с евреями? Это… занятно!

– Нуууу…. это, конечно, все фантазии Геббельса. Чем дальше от фронта, тем потустороннее мысли. Мы же с вами, Лустиг, люди, так сказать, факта. А хотите, я свожу вас на фронт? На какой желаете: Восточный, Западный, а может, махнем в Африку к Роммелю? А там и до Палестины – рукой подать!

При слове «Палестина» Лустиг только безразлично хмыкнул и закинул ногу на ногу.

– Скажите, Адольф, только честно, сколько евреев будет депортировано на этот раз?

– Если честно, Лустиг, то все. Такой приказ: превратить Берлин в город, свободный от евреев! На все времена!

– А больница?

– Больница сохранится в полном составе. По поводу нее мне даны особые полномочия. К вашей больнице у нас особый интерес!

– Значит, не все. Депортируют в Терезиенштадт?

– Только избранных. Терезиенштадт не вместит всех желающих!

– Значит, – Лустиг, как еврей на молитве, отчетливо закивал головой, – в Аушвиц.

– Не только, не только! Есть и другие… курорты! По интересам! Например, Равенсбрюк. Как говорят у русских, образцово-показательный женский лагерь.

Эйхман удовлетворенно затопал по комнате.

– Да расслабьтесь, Лустиг! Вы – мой человек! И пока я жив, вам… хм… ничего не грозит. Молитесь за меня, Лустиг, молитесь! А хотите свежий анекдот? Вообще-то это, шайсе – правда, но очень смешная! Представьте себе доктора Геббельса, так сказать, с любовницей! Любовница уже не так чтобы молода, но еще – весьма и весьма! Ну, они начали там забавляться, а Геббельс спрашивает: «Дорогая, почему вы притушили свет? Вы не хотите, чтобы я любовался вашими… эээ… прекрасными формами?» – «Нет, нет, дорогой, смотрите на здоровье! Просто я не хочу видеть ваше уродство!»

– Забавно! – несколько оживился Лустиг. – Представляю, где сейчас эта отчаянная фрау!

– Ничего вы не представляете, Лустиг! Как и все евреи, вы весьма недальновидны в любовных делах и плохо знаете душу настоящих арийцев! Например, таких, как доктор Геббельс! Конечно, вначале он был где-то шокирован, а его подружка напугана. Но уже через минуту Геббельс нежно погладил ее по щеке: «Дорогая, вы тронули меня своей откровенностью! Я знаю, мое тело не из самых красивых. Но вы проявили такт, притушив свет, чтобы этого не замечать. Я это оценил!» В следующие полчаса, включив свет, дама выцеловывала каждый сантиметр не самого красивого тела! Но это, Лустиг, баааааальшой государственный секрет. Боюсь, что нашу с вами откровенность доктор Геббельс, шайсе, не оценит!

– Думаю, вы правы, Адольф! По этому случаю я даже готов нарушить свои… говенные принципы и выпить с вами рюмку водки. Как там она у вас называется?

– «Московская», Лустиг, «Московская»! Классная водка, рекомендую! Специально для кремлевских бонз! Но это все, что русские умеют делать хорошо. Танк Т-34 – не в счет!

– А за что, Адольф, пьем? За здоровье доктора Геббельса или за реванш за Сталинград?

Эйхман поднял свою рюмку и ядовито ухмыльнулся:

– Нет, Лустиг! Давайте выпьем за этих… наших евреев! Пожелаем им, так сказать, легкой дороги и… как это у вас там говорят… о! – в будущем году – в Аушвице!

Он в упор посмотрел прямо в глаза шефа еврейской больницы. На лице Лустига не дрогнул ни один мускул.

Глава 18

Через два часа после этой встречи на столе коменданта концентрационного лагеря Аушвиц оберштурмбаннфюрера СС Рудольфа Гёсса зазвонил телефон.

Гёсс только что вернулся с «дела», как в лагере называлась обработка вновь прибывших заключенных, то есть отделение трудоспособных от тех, кто годился лишь «для растопки печей». В соседней комнате уже был накрыт обеденный стол. А тут этот незапланированный звонок!

Гёсс, как и доктор Геббельс, любил порядок во всем, а в личной жизни – тем более. И, как и евреи, слыл человеком принципов.

– Время сеять и время жать, время включать газовую камеру и время – печь крематория!

К слову, слепым педантом Гёсс все же не был, характер имел нордический, но довольно игривый, не чуждый новаций и экспромтов. Именно благодаря этому некоторые заключенные попали в печь крематория, минуя газовую камеру.

Но в одном он был непреклонен: мы должны выполнять приказы фюрера, а не философствовать!

Если бы Гёсс мог, высек бы эту надпись на воротах своего заведения. Но все, что касалось словесного оформления Аушвица, находилось за пределами его компетенции, скорее всего, в компетенции министерства пропаганды. Поэтому надпись на воротах Аушвица сохранялась старая, по мнению Гёсса, излишне лукавая и либеральная. Свободным в Аушвице могла сделать только смерть.

Поэтому, когда зазвонил телефон, Гёсс даже слегка обиделся: должен же и комендант концентрационного лагеря когда-нибудь обедать! Но трубку снял: вдруг там приказ фюрера!

Звонил Эйхман. Шеф «еврейского отдела гестапо» был частым гостем Аушвица и главным «поставщиком сырья». Но решать все проблемы и любоваться детищем Гёсса всегда предпочитал «с порога». Гёсс даже не мог припомнить, прошел ли оберштурмбаннфюрер своеобразный «тест викинга»: заглядывание в глазок газовой камеры! Пройти этот тест люди Гёсса, а иногда и он лично, ненавязчиво предлагали всем гостям Аушвица. Не смог отказаться от него и рейхсфюрер Гиммлер, который, как и Эйхман, не очень-то любил переступать порог «лагеря смерти».

В тот день Гиммлер храбрился, даже пытался комментировать увиденное, но на ногах удержался только благодаря своему адъютанту. Прямое уклонение от созерцания дела его рук со стороны нацистских бонз Гёсс считал недостойным представителей высшей расы и просто непорядочным. Сами заказали представление, а теперь, извольте видеть, воротят нос!

Интересно, как эти господа себе все это представляли?! Думали, что евреи будут возноситься ввысь от непорочного прикосновения! Нет, господа, все это тяжелый изнурительный труд! Изнурительный и неблагодарный!

– Эйхман, – ворчливо прохрипел в трубку Гёсс, – вы, конечно, как всегда, по делу! Я понимаю: у меня ненормированный рабочий день. Но даже наш скот раз в день нужно кормить! Вот и я как раз перед вашим звонком собрался перекусить. Вы можете мне сказать, завтракал я сегодня или нет? Вот и я не уверен! А тут вы со своим звонком! И еще неизвестно, не испортит ли он мне аппетит! Короче, что там у вас?

Эйхман знал, что лучший способ расположить к себе сверхамбициозного коменданта Аушвица – начать разговор с вопроса о его делах.

– Рудольф, не ворчите! Вам это не идет! Лучше расскажите, эээээээ… что за чудище там доставили в Биркенау. Говорят, у него шесть рук!

У Гёсса сразу же загорелись глаза и отпала охота обедать. Интерес к его хозяйству всегда вызывал у него самые добрые чувства к собеседнику. Таких он готов был часами возить по огромному лагерю, раскрывая потаеннейшие места и даря уникальнейшие экземпляры своей коллекции. Например, такие, как искусно оттатуированная кожа, совсем недавно содранная со спины какого-то там африканского вождя.

И только одну просьбу даже самого дорогого гостя Гёсс был бессилен выполнить: выпустить на волю заключенного в Аушвиц. Категорический приказ Гиммлера: из концлагеря обратной дороги нет! – исполнялся им беспрекословно.

Но сейчас Гёсс был по-настоящему тронут столь конкретным вопросом Адольфа Эйхмана и его отличной осведомленностью.

– Вау! – от удовольствия Гёсс даже причмокнул. – И вы уже в курсе! Так точно, доставили! Шестирукий! К тому же с горбом! Я его еще вчера утром перенаправил Менгеле. А вечером он мне сообщил, что полностью избавил монстра от всех его пороков! Причем самым радикальным способом! Угадайте, как! Сперва он прессом раздавил его горб, а затем ампутировал все лишние руки!

– И что же монстр? – осторожно поинтересовался Эйхман, уже жалея, что затеял этот бесконечный разговор не по теме.

– Монстр? Монстр… пфффу… сегодня издох. Но Менгеле пришел к потрясающему открытию: низшие расы не способны стать настоящими людьми даже после радикальной обработки! Они – порочны по своей природе! Так вы, Эйхман, звоните по поводу этого чучела? Оно что – тоже еврей?

– Господин оберштурмбаннфюрер, – решил перейти на официальный тон Эйхман, – по личному приказу фюрера 27 февраля в Берлине начинается грандиозная операция под названием «Фабрики». Дня через два вы получите секретную телеграмму, в которой вам будет предписано в кратчайшие сроки подготовиться к приему, как минимум, 15 тысяч евреев. – Эйхман услышал, как на другом конце провода Гёсс озадачено присвистнул. – Но я подумал, что стоит предупредить вас заранее.

– Операция «Фабрики», Эйхман?! – Гёсс уже стоял у телефона в полный рост. – Это значит, что вы наконец решились у себя в Берлине рубануть их под корень!

Эйхман поразился неожиданной проницательности коменданта «лагеря смерти». Вот тебе и «нейтральное название»! Гитлер и Геббельс были бы крайне… удивлены! Но Гёсс – свой в доску. С ним можно не церемониться!

– От вас ничего не скрыть, Рудольф! – уже по-свойски сказал он. – Вот именно, под корень! Поэтому на этот раз к вам прибудут не жалкие доходяги, а пятнадцать тысяч здоровых, работоспособных евреев, до последней минуты занятых на самых ответственных участках оборонной промышленности.

– Это превосходная новость, Адольф! Здоровым и трудоспособным в моем хозяйстве всегда рады! Их трудовые навыки…

– Хм! Должен вас разочаровать, Гёсс, – с присущим ему дьявольским сарказмом посочувствовал Эйхман, – но вам едва ли удастся… нддааа… воспользоваться трудовыми навыками этого контингента. Разве что тем, что от него останется после полной переработки!

– Яволь! – мгновенно отреагировал Гёсс. – Я все понял! Селекция исключена! Под корень – там, и под корень – здесь!

– Удачи! – закончил разговор Эйхман. – Имейте в виду, операция «Фабрики» – подарок фюреру к пятидесятичетырехлетию. – И после короткой паузы уже совсем по-другому, вальяжно спросил: – А что у вас там сегодня на обед, Рудольф? Не мясо ли того самого шестирукого монстра в собственном соку?

Гёсс разразился поистине гомерическим смехом.

– Вовсе нет! Я не гурман, Эйхман! Все гораздо проще! Обыкновенные русские щи, дружище! Желаете снять пробу?