Текст книги "Дневник хирурга"

Новый год встречали у А. Д. Сперанского. Много говорили о войне. Выпили, закусив хлебом с солью. Сперанский резонно утверждает, что часто у нас администраторы в науке играют большую роль, чем ученые. Судя по всему, кое-кто из деятелей медицины хочет воспользоваться тем, что правительству сейчас не до нас, и свести счеты с Институтом экспериментальной медицины и с наиболее видными его представителями.

1942

1 января

Был в Главвоенсанупре, ждал Смирнова, но не дождался. Встретился с Ходорковым и Масловым, которые сообщили мне, что мой бывший начсанарм 26 Дегтяренко убит. Замечательный был человек, умный, доброжелательный. Очень его жаль.

2 января

В клинике отца все работают, не покладая рук. Смирнова все-таки поймал. Он говорит, что союзники присылают только то, что очень дорого и с ними приходится все время препираться.

Вечером был в редакции «Красной Звезды». Ужинал у Д. Ортенберта[24]24
  Д. И. Ортенберг – он же Вадимов – редактор газеты «Красная звезда».


[Закрыть]. Мы с ним вместе были на Халхин-Голе и на финском фронте.

3 января

Ночью в редакции смотрел фильм. Утром с П. Павленко[25]25
  П. А. Павленко – известный советский писатель.


[Закрыть] писали статью в «Красную Звезду» о военно-санитарной службе.

4 января

В Управлении узнал, что мне присвоено звание бригврача, так что теперь буду носить ромб вместо трех шпал.

Вечером был у В. Ставского[26]26
  В. П. Ставский – известный общественный деятель, писатель.


[Закрыть]. Встретил у него редактора «Правды», – Поспелова, поэта Суркова и жену моего однофамильца – писателя Всеволода Вишневского. Она беспокоится о муже – он в Ленинграде и хворает.

Спал в своей квартире, холодной и темной.

5 января

Недалеко от Кремля упала тысячекилограммовая бомба и не разорвалась. Место падения бомбы огородили и ее будут разряжать.

6 января

Ночью был сильный взрыв, он был слышен по всей Москве. Кто говорит, что бросили большую бомбу, кто – будто это диверсия на заводе.

Утром исправлял свою статью. Вечер провел с друзьями. Завтра лечу самолетом на фронт.

7 января

С трудом добрался до аэродрома. Со мной летит в Ленинград жена Всеволода Вишневского. В Хвойной выяснилось, что самолет в Ленинград не полетит. Все, кто направлялся туда, принялись хлопотать, но безуспешно. Пришлось им ночевать в Хвойной.

Здесь создалась очень трудная обстановка. В день прибывает до двух тысяч раненых, многие из них не получили на фронте первичной хирургической помощи. Вечером прооперировал троих раненых, каждый раз с новыми ассистентами, объясняя им, как нужно обрабатывать рану.

8 января

Раненых, все везут и везут. Не хватает санитарных поездов и санитарных летучек. Железнодорожники дают вагоны, но нет медперсонала. Сегодня прибыла «летучка», где на шестнадцать вагонов был один сопровождающий, да и тот ветеринарный фельдшер.

В госпитале мне показали раненого с неушитым открытым пневмотораксом. Очень большой дефект грудной стенки мне удалось закрыть с помощью пневмопексии.

Вишневской так и не удалось попасть в Ленинград, и сегодня она улетела обратно в Москву.

Сделал несколько операций. Переезжаем в Неболчи. Поеду поездом – моя машина сломалась.

9 января

Погрузились в поезд и тронулись. Проехали около часа и остановились. Здесь выяснилось одно, хотя и частное, но мало приятное обстоятельство. Наши вещи в поезд не погрузили, как это предполагалось, и они остались в Хвойной. Едем без вещей – ни полотенца, ни бритвы, ни еды.

Едем в теплушке, в центре её стоит печка, пока топим – в вагоне нестерпимо жарко, как только перестаем топить – становится холодно. Тело все чешется от того, что спим, не раздеваясь.

Спутники мои распевают песни, хотя все голодны. Видел женщину-врача, которая была в плену у немцев. Она там работала – лечила наших, пленных. Один раз в неделю немцы им давали операционный день. Сами немцы, по ее словам, оперируют без халатов, в резиновых фартуках: с засученными рукавами рубашек. Руки моют быстро, опуская их в какую-то жидкость, инструменты не кипятят, а стерилизуют погружением в какой-то раствор. Это правильно. У меня тоже есть рецепт такой жидкости для холодной стерилизации инструментов. Надо будет его использовать.

Мы все еще стоим. Темно, свет только от печки. Петь бросили, все сидят скучные, прихлебывают кипяток без сахара. Не верится, что где-то в Советском Союзе существуют международные вагоны, поезда, идущие по расписанию, что где-то сейчас пригревает солнце…

10 января

Утром, когда все уже потеряли надежду, поезд тронулся, и за три часа; мы приехали к месту назначения – к станции Неболчи.

Рядом на пути стоит разбомбленный, обгорелый поезд. Через разрушенную стенку вагона видно, как какой-то человек с рыжей бородой рубит туши убитых лошадей. Зрелище не очень приятное.

Оказывается, автобус с нашими вещами приехал вчера и ждет нас.

Все помещения в Неболчи заняты и нас разместили в четырех километрах от станции в деревушке. Побрился, умылся, вычистил зубы и чувствую» себя прекрасно. Правда, обнаружил на куртке и рубашке несколько вшей, но вымазал все тело альбихтоловой пастой и с надежной взираю на будущее.

Штаб и столовая примерно в двух километрах. Ходить туда в мороз – удовольствие.

Фронтовым терапевтом к нам назначен бригврач А. Ф. Александрова Жаль, что не Молчанов. К нему я уже как-то привык.

11 января

Все еще ничего не делаю. Сегодня установил, что ромб «помогает жить» – в столовой отдельные столики для генералов, бригадных комиссаров и бригврачей. Я сел за один из них, но был тотчас же наказан. Оказывается, уважающие себя генералы питаются дома, а тех, кто по наивности поступает, как я, официантки просто не замечают.

Сегодня устроил себе праздник – сходил в баню «по-черному». Помылся с грехом пополам, переменил белье и посыпался «дустом». Хозяин избы, где я живу (его фамилия В. А. Жуков), – «полный георгиевский кавалер», воевал с немцами в прошлую войну, был пулеметчиком. Рассказывает, что, когда получил на параде первый крест – расплакался. Он вынул альбом и показал мне свои фотографии. Среди прочих тут оказалась фотография красивого, молодого офицера. «Это наш командир – сын командира дивизии. Когда его убили, приехал отец, генерал, снял шапку и долго стоял, жевал усы. Потом позвал солдат и спрашивает: «Видел ли кто, как его убили?» «Видели, – говорят. Он шел впереди». Мне вспомнилось, как в германскую войну были убиты наши родственники – отец и сын. Отец был командиром полка, сын – вольноопределяющимся. Идя в атаку, отец видел, как снарядом убило сына. Оба имели георгиевские кресты. Мой дед тоже получил солдатский георгиевский крест за штурм крепости Гуниб и пленение Шамиля.

Поздно вечером меня вызвал начальник Санитарного Управления фронта Песис. Сели с ним составлять план обеспечения двенадцатидневной фронтовой наступательной операции. Высчитывали предполагаемое количество раненых по армиям, намечали этапы эвакуации. Подсчитывали необходимое количество санитарных автомашин и поездов для эвакуации раненых, а также крови и различного медицинского имущества для четырех армий, из которых состоит наш Волховский фронт. Войска уже в бою, а две армии не имеют ни одного полевого госпиталя, есть лишь, медсанбаты, да и то не полностью укомплектованные. Раненых между тем поступает много. Крови для переливания, по самым скромным подсчетам, нам необходимо полторы тонны, а сейчас ее нет ни грамма.

К утру закончили свой план. Теперь надо его доложить командующему.

12 января

Наш хозяин ходил в Будогощь, отнятую у немцев. Рассказывает добравшимся у него односельчанам: «Видал твою дочь, живет хорошо, картошку и муку попрятала, для вас берегла». «Бог с ней, с картошкой, сама б уцелела». «Пиратка тоже там, а вот Шарика машиной задавило, ох и жаль же, до чего ласковый был, а сторожил-то как!» Я невольно подслушиваю чужие разговоры, так как нездоров и целый день сижу дома, а разделяет нас тонкая перегородка. Машина испорчена, никуда нельзя выехать. Очень тоскую по дому, детям, жене. Вообще после напряженной деятельности сейчас мне ужасно скучно.

13 января

Войска фронта перешли в наступление, наносят удар западнее железной и шоссейной дорог Ленинград – Москва, обходя сильно укрепленные позиции немцев у Чудово.

Живем сводками. Пока потерь у нас, к счастью, немного, раненых поступает около трехсот человек в день. Из тыла прибывают к нам госпитали.

Разговорился с хозяином. Он, оказывается, во время войны 14-го года вел два дневника, один для офицеров, другой – для себя. Хитер.

Неожиданно меня вызвал Песис и предложил любыми средствами добираться до Будогощи, помочь там организовать хирургическую работу.

Пошел на станцию. Стоит много составов. Спрашиваю у машиниста на первом пути: «Куда идете?» – «В Будогощь». В это время поезд трогается, я на ходу, вскакиваю в теплушку, карабкаюсь, меня не пускают, ругают, наконец, влез. Народу немного, топится печка, темно. Пробрался в угол, сижу. Люди говорят о еде, о дороге. Оказывается, это грузчики, едут неизвестно куда, никто их не кормит. Вдруг поезд встал. Дверь открывать не позволяют – тепло выходит. Если выйти – обратно не пустят. Просидев часа три, я все-таки вышел. Стоим на станции Тальцы. Пути забиты. Стоящий рядом эшелон готовится к отправлению. Пробую пробраться в теплушку к летчикам. Показываю свое удостоверение. «Пожалуйста, – говорят, – но только учтите, что мы за одиннадцать суток проехали всего двести километров. Если Вас это не пугает– присоединяйтесь». Летчики успели, обзавестись хозяйством. У двери лежит топор, пила, горит лампа, тепло, уютно. Посидели немного, потом решили с моими новыми знакомыми сходить на станцию. Здесь узнали, что этот эшелон пойдет через день, а на Будогощь скоро отправляется снегоочиститель. Упросил взять меня. Через пару часов прибыли в Будогощь. Темно, С радости прыгаю со ступеньки, не глядя, прямо на какие-то ящики, ударяюсь скулой о что-то твердое. Пути забиты. Пробираюсь то под вагонами, то через-тормозные площадки. Наконец, добираюсь до станции. Нашел ППГ. Представился. Меня, оказывается, здесь знают. Госпиталь переполнен, вместо штатных двухсот они разместили у себя две тысячи раненых. И хотя врачи работают, не покладая рук, хирургическая обработка производится с опозданием. У многих раны осложнены гнойной инфекцией. Наблюдаются случаи повторного кровотечения. Хирургически обработанных и вполне транспортабельных не эвакуируют и в результате их приходится перевязывать повторно. Необходимо наладить бесперебойную эвакуацию раненых во фронтовые госпитали, но для этого нужны санитарные поезда.

Ночью пошел в санотдел 4-й армии. Встретили хорошо.

14 января

Сидим с армейским хирургом Шрайбером, я знакомлюсь с обстановкой.

Четвертая армия наступает в направлении на Кириши и несет при этом значительные потери. Похоже на то, что наступательная операция, начавшаяся еще под Тихвиным, заканчивается. В результате довольно быстрого продвижения, армии и больших заносов тылы сильно отстали. Эвакуация раненых нарушена. Не хватает продовольствия. В некоторых медсанбатных скопилось до тысячи раненых, а эвакуировать их не на чем. В Будогощи организовали импровизированный эвакоприемник, куда принимают раненых из войскового района. Здесь их обогревают, кормят, сортируют и распределяют между пятью армейскими госпиталями. Здесь я лишний раз убедился, что в холодное время года, да еще при большом наплыве раненых, необходимо прежде всего обогреть и накормить пострадавших, а затем уже заниматься сортировкой и оказанием, медицинской помощи.

Один из Будогощских госпиталей дислоцирован в школьном здании. Здесь раньше был развернут госпиталь немецкой армии. Рядом – большое немецкое военное кладбище: длинные шеренги стандартных березовых крестов. А ведь это только умершие в госпитале. Такова цена немецких побед на крошечном участке фронта.

Будогощские госпитали производят в общем не такое уж скверное впечатление, люди стараются работать как можно лучше, и раненые довольны, несмотря на малокомфортабельные условия.

15 января

Шрайбер с восхищением рассказывает о сибиряках, дравшихся за Тихвин. Молодцы, прямо на плечах у немцев, вслед за Тихвином заняли Будогощь. В бою участвовали и старые, уже дравшиеся в империалистическую войну, солдаты.

Сели со Шрайбером в кузов крытой грузовой машины и принялись наблюдать за убегающей назад дорогой. По ней тянутся бесконечные обозы. Лошади усталые, худые, еле передвигают ноги. Приехали в Клинково. В этой небольшой деревушке развернулся полевой госпиталь 365, предназначенный для лечения легкораненых. Начальник – Юмаев, ведущий хирург, пожилой уже доктор Капутовский из Москвы. Госпиталь рассчитан на прием девятисот человек со сроками лечения до пятнадцати дней, но сейчас в нем содержится сто двадцать раненых. Они располагаются в избах по двенадцать-четырнадцать человек. Получается, что раненые, в сущности, находятся на «постое» у населения, как это бывало в далеком прошлом. Ну что же, надо признать, что в трудной ситуации это не такой уж плохой выход из положения, и этот подсказанный жизнью вариант организации медицинской помощи, вероятно, нам еще не раз пригодится.

Вернулся в Будогощь и осмотрел здесь полевой госпиталь 518. Плохо. В операционную подают раненых в шинелях и сапогах, так прямо и кладут на операционные и перевязочные столы. В госпитале вместо двухсот человек скопилась тысяча.

Весь вечер проговорили с Шрайбером о восстановительной хирургии. Сейчас она приобретает особенно большое значение. Я убежден в том, что каждый военно-полевой хирург должен знать основные принципы восстановительной хирургии. Вообще оба этих раздела нашей специальности очень тесно переплетаются. Кончится война, хирурги еще очень долго будут бороться с инвалидностью как последствием военной травмы.

16 января

Утром поехали со Шрайбером в медсанбаты его армии, два из них – 310-й и 4-й – гвардейские, мои старые знакомые. По дороге встречаем пленных, грязных, оборванных. Они временами садятся в снег или ложатся на обочины рядом с дорогой. Вид у завоевателей, прямо скажем, неважный. Прибыли в медсанбат 4-й гвардейской. Он развернут в большом лесу. Где-то недалеко стреляют. Показал им футлярный блок при шоке после ранения нижней конечности.

В сотый раз повторяю, что слабый (0,25 %) раствор новокаина при тяжелых ранениях конечностей надо вводить в мышечные футляры выше (проксимальнее) наложенного ранее жгута. Конец иглы должен быть ориентирован на кость по соседству с крупными нервами. Через пять – десять минут после новокаиновой блокады жгут медленно снимают. Еще через три – семь минут можно вводить новокаин в области ранения – гематомы, – и приступать к обработке раны. Введение новокаина ниже (дистальнее) жгута, по моим наблюдениям, часто не предупреждает развитие шока, а в отдельных случаях может даже способствовать его возникновению.

За день побывали в четырех медсанбатах, все они работают удовлетворительно.

Поздно ночью возвращаемся в Будогощь; в комнате, где мы остановились, поселился новый начсанарм Парамонов. Он учился в Казанском университете, вспоминает, как я преподавал им анатомию.

17 января

Утром отправились в 78-й медсанбат. Едем довольно долго. По дороге маленькие мостики частью разрушены – еще не успели восстановить. Проехали поселок Бор, рядом в лесу развернут медсанбат 78. У них свой электродвижок и поэтому в палатках светло. Хирурги молодые, энергичные, работа у них налажена хорошо. Большой процент раненых подвергается хирургической обработке. Плохо, что не устроили транспортного кольца для подъезда машин к сортировочной палатке и приходится отъезжать задним ходом. Это задерживает разгрузку машин с ранеными. Очень быстро реагировали на мое замечание и исправили ошибку. Дивизия эта сформирована из народного ополчения. Много девушек-добровольцев. Меня познакомили с одной, которая играла Чижика в кинофильме «Подруги».

Поехали в медсанбат 455: он тоже развернут в палатках в лесу, всего в трех километрах от фронта. Недавно здесь был артиллерийский налет и убило санитарку.

Вечером поехали в автосанроту. Комиссаром там наш казанец Макаров. В роте его любят и уважают решительно все. Вот каким должен быть комиссар. Он воспитанник Казанской партийной организации, да к тому же и наш Казанский университет оказал на него немалое влияние. Вспомнили с ним общих знакомых, немного выпили и незаметно засиделись до шести часов утра.

18 января

Прямо из Будогощи поехал в 59-ю армию. Приехал в Беглово, здесь стоит второй эшелон штаба Армии. Первый эшелон разместился в Некшине, там же и начсанарм. По дороге движутся войска, идет тяжелая артиллерия. Лица у красноармейцев худые, серые, лошади сильно истощены.

В одной из деревень развёртывается полевой госпиталь. Начальник его – женщина. Как будто справляется. В Некшине разыскал санитарный отдел 59-й армии, познакомился с начсанармом Рыженковым. Умный, спокойный, производит очень приятное впечатление. Сообщил мне, что они не имели ни одного полевого госпиталя и располагали всего двумя медсанбатами. Несколько дивизий вступили в бой, не имея своих медсанбатов, и именно поэтому такой большой поток раненых достался их соседям – 4-й армии. Сейчас они получают свои учреждения и все должно наладиться.

Армейского хирурга я не видел. Он уехал. Говорят, что артиллерист Воронов здесь.

Поздно ночью вернулся в Будогощь, теперь обстановка в 4-й и 59-й армиях для меня более или менее ясна.

20 января

Раненых в Будогощи все еще около пяти тысяч и это, несмотря на то что началась планомерная железнодорожная эвакуация. Поехал смотреть как идет погрузка раненых вне рампы. Теплушки не оборудованы, в каждой по тридцать человек. Всего в составе сорок вагонов. Погрузка организована плохо. У вагонов нет лестниц. Легкораненые пробиваются в вагоны кто как может, толпятся у дверей, и на погрузку уходит много лишнего времени.

А ведь можно было бы изготовить удобные деревянные лесенки и погрузка проходила бы намного быстрее! Каждый госпиталь имеет в поезде определенное число мест, но все прислали на всякий случай побольше, так что раненые, не попавшие в вагоны, мерзнут на открытом воздухе и ждут, когда их вернут в госпиталь. Самое скверное, что «летучки» присланы из тыла совершенно необорудованными, дескать, «на фронте все дадут». Пора бы с такими «установками» покончить.

Поехали в медсанбат. Отправились по простоте сердечной на ЗИС-101 и сразу же сломали рессору. Потом в наказание за наивность нас еще подбила грузовая машина, и дальше мы пошли пешком. Раненых в МСБ немного, но в палатках грязно. Объясняют – «война».

Здесь мне рассказали, как один красноармеец после легкого ранения совершенно здоровый был выписан в часть и сам изготовил себе такой документ: «Справка. Дана красноармейцу тов. Бабаеву в том, что он является больным, мочевой спуск не держится. Должен находиться при пепееме, работать и лечиться до 1942 г.»

С этой справкой его и задержали.

21 января

Решил ехать с начсанармом 4 Парамоновым в Малую Вишеру в танке. Туда из Неболчи переехало Санитарное Управление фронта. Выехали поздно. Добрались до деревни Рахово, вошли в избу и наткнулись на начальника госпиталя 2178. Они разместились в трех местах – здесь, в Крестцах и в Красной Горке. Поехали дальше. Остановились в Крестцах, вошли в избу. У стола сидит молодая девушка-врач, окончила в 1941 г. Московский мединститут. Рассказывает, как в октябрьские дни пыталась получить назначение на фронт. В Райздраве никого не оказалось, в Военкомате говорят, что им врачи не нужны. Но она все-таки добилась своего и попала на фронт.

22 января

Утром поехали дальше, погода хорошая. Преодолев несколько «пробок», добрались до Малой Вишеры – станции, на которую мы привыкли смотреть из окна поезда «Москва – Ленинград». Здесь тоже побывали немцы.

Нашел Санитарное Управление фронта. Зашел к Песису и доложил о состоянии хирургической помощи в двух армиях.

Приехала Т. И. Тольцман из бывшей «моей» 54-й армии. Привезла мне сразу 7 писем из дома. Я их перечитывал по нескольку раз. Зак пишет, что на мое место приехал П. Н. Напалков из Ленинграда. Познакомившись с моими установками, он их принял и вместе с Заком намерен продолжать начатую работу. Но через некоторое время на его место назначили Колесникова, а Напалкова отозвали. Колесников нашей системы не принимает, да и не понимает. Очень меня это расстроило, ведь будет разрушать то, что уже сделано!

23 января

Решил немного отдохнуть и отлежаться. Неожиданно пришел мои старый товарищ по Казанскому университету – доктор Сухов. Приглашает остановиться у него в госпитале – он начальник полевого госпиталя. Пошли завтракать. В домах выбиты стекла, отовсюду несет холодом. Зашли в госпиталь – у немцев здесь была конюшня. С трудом отмыли и вычистили помещение. Хирурги еще не привыкли к таким условиям и чувствуют себя не в своей тарелке. Среди массы раненых только один раненный в живот. Четверо суток оставался без операции. По-видимому, у него будет каловый свищ, но кажется мне, что он выживет.

Мой новый хозяин, у которого я поселился, рябой пожилой мужчина, был в Малой Вишере, когда ее взяли немцы. Рассказывает, что наша авиация бомбила их по двенадцать раз в день, так что им досталось. Хвалит трехосные немецкие машины. Они хорошо ходят по нашим дорогам. Когда наши начали наступать, главные силы немцев ушли заранее, оставив автоматчиков на мотоциклах, которые ездили взад и вперед и стреляли, создавая впечатление, что их много. Потом и они ушли, а наших, все не было. Люди все с крыш смотрели, ждали своих, наконец, увидели. Что тут было! Плакали от радости!

Вечером пришел Парамонов. Он совсем расстроен, приехал просить госпиталь для своей армии, а у него отобрали один и передали в 59-ю армию.

24 января:

Решили с Песисом ехать во 2-ю армию. Армия имела успех, ее войска форсировав р. Волхов, прорвали первую оборонительную позицию противника и, преодолевая очень упорное сопротивление, овладели Мясным. Бором.

Долго ждем машину, все что-то не ладится. Наконец, выезжаем на «санитарке». Едем к месту, где наши войска, перейдя Волхов, вклинились, на 6 км в расположение немцев. Сюда решено бросить две кавдивизии, объединенные в конный корпус, одну пехотную дивизию и два лыжных батальона. Задача их – глубокий рейд на Любань. Санитарной службе в таких условиях очень трудно работать – нужен главным образом автотранспорт, а его-то как раз и нет. Мы решили назначить корпусным врачом одного начальника санитарной службы кавалерийской дивизии и дать в его распоряжение четыре автомашины, чтобы эвакуацию своих раненых они вели на медсанбаты стрелковых дивизий.

Холод свирепый. Темнеет. Доехали до Александровского. До передовой линии еще около 30 км. Здесь расположились две медико-санитарные, роты – 22-я и 58-я. Бросается в глаза их отдаленность от линии фронта. В поселке были немцы, и жилья почти не осталось, кругом полно войск.

Красноармейцы проходящих частей, отдыхая, лежат прямо на снегу. Раненых немного. Удивительно отсутствие тяжелораненых и обмороженных. Врачи медсанрот впервые в боевой обстановке и еще не приспособились, странно смотреть, как возле одного раненого собралось сразу четыре хирурга: один иссекает рану плеча, другой, подменяя санитара, держит руку, третий – лампу, четвертый – просто наблюдает. И все четверо врачей с большим хирургическим стажем. Не понимают, что военно-полевая хирургия требует прежде всего четкой организации. Нужно не четырем хирургам заниматься одним раненым, а одному хирургу обрабатывать «по конвейеру» четырех и более.

Хирургическая работа в этих медсанротах налажена плохо и в других отношениях: в сортировочной устроена импровизированная перевязочная, вся работа идет на земле, покрытой брезентом. Раненому с переломом бедра делают иммобилизацию на полу, врач стоит на коленях, с другой стороны стоит на коленях сестра, санитар, тоже на коленях, держит лампу.

Я всегда возражал против излишне ортодоксального подхода при организации хирургической помощи. Война заставляет нас проявлять разумную гибкость. Так, например, совершенно незачем раненых, нуждающихся только в подбинтовке или в наложении шины, тащить для этого в перевязочную. Такие Простые мероприятия можно осуществить прямо в сортировочной палатке. Но плохо, когда здесь обнажают раны и занимаются перевязками в совершенно не подходящих условиях. Я старался объяснить это врачам. Убедившись, что они поняли, что от них требуется, я отправился отдыхать.

Ночь. Холодно. В углу комнаты, предоставленной нам для отдыха, возвышается большая двухспальная кровать. Мы с Песисом положили свои меховые одеяла и легли на нее оба. У обоих на лицах один и тот же вопрос: «Не заедят ли клопы?» Ночью меня вызвали на консультацию к раненному в живот. Этим я был спасен. Начальник же управления к утру был наполовину «обглодан».

25 января

Отправились в Радочи, в медсанроту 24. Весь коллектив – бывшие научные работники, доценты, ассистенты и т. п., но в смысле организационном дела у них обстоят не лучше, чем в осмотренных нами прежде медсанротах. Здесь работает прекрасный хирург группы усиления Толстова, от Спасокукоцкого, она ходит оперировать в медсанбат 267, стоящий поблизости.

В этом медсанбате командир – женщина, военврач 3-го ранга Косова. Зашли в операционную. Ведущий хирург Таронихина показала нам операционный журнал. Я сразу обратил внимание, что все операции делаются под местной анестезией. Спрашиваю: «Где вы кончали?». «В Ленинграде. Анестезии научилась у доктора Поликарпова. Он работал у вас в клинике в Казани и даже сам придумал шприц постоянного действия для местного обезболивания». Посмотрели их баню, устроенную в обыкновенной избе, похвалили за это Косову, обратив при этом ее внимание на то, что в сортировочной раненые лежат прямо на полу, на брезенте, и поехали дальше в Отенский монастырь. Монастырь разрушен, сохранилось лишь несколько келий, окна забиты фанерой, в одном месте вместо стекла вставлены бутылки из-под водки – одна вверх горлышком, другая вниз, промежуток заткнут паклей. Не лишено изобретательности! На дороге валяются убитые лошади. Два красноармейца, отрезав штыками куски конины, аккуратно укладывают их в сумки для противогазов.

Рядом с монастырем большое кладбище, низенькие кресты с повешенными на них касками. В середине большой березовый крест и надпись: «Испана презента». Против нас дерется: «Голубая дивизия», состоящая из испанцев, и это ее потери.

В монастыре разместилась медсанрота 23. Хирурги молодые, производят хорошее впечатление, но порядка мало. Здесь то же что и всюду. Кровь не переливают, раненые прибывают без иммобилизации.

Едем дальше. Мертвые лошади, разбитые машины – немецкие и наши. Лежит опрокинутая наскочившая на мину цистерна с надписью «огнеопасно».

Подъезжаем к реке Волхов. Видны следы недавнего боя. На пути какое-то полуразрушенное село. Здесь можно выкроить кое-какой жилой фонд для развертывания медсанроты. Пора им перебираться сюда, частило их ушли довольно далеко вперед.

Вокруг много людей в белых маскхалатах, в темноте они похожи на привидения. У одного из разрушенных домов стоит пара запряженных лошадей, в санях лежит ящик с крестом. Я сразу же узнал «медицину». Оказался один из полковых медицинских пунктов кавалерийской дивизии, бросаемой в прорыв. Вскоре показался врач. Закутан так, что торчит только нос, да еще что-то из-под носа, сбоку шашка. Он здесь уже четыре часа, но утверждает, что не может оказывать помощь раненым (хотя здесь и лежат двое после бомбежки), потому что должен, видите ли, двигаться дальше. Мы с начальником управления начали ему объяснять, что он должен делать. И когда, наконец, решили, что до него кое-что дошло, он прервал Песиса вопросом: «А позвольте спросить, вы кто такой? Командующий или другой большой начальник, чтобы давать мне столь ценные указания?». Мы даже опешили.

Перебрались на западный берег Волхова. Справа и слева от нас немцы. Наши войска вытянулись в виде серпа с острием, направленным к станции Любань. Холод дикий. На дороге стоит человек на коленях. Он тихо склоняется и падает, видимо, замерзает. А в десяти минутах ходьбы развернут медсанбат. Мы с шофером подхватили замерзающего под руки и отвели туда.

В сортировочной палатке медсанбата 468 лежат две раненые медсестры. Вокруг сумятица, ругань, стоны. Раненых с фронта везут на лошадях.

Лошади по дороге останавливаются, иногда падают. Одеял нет, раненые укрыты шинелями, в лучшем случае – одним одеялом.

Входим в операционную. Здесь все как будто обстоит благополучно: хирурги Потапчин и Пичугин оперируют раненного в голову подполковника, командира бригады. Работают несколько медленнее, чем следовало бы. Кстати, с Пичугиным мы вместе учились в приготовительном классе гимназии. Вот где пришлось встретиться.

Отсюда пошли в землянку, сделанную немцами рядом с домом. Пьем чай и с удовольствием слушаем рассказ о том, что немецкие «кукушки» в последнее время стали замерзать на своих постах. Их находят на деревьях мертвыми, но без ран.

Пора возвращаться. Обратно едем через Волхов. Навстречу тянутся обозы и тяжелая артиллерия, идут дивизии. Наконец, переехали на другой берег, свернули влево, едем по льду какой-то реки. Временами встречаем одинокие запорошенные снегом фигуры. Спрашиваем: «Куда». Отвечают: «На фронт».

Какая разница с тем, что было летом на Украине, когда все больше шли в тыл, на восток. А ведь теперь стало не легко, а, наоборот, тяжелее. Вот, что значит – наступление!

Приезжаем в Большое Вязьмище. Здесь развернулся медсанбат 4601 У них неприглядная картина: нет автотранспорта, эвакуировать не на чем. В перевязочной всего один стол. Говорят, что работать начали всего два дня назад, а до этого шли пешком через всю Вологодскую область.

26 января

Приехали с Песисом в пять часов утра в Малую Вишеру. Вызвали начальника санитарного отдела 2-й армии Вишняка и армейского хирурга доктора Т. В. Мыш – сына известного профессора-хирурга из Новосибирска, указали им на недостатки в их работе. Конечно, во многом они не виноваты. Дело в том, что во 2-й армии много бригад, а бригады по штатам имеют не медсанбаты, а медико-санитарные роты – учреждения весьма маломощные. Понятно, что при этих условиях настоящую хирургическую обработку раненых они обеспечить не могут. Кроме того, у них почти нет автотранспорта для эвакуации раненых. Вечером позвал Мыша к себе, рассказал ему о наших установках. Мне кажется, он хороший хирург, но неопытный организатор. Будем надеяться – научится.

Днем два раза летал «фриц» и обстреливал улицы. Немцы, по-видимому, пронюхали, что здесь разместился штаб фронта.

27 января

Писал директиву с изложением результатов нашего обследования 2-й армии.

Сегодня узнали, что мост, через который мы вчера переезжали, подвергается жестоким бомбежкам и разрушен, а на дороге, по которой мы ехали, какой-то генерал наскочил на мину и был убит.