Текст книги "Путешествие по жизни в науке из века ХХ в век XXI"

Борис Николаевич Тарусов: человек, ученый, турист

Я продолжал исследования процесса свободнорадикального окисления в тканях животных и человека теперь уже комплексно, определяя все три явления: автоокисление липидов; антиокислительное действие тканей и различных веществ; спонтанное сверхслабое свечение тканей и липидов.

Вместе с увеличением сложности таких экспериментов увеличилась и информативность получаемых результатов. Открытия шли за открытиями, это и понятно, ведь я был практически монополистом в этом комплексном направлении.

Конечно, успехи в науке могли возникнуть только при наличии благоприятной среды. В этом плане мне повезло с научным руководителем Б.Н. Тарусовым, исключительно широко образованным и творчески мыслящим учёным.

Что же касается научного уровня Б.Н. Тарусова, то его я увидел уже в 1961 году.

1961 год можно считать прорывом железного занавеса – впервые группа советских ученых-биофизиков выехала за рубеж в капстрану. Состав: Б.Н. Тарусов, А.М. Кузин, Н.В. Габелова, А.И. Журавлев и для порядка «ассистент» – молодой, но толстый сотрудник КГБ.

К 2009 г. из всех членов делегации в живых остался один – он и пишет воспоминания: «Как сейчас помню…» Нам было «указано» делать доклады только на русском языке, а на стенку мы проецировали перевод на английский – не хотите слушать – читайте. После доклада (по-русски) об открытии сверхслабого свечения животных, т. е. о создании квантовой биологии животных, один американец задал вопрос – Борис Николаевич Тарусов отстранил переводчика и ответил по-английски. Немец спросил его по-немецки – Б.Н. ответил по-немецки. Француз спросил по-французски – Б.Н. ответил по-французски. Швед спросил по-шведски – Б.Н. ответил по-шведски – и зал взорвался аплодисментами, как в театре. Барьер был свален, и к нашей делегации отношение стало весьма уважительным.

Наша делегация была весьма недисциплинированна и доставляла массу огорчений юному «ассистенту». Так, мы дружно пошли на самый-самый ковбойский вестерн «Косой Джек, или Кровавая месть». Несколько задержавшись, и КГБ к нам присоединилось – он все-таки оказался человеком и тоже хотел познакомиться с «тлетворной» идеологией Запада.

Пришли нас посетить «толстовцы»-молокане из Канады, потрясли бородами, прослезились, даже поплакали, какие они счастливые, что наконец увидели русских – людей из России, и какие они там в Канаде, вдали от Родины, несчастные. Мы растрогались и стали дарить им сувениры.

Но тут Борис Николаевич нас остановил и спросил одного: «А сколько у тебя земли?» – «600 гектар», – ответил тот. – «А у тебя?!» – «700 гектар», – ответил другой. «Так у вас ведь и батраки должны быть». – «Конечно», – ответили они. Нам стало страшно жаль отданных сувениров.

Борис Николаевич категорически отказался ходить по городу строем-группой. Он сразу делал марш-бросок и «отрывался» от группы. «Ассистент» рвался туда-сюда – но задыхался, за Б.Н. не успевал, и мы ходили по одному. За ужином на мораль «ассистента» он ответил: «Это что, а вот что будет, если завтра я не пойду, а побегу по Стокгольму?» – «Ну, если Вы, Борис Николаевич, побежите только со своими вещами, ничего не будет», – успокоил всех А.М. Кузин.

Борис Николаевич оказался и хорошим товарищем. Он был также заядлым охотником, рыбаком и туристом.

Стройнеть полезно в турпоходе

Пригласил как-то Борис Николаевич меня и Фрадкина Герца Ефимовича в турпоход вокруг главной горы Южного Урала, Яман-Тау. Показал нам огромный мешок, килограммов на 40–50, из которого торчали пачки сахара, пачки сухарей. «Провизии хватит на все 14 дней похода», – объявил он. – «Пошли сразу, нечего вам деньги и время тратить на магазины». Пошли сразу. Из Белореченска вышли рано утром, перпендикулярно Уральскому хребту. За целый день углубились в лес к горе на 20–25 км.

На следующий день рано утром Борис Николаевич уже разжег костер, вскипятил чай и… выдал нам по 2 сухарика и по 2 кусочка сахара. «Бросьте жмотничать, Борис Николаевич, давайте есть!» – «А зачем нам с вами есть? Худеть надо! И продуктов у нас больше нет!» Мы бросились к мешку и извлекли из него: болотные сапоги; надувную лодку; 3 ружья; мешочек с порохом; мешочек с дробью; 2 пачки сухарей; 1 пачку сахара; 3 пачки чая и мешок с солью.

– А зачем в горах резиновая лодка и сапоги?

– Переплавляться будем через горные реки.

– Через горные реки на резиновой?

– …

– А зачем нам мешок с солью?

– Как зачем, видите 3 ружья – дичь солить будем!

Шли ускоренно 10 дней вдоль реки Инзер. С голоду, в общем, не померли. Питались грибами, ягодами, подстреленными глухарем и четырьмя рябчиками. Рыбы в Инзере не оказалось, ее всю лесодобыдчики динамитом проглушили.

Охота медведя

Обещал нам Борис Николаевич и охоту на медведей. «Тут их много – на Южном Урале». Шли вчетвером – Борис Николаевич, Герц Ефимович, я и мой тесть.

Идем, идем по лесу, а медведя все нет и нет. Встретился нам лесник на коне. Поговорили. Пожаловались, что нет медведя. Он рассмеялся. «Вы что, – говорит, – шутите, на медведя без обученной собаки пошли. Давайте вернемся на 100–150 метров. Видите следы – он медведь, за вами идет и за вами наблюдает».

Стало нам не по себе. Быстренько из леса к реке, на заливные луга. Палатку к стогу приткнули. Рыбы наловили. Уху откушали. А жара – 30–32 °C. Потеем. Легли спать.

И тут-то началось. Среди ночи раздался дикий рык-рев. Проснулись, сели. И тут рев и храп снова, кто-то сверху на палатку навалился, нас повалил и всю палатку закрутил. Первым среагировал Борис Николаевич: «Ружья заряжайте!» А сам выхватил свой огромный охотничий нож и стал колоть им вверх того, кто на нас навалился. Фрадкина здорово стукнуло по голове.

Сидим. Спиной друг к другу. Мы с Фрадкиным с ружьями, Борис Николаевич с кинжалом. Тишина. Смотрим, а нас осталось трое. Нет тестя! Развернули палатку, вылезли. Ночь. Луна. Светло, стога с сеном за 1000 м видно. Тишина. А тестя-то нет! Он самый маленький и спал у входа, поперек палатки. Нет тестя. Да!!!

Перезарядили ружья крупной дробью. А тесть идет и песенку поет, только как-то нервно. «Чего, – говорит, – вы не спите?» – «А Вы чего?» – «А того. Лошадь тут гуляла. Заглянула в палатку. На роже у меня от пота – соль. Она и начала лизать. Ну, я ей кулаком в нос – она и заржала! Я схватил спиннинг и вмазал ей, она опять заржала и через палатку сиганула. Ну, я ее далеко отогнал, чтобы спать не мешала».

Хороший был поход. Есть что вспомнить. Природа Южного Урала вдоль Инзера очаровательна. Придя домой и слегка отъевшись за 3 дня, я отправился на кафедру. Сотрудники и аспиранты при встрече горячо приветствовали меня с окончанием похода, но каждый добавлял: «Ну и обжора же Вы, Александр Иванович!»

В конце концов, я вскипел и попросил объяснить: «Это почему же я обжора?» – «А как же, Борис Николаевич нам рассказал, что Вы весь поход только и делали, что есть просили».

Очень хорошим товарищем оказался и Владимир Николаевич Беневоленский, с которым мы долго работали вместе.

На формирование научного направления повлияли труды ученых, к примеру, лауреата Нобелевской премии, директора Института химической физики Николая Николаевича Семёнова, создавшего теорию химических цепных реакций и предложившего основной фундаментальный химический механизм этих реакций.

Что же касается механизмов химического свечения, хемилюминесценции, то и тут мне повезло.

«За друзей можно и за свой счёт…»

Вначале всегда есть кто-то один самый умный. Со стороны это видно, и со стороны все хотят его послушать, что еще нового он создал. Но известен закон – не было пророка в отечестве своем. Все свои стараются, в лучшем случае, его выгнать. Почему? Да очень просто. На его фоне они, эти все остальные, не выглядят очень умными. А всем хочется.

Вот и в теории хемилюминесценции в 50-60-е годы генератором идей и методов был Ростислав Федорович Васильев. В общем, сделал он докторскую диссертацию в Институте химической физики в отделе профессора Н.М. Эммануэля.

И вдруг он сообщает мне, что защита его диссертации будет в 1964 г. в Ленинграде (Санкт-Петербурге) у академика А. Теренина. Что? Почему не в Москве, не в Институте у академика Н.И. Семенова?? где он работает. Я тогда еще не знал, что своим – умным – коллектив у себя расти не дает.

Пошел на вокзал, взял билет в Ленинград и рано, часов в шесть, оказался в Питере. Нашел тот институт, там объявление – что, где, в какой аудитории. В этой-то аудитории на заднем ряду я и продремал до тех пор, пока в дверях не поставили солидную охрану.

Всех в зал пускали по приглашениям. Все честь по чести. Блестяще выступил Р.Ф. Васильев, потом три оппонента. Потом председатель-академик А. Теренин, по регламенту, спросил, не хочет ли кто выступить.

Я, естественно, двинулся к трибуне. После шутки той зав. учебной частью в родной школе я уже мог выступать везде, тем более по профилю своих исследований. Но не тут-то было! На моем пути возник ученый секретарь совета. «Вы кто?» – «Я – д. б. н. Журавлев». – «Вы не можете выступать!» – «Это почему? На защитах всем разрешается!» – «Да, всем присутствующим, а Вас здесь нет!» – «Это как же меня нет, если я тут есть?!» – «А так, Вас нет в списке приглашенных, значит, Вас нет!». Мы пошли друг на друга, грудь на грудь! Но тут Ростислав Федорович сбежал с трибуны с громким криком: «Он наш, он наш, дайте ему слово!»

Кто тут наш, кто не наш, я сообразил не сразу, зато сообразил, что есть «не наши» – в связи с чем в дверях и стояли фундаментальные вышибалы.

Слово мне дали. Потом совет жалобу «не наших», т. е. «поклеп» на Васильева, рассмотрел и не одобрил. Р.Ф. Васильев защитил диссертацию блестяще. По приезде в Москву я выяснил, кто эти – «не наши», и спросил их: «Вы что же на защиту своего сотрудника, своего коллеги в Ленинград не поехали?» – «А нам Н.И. Семенов подписал командировку только за свой счет».

Умные мужики были академик Н.И. Семенов и его ученик академик А. Теренин.

Вывод. «Идейные борцы» бороться за свои идеи, за свой счет не будут. Вот с тех пор у нас с Ростиславом Федоровичем и сложилась дружба на всю жизнь.

Большое влияние на меня оказал Борис Павлович Белоусов.

Борис Павлович Белоусов (1893–1970) – лауреат Ленинской премии (посмертно)

Человек, сидевший в уютном глубоком кресле с книгой в руках к кабинете, по всем стенам которого стояли шкафы с книгами, человек, всегда приветливо улыбавшийся входящему… Таким я помню Б.П. Белоусова. Вначале он внушал мне некоторый страх невероятным объемом знаний во всех областях химии, по которым я обращался к нему за консультацией. Этот страх объяснялся тем, что, ответив конкретно на мой вопрос, он тут же оживлялся и прочитывал целую лекцию, имеющую прямое отношение к поднятому вопросу. Предела его знаний обнаружить не удавалось. Будучи классическим химиком старой школы с традициями Бутлерова и Зелинского, он блестяще знал и физическую химию, особенно ее наиболее современные разделы, связанные с различными потенциалами и люминесценцией.

Химическое образование Б.П. Белоусов получил в Высшей технической школе в Цюрихе (Швейцария). В первые годы советской власти работал на химических курсах РККА (впоследствии – Химической академии РККА). В 1939 г. вышел в отставку в звании комбрига (генерал-майора), а затем заведовал лабораторией химии Института биофизики Минздрава СССР.

Энтузиаст науки, он тут же входил в круг интересов собеседника, вставал и, похаживая по кабинету, активно участвовал в решении чужих научных проблем так, будто они были его собственными. Высокий рост и стройная фигура гармонировали с четкостью мысли и точностью формулировок.

Со временем страх прошел, остались уважение и желание поделиться успехами и сомнениями. Наиболее памятными были вечера, когда проблемы биологии начинали обсуждать соседи – Б.П. Белоусов и Б.Н. Тарусов – и домой нельзя было возвратиться раньше 1–2 часов ночи.

Говорили, что Б.П. Белоусов тяжело, неизлечимо болен, что у него туберкулез в запущенной форме.

И вновь при встрече я с опаской поглядывал на этого человека, и вновь приветливая улыбка и вспышка энтузиазма, и полное понимание собеседника.

Одно из величайших открытий химии и физической химии XX в., признанное во всем мире, – химические периодические реакции – было совершено Б.П. Белоусовым в 1956 г. (Белоусов Б.П. Периодически действующая реакция и ее механизм // Сборник рефератов по радиационной медицине за 1958 г. М., 1959. С. 145–147).

Он занимался химическим моделированием отдельных фаз цикла Кребса – одной из главных систем протекающих в нашем организме биохимических реакций, в ходе которых остаток уксусной кислоты деградирует до углекислого газа и водорода и обеспечивает наше дыхание, т. е. восстановление кислорода в дыхательной цепи в митохондриях до воды.

В цикле Кребса остаток уксусной кислоты конденсируется со щавелево-уксусной кислотой с образованием лимонной кислоты, которая превращается в кетоглутаровую кислоту.

Подобрав в колбочке определенные соотношения этих компонент, Борис Павлович и получил периодическую (автоколебательную-автоволновую) реакцию, т. е. тип реакций, которые протекают в живом организме.

В 1957 г. мы, сотрудники лаборатории биофизики под руководством Б.Н. Тарусова, получили приглашение пересечь коридор, отделявший лабораторию химии, которую возглавлял Б.П. Белоусов, и посмотреть на «жизнь без живого».

В темноте с четко выдержанными интервалами регулярно вспыхивало и угасало свечение раствора в колбочке. Спонтанное эндогенное поддержание ритма химическим раствором осуществлялось без каких-либо регулярных воздействий извне.

Во время протекания этой реакции в среде периодически изменялись: электрические потенциалы; цвет (оптическая плотность); интенсивность свечения – хемилюминесценции.

Борис Павлович понимал, что он создал: «Это никто не знает, этого никто не получал, но этого и я полностью пока объяснить не могу. Тут нужно творчество молодежи».

Вот я и был в то время молодежью. И даже мне было понятно: найдено нечто, что требует вложения всех сил, всей жизни, если взяться за эту проблему.

А что делать? Что делать, пришлось мучительно решать в течение целого месяца. Необходимо было выбрать для изучения одно из двух явлений, открытых в стенах Института биофизики тогда АМН СССР (теперь – МЗ России):

1 – авторегулируемая колебательная реакция Б.П. Белоусова invitro, в растворе, красиво проявляющая себя по автомодулированной хемилюминесценции, как живая, хотя в ней ничего живого и не было;

2 – неостановимое цепное автоокисление липидов в организме в присутствии кислорода воздуха, непрерывно генерирующее перекиси и разрушающее биоантиокислители, обнаруженное Б.Н. Тарусовым еще в 1954 году.

Что выбрать? Систему Б.П. Белоусова или теорию цепных реакций Б.Н. Тарусова?

Реакция Б.П. Белоусова шла в модельной системе. Автоокисление липидов протекало в тканях живого организма, в его естественных компонентах. К 1957 г. уже удалось выяснить, что свободнорадикальное окисление липидов имеет место в норме, что всякое его отклонение от нормы приводит к патологии, а его ускорение тормозит рост организма, ускоряет старение.

Мой выбор пал на цепное автоокисление липидов. Однако осталось сожаление. Сожаление, что не может один человек сделать все, что из-за ограниченности возможностей отдельной личности нужно отказываться от многих удивительных и сказочных перспектив. Тем не менее ясно, особенно теперь, что для разработки каждой из этих проблем не хватит и 100 человеческих жизней.

Мне кажется, что созданный в 1952 г. Институт биофизики АМН СССР был одним из наиболее рентабельных предприятий в советской медицине и биологии. Это был клинический институт, однако в нем работало много физиков и химиков.

Химики, объединенные в химические лаборатории, работали под руководством таких энтузиастов, как Б.П. Белоусов. Решали биологические и клинические проблемы, непрерывно контактируя с врачами и биологами.

Биофизики были объединены в 2 лаборатории, которые возглавляли Б.Н. Тарусов и М.Н. Ливанов (под его руководством работал А.Б. Цыпин).

Имелись 2 биохимические лаборатории, одной из которых руководил Е.Ф. Романцев. Во главе лаборатории иммунологии стоял Р.В. Петров. В лаборатории питания работали В.Н. Шатеринков и К.В. Смирнов; в лаборатории патоморфологии – Ю.Н. Соловьев. Различные школы, различные науки, различные уровни, встретившиеся здесь на равных правах, и приводили к открытию фундаментальных фактов и явлений, к рождению идей и теорий, формированию нового поколения биологов и клиницистов. Воспитанники института заняли ведущее положение в своих отраслях науки.

Автоколебательные реакции Б.П. Белоусова, цепная теория Б.Н. Тарусова, развитие иммунологии Р.В. Петровым, работы школы М.Н. Ливанова – это далеко не все, что родилось в Институте биофизики АМН СССР в период с 1952 по 1970 год.

Основная по объему работа лаборатории химии по синтезу новых защитных профилактических и лечебных препаратов занимала большую часть рабочего времени Б.П. Белоусова. К этим исследованиям он также относился с бурным энтузиазмом; по-детски радовался, когда удавалось создать препарат с высокой эффективностью действия.

Вместе с тем Б.П. Белоусов был человеком, который мог постоять за науку, за научные принципы, не боясь пойти на конфликт. Так, его крайне раздражали результаты биологических испытаний хондроитин-сульфата – препарата, созданного его лабораторией. Что-то не так делали биологи и при этом непрерывно требовали от Б.П. Белоусова «уменьшить разброс химических свойств в различных партиях одного и того же препарата».

«Не может этого быть», – кипел Борис Павлович, и он это доказал. На одном из ученых советов вопрос о разбросе химических свойств очередной серии гомологов препарата он превратил в обсуждение проблемы «разброса результатов биологического эксперимента».

После того как биологи доложили о резком различии в действии модификаций препарата, созданных и представленных лабораторией Б.П. Белоусова, которые колебались от очень высокого защитного действия до его полного отсутствия, Б.П. Белоусов объявил, что это был один и тот же препарат, из одной партии, из одной «баночки», но после расфасовки зашифрованный по-разному, в разных пробирках. Были шум и «разрыв дипломатических отношений», но порядок в работе биологов этой группы удалось навести. Вскоре исследования были завершены с успехом.

А колбочка продолжала мерцать, особенно по вечерам. «Почему Вы не опубликуете результаты своей работы в больших журналах, ведь Ваше реферативное сообщение может пройти незамеченным и Вы потеряете свой приоритет?»

Ответ на этот вопрос был для меня тогда малопонятным. «Зачем? Ведь главное в том, чтобы понять суть явления, а я хотя и открыл его, но объяснить этого полностью пока не могу; у меня просто не хватит оставшейся жизни».

В конце концов, под давлением друзей он послал статью в солидные журналы. И… получил резко отрицательные рецензии с утверждением «экспертов», что «такого быть не может».

Статьи тогда не были опубликованы. Однако в нашей стране нашелся патриот – профессор Симон Эйлевич Шноль, который начал борьбу и добился признания приоритета Б.П. Белоусова. Лишь 22 апреля 1980 г. Б.П. Белоусову (совместно с другими) была присуждена Ленинская премия за открытие и исследования автоволновых процессов в химических и биологических системах.

Официальное признание не застало в живых этого великого ученого нашего времени. Борис Павлович Белоусов умер 12 июня 1970 г., и мировая известность первооткрывателя пришла к нему уже посмертно.

Путешествие на Дальний Восток, через Байкал, Амур во Владивосток, на остров Путятин

Контакты и дружба с такими выдающимися учеными и настоящими людьми благотворно влияли на мою работу.

Несколько позже к биологическим исследованиям Н.М. Эмануэль подключил мощную группу, точнее отдел для изучения автоокисления и биоантиокислителей под руководством выдающегося ученого и очаровательной женщины Елены Борисовны Бурлаковой.

Она организовала регулярные конференции «Биоантиоксидант» с публикацией их трудов. Под её руководством работали А.В. Алесенко, Н.П. Пальмина, Н.Г. Храпова, Е.М. Молочкина, И.А. Селенкова. Насколько велик был потенциал этой группы, ясно теперь, когда они стали ведущими учёными, докторами наук.

У нас началось творческое научное соревнование с обменом идей и результатов исследований, что очень стимулировало мои исследования, да и Борис Николаевич не давал нам «засохнуть».

50-е и 60-е годы были годами бурного развития советской биологии, в первую очередь биофизики и молекулярной биологии. К Б.Н. Тарусову как одному из ведущих ученых в большом количестве в аспирантуру стремились выпускники как университета, так и медицинских вузов.

Б.Н. поступал творчески. Таких явно перспективных самоопределившихся выпускников МГУ, как Владимир Веселовский, Геннадий Попов, Борис Леонов, он брал себе. А вот «неопределенных» выпускников медицинских вузов «раздавал» своим сотрудникам. Так под моё руководство попал юный врач Юрий Николаевич Филиппов. Интересных вопросов было много, и он сразу был включен в исполнение экспериментов. Его медицинское образование значительно расширило область исследований. Мы стали работать не только с животными, но и с органами человека.

Героическим эпизодом была экскурсия на Дальний Восток на остров Путятин, где находился один из крупных наших рыбокомбинатов в Тихом океане, точнее в Японском море.

Инициатором был Борис Леонов – врач по специальности, но патриот биологии – клетки. Всем нам хотелось иметь «дисциплинированные клетки» – т. е. массу клеток, которые находились бы в одной фазе – понятнее, чтобы масса клеток одновременно делилась.

Такой объект в природе нашелся – это ЯЙЦА (икра) МОРСКОГО ЕЖА, которых много было в наших дальневосточных водах. Я «пробил» такую командировку из трех человек – Боря Леонов, техник для обслуживания аппаратуры и я.

И поехали на поезде. Ехали, ехали, надоело. Доехали до Байкала. Жара была 25–30 °C, решили искупаться в Байкале. Вылезли – жара – с разбегу в Байкал, а там температура воды 14–15 °C. Ну, окунулись и всё, есть, что вспомнить. На суше жара, кое-как растянули палатку и за это кое-как поплатились. Ночью налетела буря – температура упала до 4–6 °C, холодный ливень, сильный ветер сорвал нашу палатку. Мы за неё ухватились, так всю ночь и держали в руках. Промокли, продрогли, утром быстро собрали вещи и на станцию к киоску, к спасительной пол-литре нашей родной водки.

Переехали АМУР – величественная река, нам показалось, что он шире Байкала.

Далее Владивосток – и катером в открытое море на остров Путятин. Живописный небольшой остров, в середине у него холм и роща. Оленеводческое хозяйство – олени бродят, и лисицы бегают. У края острова озеро с лотосами. С одной стороны, в сторону океана, высокий скалистый обрывистый живописный берег. Океан «дышит, стонет». Очень живописный остров.

В большом бараке, который рыбокомбинат отдал всяким «УЧЕНЫМ», встретили ещё две экспедиции. Из Ленинградского университета – исследователей кальмаров, и из МГУ – ученика Б.Н. Тарусова Юру Козлова. В общем, компания собралась творческая.

С морским ежом мало что получилось, зато на комбинате оказался набор всех лососевых рыб разных возрастов. Результатом исследования их липидов явилось обнаружение двух законов:

1) скорость роста различных видов зависит от антиокислительной активности тканей. Виды рыб с более высокой антиокислительной активностью растут быстрее;

2) фундаментальный закон – с возрастом антиокислительная активность тканей уменьшается, т. е. старение неизбежно связано с активацией свободнорадикального окисления в тканях.

Океан прекрасен, но когда рыбаки взяли меня «проехать» не очень далеко на сейнере, я выяснил, что совершенно не переношу качки, и полностью «погрузился» в морскую болезнь. Что это такое – читайте в художественной и медицинской литературе.

Вот после этой командировки мы и стали друзьями с Борей Леоновым и Юрой Козловым. Впоследствии они оба стали профессорами, а Юра Козлов – ректором Иркутского университета.

Я счастлив, что смог увидеть ЕЩЁ ЖИВОЕ МОРЕ, живой океан. Дело в том, что на материке против острова Путятин находится военно-морская база и охранная часть берега. Военные не позволяют там рыбакам «выгребать» всё, что есть на дне.

Первое погружение – купание с маской – привело к тому, что я сразу со страху «вылетел» на берег. Потом постепенно привыкал. Вот это дно – живое дно. Ползают морские звёзды, все дно усеяно морскими ежами, серыми и черными, шевелящими своими иголками, ползают трепанги, прыгают гребешки, красуются устрицы и огромные рапаны, которые нападают и на гребешков, и на морских звезд.

Дно живёт. Ещё и рыбы всякие плавают. После мёртвого дна Чёрного моря это казалось невероятным. Приходилось опасаться очень ядовитых медуз. Не знаю, можно ли такую красоту увидеть сейчас.

На рыбокомбинате работало много девушек и молодых женщин. Некоторые очень интересовались нашими научными изысканиями. Двум из них удалось меня завлечь и изнасиловать. Потом эти двое привели меня в своё общежитие, в комнату к третьей подруге. Каждая девушка в общежитии имела отдельную комнату.

Они прямо сказали, что я должен этой третьей помочь. Она нашла жениха, скоро свадьба, а она панически боится, ибо не знает, как вести себя с мужчинами в постели в первую брачную ночь. Подружки ушли.

«Вы хотите стать женщиной?» – «Да!»

«Зачем это Вам?» – «Я должна знать, как это бывает».

Мы расстались только утром. Это была одна из тех ночей, которые забыть нельзя.

На следующий день я увидел эту девушку с её высоким, здоровым парнем. Она вела себя очень уверенно.

В наше время это стремление девушек узнать, как это происходит, резко помолодело. Как правило, они стремятся как можно раньше узнать ЭТО со своими юными эгоистичными и безграмотными 14-16-летними друзьями. Следствием является массовая потеря здоровья от более чем миллиона абортов ежегодно.

Отбросив фарисейство, приходится признать, что если уж девицам в 14–16 лет ПРИПЕРЛО желание узнать, то лучше им иметь дело с мужчинами постарше, которые гарантируют абортную безопасность.

В литературе появились сведения, что есть женщины, которые взяли на себя обучение юношей поведению с женщинами в постели. Как это ни странно, матери юношей этих женщин одобряют. С девушками, конечно, положение сложней, но с миллионами абортов делать что-то надо. А делать надо вот что. Надо, как раньше было у нас и теперь в Америке, запретить аборты. Вернуть в Уголовный кодекс статью, которая квалифицирует аборт как убийство человека с уголовной ответственностью – осуждение врача или «повивальной бабки», делающих аборт, на тюремное заключение от трех лет и больше.

Прекращение массовых абортов спасет жизнь миллионам детей и здоровье сотням тысяч девушек.

На берегу приходящие сейнеры сваливали улов в кучу. Это удивительно живописная куча, из которой можно вытащить и краба, и рыбу-саблю, и акулу, и кальмара, включая трепангов. Мы, естественно, пробовали все виды. К нашему удивлению, самой вкусной рыбой оказалась камбала – жареная свежая камбала. Она мало что общего имела с той камбалой, которую довозят в морозильниках нам до Москвы.

Эксперименты мы проводили в одной из бесконечных комнат – камер холодильника. Были и такие эпизоды: мы сидим, что-то делаем, и вдруг идёт солидная группа из 4–6 человек. Впереди товарищ в пенсне с портфелем, к нам с вопросом: «А где здесь шлимсы?» – «А что это такое?» – «Это большие креветки, мы должны взять их по заказу Вячеслава Михайловича (Молотова)». Через некоторое время ещё делегация: «Нам надо взять шлимсов для товарища Ворошилова». Мы заинтересовались и в соседней комнате обнаружили гору огромных креветок размером с наших раков. У товарищей Молотова и Ворошилова оказался отменный вкус, и мы тоже перестали есть крабов и переключились на шлимсов.