Текст книги "Путешествие по жизни в науке из века ХХ в век XXI"

Некоторые жизненные эпизоды

По ходу дела я, во-первых, изменил имя. Отец назвал меня Карл – в честь то ли Карла Маркса, то ли Карла Либкнехта, а может быть, и Карла Двенадцатого. Это имя с детства всех моих друзей возбуждало, а меня раздражало. И я изменил его на Александр. Дорогие родители! Не «выпендривайтесь», изобретая своим детям «оригинальные» имена. Назовите просто, и это будет гениально.

По ходу дела я, во-вторых, женился по любви на той самой-самой красивой студентке на два курса моложе меня – Эмме Савельевой – с метровыми фиолетово-черными косами, правильными чертами лица и большими глазами. К тому же она с детства занималась гимнастикой и оказалась очень умной брюнеткой. Она была распределена на работу в здание Министерства торговли в проектную организацию «СОЮЗГИПРОТОРГ».

В то время в Министерстве работало несколько молодых испанцев из детей республиканцев, бежавших с родителями из Испании от Франко в 1936–1938 гг. Так надо же! Все эти испанцы влюбились в мою жену! Норовили провожать её. Приходилось забирать её из этого окружения на полпути к метро и наблюдать их расстроенные испанские физиономии. Эти юные испанцы – выросшие и воспитанные в России – хорошо меня воспитали в национальном вопросе. Они все были хорошо образованы и трудоустроены. НО! Когда «фашист» Франко объявил амнистию всем и национальное примирение, все эти наши «выкормыши», как один, уехали к палачу своих родителей в Испанию. Национальная принадлежность оказалась сильней всех партийных, классовых и идеологических факторов.

Именно поэтому меня не удивляет, что в августе 2008 года наш другой «выкормыш» – народный артист России Кикабидзе – обнялся с палачом Саакашвили и начал обвинять Россию за «агрессию против Грузии». Объективности тут не дождёшься.

Нам, русским, пора перестать верить в мир и братство народов и стать такими же националистами, как эти грузины, испанцы, евреи, чеченцы.

Национализм – это борьба за интересы СВОЕГО народа без ущемления прав других народов. Националист – это почетное звание, и его нельзя, как у нас принято, путать с шовинизмом. Именно шовинизмом называется ограничение прав других народов. Без национализма не может существовать ни один народ. Нет национализма – народ гибнет.

Отец к этому времени получил 2 комнаты в 3-комнатной квартире в кирпичном 3-этажном доме приятной архитектуры, только что отстроенном немецкими военнопленными на тогдашней окраине – Бутырском хуторе. Сам отец ушёл жить ко второй жене, оставив квартиру нам. Мы с Эммой заняли маленькую комнату, в большой расположились брат Лев и сестра Роза.

Я раньше с нетерпением наблюдал, когда же закончится строительство этого дома, и через забор разглядывал строивших дом пленных немцев, однажды решил поговорить, забравшись на забор.

«Hello, Fritz, wo nenst du? – Слушай, фриц, как тебя зовут?»

В школе и в институте я учил немецкий язык и ещё не успел его забыть. Ответ меня озадачил. «Fritz», – ответил он. Во время войны мы привыкли, что в печати и по радио немцев так и называли: «Фрицы и Гансы». Я считал, что это нарицательное имя, а тут натуральный Фриц. «Welche ist deine arbeit?» – «Кто ты по профессии?» – «Tither» (Учитель), – ответил он. Это меня совсем озадачило. Человек с таким гуманитарным образованием – и вдруг в фашистской армии напал на нас. «Wapum Sie ru uns gehen?» (Зачем вы к нам пришли?) – «Alle gehen» (Все шли). Ответ был исчерпывающим. Но тут он попросил у меня: «Zigarette zien bitte» (Закурить сигаретку, пожалуйста). Я пошёл и купил ему пачку сигарет.

В общем, пленные немцы построили у нас в России много полезных сооружений.

Окно в науку

И тут один из сотрудников сообщил мне: «А Вы можете пойти к новому зам. министра. Министром торговли назначили А.И. Микояна, и он сразу же выгнал твоего друга Макарова». Это была первая жертва судьбы на моем жизненном пути, и я снова отправился в Министерство. Встреча была совершенно другой.

Прочитав моё заявление о желании работать в науке, новый зам. министра чуть не прослезился. «Меня ведь тоже в своё время в науку звали. Тогда не решился. Теперь вот жалею. Так что я Вам желаю успехов в науке». И он подписал мне «Разрешено».

Тут опять интересная черта человеческой психики. Мы очень быстро забываем людей, которые нам делают добро. Вот и я не помню фамилию того зам. министра, который выдал мне положительное решение, зато хорошо помню фамилию зам. министра Макарова, который так жестоко выставил меня из министерства. И в дальнейшем люди, которым я делал что-то реальное, полезное, куда-то исчезали и больше не появлялись. Зато непорядочные личности, которым приходилось отказывать, так и болтались около – чуть ли не всю жизнь.

Печально – но если хочешь, чтобы человек тебя запомнил, ты должен ему «насолить».

После такого первого разрешения надо было получить и второе в «Известиях». Прочитав моё заявление об увольнении, Г. Остроумов произнес: «Мотивируйте, но знайте, что „Известия“ – это такой орган, который может Вас послать корреспондентом не только в Америку, но и в Якутск».

«Видите ли, Георгий Николаевич, если я буду работать корреспондентом, я не смогу заниматься наукой, а вот если я стану ученым, то это поможет мне стать грамотным журналистом».

«Оракул», – сказал Г. Остроумов и подписал моё заявление.

Институт биофизики

В Институте биофизики меня направили в лабораторию «питания» к ученику И.П. Павлова, доктору медицинских наук С. Перепелкину на должность инженера-пищевика. Я был обязан создавать пищевые рационы для больных лучевой болезнью – т. е. пораженных на производстве ионизирующей радиацией. В мои обязанности входило определять содержание различных продуктов, контролировать их приготовление на кухне и степень их поедания больными. В лаборатории С.Н. Перепелкина я попал в «низшую касту» – не научных, а производственных работников.

Коллектив лаборатории был молодой, дружный и состоял из выдающихся личностей: 1. Красавец, спортсмен, блондин, только что окончивший медицинский факультет, Шатерников Валерий. Валерий был очень хорошим, мягким, человечным человеком. В лабораторию питания его взяли по следующим обстоятельствам: он оказался внучатым племянником знаменитого брата его деда, того Шатерникова, который напрямую был учеником великого И. Сеченова и основал Институт питания академии медицинских наук. Естественно, что как только он защитил кандидатскую диссертацию, директор Института питания – ученица Шатерникова – профессор Молчанова, сразу же забрала его себе. Позже он стал директором Института питания. Его карьера была обеспечена его фамилией, и, несмотря на это, он был исключительно скромным человеком и спортсменом.

2. Второй – его друг Смирнов Константин – брюнет, красавец, душа всех компаний, юморист, эпикуреец и бессменный тамада. Впоследствии он стал заведующим лабораторией питания и бессменным Ученым секретарем в Институте космических исследований.

Это была «аристократия» высшего класса. Были 3 труженицы – научные сотрудники, которые тихо и мирно работали.

К плебеям относились врач Виталий Бараков и инженер Александр Журавлев. Мы все жили дружным коллективом. Я вскоре подал заявление о принятии меня в коммунистическую партию. Идеалы коммунизма, т. е. построения справедливого общества трудящихся, я разделял всегда – и разделяю до настоящего времени.

Меня приняли в партию и одновременно назначили, а затем и избрали секретарем Комитета ВЛКСМ (комсомольской организации).

Сначала назначили. Дело в том, что в Почтовом ящике 3400, как и во всех Почтовых ящиках, во главе партийной организации стоял на Партком, а Политотдел из 3 человек: начальник, заместитель и секретарь комитета ВЛКСМ. Так я стал членом Политотдела Института биофизики Министерства здравоохранения СССР.

Вскоре выяснилось, что хотя я разделяю идеалы коммунизма, одновременно органически не воспринимаю диктаторских методов и принципов большевизма. С этим демократическим невосприятием насилия у меня все последующие годы были сплошные неприятности, потому что меня всегда куда-то выбирали.

С доктором наук С. Перепелкиным у меня сразу же возникло взаимное недопонимание как с научным руководителем.

«Я – ученик великого И.П. Павлова. А что учит И.П. Павлов – главное, условный рефлекс, т. е. выработка правильного отношения на сигнал из внешней среды. Основным фактором внешней среды является питание. Мы должны убедить больного – выработать у него условный рефлекс на тот рацион, который мы ему даем. А поскольку рацион мы составляем на научной основе – наши больные должны выздоравливать.

Я читал, что очень хорошо помогают флавоноиды. А где их много? – В свекле. Я даю задание нашему инженеру по питанию (т. е. мне) составить рацион, в котором было бы 3 кг свеклы в день».

«Не сожрут», – сказал я. «Вы ничего не понимаете, вы не знакомы с учением И.П. Павлова – надо убеждать». «Всё равно не сожрут», – повторил я. Такое неуважение в присутствии всего коллектива вызвало у него бешенство. «Хорошо. Дайте 2 кг свеклы и без дискуссий, идите и выполняйте!»

Ну, я выполнил: на завтрак винегрет, на обед борщ или свекольник, салат из свеклы, на ужин пареная свекла, и всё это, естественно, в огромных количествах.

Так продолжалось неоднократно. «Я в литературе читал, что при лучевом поражении хорошо помогает аскорбиновая кислота. А её больше всего в капусте. Составьте, пожалуйста, рацион с 3 кг капусты». «Не сожрут».

«Ну, ладно. Пусть будет 2 кг. Выполняйте!» Мы с поваром, очень опытным поваром, каждый раз ломали голову, куда запихнуть эти 2 кг капусты или 2 кг свеклы.

А больные в 1955–1957 годах? Это был период освоения и усовершенствования технологий изготовления атомных и водородных бомб. Всё было неизвестно. Как работать с этими радиоактивными веществами? Как их брать, и первые годы люди брали их чуть ли не голыми руками. Нужно было всё находить впервые: и механические средства защиты, и систему питания, искать профилактические и лечебные химические средства.

Больные, пораженные радиацией в дозах более 300 рентген (РАД), представляли собой жуткое зрелище. Рвота, кровавый понос, человек просто разваливался на кровавые куски. И этим больным предлагалось «сожрать» 2 кг свеклы.

Взбунтовались врачи.

Ко мне отправилась целая делегация врачей.

«Что Вы делаете?» – «А что, Вы не знакомы с учением И.П. Павлова? Тогда идите и поговорите с доктором наук С. Перепелкиным».

«Понятно! Мы-то не пойдём, а вот он пойдёт к директору клиники академику Куршакову».

Академик Куршаков – ВЕЛИЧИНА. После беседы с ним доктор С. Перепелкин вынужден был спрашивать у меня, сколько того или иного можно «впихнуть» в нормальный рацион.

И он меня возненавидел и ждал лишь случая, чтобы со мною разделаться.

Первое нападение на меня было не очень удачным. Я, как инженер, работал с 8 утра до 15 и потом мог идти домой. Я шёл домой, обедал, а затем возвращался в лабораторию и с 16 до 20–22 работал в своё удовольствие, экстрагировал различные жиры, затем исследовал их на скорость автоокисления – т. е. на скорость накопления в них сначала перекисей, а затем распад этих перекисей на горькие альдегиды, кетоны, свободные кислоты.

Поскольку я работал один – сам составлял растворы, брал навески, титровал, мыл посуду, – то работа у меня продвигалась крайне медленно, но продвигалась.

Такое положение было возможно благодаря НЕОГРАНИЧЕННОМУ финансированию НАУКИ, обеспеченному И. Сталиным и Н. Вознесенским. Тем более неограниченным это финансирование было для Института биофизики, где биология и медицина искали защитные, профилактические и лечебные средства против лучевого поражения от предполагаемого атомного и ядерного оружия. Начались работы и по мирному использованию АТОМА. Строилась первая в мире атомная электростанция.

Все мои заявки на реактивы, посуду и различные детали выполнялись безотказно, и я мог работать по вечерам.

Его Величество счастливый случай – дверь в Науку

Застав как-то меня за этим занятием, С. Перепелкин заявил: «Я Вам запрещаю этим заниматься. Работайте». – «Не имеете права запретить, я работаю в свободное время!» Отношения обострились ещё более. Я опять страдал за науку. «А чем это Вы занимаетесь?» Я объяснил. «Так это же ерунда. Погодите, мы в лаборатории поставим Ваше сообщение и пригласим одного очень умного человека – профессора Б.Н. Тарусова. Он объяснит Вам, какой ерундой Вы занимаетесь».

Это решение С. Перепелкина и стало поворотным моментом в моей судьбе. Несмотря ни на что, я благодарен ему за это решение.

Неисповедимы пути Господни, и даже Ваш самый большой враг может, против своей Воли, оказать Вам неоценимую жизненную услугу.

Очевидно, есть доля истины в Библейской заповеди «Возлюби ты врага своего».

Заседание кафедры питания в 1956 году оказалось для меня жизнеопределяющим. Я сделал сообщение о своих определениях автоокисления жиров. Все помолчали. Тогда С. Перепелкин обратился к Б.Н. Тарусову: «Что скажете, Борис Николаевич?»

Борис Николаевич произнес пламенную речь на тему, что то, чем я занимаюсь, – это самое новейшее направление в радиационной биологии и что, более того, наиболее перспективное в плане изучения патогенеза лучевой болезни, что это изучение свободнорадикального окисления.

От такого оборота С.Н. Перепелкин был в шоке. Вновь в присутствии всей лаборатории был подорван его престиж, и он твердо решил выгнать меня из института.

Я, естественно, пошёл к Б.Н. Тарусову и попросился в его лабораторию.

«Вы перейдёте ко мне, только не сразу, а через некоторое время». Союз был заключен.

Тем временем у жены Эммы проявились, ранее в молодости скрытые, врожденные комбинированные пороки сердца – с поражением и митрального, и аортного клапанов, одновременно с недостаточностью и стенозом. Наша попытка завести ребенка привела к обострению – декомпенсации пороков, и пришлось преждевременно делать кесарево сечение. Мне от института дали 12-метровую комнату в 3-комнатной квартире.

Эмма получила сначала 2-ю, а затем и 1-ю группу инвалидности. Для ухода за женой я выписал из Уфы и прописал в Москве её мать – мою тёщу Надежду Ивановну и тестя Владимира Степановича. В 12-метровой комнате нам достаточно долго пришлось жить вчетвером.

А жизнь продолжалась. Я днём работал у С.Н. Перепелкина, вечером титровал свои перекиси и обязан был вести комсомольскую работу. Закончился жаркий июль, я вышел из отпуска, и тут пришла РАЗНАРЯДКА – от каждой лаборатории надо было выделить по одному человеку на 2 недели на сельскохозяйственные работы.

«Кто добровольно поедет?» – вопросил С.Н. Коллектив героически молчал. Мне после отпуска не очень хотелось работать, а погода была чудесная, и я сказал, что я.

Коллектив облегченно вздохнул. Вернувшись, я немного поработал, и тут в конце августа пришла вторая разнарядка по 1 человеку в колхоз.

«Кто поедет добровольцем?» – вопросил С.Н. Воцарилось гнетущее молчание, потом каждый стал доказывать, что именно он и не может ехать в колхоз.

Тут у меня появилась здравая мысль. Я слишком хорошо знал наше социалистическое сельское хозяйство. Пик кризисной ситуации наступал в октябре, когда выяснялось, что 1/3 полей ещё не убрана, а на улице дожди, холод, слякоть и даже снег. А тут милый август. И я снова сказал: «Я».

Все облегченно вздохнули. Погода опять была чудная. На полях морковка, свежая картошка, всякая зелень.

Как я и предполагал, в октябре пришла разверстка уже на 2 человека – спасать урожай. Но погода была уже другой – чисто мерзостно-осенняя.

Речь С.Н. Перепелкина была другой. «У нас ответственный опыт. Мы не можем послать 2 человек, тем более научных сотрудников. Поедет инженер Журавлев». – «Не поеду». – «Как это, не поедете, когда это надо для науки?» – «Я уже ездил 2 раза». – «Я даю распоряжение и, если Вы не поедете, пишу рапорт о Вашем увольнении». – «Не поеду».

Он написал рапорт, и меня вызвали к директору Института академику А.В. Лебединскому вместе с С.Н. Перепелкиным.

«Почему вы отказываетесь?» – «Я не отказываюсь, я уже ездил 2 раза по 2 недели добровольцем, а в лаборатории 10 сотрудников». – «Как же так, Сергей Николаевич! Третий раз – это всё-таки несправедливо».

С.Н. Перепелкин не учел ещё одного обстоятельства. В кабинет вошёл начальник Политотдела. Он сразу заявил, что увольнение члена Политотдела – это ПОЛИТИЧЕСКАЯ ошибка С.Н. Перепелкина как зав. лабораторией, которая подрывает авторитет партии, срывает воспитательную работу среди молодежи и показывает партийную незрелость С.Н. Перепелкина.

А.В. Лебединский закрыл совещание, сказав, что решит вопрос в рабочем порядке.

Начальник Политотдела знал, что говорил. В институте многие, и в первую очередь клиницисты, требовали убрать этого зав. лабораторией питания. Через 2 недели С.Н. Перепелкина уволили. Мне открылся путь, и я перешёл в лабораторию биофизики профессора Бориса Николаевича Тарусова.

Итак, «гибель» доктора Перепелкина – это была вторая (после Макарова) жертва судьбы личностей, которые меня, мягко говоря, крупно обижали.

Самое удивительное, что так продолжалось и далее, почти всю жизнь.

Глава 9
Жизнь в науке

Воля и Удача. Смысл и Цель жизни

В 26 лет у меня началась полноценная жизнь. Работа совпала с целью жизни – с научными исследованиями в направлении, которое меня интересовало, и под руководством настоящего УЧЕНОГО в благородной специальности – Биофизика.

Раздумывая над тем, как это мне удалось на таком зигзагообразном жизненном пути. прихожу к выводу, что главным – ведущим – была ВОЛЯ.

Мужчина, потерявший ВОЛЮ, – это живой труп, какие мы видим в форме алкоголиков, бомжей, наркоманов.

Именно ВОЛЯ поддерживала УПОРСТВО и РАБОТОСПОСОБНОСТЬ.

Но было и другое необходимое условие – УДАЧА – удачное своевременное устранение зам. министра Макарова, удачная встреча, организованная С.Н. Перепелкиным: совершенно невероятно удачная встреча с профессором Б.Н. Тарусовым. Но с этой Удачей не так-то просто. С Удачей нельзя шутить. Удача появляется на МИГ, и этот миг нельзя прозевать, надо стремительно реагировать.

Однако неудача у меня была в другом. Здоровье жены было таким, что надежд на заведение ребёнка не было, и я её очень любил и бросать не собирался.

Как у большинства молодых людей, в этот начальный период трудовой жизни возникает соблазн уйти на высокую зарплату – остаться в Известиях, брать взятки в Госторгинспекции.

Наше материальное положение осложнялось тем, что Эмма получила инвалидность и не могла работать. Работал я один и был на должности простого инженера. И тут я получил от жены твердую моральную поддержку.

«Ничего, – сказала она, будем жить экономно, но науку ты не должен бросать». Я бесконечно благодарен ей за такую поддержку. Жили очень скромно, но нормально.

Да и Б.Н. Тарусов поддержал: «Не надо спешить. В конце концов, наука – дело беспроигрышное».

В общем, семейный тыл – это базис в жизни, и он теряется у тех, кто этот тыл превращает в «семейный фронт» под разными предлогами: «нужна шуба, нужна дача, нужна новая мебель…»

Такое положение заставляло меня разделить понятия Цель жизни и Смысл жизни.

Цель жизни – несомненно, в созидании. В создании материальных, научных, художественных или образовательных ценностей. Тут всё ясно, современный человек Homo-Sapiens возник как существо созидающее, а затем и мыслящее. Люди, уклоняющиеся от созидательного труда: бюрократы, клерки, сидящие в офисах, банках, артисты и журналисты, священники, – несомненно, сохранили гены неандертальцев, а может быть, ещё и питекантропов.

Смысл жизни – это другое, смысл жизни в самой жизни, т. е. в детях или в учениках. В конце жизни все друзья или почитатели либо вымирают, либо рассеиваются, уходят почитать других кумиров. Если нет ни детей, ни учеников, вы оказываетесь в пустыне. Прошлую славу уже никто не вспоминает, и она вызывает у вас только раздражение. А деньги? Ха, – оказывается в конце жизни, т. е. в последние с 65 до 90 лет у вас всё есть или вам уже ничего не надо, и деньги теряют смысл. Многочисленные любовные встречи – романчики в прошлом, вспоминаются как безрассудная и бесцельная трата спермы. И никому вы не нужны. Достигнув в жизни всех целей, вы можете обнаружить, что всё это бессмысленно. Некоторое утешение может принести жена, если она моложе вас на 10–15 лет и в ваши 85 ей ещё 70, т. е. она способна жить дольше вас и вас не бросила.

Свободнорадикальная теория Б.Н. Тарусова (1954 г.)

Ну а наука, научное созидание, открытие новых фактов – свойств материи, закономерностей природы, создание гипотез и теорий – есть одна из форм созидательного труда – достойная цель в жизни.

Вот такую новую глобальную теорию и создал профессор Борис Николаевич Тарусов в 1954 году, т. е. за два года до нашей встречи.

Он создал свободнорадикальную теорию лучевого поражения, которую изложил в книге: Тарусов Б.Н. Основы биологического действия радиоактивных излучений. М.: Медгиз, 1954. 140 с.

Он открыл, что в липидах – жирах тканей человека и животных под влиянием облучения радиоактивными излучениями образуются активные центры – свободные радикалы. Вероятность образования таких центров в наших тканях очень велика, т. к. жиров в наших тканях достаточно. Наши ткани по своим свойствам ближе всего к свойствам тканей свиньи. Так что убедиться в том, сколько жиров находится в ваших тканях, вы можете в любой момент, рассматривая в магазинах свиные окорока, корейки, бекон…

Значительную часть наших жиров составляют ненасыщенные жирные кислоты – НЖК, т. е. кислоты, у которых имеются ненасыщенные двойные связи R-C=C-R между углеродными атомами. Так вот под влиянием квантов ионизирующих излучений эти связи разрываются с образованием свободных радикалов – т. е. соединений со свободными валентностями R-С-С-R. Одна связь разрывается, и образуются два радикала.

Б.Н. Тарусов показал, что в наших тканях эти радикалы сразу соединяются с кислородом воздуха О_2. Мало кто из нас знает, что этот самый «милый» кислород, которым мы дышим, является двойным радикалом – О₂ би-радикалом, у него две свободные валентности, и он очень активный товарищ.

Посмотрите внимательно вокруг, и вы увидите, что кислород окислил все вокруг нас. На Земле нет свободного алюминия – кислород превратил его в окись Аl₂О₃ – т. е. в глину. На Земле нет железа – кислород соединился с ним – окислил до окиси железа Fe₂О₃, т. е. до железной руды. В воздухе нет свободного водорода – кислород окислил его до окиси Н₂O, т. е. до воды, создав реки, моря и океаны.

Та же история и с нашими жирами. Как только в жирных кислотах образуются свободные радикалы – так кислород, как свободный радикал, сразу соединяется с ними, окисляя их до перекисей:

Перекисные радикалы – соединения неустойчивые (промежуточные), они быстро распадаются на устойчивые конечные продукты: альдегиды и кетоны – RО – и другие радикалы.

RO ~ ОН → RO˙ + ˙ОН

Б.Н. Тарусов показал, что в наших тканях эти процессы образования и распада идут бесконечно за счёт бесконечной цепной реакции, в которой перекисный радикал отбирает водород от жирной кислоты, превращаясь в гидроперекись (1).

1) RH + ROO˙ → ROOH + R˙

2) R˙ + ˙O₂˙ → ROO˙

В свою очередь, образовавшийся свободный радикал R'' снова соединяется с кислородом, образуя перекисный радикал, и так бесконечно.

Образующиеся гидроперекиси ROOH распадаются на конечные токсичные продукты – альдегиды, кетоны и другие радикалы ROOH – RО'' + ОН.

Вот эти накапливающиеся токсичные продукты и разрушают все наши внутриклеточные мембраны и молекулярные структуры – белки, нуклеиновые кислоты, гормоны…

Б.Н. Тарусов и сотрудники его лаборатории и определяли накопление этих токсичных соединений по их действию на клетки – эритроциты. Поражение приводило к нарушению оболочек – мембран эритроцитов, они лопались, из них выходил гемоглобин, т. е. происходил гемолиз эритроцитов, и кровь становилась непрозрачной для видимого света, но прозрачной для красного света.

Непосредственно окисления жиров сотрудники лаборатории Б.Н. Тарусова не производили, и он очень обрадовался, когда встретил человека, т. е. меня, который прямо определял – титровал – степень окисленности жиров.

Я органично вошел в систему научных работ лаборатории биофизики, сделав их многосторонними, не только биологическими, но и физико-химическими. В комплексе с сотрудником лаборатории младшим научным сотрудником Владимиром Николаевичем Беневоленским начал комплексные исследования свободнорадикального окисления в тканях животных: крыс, мышей, кроликов. Я определял перекиси, а он – устойчивость эритроцитов к гемолизу. Работа шла исключительно успешно; это и понятно: до нас в таком комплексе исследований никто не вел.

Шёл 1956 год. Нужно сказать, что коллектив лаборатории биофизики был весьма разношерстный, она была создана соединением нескольких лабораторий. Одну группу возглавлял Александр Панфилович Казнев – брюнет, весьма полный человек лет 50–60, бывший моряк, секретарь партгруппы – душевный человек, изучающий влияние ионизирующей радиации на холестерин и родственные ему соединения – стероиды. Раньше он заведовал какой-то лабораторией, и у него в 3 комнатах от этой лаборатории было огромное количество посуды, в том числе знаменитое Шотовское стекло, а также препаратов и реактивов; работали 4 лаборанта.

Вторую группу возглавлял Герц Ефимович Фрадкин – старший научный сотрудник лет сорока, который вел исследование поражения генетического аппарата.

Третью группу возглавляла Лидия Леопольдовна Хамайде – старший научный сотрудник ~ 50 лет, которая выполняла указания Б.Н. Тарусова.

Непосредственно в группе Б.Н. Тарусова были также В.Н. Беневоленский, я и Саша Попов.

Шло жаркое лето 1957 года. Мне дали отдельную комнату. Я был доволен, работал один, никто не мешал целый день – сам мыл посуду, сам получал и готовил реактивы-растворы, сам брал навески препаратов, сам определял-титровал перекиси и альдегиды, определял окисленные жирные кислоты. Но один. Я привык работать один. Всё было хорошо, но у соседа Александра Панфиловича было 4 лаборанта. Большую часть рабочего дня они ничего не делали, сидели, болтали.

И вот как-то в пятницу, когда было очень жарко, температура подходила к 32 °C, я подошел к Александру Панфиловичу и попросил у него одного из 4 лаборантов. Этот милый человек – «отец родной» в коллективе, сделал крайне озабоченное лицо: «Но они у меня перегружены. Пойдем посмотрим».

Пошли. «Маша, как у тебя с работой?» Маша тут же изобразила бешеную деятельность, стала хватать посуду (чистую) и интенсивно её мыть.

«Нина, как у тебя с работой?» Нина оказалась ещё большей артисткой. Она тут же уселась за весы и сказала, что ей некогда разговаривать. Такими же «занятыми» оказались Валя и Вера.

«Вот видите, они у меня все перегружены!» – сказал Александр Панфилович по окончании этого спектакля.

Мне стало грустно. Я сел у себя в комнате и стал размышлять, и тут вспомнил: мне же говорили, что Александр Панфилович страшно переживает, он даже Тарусову жаловался, как это так – он работает, работает, а прорыва в результатах нет, а у Журавлева всё получается. Вот и выдал мне «отец родной». Была пятница, к трём часам температура подкатила к 32 °C. Как только рабочий день закончился, весь коллектив дружно через проходную повалил мимо дома сразу на пляж. Институт биофизики стоит на высоком берегу канала Москва-Волга, прямо рядом с замечательным песчаным пляжем. С горя я тоже пошёл на пляж, окунулся, поплавал, однако на пляже в такую жару долго не выдержал и грустный пошёл домой. Ушёл, очевидно, вовремя. Дома засел за обсчёт и оформление результатов опытов. Мне очень помогала жена. Эмма отобрала у меня портативную печатную машинку, редактировала и печатала мой текст. Надо сказать, что по стилистической грамотности она оказалась гораздо выше меня, и её помощь была позже решающей в оформлении моей кандидатской и начале оформления докторской диссертаций.

В понедельник я также не очень весёлый пошёл на работу. В лаборатории была суета: «Александр Иванович, у нас Александр Панфилович умер, перегрелся в пятницу на пляже и на пляже умер». Жалко было мужика, красивый, и умер преждевременно. Похоронили мы его всем коллективом Института. Уважаемый был человек Казаев.

Через 3 дня вызвал меня Б.Н. Тарусов и сказал, чтобы я принял имущество и лаборантов Казаева. У меня оказались 3 комнаты, 2 лаборанта и масса реактивов и материальных ценностей. Работа быстро двигалась вперёд.