Текст книги "Путешествие по жизни в науке из века ХХ в век XXI"

Главное, Федя, была бы воля к победе!

В студенческой жизни были и «героические» эпизоды.

Это о том, как я стал чемпионом Москвы по конькам и певцом, солистом-лауреатом. В то время бегать на коньках я не умел; так, кое-как катался иногда. А мой друг, тоже студент технологического факультета МИНХ им. Г.В. Плеханова, Юра Соснин бегал хорошо и был членом конькобежной команды МИНХа.

Команда МИНХа хотя и входила в 1-ю группу по вузам Москвы, но из 16 мест выше десятого не поднималась, что весьма угнетало нашего преподавателя – тренера.

В общем, я ходил смотреть, как бегает на соревнованиях Юра. По правилам конькобежного спорта соревнования проводятся до -20 °C, ниже – соревнования отменяются. А случай был такой.

Вечером перед соревнованиями мороз ударил до -25 °C. Все уважающие себя конькобежцы во всей Москве успокоились и на следующее утро кто куда. А утром температура вдруг -19 °C. Соревнования должны состояться. Тут тренеры сели на телефоны, и всех, у кого были телефоны, оповестили, чтобы не вылететь из списка.

Однако в то время, это 1950–1951 гг., телефон был редкостью. Юра просто зашёл за мной, и мы поехали на стадион Буревестник. Тут в силу вступил другой спортивный закон. Если команда не полная, то какие бы не были результаты у её участников, она займёт место после команды, вышедшей в полном составе, а состав этот – не менее трех человек. И вдруг выясняется, что ни у одной команды нет полного состава. В нашей тоже одного человека не хватает.

Наш тренер сначала взялся за голову, а потом за меня. «Побежишь, у нас будет кворум, возьмем первое место по Москве». – «Не побегу! Я же не умею!» – «Стипендию не получишь». – «Всё равно не побегу». – «А это мы посмотрим. А ну, ребята, давайте его, раз – сняли ботинки, два – дали ему коньки, три – надели на ноги и зашнуровали, четыре – покатили его на старт».

Конечно, их было трое, и все – спортсмены, и они вынесли меня на старт. Всё честь по чести, дали выстрел, меня толкнули, и я поехал, последним, на 5000 метров, т. е. на 12 кругов вокруг стадиона. День зимой короткий и катился к закату, туда же катился и я.

На поле, с одной стороны, стояли судьи, они по правилам должны стоять, пока не пробежит последний участник. Я ехал, и они при -19 °C высказывали мне всё, что думали о моей конькобежной форме в весьма образных выражениях. С другой стороны поля стоял наш тренер. Он уже понял, что стращать меня бесполезно, и перешел на другой уровень идеологического воздействия: «Слушай, ты понимаешь, что ведь ты станешь чемпионом Москвы, если хотя бы доедешь и не сойдёшь!»

В какой-то момент мне вдруг захотелось стать чемпионом, и я решил – доеду. Я мобилизовал свою волю и физические резервы, а они-то оказались немалыми. Темнело. Судьи начали обсуждать в весьма спортивных выражениях уже мою личность. А тренер только и повторял: «Молодец. Держись – чемпионом будешь и дополнительную стипендию получишь».

Вот так, благодаря Воле, я победил и стал чемпионом Москвы в 1-й группе вузов по конькобежному спорту. Дали мне двойную стипендию и грамоту. А тренер меня расцеловал и освободил от всех занятий по физкультуре до конца семестра.

Я понял, что если собрать Волю – то можно решить любую проблему, и это открытие тут же пришлось применить на практике.

Я очень любил петь. Голос у меня сильный – очень. Но со слухом хуже.

В нашей компании из 5 близких друзей-студентов один был с тонким музыкальным слухом – это Боря Тарнижевский. Он знал все песни и всегда был запевалой.

Но когда в хор с энтузиазмом включался я, он вдруг останавливался и объявлял: «Сашка, перестань орать, ты знаешь, я из-за тебя потерял мелодию». Приходилось мне подпевать тихо-тихо, и это при моем-то полноценном голосе!

Опять же очень я любил туризм. Были тогда такие замечательно организованные походы-маршруты. Особенно я любил ходить с группой в 20 человек через Кавказский хребет к пляжам Черного моря. Красота – сначала горы, снега, перевал из Европы в Азию; потом горные реки, минеральные источники, виды, и потом теплое Черное море.

Но вот в этих походах каждая группа должна давать 2 концерта самодеятельности на турбазах. Первый – на предперевальной базе и второй заключительный концерт – на послеперевальной базе. Собиралось на этих базах по 4–5 групп, т. е. до 200 человек, и приходили слушать все местные парни.

Меня все время ставили на какие-то обидные подсобные роли, что-то там поддержать. Я решил – подготовлю сольный номер. Буду петь. Мобилизовал Волю и разум, между прочим, тоже.

Вышла в то время хорошая песня «Держись, геолог» и пластинка с исполнением этой песни каким-то оперным певцом с удивительными переливами. Вот эту пластинку я и прокрутил, повторяя за певцом каждую ноту не менее 150–200 раз. Ведь даже собак учат петь.

Вы знаете – получилось не хуже, чем у того певца, ведь голос у меня был, а слух я у него позаимствовал. На предперевальной базе я спел под аплодисменты. Всё бы хорошо, но в группе у нас оказался профессиональный музыкант и певец.

Он тоже сразу оценил качество моего пения. «Слушай, – говорит, – ты в каком хоре в Москве работаешь? А знаешь, это здорово, у тебя как раз к моему второй голос. Слушай, мы на послеперевальной базе такой дуэт закатим!» На мои уверения, что я вообще не пою, он заявил: «Кончай саботаж, я же слышал, как ты поешь. Давай репетировать песню „Березы“». Я отказался. «Ладно, – сказал он, – я же вижу, ты и без репетиции со мной споешь».

О том, что я не пою, никто не поверил. На послеперевальной базе меня взяли и вытолкнули на сцену вместе с ним. Он сел за рояль и запел эти самые «Родные березы». Делать нечего, я тоже запел. В первом же куплете он потерял мелодию. Во втором куплете он пытался то под меня подделаться, то один петь, но не выдержал и после второго куплета встал и ушёл со сцены. За ним и я ушёл. Под бурные аплодисменты и восторг всего зала – слушатели восприняли наше выступление как лучший юмористический номер. Опять победа, и всё благодаря Воле.

Глава 7
Госторгинспекция и редакция «Известий»
1952–1954 годы

Проблема кем быть не исчезла, и это при том, что в 1952 году была жестко обеспеченная система распределения выпускников вузов.

Нас с Борей Тарнижевским распределили в «Московскую государственную инспекцию по торговле в г. Москве», и мы стали государственными служащими – гвардией министра торговли. Дополнительно к знаниям сельской и студенческой жизни пришлось познакомиться с жизнью чиновничества, что значительно пополнило мой жизненный опыт. Мне пришлось знакомиться с некоторыми чертами психологии человека.

Торговые работники не менялись и, очевидно, не будут меняться тысячелетия. Они воровали и будут воровать или обманывать при ПЕРВОЙ ВОЗМОЖНОСТИ.

В задачи Госторгинспекции входило уменьшение этих возможностей в социалистической торговле. Возможности для хищения создавала наша бюрократия бесконечным количеством удивительных постановлений.

Так, выяснилось удивительное соотношение. Все рыбные магазины и отделы выписывали в соотношениях на 10 бочек каспийской тюльки только одну бочку балтийской кильки, а в продаже всегда была килька и часто не было тюльки.

Решить задачу было поручено мне. Ответ оказался простым. 1 кг тюльки стоил 37 копеек, одни кг кильки – 3 р. 70 к. По мере продажи проводили смешение: 1 кг кильки + немного специй добавляли в 10 кг тюльки, и эта смесь шла по 3 р. 70 к. как килька. Прибыль 900 % шла в карман продавцов. Чтобы уличить, надо было доказать, что в покупке только 10 % кильки. Пришлось обратиться за анализом в лабораторию нашего рыбного института. Ответ был категоричным:

«В соленом виде наука кильку от тюльки не отличает».

Выход был один. Пришлось изменить – приблизить цены на кильку и тюльку.

В одном магазине директор изобрел прибор для растягивания селедки. Удивительное приспособление – растягивало, разрывало позвоночник, но сохраняло внешний вид рыбы. Растянули на 2 см, рыба становится сортом выше и на 20 % дороже.

И таких примеров по «мелочам» можно было привести десятки, но были дела и покрупнее.

Так, министр торговли дал задание всей Инспекции проверить удивительное явление: Министерство торговли закупает за границей лимонов на 5 миллионов рублей, а Министерство финансов по этой статье получает только один миллион. Мелкие проверки ничего не дали. Были созданы бригады и организована проверка всех райторгов. Мне попался Перовский торг. Обошёл я все торговые точки и выяснил, что в торг 90 % лимонов приходят только зимой замороженными в пути – испорченными. Их списывают – и нет лимонов. Оставшиеся 10 % и продают.

Удивительным было то, что Торг выписывал и получал лимоны только зимой. Но документы все в порядке – 90 % лимонов списаны.

Обходя торговые точки и склады, в одном из помещений обнаружил 3 женщин, которые сидели около небольшой соковыжималки. Разговорились. Оказывается, они представляли собой автономное – ПРОИЗВОДСТВЕННОЕ, а не торговое предприятие в составе Торга – «Цех по переработке отходов». «И как же вы перерабатываете такую массу отходов – 90 % от всех лимонов?» – «Да что Вы! – удивились они, – нам привозят партии, а в них порченых всего 10 %. Мы их сортируем и 90 % отправляем в торговлю». Я посмотрел последний акт, он ещё сохранился. Действительно, цех принял 100 кг списанных лимонов, определил, что 90 кг из них качественные, и отправил их обратно в торговлю. Стало ясно, зачем Торгу производство. Производственные предприятия имеют ПРАВО ОБРАТНОЙ ПЕРЕСОРТИЦЫ. Пересортировали – и отправили в продажу, а затем директор Торга сжигает этот акт ПЕРЕСОРТИЦЫ, и остается только акт списания 90 % партии.

Так или иначе, акт пересортицы оказался у меня в руках. И я стал составлять акт проверки со всеми деталями. Директор Торга здорово заволновался и подсунул мне листок, на котором была только одна цифра 5000. «За кого Вы меня принимаете?» – спросил я. Он взял листок и изменил цифру: 50 000. «Не пойдёт», – сказал я и приписал ещё один 0 – 500 000. «Ну это невозможно!» – сказал директор. В общем, в цене взятки мы не сошлись, но механизм утечки миллионов рублей из государственной казны был выяснен и в других Торгах.

Так вот, такая «работа» меня никак не устраивала как мой жизненный путь. Я стал искать пути к новой жизни, а по пути написал статью в газету «Вечерняя Москва» об очередной моей проверке с фундаментальным выводом. Это была моя первая печатная работа как следствие моей тяги к гуманитарным наукам.

Меня послали проверить две столовые, находящиеся рядом на одном из заводов.

Я выяснил, что в одной – полный порядок, чистота и высокое качество; оказалось, она – ХОЗРАСЧЁТНАЯ. В это время как раз А.Н. Косыгин попытался внедрить хозрасчёт в наше плановое социалистическое хозяйство.

Другая – ГОСБЮДЖЕТНАЯ, с фиксированными зарплатами, хотя и была большой, но походила на темную забегаловку.

В статье я встал на сторону А.Н. Косыгина; так и написал, что рекомендую перевести все общественное питание на ХОЗРАСЧЕТ. Сотрудники громко поздравили меня, вручив газету «Вечерняя Москва» с моей статьей. Я прочитал эту статью за моей подписью: «Два коллектива, два итога». В одном коллективе хорошо поставлена идеологическая и воспитательная работа. И все хорошо. В другом, наоборот, недостатки в идеологическом воспитании и масса других недостатков.

Этой одной статьи оказалось для меня достаточно, чтобы с помощью рассказов О. Генри и Марка Твена составить себе полное представление о том, как работает МИРОВАЯ ПРЕССА.

Не понятно, каким неисповедимым путем сошлись интересы – моё стремление куда-нибудь уйти и необходимость для редакции газеты «Известия», их отделу науки, иметь сотрудника с высшим техническим образованием.

Рада Никитична Аджубей-Хрущева, которая была главным редактором журнала «Наука и жизнь», заочно рекомендовала меня в редакцию газеты «Известия».

В период расцвета советской науки наибольшей славой, да и материальным обеспечением, по решению И.В. Сталина, обладали ученые. Слава к ученым, в отличие от их достижений и открытий, приходит с весьма не юными годами. Но слава есть слава, и в солидном возрасте просто невозможно устоять против напора юных ассистенток.

Как следствие – поздний брак с бурной второй молодостью, ранняя смерть от различных перенасыщений и огромное количество юных вдов, страдающих вовсе не о безвременно погибших «потертых» мужьях.

Что тут можно сказать уже пожившим мужчинам, особенно добившимся славы: женитесь на девушках только в том случае, если обладаете чувством юмора, необходимым для самооценки, и волей, достаточной для самоограничения.

Я явился в отдел науки к заведующему – Георгию Остроумову, и был зачислен на 0,5 ставки с условием работать после 4 часов, а также по субботам.

Итак, я стал журналистом, да ещё в центральной редакции такой газеты, как «Известия», да ещё в отделе «Наука», в газете, где главным редактором был А. Аджубей.

Но меня по-прежнему тянуло к реальной науке, и я продолжал «посещать» лабораторию – кафедру жиров в Плехановке, время от времени проводя какие-то опыты своими руками, и после этого осмысливать результаты опытов.

В аспирантуру к профессору Козину Н.И. я не попал. В этот год ему не выделили аспирантское место, и я стал искать аспирантские места в других институтах.

Выбор основного жизненного пути продолжался между госслужащим, журналистом и попыткой прорваться в науку. Заведующему отделу науки Г.В. Остроумову – журналисту с огромным опытом – я, очевидно, понравился, и он занялся моим воспитанием. Мне он сказал, что у меня есть все задатки, чтобы через 3–4 года стать настоящим журналистом.

Аджубей, как главный редактор «Известий», здорово модернизировал газету, приблизив её к жизни людей. В то же время он видел, что есть огромная область «полужёлтой» прессы, которую жаждут читатели и которую нельзя помещать в солидной газете. Он при «Известиях» и основал еженедельник, а чтобы он был не очень «жёлтым», поставил эту «Неделю» под патронаж отдела науки.

И вот Г. Остроумов и назначил меня шефом «Недели» – от центральной редакции. Там я и познакомился с «акулами пера» – например, с Сашей Чёрным. Им я, естественно, как совершенно не испорченный не понравился, и они тоже занялись моим воспитанием.

Как шеф-куратор я обязан был присутствовать на завершающем этапе формирования номера «Недели» и подписывать сигнальный экземпляр перед сдачей его в типографию. Совершалось это деяние, как правило, в 11–12 часов ночи, после чего можно было ехать домой. Кроме моей, там было много и других подписей, тем не менее курьёзов в прессе было достаточно.

Наиболее запомнился мне курьёз с таким серьёзным журналом, как «Огонёк». На лицевой обложке был портрет Н.С. Хрущева, на обратной стороне в конце журнала – тигр. А вот подписи были перепутаны: под портретом Н.С. Хрущева стояло: «Тигр в Уссурийской тайге», а под портретом тигра – «Никита Сергеевич в кукурузе». Естественно, были оргвыводы.

Я решил сдать в «Неделю» один из своих рассказов, проследил за номером, подписал его и уехал. На другой день моего рассказа в номере не оказалось. Саша Чёрный со страшно «огорченным» лицом высказал мне соболезнование, показав на листке мой напечатанный рассказ: «Мы ничего не могли понять, что у Вас тут написано». Я тоже долго не мог понять. Во-первых, были переставлены абзацы: второй абзац был первым, первый – вторым, четвертый – третьим, третий – четвертым и т. д., кроме того, каждый второй абзац был напечатан вверх ногами. Это был замечательный урок, и в дальнейшем подобного я, конечно, не допускал.

Такой была одна сторона моей журналистской деятельности, и несколько рассказов в «Неделе» было всё-таки напечатано.

Вторая сторона – это журналистская деятельность как корреспондента в «горячих точках». Так, нашу редакцию «Науки» «засыпала» письмами вдова нашего великого ученого, врача-хирурга Демихова, который первый в мире разработал методологию и провел пересадку органов животным.

Она настаивала, чтобы в память о её муже «Известия» написали серию статей за её авторством. Г.В. Остроумов направил меня на квартиру хирурга. Дверь открыла молодая, весьма жизнерадостная дама. Она сразу повела меня в зал, где за большим столом сидела веселая компания. «Это сотрудники моего мужа».

Компания стала дружно наливать мне в бокал и поднимать различные тосты. Увидев моё упорство и заявления, что я приехал работать и должен посмотреть приборы хирурга, она разочарованно отвела меня в кабинет покойного мужа. Из-за дивана я извлек «свалку» железных конструкций. Попытка как-то восстановить хоть какую-то схему окончилась неудачей. Из беседы с вдовой записать что-либо содержательное не удалось, но желание её было определенное: в «Известиях» должна быть большая статья за её авторством и с большим гонораром.

Я пообещал, что постараюсь, и с большим трудом вырвался из «объятий» веселой компании. Знакомство с этой весёлой вдовой навело меня на некоторые общие мысли.

Женщин в мужчинах привлекают, во-первых, СЛАВА и, во-вторых, ДЕНЬГИ. Любовь, если проявляется в первые 3–4 года, быстро уступает этим факторам. При выборе между СЛАВОЙ и ДЕНЬГАМИ большинство женщин, не говоря о девушках, привлекает всё-таки СЛАВА, тем более что она, как правило, сопровождается и деньгами.

Возраст мужчины тут не имеет значения. Примеров тому в истории более, чем достаточно. 16-летняя Мария сбежала к 70-летнему Мазепе, очень хотела быть гетманшей; Мария Мнишек прибежала к самозванцу, хотела быть царицей Московской; лауреат Нобелевской премии Н.Н. Сеченов в 70 лет женился на молоденькой медсестре и т. д.

Как правило, пожилые мужчины долго не выдерживают такой горячей молодой любви, чему была примером и моя молодая вдова, жаждущая денег. Ну а о «молодых» знаменитостях можно и не говорить. В наше время девицы толпами бегают за такими «знаменитостями», как Киркоров, Абдулов.

Всемирно известная история. В древности жена одного из царей сбежала на ночь в тюрьму, чтобы переспать с Геростратом. Она знала, что все, что связано с Геростратом, а значит, и она, будет в истории бессмертно.

В общем, работа журналистом меня не вдохновляла, хотя зарплата на полставки была в 2–3 раза выше моей полной ставки в Госторгинспекции. Не удерживало и то, что гонорары за мои маленькие рассказы меня просто ошеломили.

Глава 8
За науку – мордой об стенку

Три неудачные попытки

Первая попытка прорваться в МИР НАУКИ окончилась неудачной. Профессору Николаю Ивановичу Козину в этот 1953 год не дали место в аспирантуру. Огорчение и, кроме того, растерянность были весьма немалыми.

Тут кто-то посоветовал мне читать объявления о конкурсах в других институтах, и через некоторое время я пришел в Институт биохимии в лабораторию «Биохимия углеводов» к заведующему – доктору наук Степаненко.

Я предпринял вторую попытку пройти в науку.

Он встретил меня приветливо, одобрил моё намерение, предложил написать заявление на конкурс в аспирантуру и дал программу для подготовки к главному экзамену по биохимии углеводов.

Я и не предполагал, что за этой приветливостью было желание Степаненко придать экзамену вид объективности, а мне отводилась роль статиста при заранее выбранном кандидате.

Вопросы на экзамене мне и моему конкуренту диктовал сам Степаненко. Всякий, хоть чуть понимающий в биохимии, сразу увидит игру. Например. Мне был дан вопрос: «Клетчатка», о которой мало что можно сказать. Моему конкуренту – «Крахмал», по которому огромное количество материала. Меня он вызвал первым и поставил 4 – «хорошо». Конкурент вышел из кабинета после меня и показал мне 5 – «отлично».

Мы разговорились об углеводах, и он оказался невероятно тупой. Мы как-то встретились лет через 15–20, и он с гордостью сообщил мне, что скоро он защищает кандидатскую диссертацию.

Тогда для меня это был очередной удар судьбы, и я даже расстроился.

Дорогие юные таланты! Никогда не расстраивайтесь при неудачах. Теперь я просто счастлив, что не попал в науку на такое малоперспективное направление, как биохимия углеводов. Но это сейчас, а тогда это был очередной удар.

Я продолжал посещать лабораторию жиров в Плехановке у Н.И. Козина и даже вел какие-то опыты. Меня очень интересовал процесс неостановимого автоокисления ненасыщенных жиров. Этот процесс знают и все домохозяйки. Стоит хозяйке отвлечься и «забыть» бутылочку с растительным маслом на окне – как через 2–3 дня она обнаруживает, что «МАСЛО ПРОГОРКЛО» – горчит и становится непригодным к употреблению. Горечь – это накопление в масле альдегидов и кетонов – соединений, которыми кожу обрабатывают – дубят.

Следующий третий удар был другого типа. В Москве создали новый «Институт биофизики» – он был засекречен под кодом «Почтовый ящик 3400», на берегу канала, недалеко от станции метро Сокол. Институт набирал молодые кадры. В отделе кадров мне сказали, что им как раз нужен пищевик – специалист по питанию в «Лабораторию питания».

Я заполнил анкету, у меня взяли фото и сказали, чтобы я приходил, как только уволюсь по месту работы. Инспектор по кадрам поглядел на меня весьма лукаво и произнес: «Думаю, что Вам, как молодому специалисту, это будет нелегко». Он как в воду глядел.

Молодые специалисты обязаны были отработать 3 года по месту обязательного тогда распределения. Разрешить меня «освободить» имели право даже не начальники главков, а только министр или заместитель министра. Я и отправился в Министерство торговли к соответствующему зам. министра товарищу Макарову. Встреча была сногсшибательной.

Этот т. Макаров прочитал моё заявление, посмотрел на меня, ни слова не говоря, снял телефонную трубку, набрал номер моего начальника Госторгинспекции и произнес: «Послушайте, что у Вас там творится с дисциплиной? Тут Ваш сотрудник шляется в рабочее время и другим сотрудникам работать мешает! Разберитесь с ним! – Идите работайте!» Это и было мордой об стенку.

Я пошёл. Идти недалеко – от Красносельской до Дзержинской (Лубянки). На работе меня встретило заседание всего руководства. Начальник, заместитель, председатель профбюро, председатель партбюро, руководитель отделений. Все они произнесли соответствующие воспитательные речи – ещё бы, позвонил лично сам зам. министра!

Как молодого специалиста меня в течение 3 лет нельзя было административно наказывать, а можно было только воспитывать. Объявили ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ.

Я пришёл в отчаяние, работал второй год, и надо ждать более года, а за это время уходит место в таком Институте.

Вот тут и началась в моей жизни ЧЕРЕДА УДИВИТЕЛЬНОЙ ГИБЕЛИ – АДМИНИСТРАТИВНОЙ ИЛИ ФИЗИЧЕСКОЙ, ЛЮДЕЙ, КОТОРЫЕ ДЕЛАЛИ МНЕ ГАДОСТИ.