Текст книги "Глобус Билла. Четвёртая книга. Дракон"

– Как это произошло? – Спросила Шанни. – Ты уж не скупись на подробности.

– Непременно расскажу. Он услышал, как они напевают старую песню про дни недели, и каждый раз пропускают, как нарочно, один из дней. Нет, Шанни, я не знаю, точно, какой именно. Но у него создалось впечатление, что они делают это нарочно…

– Для него?

– Поди пойми. Так он себе сказал.

– Откуда ты знаешь, что он себе сказал?

– Вы же требовали от меня подробностей, кажется. Кроме того, мне было обещано, что Билл будет занят.

– Вот те раз. Оскорбления это тоже часть твоего замысла?

– Хорошо, Билл… я знаю, так как он сам несколько позднее рассказал о своих мыслях и даже чувствах в тот памятный для него день.

– Всегда добивайся своего, Билл.

– Ты удовлетворён?

– Скажу, когда услышу последнее слово.

Прозрачное стёклышко крохотного катка, помещённого катастрофой в уютном отроге, миновали со вспышками смеха. Энкиду, делая вид, что не может уберечь равновесия, схватился за девушек, обеих разом, столь вольно, что это едва не стало новой катастрофой. Всеобщий хохот прервал повествование Аса. Дождавшись, когда неразбериха стихнет и Энкиду получит все положенные ему удары, он вновь заговорил с упрёком повествователя, чью книгу отложили на самом важном месте:

– Томас, не вполне отдавая себе отчёт, подождал, когда они доберутся до куплета с прорехой… у него был музыкальный слух, Билл… и этак лихо, хотя и негромко вставил словечко по поводу пропущенного дня. Они продолжали петь, и вдруг, как оно бывает, с опозданием сообразили, что услышали новинку.

– Да, так бывает. Но всё же это странно.

– Том очень ловко это сделал. Наверное, песня стала лучше, и потому они не сразу поняли, что в ней прибавилось полку. Они только переглянулись… Том видел это, поглядывая – именно поглядывая, а не подглядывая, из-за дерева на краю луга. Не найдя ответа, они затянули песенку вновь, и, когда добрались до того места, которое по мнению слушателя, страдало от одиночества, услышали, как чей-то негромкий и довольно приятный голос прибавил нечто. Тут они, конечно, вразнобой остановились и принялись смеяться.

– Это определённым образом их характеризует.

– Да… и дальнейшее их поведение тоже. Девушка, – она сидела на расстеленной куртке, – поднялась и сказала: «Эй, дружище… хорошо поёшь. Давай-ка к нам». Так сказала, будто она всё время его видела, и отказаться он не смог, пожалуй, если б и захотел. Тут он вышел и представился им. Двое спутников девушки – юноша и старик, – оказались очень любезны и после того, как они порядком нашутились по поводу пропущенного дня недели, Том уже чувствовал себя среди них так, будто был знаком с ними всю жизнь. Хотя странным образом, он при этом ощущал себя кем-то другим…

– Это нам всем знакомо. – Подтвердила Иннан.

– Опять не угодил. Вы же хотели подробностей?

– Может быть, Ас упомянул это, так как ощущение связано с дальнейшими событиями? Если, конечно, на этом всё не заканчивается? Он, стало быть, пошёл с ними?

– Вроде так.

– Но как?

– Окно открылось…

– Вроде того, что проделывали в бедном небе Нибиру древние ракеты, работающие на керосинке? Тогда бабушки ворчали, мол, пишут в газетах о необъяснимом похолодании, но распоследнему ёжику понятно, что «они» опять упражнялись в космоплавании.

– Возможно. – Сдержанно отозвался Ас. – Но, скорее, речь шла о колечке, снятом с пальца. Девица поднесла его новому знакомцу. Том сунулся взглянуть, но колесо крутилось, как в цирке, в ободе огня. Огонь погас, но из окошка лился свет. Свет показался Тому беспощадным. В его голове поместилось небо, луг и все они четверо. Потом края раны срослись.

Они вошли в дом, стояли на балконе. Потом он видит – они сошли в поле, – заметьте, ощущения не прерывались, и хранили верность логике, но при этом Том не мог бы сочленить их воедино.

Поле было, впрочем, вполне обычным – довольно светлым и печальным, оттого, догадался Том, что там и сям высились чёрные деревья, стрелками на циферблатах.

Они говорили, и пошёл снег. Том не удивился и даже завлёкся зрелищем. Он заметил, что среди снежинок, играя вместе с ними, летят и крутятся клочья белой шерсти, будто где-то старательная кошка умывается и чистится. Заодно летели клочья свитков. Том по привычке разбирать слова, пытался прочесть иные, врывающиеся в поле его зрения, но не успевал.

Он, что естественно, крутил головой так, что она рассмеялась и он, подарив ей свой взгляд, тоже обрадовался – но чему, не знал.

Промчался среди всё бешеней танцующих снежинок лоскуток, в котором он угадал где-то сорванные ветром семена. Том подумал, как они упадут где-нибудь и, распутавшись, вопьются в почву. Сразу сотня мощных деревьев поднялась в его воображении, и на краю поля показалась роща.

Девушка, смотревшая на него всё время, сказала, что оставит его ненадолго и, указав на крыльцо дома, ушла. Он долго смотрел, как она уходит среди снега, теперь составившего в воздухе подобье пчелиных сот. У него закружилась голова, и он потёр глаза.

Затем, забыв обо всём предшествующем, он поднялся в дом и вошёл в комнату.

Окно обширное, строитель был ценитель света, но света-то проникало не так много и этакого, что дух захватывало.

Комната показалась ему пустёхонька. В углу трёхногий стол, навроде карточного, но помещалось на нём бронзовое блюдо.

На блюде большая рыба с острым носом. Тут же брошено блестящее украшение столь небрежно, что цепочка очутилась в блюде и хвост рыбы будто бы прикован.

Томас, повинуясь внутреннему чувству и своему непомерному любопытству, которое, согласитесь, далеко его завело – берёт со стола медальон, весьма тяжёлый и почерневший до зелени. Цепочка скользнула, потянув за собой несчастную рыбу. Не то чтобы наш Том был совсем невинен по части поедания чужой плоти….но тут он слегка смутился, так как рыба вовсе едой не выглядела. Глянув мельком и высвободив рыбий хвост, Том своими ловкими пальцами вскрыл медальон. Он его не выронил, – нет, не до такой же степени он был неженка, но вздрогнул. Подошёл к свету. Сел на широкий низкий подоконник. За окном столбы света соединяли голубое небо с жёлтым осенним полем.

Сам свет розовый, и в его потоке двойной портрет в медальоне высветился, как живой. Пальцы Тома слегка дрожали и оттого ли ему показалось, что два лица в серебряных рамках то приближаются, то отворачиваются? И даже почудился ему смех… издалека смешок.

Тут он обернулся – или сделал этой мгновением раньше, вот так текло здесь время, – и понял со вздохом, что это она смеялась.

Стоит в дверях, но, на самом деле, это были два дерева рамой. А вот они двое давно уже вернулись на дорогой его сердцу луг. Пока он озирался, она ему сказала:

– Том… это девушка ему сказала… «Том, – говорит она, – тебе известно, что означает твоё прозвище?» Он засмеялся и, нежно глядя, отвечает, мол, ну, да – задавака и гордец, тот, кто смотрит в небо и спотыкается, а то и во что-то нехорошее наступит. Она – ему. «Так-то оно так. Но имеется и ещё одно значеньице». И она встаёт на цыпочки – а Том ли был долговяз, или она миниатюрна, неведомо, – и взяв своей милой ручкой за ворот на загривке, клонит его книзу. Том изумился, ибо ощутил, что дева сильна, как он сам, и подчинился ей с охотой, тем паче, что испытал при этом приятнейшие ощущенья. И вот он, повинуясь её руке, опускается на колени и видит, по его выражению, прямиком свою же рожу. В кустах, видите ли, среди травы пробирался тоненький ручей и здесь он разливался подобно зеркалу.

«Кого ты видишь? – Томаса. – Смеясь, отвечает он, чувствуя запах травы и бег своей крови. – Он глядит сквозь землю, как будто пробрался насквозь откуда-то, и выражение у него презабавное. Дурак дураком. – Но он недурён? Он пытается изогнуться, чтобы взглянуть на неё и говорит: – Это я оставляю на усмотрение присутствующих. Она вдруг отпустила его, и он почувствовал себя покинутым, и его кровь заледенела вся разом. – Вот другое значение твоего прозвища. Двойняшка! Догадываешься, чем тебе это грозит? – Он не испугался, так как понял, что она имела в виду угрозу в другом смысле. Смолчал. – Итак, ты не знаешь. И это хорошо. Просто прекрасно».

Здесь и сейчас ты – просто некто Томас.

Когда ты придёшь на этот луг к ночи ближе – а ты это любишь… я знаю, Том… прямо над тобой повешен лик на небе. Голубоглазая Луна – твой верный друг, а глубже в небесах Последний у ворот. Близ него только крошка Плуто, маленький котёнок Ночи.

Но когда к «когда» прибавится кой-что ещё, ты осознаешь в полной мере значение и смычку звуков.

Было слово, обозначающее власть. Желание быть цифрой единица, среди людей – быть первым или первой в чём бы то ни было. Уверенность руки и твердыня воли – вот какое слово.

Но слова путешествуют, как мысли или корабли. Слово пустилось в путь.

Буква блуждала, теряя формы и находя новые на глине или в камне, и, повинуясь всякий раз новой руке хроникёра и возможностям материала, изменилась. Слово, рождённое одним из языков до катастрофы – фома, иль форма – стало словом «том».

И это слово – ты.

Твои цвета – багровый или чёрный.

Аншар – мастер перемен и владыка, имеющий так много лиц, что сам не знает иногда – кто он и где, а также господин войны, жёлтый каменный Привал. Вот те, кто с неба следуют за властью, глаз не сводя.

Запомни также формулу небес.

Созвездие пугающее светит, разящее внезапно, ибо носит с собой оружие, взращённое своею плотью. А вслед за ним пропустишь, отступив, убийцу с более традиционным оружием. Когда в изножье года из вод морских родится Козерог, и к смерти жизнь присоединив, два острых рога, изловчась, нацелит – знай, это… победа.

Иннан, отдыхавшая в большом дупле высохшего дерева и слушавшая не очень внимательно, вскинула голову.

– Знай, это… Тут было бы уместно другое слово, с которым рифмуется Козерог. – Насмешливо сказала она, поглаживая пергаментную кору, на которой всё же зеленел один побег.

– Том сообразил, что с ним говорят ломаным стихом, к которому прибегают заклинатели лишь в том случае, когда хотят полностью завладеть сознанием своей жертвы. Едва настроившись на единый тон и ритм, мысль дремлет по течению реки, но ошибка сбивает ток крови, вызывая раздражение и возмущение. Критикуя неумение сбивать овечек в стадо, жертва запоминает сказанное так прочно, что гвоздь приставь да выбей молотом – мысль ускользнёт.

– А по-моему, – с мудрым видом заметил Энкиду, – это просто нелепые и выспренние псевдостихи, которых и так порядком накопилось в воздухе Эриду.

– И это он тоже подумал…

– Но не сказал?

Ответ прозвучал уклончиво:

– А Томас был из тех, кто позволит блохе напиться своей крови зимней ночью.

– Дай догадаюсь. Сидя возле костра, возле которого лежат три остывающих тела тех, кто этого ни в каком разе не позволил бы. А вокруг шумит чёрный лес, и кикимора плачет в замёрзшей осоке?

– В общих чертах.

Ас вытянул руку и покачал ладонью. Энкиду легонько подбил снизу этот самолётик.

– В смысле, числа могут варьироваться? А кикимора, на самом деле, кроткая дева, которая дрожит, укутанная его грубой шинелью. К её губам он подносит свою заветную манерку и умоляет сделать всего лишь один глоток.

Ас покивал.

– Где-то так.

Билл заворчал:

– Стало быть, не такой уж он добрый.

Выпрямившись, он отёр лоб.

Шанни воскликнула:

– Тем не менее, командир выполнил своё обещание. Он перенёс всех нас через горы. Гляньте.

Она показала картинку, нарисованную несколькими избранными красками, но множеством оттенков. Так обычно поступают очень хорошие художники. На сей раз командовали лиловый с чёрным, всё прочее – так сяк, желтовато.

Они поднялись на самое высокое место.

Шанни говорила что-то, Иннан молчала. Взяв Иннан за руку, Шанни глянула на Аса.

– Ну, спасибо тебе за хорошо рассказанную историю.

– Почему бы не сказать – за хорошую?

Энкиду подтвердил:

– Не тушуйся. Дело в том, что эта история напечатана в хрестоматиях по нибирийской литературе.

– Да ты что?

– В разделе сказок без авторства.

– Вот я оплошал. А знаете, почему?

– Шутки по поводу качества образования лётчиков все вышли, извини, дружище. – Пропыхтел Билл, массируя ноги выше колен.

– Эту историю рассказали мне здесь… в окрестностях.

– Что ж, понятно. Наши предки привезли её сюда, как пистолеты и манеру целоваться в губы и многое другое.

Ас кивнул. Иннан с любопытством посмотрела на Билла.

– Я тоже так подумал. Но дело в некоторых деталях. Место действия этой выдуманной талантливыми предками истории мне указали совершенно точно. И оно не здесь.

– Всё ясно. – Рассеянно отозвался Билл. – Они помнят свою историческую родину, аж за сердце берёт.

Ас медленным покачиванием бородки отверг предположение.

– Они сказали, – раздельно и отчётливей обычного молвил он, – что эта история происходила совсем в другом месте.

Энкиду прислушался. Он ласково распрямлял поникший стебель диковатого с виду цветика.

– Значит, они не думают, что звёзды это гвозди, которыми к небу прибиты кухонные полки. Это радует.

Шанни уже не слушала, расхаживая по стыку двух тесно наехавших друг на дружку возвышенностей. Она подозвала Иннан, но та медлила.

– Так дело в астрономии, которую они изучают с первого класса?

– Насколько я понял – нет. Подобно нам, они, – Ас обратился к Энкиду, – думали в те времена, что гвозди всё ж при деле. История Тома не там началась.

Он указал бородкой в небо.

– Но и не здесь. Они уточнили, что дело не «где» и «когда» совершилось. Тут следует назвать и третье условие, но ни в человеческом, ни в нибирийском языке нет подходящего слова.

Иннан приподняла плечо, в знак того, что её объяли сомнения.

– А это не твои горцы варят чудеснейшее пойло, которое, как говорят, авианосцами закупают владыки с континента?

Билл оживился.

– Э, брат, брат… всегда в горах души не чаял. Кстати, я тебе не говорил, как я тебя люблю?

Энкиду тоже обрадовался, хоть и не так пылко.

– Гляди-ко, у тебя есть солидный источник финансирования твоей космической бандуры.

– Горцы не мои. – Срезал Ас. – И если у вас извращенные сведения, то попрошу не проверять, насколько они извращены… короче, застукаю на поле с манеркой, так я вам оттуда не дам сделать последнего глотка.

Оказалось, отсюда открывается невероятно просторный ландшафт: увидели даже старую школу.

К западу пригорок сходил на нет. Спустились, как сыр по маслу. Ас инстинктивно шагнул вперёд, пытаясь загородить свой беспутный отряд. Тогда и они увидели: вдали ползло что-то чудовищное. Это был поезд, только плыл он у горизонта без звука.

Какой же он большой, если виден на таком расстоянии, подумал каждый. Но делиться мыслями не стали.

Энкиду с намерением или случайно отвлёк их:

– Я знаю, кто впервые рассказал эту историю. Его имя Шамас Мак Манус, оно проставлено на первой странице одной из старых книг, которыми я услаждал своё внимание во время полёта, в то время как иные пытались выкинуть мою одежду в черноту.

Ас слегка обиделся, как всякий, кто рассказав историю, удочерил её.

– Тогда, умник, ты должен знать и то, о чём те трое предупредили Тома. Каждый, кому он расскажет это, прилипнет к Тому навсегда.

– Пока я влипла только в чей-то помёт. – Заметила Иннан. – Отличное удобрение, кстати.

– Где бы и когда Том не появился, все, кто слышал о его приключениях, окажутся поблизости.

Шанни воскликнула:

– Ужасно. И ты сейчас только об этом вспомнил?

Ас натянуто улыбнулся:

– Увы. Сам вдруг сообразил.

– К слову, ты не закончил.

– А… ну, да. Есть три концовки. Том вернулся и жил обычной жизнью. Том не вернулся… Или – вернулся, но прежним уже не стал.

– Сойдёт. – Замирился Энкиду. – Я уже себе выбрал.

Лиловое поле с тенями экзотических снопов, каждый в круге камней, растекалось, как слабые чернила, которые пролил гигант. Ас взглядом остановил гражданских и сам первым поставил свою военную ногу на нехоженое поле. Рассматривая снопы, они тихонько продвигались вразброд.

Иннан подтвердила общую мысль.

– Ага. Все подумали одновременно.

– Но у кого могут быть такие… гнёзда? – Всё же спросила Шанни.

– И почему они брошены…

Билл влез:

– И брошены ли… Большие гнёзда. – Добавил он в задумчивости.

Иннан издевательски взглянула:

– Иногда ты очень точен, Билл.

Здесь они никогда не бывали. Троп здесь не протоптано. Поле повиновалось иным законам движения – виднелись площадки вроде блюдец, вбитых в сырую тёплую землю.

– Кто-то взлетал с места и садился.

– И в гнёздах ни следа хрестоматий. Все лётчики одной породы. – Подхватил Билл.

Движение за полем их встревожило, но это оказалась тихая река, мелкая и камешки видны в желтоватой водице. Это они выяснили, естественно, приблизившись и встав по берегу, как во фрунт, сообразила Шанни – вот забавно.

Энкиду вспомнил водопад, родивший его из Яви. Его взгляд блуждал по берегам и натыкаясь на каменную стену по ту сторону, снова нырял в воды. Первым брод подсёк карим глазом Билл.

Он сразу шагнул в воду, и тихая, почти стоячая, вода закрутилась вокруг его колен. Ас, молча, оглядел оставшихся и с заметным отвращением последовал за царским сыном в чуждую ему стихию.

Стена, пусть и выглядела непроницаемой, приглашала несколькими входами. Непонятно только, задумывались они заранее, как часть пейзажного интерьера, или проделала их сила, разрешения не спрашивающая.

Каким-то образом этот барьер имел отношение к гнездовью, оставленному по ту руку от реки. Пробравшись под аркой в свисающих корнях плюща, они ошеломлённо остановились. Вторая река с плоским берегом и статуей на той стороне была перекрыта мостом.

Ас опробовал его и кивнул.

Тот берег со смутно видимой статуей внезапно вырос, быстрее, чем диктовали законы приближения пропорций. Они шли к сооружению, постепенно задирая головы с риском рухнуть навзничь.

Конь, похожий на шахматного, – или на дракона? фигура на доске отсутствует, – и цельный, только где нашёлся столь изрядный кус кварца? Биллу размах статуи напомнил ту, которую он видел на остановке, когда ему дядька на пальцах объяснял, что есть Абу-Решит и бытие.

Билл замер, шевеля губами. Шанни злым шёпотом переспросила, что у него застряло. Он проговорил, вдумчиво, обеими руками, стирая видение, возникшее в опечаленном воздухе:

– Пытаюсь определить местоположение… Если считать, стоя носом к главному входу в замок…

Отбив повалившийся на них кусок чего-то с макушки статуи, Ас, ощерясь, просветил Энкиду:

– Заметь, под главным входом он подразумевает дверь в свою комнату.

– А почему собственно, он с тобой разговаривает про мою дверь?

Билл чувствовал себя прекрасно, хотя штанины его были мокры выше мощных колен, а башмаки разнузданно хлюпали при каждом шаге. Ас, из соображений ложной гордости не подвернувший свои военные брюки, явно страдал от неудобства. Энкиду, умнее этих двоих, сейчас как раз усевшись, преспокойно обувался. Ас, глянув, с отвращением отвернулся – ни признака носочков, н-да.

Энкиду поднялся и удовлетворённо молвил:

– Здесь славно.

За статуей они увидели хижину, убогая скромность коей противоречила туповатой торжественности монумента, как если б её свил воробей в качестве сатиры на империю.

– Из тряпок, вымоченных в подобии цемента, и обломков кирпичей. – Резюмировала Шанни, обойдя хижину под бдительным оком Аса.

– Ну, и чьи-то какашки. – Она отступила на шажок.

– Это что, правда? – Осторожно узнал Билл.

– Не все же лгут каждые, – Ас посмотрел на часы, – три минуты.

Энкиду подошёл на три своих огромных шага.

– Кто дома? – Пророкотал.

Билл зашипел:

– Не стоит пугать этого несчастного. Ты, как один из Вечных.

– Отчего? В такой хижине может жить и миллиардер. Даже скорее всего – она бездарно сделана. Строительный материал подобран не в тему. Крыша тяп-ляп… – наклонил голову, – общего замысла не просматривается. Повторы, накладки.

– Но и где же миллиардер? – Озираясь, молвил Ас. – Мог бы инкрустировать вход бракованными алмазами, что ли.

Шанни внезапно разозлилась:

– Да не дарил он мне алмазную гору. Успокойтесь. Иннан развела вас и купила за глупейшую из шуток.

Трое так старательно принялись возражать, что ясно стало – они по-прежнему подозревают в ней владелицу сокровищ. Шанни тоненько вздохнула:

– Но я её видела… Сир Мардук, если бы он смог вывести отсюда хоть то, что поместится за щёку, на Нибиру, мог бы…

Ас закончил:

– Там бы к вечеру был новый император.

– Познавательно.

Энкиду рассматривал землю. Они не поняли, к чему относилось его замечание. Не выпуская ветку, проросшую сквозь плоть хижины, присел, преклонив колено.

Он поднялся и вошёл, как показалось им, сквозь стену. Потом высунулся и поманил:

– Пусто. Ни одного миллиардера, самого завалящего. Так что, девочки, не поправляйте причёски…

Ас скрыл раздражение, оттого что Энкиду нарушил субординацию и присвоил право командира рисковать собой при каждом удобном случае.

– Твой светел лик, твои темны слова. – Вполголоса отвёл он душу.

Шанни, разглядывавшая коморку, в которой редкий свет выстроил призрачную клетку, откликнулась почему-то неприязненно:

– Не можешь забыть о Томасе, командир?

Отсюда кто-то ушёл, но когда? Вот это было неясно, и само по себе запутывало. Во всяком случае, навряд ли здесь обитал кто-то из подозрительных.

Ас оглядел превратившуюся в полупрах постель из шкур, но куда сильнее его заинтересовали скучные предметы, вбитые в стены.

Он так долго рассматривал их, что Иннан не утерпела:

– Возьмём с собой?

Ас, не морализируя, взглядом отвёл её протянутую руку.

– Не стоит…

Без усилия сам вытащил из стены.

– Вилка, ложка… Изящная работа, вряд ли они ему были нужны, чтобы съесть кусок корня или несчастную саранчу. Но вот что… это – железо и олово.

– Ну, и что?

– Так. Курьёзный подбор.

Он пробормотал:

– Вторник. Война… во вторник.

Шанни нахмурилась.

– Коль есть догадки, нечего строить из себя Мисс Марпл.

Ас только задумчиво кивнул и, отойдя к другой стене, показал надменным зрителям пару предметов, в которых даже неискушённый в избытках цивилизации Билл признал нож для масла и сахарные щипцы:

– Цинк и олово. Первая звезда с Луною вместе.

Иннан приняла боевую позу, известную из Преданий, а также общепринятую на рыбном базаре в День посланца богов – руки в боки.

– Ишь, и зачем понадобилось вколачивать обеденную утварь в земляные стены? Что у тебя, Билл?

– Горсть монет… а это что?

– Холодное оружие… для разделки саранчи. Сломанный перочинный нож.

– А вот и горячительное.

Ас отодвинул истлевшую постель и выразительно приподнял кончиком сапога предлинный пистолет, с которого осыпалась ржавчина.

– Эпоха?

– Трудно определить. Недурна дудочка для зазывания фей.

– Каких ещё?

– Той эпохи, когда его последний раз пускали в ход.

Энкиду слабо присвистнул в углу, где он поместил себя на корточках. Оборачиваясь, показал в развёрнутой некогда белейшей тряпице множество того, что звякало.

– Не заржавело…

Шанни рассмотрела:

– Похоже на орудия пыток.

– Нет… не так зловеще. Это – хирургический инструментарий, не такой плохой, кстати. Вот это – нож для трепанации черепной коробки. И всё в идеальном порядке, хотя условия для операций, конечно, были не идеальные.

– Нет, это не миллиардер. – Согласился Ас. – Если только имеющий высшее медицинское образование и отменный полевой опыт работы.

– Смотрите, вот на этом – пятнышко.

Энкиду потребовал:

– У кого из присутствующих есть носовой платок?

Все посмотрели на Аса. Билл пробормотал, что он бы дал… но давеча ему пришлось почистить ботинки, ради приёма в светском обществе. Ас с величайшей неохотой извлёк фокуснически нечто до того твёрдое и в клеточку, что даже Шанни с некоторым первооткрывательским изумлением посмотрела на командира.

Энкиду ловко обернул предмет, похожий на шпатель, и протянул:

– Иннан… держи-ка. Рассмотришь в свой микроскоп.

Окошечко, в которое их рассматривала Эриду, проделано наспех и прикрыто ветошью. Занавески двигались, открывая перевёрнутый пейзаж – лиловый низ казался верхом, а блёклое небо сжатым полем. Тонкие струйки света вздрагивали на стенах.

Ас, последним выходящий из хижины, ощутил необъяснимый ужас. Увидев залитый мертвенным светом пустырь и этих четверых у подножья статуи, он счёл необходимым высказаться:

– Тот, кто обитал здесь со своими игрушками, расстался не только с ними, но и с жизнью.

– Или начал новую.

Ас хмыкнул.

– Но это вряд ли.

Энкиду покосился на небо с необъяснимым выражением – как в глаза кому-то.

– Кому как.

Ас пояснил:

– Он был, судя по тому, что мы нашли, военным и врачом. Он давал присягу. С какой бы стати он её нарушил?

Билл полез:

– Может, сделал себе трепанацию?

Командир не позволил перевести тему, или согласно вульгарному толковнику компашки – «не повёлся на юмор».

– Это мне напомнило какую-то историю… в самом начале наших эридийских каникул. Но не могу поймать, когда и кто… Он мне кого-то…

И, до времени забив на подгулявшие мыслишки, взглянул в сторону. Энкиду зачерпнул горсть земли и поднялся.

– У тебя там?

Вопросительно поднял бровь. Энкиду, выпрямив руку-ветку, разжал пальцы.

– Ничего… показалось.

Шанни присмотрелась – горсть земли смешалась с какими-то крапинками. Ей показалось, что земля шевелится, расползаясь. Она быстро подняла голову, Энкиду беззвучно что-то говорил.

Вечером рассказали сиру Мардуку о том, что подозрительных не нашли (Ас) и вообще к чертям ничего не нашли, только обувку попортили (Билл). Мардук слушал вежливо, но вполуха – заворожённо большими синими мужскими глазами смотрел в Мегамир.

– Да, молодца. – Рассеянно молвил он. – Детки… детки. А у нас тут весело.

Указал в густое варево Мегамира.

– Пожар в пепельнице расходился. Тиранчика отправили на скамейку запасных, – (дядя издал сочными губами негромкий звук), – а таперя правит вот эта обаяшечка.

Взял по свойски широкое запястье Аса.

– С шестнадцати пост эм.

Энкиду одобрительно молвил, валясь задом на пол к углу стола и загребая свою чашку с блюдцем – хоть бы раз когда рука у стервеца дрогнула.

– Как раз за шахматную партию садиться. Пообедали, час поспали… этак сразу грохнешь короля.

Иннан вгляделась в экран, распутывая чёрные толстые косы и вынув из волос длинную густо оперённую веточку, положила на обеденный стол.

В Мегамире двигалось прелестное существо, похожее на младшую нимфу ручья, до того хрупкое, с большими влажными глазами, поводимыми из стороны в сторону, что у мужчин разом носы повернулись в сторону обманного мира.

– Я её узнала. – Сообщила Иннан.

Отец взял двумя пальцами веточку и с упрёком посмотрел на дочь. Иннан веточку забрала и заткнула отцу за ухо.

– Начало её политической карьеры поразительно. Бродила под дождём и внезапно решила принести пользу Родине. Забралась с большим водяным пистолетом в местный музей кустарного искусства и выкрала из запасника деревянную статую среднего размера. Пришла на митинг, держа её вот так.

Иннан показала. Мардук рявкнул, но тут же вздохнул и сказал простодушно:

– Лучше бы она мою статую держала.

– Папа, ты бы не поместился.

Мардук опять прикрикнул. Иннан заметила, что Шанни неприязненно смотрит в Мегамир.

– Не бери в голову. Не в папином духе. Глупа, как пробка.

Мардук возмутился.

– Что ты говоришь. Такая умничка, внесла в парламент законопроект, чтобы всех после сорока лет объявлять недееспособными.

Билл поперхнулся. Шанни подмигнула Асу:

– Смотри… он мысленно считает на встроенном в династический мозг калькуляторе.

– Этак он долго считать будет…

Билл закатил глаза, как если бы у него на макушке стояла стопочка с дорогим (старым) напитком:

– Но вы, дядя… извините, но вы сами-то…

Мардук не рассердился, а глянул на Билла с усмешкой.

– А что я? Меня это не касается. Это касается быдла, а не бога.

Дорогое дядино лицо растрескалось от позитива – терракотовый артефакт.

– Ты знаешь, герцогине всегда тридцать пять.

Ему всё же пришлось принять пас от Энкиду.

– А как же некто по имени Софокл? Сын хотел объявить его недееспособным, а тот под аплодисмент присяжных прочитал несколько строк из своей новой пьесы?

Мардук отмахнулся большой сильной рукой.

– Мало ли что. Книжечки… литература вообще не мужское занятие. Одно то, что он пьеску сочиняет уже доказательство…

И Мардук покрутил пальцем у виска.

– Почитывать… это ладно. Особенно, какие волнующие книжечки…

Похоже, молодые решили его доконать. На пари, чья это реплика?

– Сир Софокл был главнокомандующим… партийным лидером, уважаемым господином…

Мардук выгнул губу.

– Вот это дело.

Билл прогундосил послушным голосом:

– Дядя, если этот законопроект будет принят, я немедленно объявлю, что вы должны быть взяты под опеку?

Мардук любознательно смотрел в незатуманенные ничем глаза. Ему-то казалось, что он уже составил формулу – как вычислить, когда Б.Б. не шутит, – напомнила себе Шанни и подкинула:

– Но эта барышня должна знать, что конституция запрещает подобные фигли-мигли.

– Неужели? – Галантно протянул Мардук.

– Его величество нибирийский монарх через подставных шавок пытался пропихнуть такой же… извини, Билл… но выяснилось, что основной закон, хоть и здорово изгажен, такого не позволяет.

Мардук очень уважительно послушал и счёл нужным растолковать:

– – Штука в том, что у нас нету основного закона.

Шанни изумилась:

– Но вы же сказали – законопроект?

– Это так-с… слова одни. Пропечатать в газете. А на самом деле, нету ни парламента, ни закона. У меня актёры есть… они что хочешь изобразят. Вы же видели. Правда, почему-то не все умеют. Была у меня в таком-то году труппа… так хоть кол на голове теши. Ни в какую. Я их и не сёк… понимал, что бесполезно.

Он повернулся к Биллу.

– А разве не везде так?

Энкиду усмехнулся.

– У нас на планете есть демократический орган… в него избирают реальных нибирийцев. Плохих, конечно, жалких, продажных… но самых настоящих, теплокровных…

Он обнажил белые зубы, но тоже самое сделал сир Мардук.

– Пустое… дети вы, дети. Уверен, что сир Баст-старший со мной в одну дуду дует. Может оно, конечно, у вас когда-то и был парламент… я извиняюсь. Ты же сам говорил, Билл, что они ведут себя как сумасшедшие…

Билл пучил глаза – единорог, узревший новые ворота.

– Но я думал…

– Это актёры.

Билл сказал твёрдо:

– Я люблю актёров, дядя. И всегда отличу их от других людей или нибирийцев. Они особенные.

– Глупости, Билл… глупости. Все мы, знаешь… склонны к этому делу.

Он поклонился Шанни.

– Иные играют превосходно. Другие, Билл, как ты.

– Вот те раз. А я думал, из меня хороший актёр выработался.

Ас, со злой радостью оглядев Билла, обратился к Мардуку:

– Сир, вы жестоко обидели своего племянника. Он всегда полагал, что отлично играет.

Билл вскользь глянул на него и, отворачиваясь, бросил:

– Дядя, как аннулировать его права на землю? В конце-то концов, это тоже ведь понарошку?

Мардук веско срастил брови.

– Никак. – Молвил он грозно. – Это уже не шутки, племянник. Между нами, кровниками, всё по серьёзке.