Текст книги "Мой немой Афган"

Глава 22
Боевая подготовка. Связь

«Связь – основа управления в бою!» Лозунг на плакате, висящем над каждым классом связи в военных училищах и академиях. Это догма, не подлежащая сомнению. Беспокоит, что эта «основа», во всяком случае в сухопутных войсках, была довольно слаба технически, а в звене взвод-рота-батальон держалась на старых станциях Р-105, -107, -123 и недоработанных Р-126. ЗАС (засекреченная автоматическая система связи) начиналась только с полка и тоже была устаревшей и давно не модернизированной. Но я о другом, тут все ясно – что дали, тем и пользуйся. В мои времена в войсках еще служили офицеры-фронтовики, знавшие не понаслышке и другие способы подачи команд и управления подразделениями. На строевых смотрах тактических учений проверялось наличие сигнальных флажков и даже свистков. Но основным средством были различные наземные сигнальные патроны (НСП), реактивные сигнальные и осветительные патроны (РСП и РОП) разных цветов, дымов и звездочек. Техническое отставание наших средств связи прикрывали в чем-то обоснованными рассуждениями, что во время ядерной войны такой поражающий фактор, как электромагнитный импульс, выведет из строя всю электронику и оптику а управлять техникой будем вручную, используя механические приспособления, а подразделениями – флажком, свистком и… матом.

В Афганистане связь имела огромное, иногда решающее значение. Не могу перечислить всех примеров, их слишком много, когда потеря связи вела к трагическим последствиям. При форсировании реки, в непосредственной близости от противника, малорослый связист с Р-105 оступился, отойдя от брода, чуть не утонул сам и затопил радиостанцию. Связь с батальоном, который разворачивался в пешем порядке на кишлак для блокирования и зачистки от душманов, была потеряна. Командование не знало обстановку по действиям обеспечивающих подразделений, что привело к гибели разведроты.

Другой случай. При десантировании с вертолетов в 20 километрах от возможного маршрута каравана, для облегчения переноски радиостанции, нашли ишака и водрузили на него станцию и часть боекомплекта. Километров десять, идя налегке, все были счастливы. Подходя к району засады и встречи каравана, наткнулись на сторожевой пост на господствующей высотке. От начавшейся стрельбы испуганный ишак рванул в бега с немалой скоростью, унося с собой (или на себе) связь с командованием, с возможной подмогой, с вертолетами десанта и огневой поддержки, то есть со всем, что отделяло жизнь от вероятной смерти, да в придачу часть боекомплекта. Хорошо, что сержант, не растерявшись, снял его из снайперской винтовки метров уже за пятьсот, еще бы чуть-чуть, и ишак ушел, скрывшись за одним из множества холмов. Отбивая радиостанцию, ранения получили два бойца.

Самая распространенная ошибка командира, только прибывшего по замене из Союза и не успевшего понять, куда и зачем он попал. Пример. Подразделение выполняет поставленную задачу на боевых машинах, следуя в колонне. Вынужденная остановка. Командир, находящийся на связи с пунктом боевого управления (ПБУ) полка, снимает шлемофон со связью, «говорящая шапка» на армейском жаргоне, спрыгивает с БМП и отходит в сторону от колонны – то ли на рекогносцировку, то ли покурить, то ли по нужде. На связи никого из заместителей не оставил, подразделение оказалось без управления. Что там могли передать с ПБУ в этот отрезок времени, одному Богу известно. Иногда сведения бывают настолько важными и срочными, что требуется мгновенное решение командира.

Расскажу, с какими трудностями связи и радиообмена лично я столкнулся с первого дня командования ротой. Вечером, докладывая по ЗАС командиру полка о приеме роты и вступлении в должность, понял, что правильно пользоваться и вести радиообмен по аппаратуре засекреченной связи я не умею. Техника разговора заключалась в необходимости чуть растягивать слова и произносить замедленные, но четкие фразы. Просто, да, но когда знаешь. Второй моей ошибкой был слишком открытый для посторонних разговор по телефонной связи с одним из партийных советников. Было установлено, что все наши разговоры прослушиваются. Мы об этом знали и со своей стороны использовали для передачи ложной информации. На войне обучение проходит быстро, так что дня через два я своих первоначальных ошибок уже не повторял.

Во время переговоров по средствам связи случались нарушения. В первую очередь это «забитие» эфира. По радиостанции говорили все, обо всем, без вызова или запроса информации. Случалось и нарушение приоритета разговора. На связь должен выходить только командир, а остальные, по его запросу, лаконично отвечать. Выход на связь подчиненных разрешался в крайнем случае, для передачи информации старшему. Командир подразделения, покидая машину, не обеспечивал связь и получение команд и информации от старшего начальника. В общем, в этом вопросе надо было наводить порядок. Для этого я организовал тренировки по связи, как во время отработки тем по тактической подготовке, так и отдельно. За нарушение порядка переговоров спрашивал очень строго и в итоге добился необходимого результата. Радиостанция была и средством спасения жизней. Наши позывные и частоту 300, на которой работали, знали все подразделения дивизии, советники, «каскадеры», вертолетчики, они сообщались колоннам при подготовке их прохождения через город. Не перечесть случаев, когда, получив сигнал о помощи, мы мчались ее оказывать.

Частоту связи знали и душманы. Слушали, даже вмешивались в разговоры, но сменить частоту было нельзя, слишком много можно было потерять из-за этого. Сменить частоту просто, а довести изменение своевременно намного труднее, да и всех вопросов это не решало. Новую частоту «духи» узнали бы раньше многих наших.

Связь в подразделении была организована следующим образом. С полком и дивизией она осуществлялась как по открытой линии, так и, в основном, по ЗАС, установленной на гусеничном БТР-50ПУМ. Дежурные от батальона связи находились на посту круглосуточно. Машина стояла у здания комендатуры, замаскированная масксетями и защищенная с трех сторон мешками с песком. Покидала она свое место не чаще одного раза в месяц-полтора, когда боевые действия велись в составе полка или дивизии, или в особых случаях, если требовалась закрытая связь при действии подразделения самостоятельно. Это были спецмероприятия, проводимые в интересах армии, советского или афганского руководства.

В 1981 году в таких мероприятиях мы участвовали пять раз. Информация о них была засекречена, варианты действий обговорены заранее в штабе дивизии. Даже по ЗАС, получая задачу, слышал только или «Вариант 1», или «Вариант 2». По первому я обеспечивал посадку вертолетов, охрану и безопасность участников мероприятия. Второй вариант предусматривал действия на машинах. Подразделение обеспечивало безопасность в колонне, сопровождая боевыми машинами, а также охрану и безопасность маршрута, выставляя посты, секреты, заставы и блокируя со стороны дороги кишлаки, расположенные близко к ней. Отдельной радиосвязи с командиром и штабом батальона не было. При необходимости передачи распоряжений они использовали средства связи полка, к которым имели доступ. Но учитывая, что рота выполняла задания армии, дивизии, полка, эти разговоры были крайне редки и в основном информационные. В то время подразделения батальона были разбросаны заставами, ротами, взводами в радиусе более 200 километров. С начала ввода войск в ДРА во время радиообмена по открытой связи использовались «наивно зашифрованные» обозначения объектов, действий, обстоятельств. Например: колонна машин – «ниточка», машина – «коробка», участок или район с деревьями – «зеленка», убитые, раненые – «двухсотые, трехсотые», прошел рубеж (ориентир на карте с номером 23) – «222-23» и так далее. Связь в роте со штатным и приданными подразделениями проходила по открытым каналам, по радиостанциям Р-123 в боевых машинах и по радиостанциям Р-105, Р-126 с десантом, действующим в пешем порядке. В дежурном помещении роты, в здании комендатуры был развернут пункт боевого управления, не предусмотренный штатом и боевыми уставами, но созданный острой необходимостью централизованного управления боевыми действиями и оперативного получения информации. В состав пункта входили дежурный офицер или прапорщик, помощник дежурного – сержант, назначаемые только из штата роты, дежурный связист ЗАС. Дежурный связист открытых каналов связи работал на Р-123 и Р-105, вмонтированных в пульт с выводом на антенны у здания. В дежурное помещение также были проведены две телефонные линии, одна прямая – номерная, вторая – на коммутатор узла связи в городе. Дежурная смена заступала на сутки на общем разводе в 18 часов, совместно с караулом, дежурными и дневальными по штатным и приданным подразделениям, экипажами боевых машин, выходящих на ночное боевое дежурство в город (с восьми вечера до шести утра), экипажами оперативной группы. Практически это был второй вечерний развод, на котором ставилась задача не только дежурным силам и средствам, но и всей усиленной роте на оборону опорного пункта и действия в различных боевых ситуациях. Связь на ПБУ была постоянной, что являлось непременным условием и строго установленным порядком. Отсутствие связи не допускалось. Была предусмотрена мгновенная замена вышедших из строя радиостанций запасными или временное использование Р-123 командирской машины, где был удлиненный шнур и возможность его проведения на ПБУ через окно. Из средств связи на ПБУ были и запасные радиостанции, использование которых предусматривалось для работы подразделений, ведущих разведку, поисковые, рейдовые или боевые действия в провинции или боевое охранение колонн с военными грузами. Позывные, частоты и время работы подразделений нам передавали по ЗАС или в пункте постоянной дислокации в полку или дивизии, когда прибывали туда.

Со средствами связи, их укомплектованностью, работоспособностью проблем у нас не возникало. Командир дивизии лично поставил задачу командиру отдельного батальона связи, а начальник штаба держал на контроле исполнение. Первым вопросом при разговоре с ними при радиообмене по ЗАС был: «Как обстановка? Как связь?»

С начала июля, когда приняли решение о создании сводного отряда, на ПБУ появилась так называемая «Ромашка», обеспечивающая связь с отдельной вертолетной эскадрильей, базировавшейся на аэродроме. По согласованию со штабом армии за нами закрепили экипажи вертолетов Ми-24 и Ми-8, по два каждого типа. Ребята с удовольствием приезжали к нам как бы на рекогносцировку и осмотр площадок «подскока», а на самом деле походить в нашем сопровождении по дуканам, что-то прикупить, ну и выпить-отдохнуть. Однако обговорить необходимые вопросы нашего боевого взаимодействия не забывали никогда, это было главным. Знаком нашей дружбы был подарок – летный шлем с бронепластинами защиты, темным солнцезащитным «забралом» и другими прибамбасами.

Командование, наращивая группировку для охраны города, в начале осени поставило у нас в расположении подразделение радиоэлектронной борьбы (РЭБ). Оно подчинялось штабу армии, но задачи решало в интересах дивизии, в том числе подавление частот путем радиопомех, уменьшение эффективности радиообмена радиосредств, поставленных из США через Пакистан и появившихся в бандформированиях. Подразделение развернуло свои машины и антенны, дежурными расчетами приступило к работе. Около пятнадцати человек офицеров, прапорщиков и солдат в порядке внутренней службы подчинялось мне. Они выставляли для охраны машин свои посты, но это входило в общую систему охраны и обороны, и при нападениях на наше расположение занимали места согласно доведенному боевому расчету в общих траншеях. Был подполковник, майор и два капитана, но проблем с подчиненностью никогда не возникало: чтобы выжить на войне, единоначалие неоспоримо. К тому же они видели нашу боевую работу, потери, подбитые машины и однозначно высказывались, что для всех война разная. А мы отшучивались: «Кто на что учился…»

Подразделение РЭБ свои обязанности выполняло хорошо. Все, что касалось использования средств связи и радиообмена у моджахедов, с этого времени стало для последних большой проблемой. Со связью – да, но не с передачей информации. Для этого «духи» использовали довольно многочисленные и разнообразные формы. Например, заранее обговоренные сигналы и знаки расположения предметов на местности, определенное размещение погребальных цветных флагов на кладбищах, валунов, куч камней, стволов деревьев, используемых как ориентиры или реперы направлений, костры, палы, знаки на автомашинах для перевозки людей и даже определенный вид или цвет одежды. В Афганистане цвета имеют свои смысловые значения. Так, цвет погребальных флагов на могилах мог сказать о возрасте, поле, характере смерти, то есть погиб человек или умер своей смертью по возрасту или от болезни, насколько влиятелен был усопший и т. д. Так же с цветами одежды мужчин и женщин, девушек, невест, вдов, замужних женщин, вдовцов. Как бы мы ни хотели, как ни старались изучить все это, Восток оставался «делом тонким», и мы здесь были чужими.

Глава 23
Огневая подготовка

Огневая подготовка в моей жизни офицера и командира занимала особое место и привилегированное положение. В Союзе подготовка подразделения по огневой и достойная сдача на проверке всегда считалась не менее чем половиной общего успеха сдачи всей проверки. Хорошая оценка подразделения за стрельбу – итог кропотливой работы всего коллектива, а сдача огневой подготовки на отлично – это вообще несбыточная мечта, почти чудо. Чудеса случались, правда, за ними стояли постоянные дневные и ночные стрельбы из вооружения боевых машин и стрелкового оружия не менее двух-трех раз в неделю, отработка до автоматизма выполнения нормативов, подготовка мишеней и стрельбища, развертывание необходимых учебных мест, подготовка вооружения и оружия к стрельбе, пристрелка и выверка прицелов и, самое главное, – подтверждение правильности определения системы подготовки подчиненных.

Будучи командиром взвода, роты, я определил для себя систему подготовки, которая строилась по методикам, наставлениям, пособиям и руководствам, сборникам нормативов и была общей для всех, отличаясь в частностях. Но итоги сдачи проверок подразделений на различные оценки, от 2 до 5, как раз и доказывали, что частности и мелочи имеют иногда решающее значение. О своем методе подготовки, который обязательно включал в себя составные соревнования, игры и «полосу Б», я рассказывал, больше касаться не буду, да и на войне многое приходилось решать по-другому Уверен, что тактика действий подразделений, выполняющих боевые задачи в разных условиях местности, расположения относительно противника, была различной, а огневая подготовка или применение оружия и вооружения в пунктах постоянной дислокации, в городах, горах, пустынях, крепостях, на заставах были удивительно схожими по своей направленности.

Первое и основное условие – уверенность в своем оружии. Это достигалось постоянной его проверкой, можно сказать, пристрелкой. В любых условиях командиры находили возможность проверки точности боя оружия. У нас в расположении роты на севере были овраги, где мы оборудовали стометровое стрельбище. Сами готовили мишени и пристреливали оружие. Сначала это делали командиры-офицеры, затем каждый солдат. В зависимости от времени и обстановки стрельбы проводились повзводно, чаще по отделениям и экипажам, еще чаще индивидуально. Если у солдата возникали даже малейшее сомнения в правильности боя оружия, они устранялись немедленно офицерами и сержантами, при этом обращение для проверки оружия поощрялось и одобрялось всеми. В бою все должны быть уверены в оружии своем и товарищей. Пушечное вооружение проверяли по просьбе экипажа, разрешали стрельбу в долину, которая была видна с обрыва на западной стороне расположения. При острой необходимости оружие и вооружение проверяли практически одиночной стрельбой на постах боевого охранения, но этим не злоупотребляли. Второе и основное условие – уверенность в исправности и эффективности оружия и боеприпасов. Исправность достигается своевременной чисткой оружия и обслуживанием боеприпасов после боевого применения.

В памяти хорошо запечатлелась молчаливая чистка оружия после операций, рейдов или выездов. Во время чистки постепенно снималось напряжение после боя. Если прекращалось молчание, начинался разговор и обмен впечатлениями, значит, время психологической разгрузки прошло. Не почистив оружие, за стол не садились. Так же с боеприпасами и гранатами, все протиралось и проверялось. Магазины разбирались полностью, пыль и песок попадали везде. Боекомплект распределялся так: на каждого четыре магазина, скрепленные по два изолентой, по 30 патронов в каждом, и еще 120 россыпью или на скобах по десятку в вещевом мешке. Многие доставали и заполняли магазины, а хранили уже в снаряженном состоянии. Но так было не всегда удобно, особенно в случае возможных рейдов в пешем порядке. Позже, года с 84-го, появились так называемые «лифчики» – специально пошитые жилеты, где предусматривалось расположение магазинов, гранат, аптечки и т. д., но в наше время этого еще не было, использовали подсумки и даже самодельные жилеты, изготовленные вручную.

За время службы каких только видов полевой формы и одежды я не переносил. Официальные полевые «ПШ» и «ХБ», и маскхалаты разведывательные, и маскхалаты химических войск, и десантные комбинезоны, и много других комбинаций из различных форм. Особым удобством в жару запомнилась афганская гражданская одежда: брюки, длинная рубаха и какой-то мягкий материал. С обувью было намного хуже. В сапогах, и хромовых и кирзовых, было хорошо летом и осенью, в местах, где много змей. Размер ноги у меня сорок пятый с половиной, так что особого выбора не было. Легкие и удобные ботинки с высокими берцами чехословацкого производства были только до сорок третьего размера. И свои ноги я «допортил» обувью в Афганистане. Конечно, были кеды и кроссовки, но тоже мой размер достать было непросто, и чаще носил наши ботинки с высоким тряпичным верхом.

Еще про эффективность личного оружия. В Союзе в полку у нас были автоматы АКМ калибра 7,62 мм, здесь в боевых подразделениях использовали АК калибра 5,45 мм, а АКМ были у тыловых и авиационных частей. Случалось, когда стреляли из автомата из движущегося БМП по душману-гранатометчику, пули в него не попадали, хотя шли по направлению точно. Дело в том, что при стрельбе из АК по живой цели, спрятавшейся за ветками, тростником, камышами, пули уходили в сторону, не попадая в цель, так как были слишком легкими. Меня это несколько напрягало, и я не всегда верил в эффективность своего оружия. Узнав об этом, друзья из вертолетной эскадрильи на какой-то праздник подарили мне АКМ с дисковым (барабанным) магазином на 75 патронов. Теперь я мог в зависимости от цели и места операции выбирать тот или иной автомат. Такого выбора у большинства не было.

А пистолет ПМ многие офицеры, особенно боевых подразделений, на складе ракетно-артиллерийского вооружения не получали. Это было разрешено, к тому же его ненужность в бою проверена годом боевых действий. «Только если застрелиться», – острили офицеры и брали больше гранат, в основном Ф-1. В Афгане, да и потом в Чечне, для того чтобы не попасть живым в плен, чаще использовали подрывы гранат. Но бывали и исключения. В августе 1981 года, находясь с одним из взводов, который попал в окружение на Мармольской операции, замполит нашего полка застрелился из пистолета, выбрав смерть, а не плен. Хороший был мужик, окончил командное училище, затем попал в политруки. Я его немного знал, и память о нем осталась самая светлая.

Ну и главное в огневой подготовке – это практические стрельбы или выполнение упражнений учебных стрельб (УУС). Упражнения самые разные, для разных категорий военнослужащих и имитирующие различные виды боя, оборону и наступление. В Афганистане «практические стрельбы» в боевых условиях проводились от операции к операции, от выезда к выезду, а вот УУС не было. За два года помню два эпизода. Первый – с оперативным батальоном, находившимся в полку. Комиссия, то ли московская, то ли окружная, решила провести УУС по огневой подготовке. Выбрали место за ППД, накрыли мишенную обстановку: по условию ЗУУС стрельба на ходу по «корове» (мишень № 22), обозначающей противника в окопе, с колена по ручному противотанковому ружью на дальности 300–350 метров и лежа с места по двум движущимся (или поднимающимся) фигурам, имитирующим отход или контратаку противника. В Союзе это было основным упражнением для офицеров, сержантов, пулеметчиков. Батальон, лучший в полку, получил оценку «два». Натянуть тройку было невозможно, настолько все было «запущено» при стрельбе по фанерным мишеням. А через два дня батальон ушел на операцию, захватил опорный пункт «духов» на господствующей высоте и уничтожил крупную банду моджахедов, получив благодарность от командующего армией и наградные листы на отличившихся. С огневым поражением живой силы врага получалось лучше и привычнее. Какие выводы? Учиться хорошо стрелять по мишеням в мирной обстановке необходимо, максимально приближая условия к реальным, возможным в бою. На войне это совсем другое дело, умение стрелять должно сочетаться с психологической готовностью убить врага.

Инженерная подготовка на любой войне по важности не уступает ни тактике, ни огневой подготовке. Для меня в военном училище инженерная подготовка началась с преподавателя подполковника, участника Великой Отечественной войны. Он вел у нас во взводе практические занятия: оборудование окопов, траншей, опорного пункта, минирование и разминирование, подрыв толовой шашки и фортификационные сооружения. Тогда я понял, что военные, прошедшие войну, шутить в серьезном не любят и преподают предмет так, как должно быть на войне. На занятии по инженерной подготовке, осенью, на тактическом поле, он поставил нашему отделению задачу построить деревянный мост через канаву метра три шириной, прибавив напоследок: «В 14 часов по мосту пойдет танк». Ну, пойдет и пойдет, понятно. Работали не спеша, с частыми перекурами. Он над душой не стоял и советами не надоедал. Главное – успевали ко времени. Но мост сделали не очень добросовестно, скорее тяп-ляп, как говорится, «не для себя, и так сойдет». И ошиблись. Около двух часов дня в километре от нас, на опушке леса, вдруг заработал двигатель танка. Подполковник скомандовал: «Отделение, к бою! Под мост!» Помню до сих пор, как мы, залезая под мост, еще не полностью веря, что это серьезно, тащили с собой оставшиеся бревна, крепежный материал и ящики с гвоздями, скобами и инструменты. Танк шел медленно, до моста минут семь. За это время мы проделали работу, превышающую сделанную за три часа раз в пять. Судорожно укрепляли конструкцию, заколачивали скобы и гвозди, ставили подпорки, в общем, боролись за свою жизнь и здоровье, как могли. Ровно в 14.00 над нами по мосту двинулся танк. Под его почти сорокатонной тяжестью прогибались и трещали бревна и слеги, а им в унисон постанывали от страха мы, первокурсники.

Прошло почти пятьдесят лет, а я, полковник, до сих пор не знаю, отважился бы поступить вот так со своими солдатами, рискуя и их жизнями, и своей судьбой. Что здесь было? Расчет опытного инженера, убежденность, что именно так надо учить будущих командиров, суровый опыт кровавой войны, огромный жизненный и военный опыт преподавателя? Не знаю. Но я убежден, уже своей военной службой, что учить надо именно так, в обстановке, максимально приближенной к боевой, без условностей и упрощений. В Афганистане, оборудуя блиндажи для жилья, окопы и траншеи для стрельбы, укрытия для защиты от минометных обстрелов, ставя и снимая мины «веревочкой», маскируясь масксетью и ветками, мы и не подозревали, что занимаемся инженерной подготовкой в условиях ведения боевых действий. Хорошую оценку по этому важному предмету нам поставили не проверяющие, а сама жизнь.

Хочу сказать и о саперах. Они везде и всегда пользуются заслуженным уважением. Так было и в Афганистане, где шла постоянная минная война. Во всех зонах, полосах ответственности были участки дорог, требующие ежедневного утреннего разминирования. По этим участкам саперы в сопровождении охранения из двухтрех бронетранспортеров проводили проверку дорог и разминирование, которое часто проходило под огнем противника. Почти всегда для разминирования привлекались и собаки. Один пес после ранения прожил у меня почти полгода, чувствуя себя полноправным хозяином. Напугать его можно было только словами: «Сейчас по этим… дам». Он понимал, что это игра, и, показушно скуля, отползал в сторону, прикрывая голову лапами. К боевой работе его привлекать было уже нельзя, ранение в голову получил серьезное, но чтобы как-то его поддержать, показать, что он еще нужен, брали на проверку минирования периметра расположения. Эти обязанности он выполнял с гордостью и достоинством. Хороший был пес.

Техническая подготовка и вождение боевых машин как предмет боевой подготовки в условиях боевых действий не рассматривались. Поддержание технической готовности и исправности техники, естественно, имело жизненно важное значение. Проблем с технической исправностью и укомплектованностью БМП у меня не возникало. По согласованию с командованием полка в нашей роте должно было быть не менее девяти боевых машин из двенадцати по штату, из расчета семи на постах в городе (минимум) и трех в оперативной группе. Такие ситуации были, но недолго, неделю, не больше, а затем приходила доукомплектация до штата. При оснащении полка новыми БМП-2 первые три машины пришли к нам. Так же и с людьми. Иногда казалось, что в полку содержится полтора штата. Текучесть личного состава была высокой, в основном из-за болезней – гепатита и брюшного тифа, встречалась и малярия, но лечилась она на месте, без госпиталей. Ну и конечно, безвозвратные потери и ранения. Несмотря на это, штат подразделений, особенно боевых, сохранялся на уровне, необходимом для выполнения боевых задач. Техническая исправность машин поддерживалась работой техника роты и механиков-водителей по замене отдельных деталей, привозимых со склада полка. «Бакшиш» из дуканов для зампотеха, начальника бронетанковой службы и начальника склада делал свое дело, все необходимые запчасти техник всегда доставлял. Другой способ ремонта – прибытие ремонтной бригады из полка с МТО (машина технического обслуживания) и замена агрегатов, подлежащих ремонту. Третий способ – эвакуация подбитых или «очень неисправных» машин в полк, где после технической диагностики их определяли или в ремонт, или на «кладбище». При выходе боевой машины из строя по техническим причинам весь экипаж во главе с командиром становился ремонтной группой. В период ожидания запасных частей отдыха для экипажа не было. Проводились регламентные работы и обслуживание техники, средств связи и вооружения по плану работ, составленному командиром взвода и техником. Планы ремонта и ввода боевой машины в строй утверждал я, как командир подразделения. Заместители командира батальона и полка принимали активное участие в этих работах. Заинтересованность в скорейшем вводе машин в строй была у всех, но больше всего у экипажей БМП. Во время ремонта они в боевых условиях использовались не по штатному назначению, а больше как стрелки. Для них это было непривычно и как бы обидно, а кроме того, просыпалось такое понятие, как совесть. В штате роты были разные категории военнослужащих, выполняющих свои обязанности как в расположении роты, так и в боевой обстановке. Экипажи занимали особо привилегированное положение, как постоянные участники охраны города, выходя на операции и рейды. Поэтому долго быть в положении «отдыхающих», видеть, как на БМП выходят другие экипажи, понимать, что их машины не хватает в бою, совесть не позволяла, хотя их вины в этом не было.

В роте дружба и сплоченность экипажей была особенно заметна, и это неудивительно, когда и жизнь и смерть часто была одна на всех, и от отношений друг к другу зависело очень многое. Все, от командира роты до рядового пулеметчика, были заинтересованы во взаимозаменяемости членов экипажа. Учились этому при любой возможности. Например, утром, когда душманы уже ушли из города, а машины возвращались с постов в комендатуру, БМП могли управлять и наводчик, и командир, получая практику вождения. Также по распоряжению командира ночью мог отражать нападение на пост, стреляя из пушки и пулемета, механик-водитель. Учеба и приобретение навыков проводились в более-менее спокойной обстановке. На моей памяти в Афганистане было несколько случаев, когда взаимозаменяемость и умелые действия экипажа спасали жизни. Наводчик, заняв место механика-водителя, выводил машину с тяжелоранеными товарищами из-под огня, или механик заменил раненого наводчика-оператора, а машина после подрыва на мине не могла двигаться, отстреливался из пушки и пулемета, умело отражая нападение.

Конкретно свой случай. Во время ночного прорыва к окруженному афганскому батальону был тяжело ранен в ноги механик-водитель. Вдвоем с наводчиком, под огнем душманов, вытащили его из люка на броню, перетянули ноги ремнями, наводчик сел за штурвал, я за пушку и пулемет. Так и ушли, отстреливаясь, сначала за ближайшее укрытие, потом в расположение роты. После того боя в моей командирской машине насчитали пять пробоин от попаданий гранат из противотанкового гранатомета, а она осталась на ходу.

Наш полк был оснащен БМП, два других в дивизии – БТР, огневая мощь и возможности у нас были выше, но и потерь, к сожалению, больше. Меньший клиренс для поражения минами, расположение боекомплекта и бензобаков между десантом и в задних дверях БМП являлись достаточно уязвимыми местами и часто приводили к детонации боекомплекта.

Иногда аббревиатуру БМП мрачно расшифровывали как «братская могила пехоты». В Афгане я подрывался на минах шесть раз, пять на БМП и один на БРДМ. Разница в ощущениях «как небо от земли». В одном случае только колеса в разные стороны летят и небольшой динамический удар, влияет увеличенный клиренс (расстояние от земли до днища), в другом – весьма ощутимый удар от копчика до головы, вдоль позвоночника, и ожидание (секундное) возможной детонации боекомплекта. Если обошлось без детонации, то последствия подрыва – дыра в днище, разрыв (трещина) броневого корпуса и разлет в стороны защитных бронелистов. Подрыв на мине с детонацией унес жизни моих друзей: командира разведроты и командира роты нашего батальона, вместе с десантом и экипажем.