Текст книги "И белые, и черные бегуны, или Когда оттают мамонты"

«Что за наваждение такое? Как связался с Рвачёвым, второй раз уже по башке получаю!» – сделал тщетную попытку рефлексии поверженный Змей и неровной, пошатывающейся походкой побрёл наугад, сопровождаемый холодом мерцающих звёзд. Ковылял долго и напрасно. Ни одного намёка на признаки цивилизации. Армагеддон, да и только. Повернул обратно. Голова гудела, глаз заплывал, боль в ноге усиливалась. Вернулся к месту своего фиаско. Снова обшарил канаву в поисках заветных очков. Сейчас он обрадовался бы им больше, чем если бы обнаружил пачку заморских долларов. Но не судьба. Пытался хоть что-то разглядеть в темноте: щурил глаза, складывал ладони в трубочку наподобие бинокля – безрезультатно. Проклятое место!

Плюнул на все кажущиеся во тьме ориентиры и снова пошёл наугад. Когда силы были уже на исходе, впереди забрезжили силуэты каких-то построек. Ими оказались неприступные ряды высоких металлических заборов. Стучи не стучи – не дозовёшься, не докричишься. Опс! У одного из домов, обнесённых глухим забором внушительных размеров, стоял заведённый КамАЗ. Водитель отлучился, но из-за морозов – так обычно поступают шофера на Севере, боясь не завести остывший двигатель, – не стал глушить мотор. Озябший на холоде Гулидов забрался в кабину и начал сигналить, чтобы привлечь внимание шофёра. Опять неудача – никто не откликался. Тут он заметил, что в замке торчит ключ зажигания, пересел на водительское сиденье. Глянул, куда ехать, но в лобовое стекло дороги не было видно – сплошная тьма, усиленная морозным туманом. Нажал несколько раз на педаль акселератора. КамАЗ ответил довольным рычанием.

Не успел Гулидов выжать педаль сцепления, чтобы включить первую передачу, как дверцы распахнулись и в кабину с двух сторон ворвались два здоровенных мужика. С криками «Держи вора!» и «Я тебе сейчас покажу кузькину мать!» они попытались выбросить угонщика из машины, нанося ему болезненные удары. Гулидов стойко держал оборону. Он было попытался объяснить причину своего столь неадекватного для столичного жителя поведения, но разъярённые хозяева самосвала его и слышать не хотели. Надо было срочно спасать не столько своё подмоченное реноме, сколько второй, пока ещё не заплывший глаз. «Эх, еть твою мать!» – решился Гулидов и стал яростно отбиваться от наседавших противников. Но тщетно. Как он ни цеплялся одной рукой за рулевое колесо, пришлось подчиниться грубой силе.

Пропустив несколько сильных прямых, Змей вывалился из кабины на стылую землю, успев до своего фиаско хорошенько съездить по физиономии мужика, нападавшего слева. Победители схватки для порядка несколько раз пнули корчившегося от боли горе-угонщика и поспешили ретироваться. Тому ничего не оставалось, как снова начать свой церемониал: приходить в себя, ощупывать повреждения, кое-как становиться на ноги… Одно радовало: стал более-менее ясен путь, куда следует выходить к людям, – вслед за умчавшимся КамАЗом…

«Это уже перебор, – думал Гулидов, лежа на гостиничной кровати. – В пассиве – кредитки, телефон, список забитых в него контактов, разбитая физиономия и разодранные костяшки на руках… В активе – ноль без палочки. Ситуация аховая».

В дверь гостиничного номера вежливо постучали.

7 В полёте со «Снегурочкой»

– Входите! Не заперто! – крикнул Гулидов.

Ему было лень плестись до двери, да и ушибленную ногу стоило поберечь.

– Здрасьте, здрасьте, любезнейший! – Дмитрий Тимофеевич Податев расплылся в неестественной для его статуса дружелюбной улыбке, входя в тесные гостиничные аппартаменты.

– Салютаре! – почему-то именно такое приветствие вырвалось вдруг у Гулидова.

Он, откровенно говоря, предпочёл бы сейчас вместо общения с занудным полковником в одиночестве зализывать раны после ночного приключения.

Телевизор работал на повышенной громкости, но Гулидов не стал убавлять звук. Как раз в этот момент пресс-секретарь авиатранспортной компании, с говорящей для случая фамилией Каюкова, комментировала обстоятельства крушения отечественного суперсамолёта в Индонезии. Но деваться было некуда – пришлось приветствовать гостя, хотя справедливо замечено, что непрошеный гость хуже татарина.

Гулидов сразу почувствовал внутреннее напряжение, исходившее от визитёра, и постепенно настраивался на неприятный разговор.

– Ничего-ничего, не беспокойтесь. Отдыхайте. Вы ведь много дров наломать успели. Чего уж теперь…

– Поразительно, как в последнее время испохабились фамилии людишек, попадающих в телеэфир, – нарочно громко перебил хозяин номера своего гостя. – Вот она – Каюкова, пилот разбившегося самолёта – Сараев. Вместе – приятная парочка. И как с такими кадрами укрепляться в вере, что наши самолёты самые самолётистые в мире? В предыдущем сюжете, не поверите, у проворовавшегося директора леспромхоза была фамилия Пильщик, а у его подельницы-главбухши – Приворовайкина. Мент, расстрелявший пять человек в супермаркете, – Наганов; прокурор, закрывший это дело за недоказанностью улик, – Слепнёв. Фантасмагория какая-то! И главное – никакого подвоха, фальсификации. Их действительно так зовут! Казалось бы, бери и сажай! Сама жизнь подсказывает, что человека с такой говорящей фамилией близко к самолётам или деньгам подпускать нельзя. Но ведь подпускают! Чины присваивают, в кресла доходные усаживают. А затем удивляются: кто же все эти злоупотребления допустил? Комиссии создают, расследуют. Эффекта – пшик!

– Мда-с, любопытненько.

– Во-во, смотрите! – Приличного вида господин с депутатским значком на лацкане пиджака отстаивал позицию фракции «Единая Россия» в Государственной Думе. – Его фамилия Неверов! Кто же внимать всему этому будет, если чёрным по белому, пардон, белым по чёрному написано: «Не верю»? Ещё один деятель, премьер наш с медвежьей фамилией, решил зимой время на один час назад не переводить. Вот и ходим который год в потёмках. Сколько же зазря электроэнергии, угля и газа перевели? Не счесть!

– Ну, это вы уж хватили лишнего. Не желаете вернуться к нашим, так сказать, баранам? Пардон, оленям! – ДТП сегодня был на редкость корректен и вежлив. Что и настораживало. – О своих похождениях можете не рассказывать. Наслышаны-с.

– Ну что же, об оленях так об оленях. Но я бы на вашем месте не стал столь уничижительные эпитеты к характеристике местных князьков применять…

– Когда будете на моём месте, поступайте так, как считаете нужным. А пока же я доволен своим и уступать его никому не намерен, – с металлом в голосе проскрежетал Дрючин.

Желваки на его скулах не по-доброму заходили.

– Отчёта требуете? – Гулидов погладил ноющую скулу. – Извольте! Оптом скуплены мелкие фракции в Госсобрании. По этой же схеме отработаны лидеры общественного мнения в крупных промышленных центрах и в городских советах. Кстати, депутаты уже потирают потными ладошками в предвкушении перевода денег на их кипрские счета. Да, видно, судя по последним новостям, не дождутся?

– Это уже не вашего ума дело. Рухнули эти банки – всегда другие найдутся. Дальше.

– Для безболезненного прохождения нужных нам поправок к региональному закону о выборах надо бы к имеющимся сторонникам из числа нардепов перетянуть на свою сторону дополнительно пяток-другой парламентариев из правящей партии. И упрямцев из местных патриотов стоило бы подтянуть. Но сделать это сложнее, чем представлялось ранее. Уж больно хорошо эти слуги народа упакованы: одни кормятся из рук вице-президента по кадрам алмазной корпорации Бизенчука, другие не один десяток лет в лакейской позе перед губернаторами выстраиваются. Здесь посолидней бусы нужны.

– Обещайте. Вам даден полный карт-бланш. Полный!

– Одному нардепу зятя надо в филиал алмазной компании в Лондоне пристроить, другому – сына в директора корпоративного банка протолкнуть, третьей – приличную хатку в Москве, желательно на Рублёвке…

– Я же сказал: обещайте! Разве не понятно?

– Оно, конечно, понятно, но…

– Никаких «но»!

«Сука, на меня обещалки хочет спихнуть. Сам же обернёт их в свою выгоду – выпросит у банкиров бусы и квартиры, а бабло прикарманит. – Гулидов ещё раз пристальнее посмотрел в серые, с металлическим блеском глаза чекиста. – Точно, этот кинет и глазом не моргнёт, убытки потом на меня спишет. Так они, голодные смотрящие, и поступают».

«А этот хрен не такой простак, как показался на первый взгляд, – думал в свою очередь Податев. – Надо держать с ним ухо востро, а то не ровён час выкинет какой-нибудь фортель. Рвачёвцы потом меня живьём сожрут и не поперхнутся».

«Холуйское твоё отродье! Ты сам ещё не понял, в какую драчку впрягся, – мысленно выговаривал Гулидов, глядя по-прежнему в непроницаемые глаза своего визави. – Повыпендривайся пока. Здесь моя земля, и я сам решу, по чьим правилам играть будем». Он поймал себя на мысли, что, кажется, нащупал ответ, как следует действовать в эндшпиле предполагаемой партии. И с облегчением выдохнул.

Терзания, мучавшие его последние месяцы, когда он приступил к выполнению задания Рвачёва, наконец-то начали улетучиваться. Хамский гонор полкана стал последней каплей в заполненном до краёв сосуде гулидовского терпения. Как часто он видел таких супчиков, внешне респектабельных, холёных, с кучей высших образований, званий и наград, искусно стелящихся ради карьеры перед вышестоящим начальством. Но стоило им только перенести взгляд на рядового сослуживца, они моментально становились надменными хамами.

Весь этот внутренний диалог занял от силы пару секунд, не больше. Соперники ни малейшим движением не выдали своих догадок относительно друг друга и сделанных на основе этого выводов. Каждый решил, что отныне придётся действовать осмотрительно и в одиночку.

– С Центризбиркомом проще простого, – как ни в чём не бывало продолжил отчёт Гулидов, – будут плясать под нашу дудку. Сами намекнули о непредвиденных тратах на встречу-проводы московской комиссии. Смета, как водится, с большим запасом. Конституционный суд, полиция, прокурорские свои конверты уже получили, ждут отмашки-бедолашки… Директорский корпус – те, у кого рыльце в пушку, а иначе и не бывает, готовы присягнуть хоть чёрту лысому, лишь бы их дела до цугундера не довели. До смешного доходит: они даже не просят досье на них показать, глазки бесстыжие в сторону отводят и норовят бабосы в конвертике тебе всучить. Может, мне на поток это дело поставить и начать бабло с них рубить? А?

– Но-но! Не перегибай! Спугнёшь!

– По перегибам – это уж лучше к вам, в вашей конторе по этому предмету большие спецы сидят. А мы на фоне таких профессионалов по борьбе с собственным народом так, мелочь зелёная, щипачи залётные. А, Податев, может, всё же попробуем? Всё равно же эти арбузики дензнаки на сучек своих недотраханных и брюхо ненасытное спустят! Шучу! Расслабься!

Гулидов по глазам полковника понял, что тот не клюёт на его предложение. Значит, решил он, у ДТП другой интерес в этой игре имеется.

– Я вот давеча встречался с одним таким олигархом недоделанным, – продолжил свой рассказ Гулидов небрежным тоном. – Папочку с дельцем на него вертухай твой из местной конторки не успел к означенному сроку из архива притаранить. Кстати, возьми на заметку. – Гулидов нарочно решил потыкать полковнику, понаблюдать за его реакцией. – Пришлось комедию разыгрывать. Купил в канцелярском отделе «Снегурочку» – пачку бумаги формата А4, вложил её в картонную папку с надписью «Дело», намалевал на ней фамилию фигуранта, дату, номер поставил и на стол её перед этим обосравшимся поцем метнул. Видел бы ты выражение лица этого самого лучшего менеджера России! Умора! Эффект «Снегурочка» произвела такой, что любой ракетный комплекс «Тополь-М» позавидует! Все они такие, прихватизаторы хреновы. Ни один не посмел в папочку свою нос сунуть. Ни один! По глазам вижу – хотят, догадываются, что в ней может быть, но ссат! Они скоро тени своей бояться будут, готовы в расстроенных чувствах на любую гадость пойти, чуть ли не пол сменить, лишь бы на нарах не чалиться. Как с такими молодцами вы собираетесь что-то строить, решать, добиваться? Ах да, что это я? Сорри. Вам такие подлецы-мудрецы как раз и нужны.

– Пошути пока, пошути. – Податев ответил тем же тыканием, но вида не подал и за крупных бизнесменов не вступился.

– Ненадёжный контингент, я тебе прямо скажу, господин полковник. Ненадёжный! Сдаст и своих, и чужих и не поморщится.

– А ты не дрейфь. Есть у меня одна бумажка, ещё с войны осталась. Его как раз тот архивист из местной конторки, что к тебе на встречу опоздал, среди томов секретных отыскал. Занятный, я скажу тебе, списочек! С такими фамилиями нам сам чёрт не страшен. Слоны в нём перечислены, зубры, носороги, да что там носороги – мамонты! Тебе, Гулидов, и не снилось такое! Только стоит взяться за любого из родни или потомков, перечисленных в этой бумаженции, за кадык либо другое филейное место, всяк, кто даже не имеет ни слуха, ни голоса, соловьём зальётся. И папу, и маму родных сдадут, глазом не поведут. Вот такой силой этот листочек обладает.

– Мамонты, говоришь? Когда оттают мамонты, никому мало не покажется. Такое дерьмо наружу повылазит… А сколько скелетов из шкафов и сейфов да могил братских на свет божий объявится – уму непостижимо! Не боишься гнева праведного, гнева народного? Чай, у самого страшилок в укромных местах припрятано?

В ответ полковник загадочно лыбился, если можно было назвать улыбкой его звериный оскал. Он стал почему-то поглаживать себя руками, очерчивая круговые движения в области живота. Гулидов впервые со дня их знакомства наблюдал, что чекист находится в столь умиротворённом состоянии, чему несказанно удивился.

– Ничего, на сей счёт у нас колонны ассенизаторских машин в гаражах томятся. Похорохорься чуток, потом сам поймёшь. И моли Бога, чтобы не попасться мне на пути, когда большая сануборка от всей этой вашей дерьмократорской глупости начнётся.

Податев нахмурился. Улыбка слетела с его лица. Желваки, как работающие пневмомолотки, заходили на его скулах, в глазах появился нездоровый блеск.

– Меня больше интересуют муниципалы-крупняки, – неожиданно миролюбиво продолжил он. – Они обеспечат нужный нам процент голосов?

– Их основательно прессует вице-президент республики. Я ему большие перспективы обрисовал – членство в Совете Федерации, дипломатическую карьеру, а при хорошем раскладе и губернаторский пост. Он большой мастак выкручивать руки. В одной аудитории о мегапроектах соловьём заливается. В другой – речугу ни о чём на полдня задвинет. Народ ничего не понимает, в сортир им хочется, но сидят, сердешные, побаиваются. В таком состоянии они за любую, пардон, чушь проголосуют, лишь бы отпустили. Кого надо он в баньке попарит, а другому и на патриотизм нажать может. В общем, комсомольская закалка. Действует безотказно, как противоминный трал. Только я не ручаюсь за его адекватность, когда он прознает, что вся эта катавасия не под него заточена…

– Как-как? Застрелится.

– Гм, а главы местные, что им прикажете сделать? Тоже стреляться? Не многовато ли жмуриков на один квадратный километр намечается?

– Не ёрничай. Сбегут они. Как миленькие, сбегут! Сначала свои крушники нагрянут, нервишки им пощекочут. За ними аудиторы Счётной палаты поорудуют. Потом прокуроры со следаками подключатся – они уже снаряжаются всколыхнуть это болото. Так что главы ещё и благодарить будут, что легко отделались. Кто остаётся, кто?

– Газетчики, они последние в нашем печальном списке обманутых вкладчиков.

– Ну, здесь-то совсем просто. Нарисуйте им радужные перспективы разгула дерьмократии и свободы слова в отдельно взятом регионе. Схемку создания медиахолдинга подкиньте. Должности между наиболее амбициозными журналистскими особями пораспределяйте. Не мне вас учить, Гулидов. Лучше скажите, какую фишку для инаугурации новоиспечённого президента припасли? Это важнее, чем в Доме печати мебель с этажа на этаж перетаскивать и кабинеты делить. Народ зрелищ требовать будет. Да и журналюгам надо о чём-то писать.

Гулидов на секунду задумался. Он ясно представил себе торжественно украшенный зал музыкального театра: самозванец Рвачёв в высокой меховой шапке с торчащими вверх ушками, облачённый в национальный наряд, украшенный соболями, таращит глаза на незнакомую публику. Лоснящиеся от пота физиономии депутатов и особо приближённых чинуш в первых рядах изображают любовь и выражают преданность невесть откуда свалившемуся на их головы царю. Председатель Конституционного суда с серым лицом книжного червя-законника дрожащим голосом произносит первые слова о легитимности позорных процедур, приведших варяга к власти…

– Да, да, есть одна фишечка, которую местный пипл зараз схавает и хлопать будет своими пухлыми ладошками! Мало клятвы на двух языках – это заезженный сценарий. Необходим алгыс – благословение вступающего в должность, и его должен провести настоящий шаман. Экзотика! Будет что за бугром по телеку показать. Вы ведь туда лыжи навострили?

– Алгыс так алгыс, по мне хоть кумыс. Ха! Но мне нравится. Пиши сценарий инаугурации! Отвечаешь за него головой. Ах да, чуть не забыл! Обеспечьте регистрацию в качестве кандидата в губернаторы соседнего автономного округа гражданской жены нашего избранника Стеллы Ивановны Мазалевской. Надеюсь, не стоит уточнять, что представляет из себя сия особа? Вы, как я знаю, весьма осведомлены на её счёт. Возможно, мы её чуть позже в Совет Федерации продвинем. А может, и ещё какое приличное креслице подыщем.

– Договорились. Был бы заказ, и из овцы погонщика кушак скроить можно. Надеюсь на эквивалентную фактуре первой красавицы столицы доплату в виде твёрдой валюты. Работы ведь прибавляется.

– Само собой разумеется.

– Вот как раз в данном случае «само собой» не разумеется! Банковский счёт вы мой знаете. Жду отмашки. А теперь смею поинтересоваться: кто после всех предполагаемых перевоплощений банкира в царя и банкирши в мини-губернаторши зачищать поляну от несогласных будет?

– На сей счёт не беспокойтесь, – вновь на «вы» перешёл Податев. – К вам вскорости обратится человек, назовётся Сергеем Васильевичем. Среднего роста, респектабельный, с усами, родинка на подбородке. Не перепутаете. На ваших глазах он металлический английский фунт с Елизаветой Второй на аверсе в американскую монету обернёт. Вот с ним и посотрудничаете. Только без откровений – себе дороже.

– Оно понятно. Фокусники всегда в цене. Иуды тоже.

Полковник сделал вид, что не расслышал последние слова уязвлённого гостиничного постояльца.

– Первые указы нового главы региона подготовили?

– Да, вот проекты.

Гулидов достал три листочка и передал их ДТП. Тот, не глядя на них, сложил бумажки пополам и сунул во внутренний карман пиджака неизменно серого цвета.

– Ваша миссия заканчивается с момента подписания этих указов. Принесёте их лично в кабинет главы, как только заберёте сводный протокол ЦИКа. Окончательный расчёт получите там же. Настоятельно рекомендую в тот же день исчезнуть из страны годика так на два. Лучше на три.

«Будь твоя воля, ты меня, ваше благородие, поглубже и на дольше упрятал бы», – подумал Гулидов.

– Будете держать язык за зубами – этого не потребуется, – ответил Податев, словно уловил ход его мыслей.

Компаньоны холодно распрощались.

***

Вот и всё. Механизм запущен, его не остановить. Можно быть довольным проделанной работой.

Гулидов представил себя бредущим по песчаному берегу моря в белых хлопковых штанах, такого же цвета рубашке, развевающейся на ветру, парусиновых мокасинах. Ласковые лучи солнца осторожно прикасаются к огрубевшему на стылых ветрах лицу. Они доносят до него лечебные запахи эвкалипта, ромашки, розмарина и дурманящие чувственные нотки неизвестной травы, поразившей его своим пряным ароматом.

Огромного размера баклан неожиданно спланировал над головой Гулидова и приземлился рядышком. Они покосились друг на друга, как бы соизмеряя степень угрозы, исходящей от обоих. Успокоились. Баклан стал важно переваливаться с лапы на лапу, как бывалый морской боцман. Гулидов же вдруг вспомнил своё босоногое детство, как с мальчишками подстерегал этих упитанных, слегка медлительных птиц на мусорных свалках и стрелял в беспечных увальней из рогатки.

Бакланы из его детства, овеянного северными просторами и речной колымской ширью, были ничуть не меньше этого желтоклювого великана. Белоснежная грудка, покрытая невесомым нежным пухом, как и голова птицы, были словно вылеплены из первоклассного фарфора. На нижней части клюва с обеих сторон красовались красные пятна. Роговица глаз также была красной. Она-то и придавала птице устрашающий, грозный вид.

Поднявшись на гребень песчаного бархана, Гулидов понял, что именно роднило его с этой божьей тварью – способность летать. Так же как эта большая птица над морем, он, Гулидов, свободно парил над землёй в своих снах. Это приходившее к нему по ночам состояние полёта было его секретом. Он не рассказывал никому о том, что, как ребёнок, продолжает летать во снах, не потому, что боялся прослыть чудаком. На это ему было глубоко наплевать. А потому, что Гулидов по-настоящему боялся спугнуть столь редкое для его возраста ощущение свободного полёта, когда он, увлекаемый воздушными потоками, взмывал вверх и планировал над головами людей. Он, как дозорный, раз за разом облетал вверенную ему территорию, отмечая те малейшие изменения, произошедшие на земле со времени предыдущего полёта. Лёгкость, с которой он преодолевал пространство, придавала ему новые силы. Они нарастали с каждым ночным приключением. При падении с высоты вниз каждый раз у него замирало сердце, ведь реальных рычагов управления – штурвала, крыльев, приборов – у Гулидова не было. Как не было точки опоры и уверенности в том, что он не разобьётся, стремительно несясь навстречу земле. Но в тот момент, когда Гулидов готов был расплющиться о земную твердь, какая-то неведомая рука принимала его лёгкое, словно пушинка, тело и подкидывала опять к небесам. И теперь, глядя на красноокую птицу, Гулидов понял, что ещё его роднит с бакланом – им обоим дорог момент ликования в точке, где энергия падения преображается в энергию взлёта. Волшебное чувство рождённых летать. Хотя бы во сне.

«Ну что же, полетаем!» – Гулидов видел под собой извилистые речушки, петляющие своими тонкими руслами между тысячей озёр, седые горы, обсыпанные снежной сахарной пудрой, угрюмые чащи корабельных сосен, складно раскачивающихся могучими верхушками в такт воздушных потоков.

Старенькие, почерневшие от времени срубы деревянных домов, завалившиеся заборы, пыльные узенькие просёлочные дороги, стога заготовленного на зиму сена… Все эти милые картинки сменялись с удивительной быстротой, увлекая парящего в небе Гулидова всё дальше и дальше. Они не старались поразить его сегодня какой-то особенной, парадной своей стороной, нарочитой красивостью. Напротив, они как будто нарочно подставляли пролетающему над ними страннику на обозрение все свои изъяны, незаживающие раны и неуклюжее прихорашивание. Чуткий взгляд городского обывателя, настроенного на измерение пространства прямыми линиями улиц и квартальной планировкой микрорайонов, замечал сразу всю эту выставленную напоказ несуразность.

«Цивилизация сократила время в пути от точки, А в точку Б, но не сократило расстояние между ними, – отметил Гулидов. – Именно расстояние является той константой, которая не дает этому осатаневшему миру рухнуть окончательно. И не надо чертыхаться на наши российские просторы с их необустроенностью, непролазной грязью и дикостью, ибо они и есть суть необузданной души здешнего человека, мечущегося в поисках потерянной истины и лучшей доли».

Как и многим, Гулидову не по душе было насаждение чуждых привычек и нравов, разрекламированного западного образа жизни. Но он смиренно принимал их. «Секс, наркотики, рок-н-ролл!» – эти три понятия смешливыми мемами ворвались в затхлую постсоветскую жизнь и без малейших усилий перевернули её на свою потребу. Кока-кола, блядство, танцы на костях. Его воротило от телетрансляций концертов с Красной площади – кладбища в центре столицы, на котором заезжие музыканты орали во все глотки о любви, страсти, мнимой свободе. Под немыми взглядами надмогильных бюстов-истуканов низложенных вождей мирового пролетариата разыгрывались всевозможные эстрадные и спортивные оргии. Наблюдать это было неприятно. Но, по сути, творившаяся у кремлёвских стен вакханалия мало волновала его, как, впрочем, и многих.

Однако именно сейчас что-то щёлкнуло в расхристанной гулидовской душе, сработало какое-то неведомое защитное реле, и он вдруг понял причину охватившего его беспокойства. Гулидов спинным мозгом ощутил панический испуг от одной мысли, что, включившись в чужую игру, он продаёт, нет, не родину – она уже столько раз продана-перепродана, – а сладостное ощущение того самого свободного полёта во сне над всей этой неказистостью и ранимой наивностью. Именно это его гулидовское предательство в обмен на райскую жизнь в окружении шоколадных мулаток может стать той последней каплей вселенского позора, от которого ни ему, ни его потомкам уже никогда не отмыться.

Как раз кстати ему пришли на ум замечательные солоухинские строки:

 
Синей молнии блеск. И громов голубых голоса.
Я созрел. Я готов. Я открыто стою.
Небывалую песню я людям спою.
О, ударьте в меня, небеса!1313
  В. Солоухин. Чтобы дерево начало петь. 1963.


[Закрыть]
 

И Гулидов сказал себе: «Стоп!»