Текст книги "Боевой аватар"

Глава девятая

Симон очнулся, когда солнце уже зацепилось за дальнюю кромку леса. Над ним нависал низкий свод, в красном камне которого разбегалась паутина трещин. Мальчик медленно сел в ворохе сухих листьев. Снаружи, спиной к входу, сидел Лесной Ужас. Но в пещеру при всем желании он не мог бы пролезть – лаз был чуть ниже роста мальчика.

Симон потянулся, почесал голову. Он себя чувствовал немного странно, все недавно случившееся, казалось, произошло очень давно и словно не с ним. Тело было пустым и звенящим.

– Проснулся?

Мальчик вздрогнул от этого голоса. Вход заслонило черное лицо с выпяченными губами, мелькнул большой глаз.

– Поешь. – Внутрь пещеры протянулась толстая, с бедро Симона, рука с рюкзаком капитана Джонаса.

Мальчик взял рюкзак и увидел, что черные пальцы гориллы испачканы липким красным. Его замутило. Рука быстро отдернулась.

– Еда внутри.

Из рюкзака ударили запахи вяленого мяса и хлеба, рот наполнился вязкой слюной. Симон вытащил ломоть мяса, обернутый в пальмовые листья, принялся торопливо жевать, по привычке бросая взгляды по сторонам. Он не боялся, что кто-то, тем паче Ужас, отнимет еду, просто он ел, как всегда ел в своем взводестае, – быстро, озираясь по сторонам и закрывая еду, чтобы никто не отнял.

Чувство же, которое он испытывал при взгляде на четырехметровую гориллу, не было страхом. Он просто не мог без дрожи взглянуть в это лицо – шире его плеч. Мальчик весь трепетал от соседства с этим.

Но еще Симону было почему-то очень спокойно, так, как бывало только в смутных снах о глубоком детстве в женском доме, где его все любили и никуда не надо было бежать и стрелять.

Мясо быстро кончилось, мальчик по кусочкам разжевал черствую лепешку, заедая ее каким-то желто-красным лесным плодом, которые горкой лежали у листвяной постели.

Лесной Ужас сидел неподвижно, не оборачивался, глядел на закат.

Симон наелся, вытер руки о потерявшие всякий цвет штаны и тихо, медленно переступая, так что ни одна веточка, ни один камешек не стронулись со своего места, выбрался из пещеры. Осторожно приблизился к горилле. Двигался он бесшумно, как все дети Великого Омуранги, выросшие в Эдеме. Ужас сидел неподвижно и казался черной скалой, вписанной в красное небо.

– Расскажи, – выкатилось вдруг слово в закатный воздух и будто не рассеялось, а упало на мальчика, придавило к земле.

– Ч… что? – опешил Симон. В голове у него все опять поплыло, и он сел.

«Разве я… нет, я не порченный! – Он торопливо перекрестился, чтобы защититься от злого духа. – Как такое может быть, я ведь еще не женился. Но…»

В голове все перемешалось. Он вспомнил, как Мокеле-дергунчик сошел с ума: катался по земле, кричал, что в голову к нему залезли муравьи и едят ее изнутри, прозрачные невидимые муравьи. Он выл, плевался пеной, пока капитан Джонас не застрелил его. Капитан сказал, что Мокеле порченный, куби. Велел не касаться его и перенести лагерь.

А ведь Мокеле был самый младший, и все думали, что порча его еще долго не тронет.

Неужели и он, Симон, тоже куби, и скоро его внутренности будут грызть муравьи – посланцы злого духа Усатханы?

– Расскажи, что там? Откуда вы пришли?

Симон немного успокоился. Он обошел гориллу и боязливо поднял взгляд, но, по-прежнему избегая встречаться глазами с Лесным Ужасом, уткнулся взглядом в черные губы, меж которых поблескивали желтые зубы.

– А разве посланец Бога не все знает? – спросил мальчик.

Ему показалось, что огромная грудь поднялась в тяжелом вздохе.

– Как тебя зовут? – Черные губы шевельнулись, шире обнажая желтые клыки.

– Симон, о Великий…

– Не называй меня так. Велик только Господь. Меня зовут… – Лесной Ужас словно на миг о чем-то задумался. – Зови меня Джузеппе.

– Джуз… ээпээ, Джуз… – Мальчик тщетно пытался справиться со странным ангельским именем.

– Джу.

– Хорошо, Великий Джу.

– Просто Джу.

– Хорошо, Вели… – запнулся Симон – Джу. Да. Там Рай.

– Что? – Остроконечная голова вдруг приблизилась, нависла над ним, и Симон зажмурился от неожиданности. Мысли его заскакали, как макаки по веткам.

«Я прогневал его, Боже могущественный. Я… недостоин, дурак, дурак!»

– Рай?

– Да, Джу, там Рай – наш город Эдеме. Там живет Великий пророк Омуранги. Там все живут, красивей места нет. Там огромные дома, даже выше тебя, там дворец Омуранги, – горячо заговорил Симон, поняв, что Ужас на него не гневается.

– Ты пришел оттуда?

– Я… да мы. – Голос Симона сбился, он почесал нос от растерянности. Лицо его сморщилось. – Я, мы, нам сказали, что надо принести двух детенышей лесных людей – енгаги. Мы не знали, что они под твоей защитой, Великий Джу, мы не знали… Это Великий Омуранги велел. – Он сел на землю и заревел во весь голос. Все напряжение прошлых дней, долгого похода и страшного сражения разом выходило в слезах. Огромная рука нежно коснулась его волос.

– Все кончилось, каани. Все кончилось, малыш.

Очень давно Симона никто так не называл. Ему стало совсем невмоготу, он уткнулся в жесткую черную шерсть и безутешно зарыдал.

– Не плачь. – Черный палец приподнял его подбородок. – Я не сержусь. Расскажи, что это такое – Эдеме?

Симон глубоко вздохнул, размазал кулаком слезы и, икая, продолжил.

– Там живет Великий Омуранги. Там живут все. Там большие дома, много людей. Я, – он c детской гордостью ткнул мокрым от слез кулаком в грудь, – Исотша – солдат. У нас много солдат, много оружия. И есть большие машины, целых десять, с пулеметами. Вот так. Сильнее Великого Омуранги нет никого.

Мальчик увлекся, замахал руками, показывая размеры пулеметов и машин.

– Ну, почти никого. – Он смущенно поднял блестящие глаза, неуверенно продолжил: – Он сильнее всех людей. Вот. Еще есть девчонки. Их берегут. И еще мы крадем их у диких, в лесах. «Дикие» глупые и не хотят слушаться Великого Омуранги. Дураки, они не понимают, как это здорово – слышать его, видеть его. Он – голос Божий, пророк, он самый мудрый, он все знает, он прожил тысячу лет. А может, больше. Он никогда не ошибается и делает все всегда правильно.

Симон опять замешался – ведь именно Великий Омуранги послал их сюда, в этот лес, где он встретил Джу, и значит…

Но что это значит, он не мог понять. Такое противоречие было для него неразрешимо, и он торопливо продолжил, стараясь не думать над такими странными вещами.

– Омуранги может призвать дождь и засуху, и он может летать в блестящей машине, а еще, еще он не умирает.

– Как это?

– Ну, так. – Симон даже удивился такому глупому вопросу. – Мы все умираем, а он нет. Старшие, чей срок уже близок, говорят – когда они были маленькими, он был таким же. Лицо у него большое. Конечно, меньше, чем у тебя, Джу, и еще есть такая борода. Она как твоя шерсть на спине – белая. Может, это знак Бога?

Ошарашенный неожиданным сравнением, он замолчал. Раньше такие мысли ему в голову не приходили. Вся жизнь сводилась к тому, чтобы бороться за сигареты, сахар и выпивку, подчиняться приказам, драться с товарищами, играть в кости и напиваться вечерами. Места для мыслей в ней не было.

– Он не умирает, а вы умираете? – В голосе Джу Симону вдруг послышалось волнение.

– Ну да, – задумчиво ответил мальчик, он все еще продолжал думать свою мысль. «Да, это точно знак Бога», – решил он. Это открытие – что он может думать другие, не такие, как у остальных, мысли, что они могут появляться в его голове, обескуражило мальчика.

Джу не торопил его.

– Все люди умирают, – пожал плечами Симон. – Никто не может прожить больше… – Он растопырил пальцы и долго шевелил губами. – Никто из людей, кроме Великого Омуранги, не может жить больше, чем два раза по десять лет.

– Так было всегда, – поднял он глаза. – Это куби. Порча мира.

Глава десятая

То, что рассказал мальчик, с трудом уместилось в моей большой обезьяньей голове.

Общество, которое существовало в Эдеме – да уж, хорошее название для города, это общество было самой дикой формой теократии. Город-стая, где царил Великий Омуранги, а все остальные повиновались ему. Сначала я решил, что это обычный туземный царек, держащийся властью пули и суеверия. Чем его положение отличалось от положения генерала Нсото? Только большим невежеством людей, ему подчиненных.

Полеты… Вертолет или скайплан, которым он научился управлять. Бессмертие и всемогущество – сказки, чтобы держать людей в страхе.

Но представить мир, где никто не доживает до двадцати лет? Господи Боже, неужели это – правда? Может быть, мальчишка просто не умеет считать? Господи, пожалуйста. Так не может быть, так слишком несправедливо.

И в чем причина столь ранней смертности? Болезни? У кого-нибудь все равно нашелся бы иммунитет. Радиация? Она так быстро не убивает. Боевой вирус? С таким избирательным механизмом действия – убивать только взрослых? Невозможно. Уничтожить все взрослое население противника, всех, способных держать оружие. Идеальное решение. Но как могли этого добиться?

И почему не умирает этот Омуранги? Мутация, которая переборола вирус? Полная кибернетизация организма? А может, просто сказка, и в Эдеме есть тайный круг, где передается титул Великого Омуранги вместе с накладной бородкой и гримом?

И главное – что мне теперь делать?

Пока в лес не пришли эти дети, у меня была четкая и ясная цель. Или хотя бы ее видимость. Я следил за риллами, работал, как прежде, и не думал про погибший мир. Риллы были моей надеждой. В них я видел будущее Земли – новых людей, которые не сделают ошибок предыдущих. Наверное, я чувствовал себя немного Богом, который присматривает за юным человечеством. Еще немного – сто, двести лет, и они обретут разум. Большего счастья для ученого нет – собственными глазами наблюдать за процессом эволюции.

И я решил, что у меня есть шанс все исправить.

Но теперь появляется этот ребенок. Зачем он мне рассказал про них, несчастных людей, моих бывших сородичей, которых я уже списал со всех счетов?

Что же делать?

Прошло столько лет. Я не мог и подумать, что во мне живы человеческие чувства. Откуда им взяться – ведь это только химические процессы в человеческом теле, которого больше нет. Но и меня самого не должно быть. Значит ли это, что у меня по-прежнему человеческое сердце? Его нет, ничто не бьется в механической груди.

Но как болит, Господи, как болит.

Мальчик что-то продолжал рассказывать. Он увлекся, взмахивал руками и был похож на тощего безволосого птенца. Глаза блестели. Кажется, он перестал меня бояться. И он тоже умрет? В нем тоже живет эта зараза, тикает часовая бомба, которая взорвется, едва исполнится девятнадцать?

Нет, невозможно.

– Значит, тебя зовут Симон?

Мальчик осекся, опустил руки.

– Да, господин Великий Джу.

Симон. На одном древнем языке это имя означало «услышанный». Вестник.

Он говорит на языке ндебеле. Между собой солдаты переговаривались на лингала – это межплеменной язык общения. В Эдеме, должно быть, смешались все племена Конго.

Нет, я ничего не могу сделать, у меня есть риллы, а все остальное – не моя забота. Нет!

– Симон, завтра ты пойдешь обратно. В Эдеме.

– Я… – Мальчик оторопел. – Но я же… Как я вернусь, мы не выполнили задание Великого Омуранги. И я не знаю, куда идти. Как я найду своих?

– Они ниже по течению реки. Симон, тебе нельзя здесь быть.

– Но… – Он запнулся, лицо его сморщилось, будто он решал какую-то сложную задачу, а потом просияло. – Великий Джу, это Божья Воля, да? Я должен чтото сделать? Что-то очень важное, да?

Как же быстро он нашел себе другого идола, чтобы поклоняться. Нет. Я не могу для них ничего сделать. Слишком поздно.

– Какое слово ты скажешь мне? Что я должен сделать? Открой мне Божью Волю, Симон сделает все, он хороший воин! – Мальчик с восторгом и обожанием смотрел на меня, обнимая колено.

– Завтра ты уйдешь обратно, – повторил я, поднялся и ушел в лес.

Глава одиннадцатая

Когда Джу ушел, Симон кинулся его искать, но разве найдешь в темном лесу черную гориллу, пусть даже такую и большую? Он растворился в темноте беззвучно, и ни ветки не качнулось. Мальчик напрасно вглядывался в непроглядную темень, полную шорохов и ночных звуков. Очень скоро ему стало страшно. Симон привык, что автомат всегда под рукой, и без него чувствовал себя раздетым и беззащитным. Он сел у входа в пещерку, обхватил колени руками – ночью похолодало. Белый туман медленно сползал с горы, заливал склон молочной пеленой. Симон любил молоко. В Эдеме были коровы, худые и черные, они вечно рылись в помойках, искали еду. Туман был такой плотный и белый, что у мальчика заурчало в животе от голода. Он выгреб из рюкзака крошки лепешки и мигом проглотил их. Потом пошарил еще, но больше ничего съедобного не было, кроме пары консервов. Но они были простые, без кольца на крышке, а открыть было нечем. Симон вспомнил о мачете, потерянном в лесу, и вздохнул. Ему было плохо. Раньше он никогда не оставался один. Всегда был во взводе или в общинном доме, а там все время люди. Правда, ничего хорошего от них ждать не приходилось: драться приходилось всегда. За тростниковый сахар, выпивку, курево, за то, чтобы сидеть рядом с красивой девчонкой, за хорошее оружие и патроны, да и просто так. Старшие всегда подбивали на драку. Делали ставки – парень из чьего взвода победит. Проигравший капитан отдавал виски или сигареты. Ох, и плохо же приходилось самому бойцу. Симон вспомнил, как Джонас избил Элиаса за то, что тот проиграл вертуну Мпонго. Вертлявый, как лесная крыса, тот вечно скалил мелкие зубы, так и норовил что-нибудь стащить. Ребята собирались хорошенько проучить Мпонго, ведь Элиас три дня потом не поднимался с циновки.

Но в день их мести Великий Омуранги приказал отправляться сюда, в горные леса.

«Что же мне делать? – вздохнул Симон. – Как я могу вернуться назад? Задание же не выполнено. А Лесной Ужас меня прогнал. Значит, я не избранный. Я недостоин. Мой капитан погиб. И я должен умереть – иначе не попаду в небесный Рай, к престолу Бога».

Но как ему умереть, Симон не знал. Оружия не было. Можно было прыгнуть со скалы у водопада? А вдруг он выживет? Или покалечится и будет долго мучиться на берегу?

Симон был в бою. Видел, как умирают люди. Он даже сам застрелил одного «дикого», во время продовольственной экспедиции. Правда, тогда палили все почем зря. Это была первая операция их взвода, и все перепугались, когда этот здоровенный «дикий» с карабином выскочил на них. Но Симон был уверен, что он выстрелил первым, и очень хвалился. А теперь ему надо умереть? Как это?

Мальчик зажмурился, попытался представить собственную смерть. Он падает со скалы, кости ломаются, кровь вытекает, он перестает дышать, сердце не бьется, и… дальше что?

Дальше вставала темнота, чернее самой темной ночи, и что-то ворочалось в этой темноте, что-то настолько страшное и невообразимое, что Симон вскрикнул и раскрыл глаза.

Ночная жизнь леса разворачивалась перед ним. Летучие мыши рассекали пряди тумана быстрыми росчерками. Во влажном воздухе плыл несмолкаемый звон цикад. Лес дышал и, как огромный зверь, глядел на мальчика миллионом светящихся зрачков. Внутри него шла незримая, почти бесшумная жизнь, неведомая мальчику, – о чем-то в вышине вздыхали и еле слышно шевелили листвой деревья, редкие птицы проплывали среди них смутными тенями, и кто-то царапался в выбеленной туманом тьме.

Симон поежился, залез в пещеру. Долго не мог успокоиться, глядел на лес, ворочался в сухих листьях. В голову лезли разные, непривычные мысли, иногда даже пугающие, и главное, он был в полной растерянности – что же делать? Наконец эта бесплодная борьба его утомила, и он заснул.

Утром он проснулся, когда солнце уже перевалило за пики Вирунги и висело прямо над головой. Выбираясь из пещеры, мальчик наткнулся на аккуратную стопку новой одежды. Рядом лежала металлическая фляга с водой, новенький мачете в ножнах и много странных плоских консервов.

Мальчик тут же дернул за кольцо на крышке и испуганно выронил – банка чуть слышно зашипела, из-под крышки поднялся парок. Симон осторожно приподнял мачете край крышки, увидел розовые куски и почуял запах жареной свинины. Спустя секунду мальчик уже жадно зачерпывал из банки руками и ел, морщась от горячего сока, текущего по пальцам.

Он проглотил банки три, прежде чем наелся. Мясо в Эдеме было редкостью. Обычно они ели кашу из маниоки и бананов, потому что «святые воины» не должны вкушать мяса – иначе тела их отяжелеют и не смогут подняться в небесный Рай. Так говорил Великий Омуранги. Мясо можно было есть только по великим праздникам, таким как Схождение Святого Духа на пророка Омуранги. Еще мясо входило в походный паек и рационы для гарнизонов.

«Вот кому хорошо, – вздохнул Симон, – сидят себе в тенечке, в карты режутся. Эх, оказаться бы сейчас в Северном гарнизоне, например. Тишина, никаких „диких“ и паек усиленный».

Наевшись, Симон уселся на теплой глыбе красноватого песчаника и стал кидать мелкие камни вниз, к подножию леса, распугивать ящериц-гекко и пестрых бабочек.

Метким броском он вспугнул целую стаю, и они разом вспорхнули – алые, желтые, синие, переливчатые и разноцветные.

Нет, не буду умирать, решил Симон. Вернусь в Эдеме. Когда Великий Омуранги узнает о Лесном Ужасе, услышит его тайное имя – Джу, то, наоборот, наградит Симона.

«Я буду есть свинину тридцать раз в год, – зажмурился от удовольствия мальчик. – Нет, каждую неделю!»

«Омуранги даст мне звание капитана, – продолжал мечтать Симон. – Выделит взвод в подчинение, и тогда-то все попляшут. Элиас – за вечные подножки и обзывательства! И Кунди-гадина, который отобрал найденную у „диких“ книжку с черно-белыми картинками. Все, все попляшут!»

Симону так захотелось стать капитаном, что он больше ни секунды не медлил. Мигом скинул продранные грязные штаны, переоделся в новую одежду – зеленые штаны и такого же цвета рубашку, там был даже пояс – черный и прочный, обул ботинки, привесил мачете, подхватил рюкзак и почти бегом кинулся в лес.

Там было сумрачно. Огромные, руками не обхватишь, колонны стволов возносились на невероятную высоту, и где-то там шумела листва, светясь под солнцем. Оттуда, с этой высоты свисали плети лиан, усеянные голубоватыми цветами. Они переплетались в густую сеть, связывающую воедино весь лес, и их воздушные корни, как волосы, шевелил ветерок. Сквозь тесно смыкающиеся кроны пробивались сотни тонких лучей, и там, где они касались земли, изумрудом вспыхивали седые мхи, поднимавшиеся по широким досковидным корням-подпоркам. Меж мхов, прямо на стволах, распускались разноцветные орхидеи. Алыми огнями пылали бабочки, суматошно порхавшие с цветка на цветок. Мальчик шел озираясь, чутко вслушивался в шорохи, в журчание бесчисленных ручейков, которые весело бежали между блестящих красных камней вниз, к реке Итури.

«Джу еще увидит, какой я, – думалось Симону, пока ноги в крепких ботинках легко шагали по сладковато преющей опавшей листве, скрадывающей все звуки. – Омуранги наградит меня. И пошлет новый отряд, намного сильнее. И тогда Джу поймет, что с нами нельзя воевать, а надо дружить. Надо быть союзниками. А с таким другом нам ничего не будет страшно. Тогда мы покорим всех „диких“ и… начнется царство Божие на земле».

Дальше его воображение отказывало. Мальчику представлялось что-то замечательное, спокойное, где много еды и не надо никуда бежать, стрелять и убивать. А можно целый день валяться под пальмовым навесом, есть мясо и пить пиво.

День уже кончался, когда Симон почуял запах дыма. Он не знал, что до края большого леса Вирунги оставалось идти еще больше двух дней, но здесь влажные горные леса уже уступали место более сухим равнинным. Огромные стволы, которые опирались на корни-подпорки, увитые лианами-ротангами, уже сменились кое-где зарослями пальм и вечнозеленых кустарников – гевей, фикусов, бегоний, молодых акаций. Симон яростно кромсал мачете мясистые ветки, рубил широкие кожистые листья, и вода, сыпавшая с них, скоро промочила его насквозь – и рубашку, и новые штаны с ботинками.

Здесь была плантация, понял Симон, увидев маниоку и заросли райского банана-пизанга. Он свернул с тропинки, наклонил толстый стебель-цветонос, сорвал две грозди маленьких ярко-красных бананов и запихнул их в раздувшийся рюкзак.

Затем продолжил путь по заросшей и почти уже неразличимой тропинке.

«А вдруг это „дикие“? – вдруг подумал мальчик. – Что я буду делать? Они же сожрут меня живьем!»

Дымом пахло все отчетливей, и Симон пошел осторожней, уже не рубил, а лишь отодвигал листы, заслонявшие дорогу.

Наконец он выбрался из зарослей. Тропинка исчезла, а по лесу плыл уже различимый дымок. Пройдя шагов двадцать, мальчик увидел костер и фигуры возле него.

«Взвод, – обрадовался мальчик и ускорил шаг. – То-то рты разинут, когда я им расскажу…»

– Стой! – шершавое лезвие мачете застыло у горла. Симон скосил глаза и увидел Элиаса, выступившего из-за ствола дерева. По коре, огибая выступы, сбегали мелкие ручейки.

– Это ты. – Элиас поскучнел и опустил мачете. – Я думал, «дикий», кишки выпустить хотел. Где шлялся, малец? Не прихлопнул тебя Замба Мангей. Да и одежкой разжился.

Элиас по-хозяйски оглядел Симона, увидел ботинки, и глаза его заблестели.

– Пошел ты! – Симон отскочил и выхватил мачете. – Только подойди.

Он знал, что Элиас в два счета с ним справится, но отдавать новую одежду – не дождется.

– Элиас, что там? – долетел от костра ленивый голос Андраи.

– Сопляк вернулся, – продолжая алчно разглядывать ботинки, сказал Элиас. – Смелый стал, шмотки на нем новые.

– Тащи его сюда, – приказал голос. – Поживей.

Элиас помедлил, потом качнул широким лезвием.

– Дуй вперед, щенок.

Подталкиваемый в спину, Симон понуро вышел на поляну.

– Явился, шакаленок. – Андрая приподнялся на локте и откинул банановую кожуру. – Где тебя носило?

Мальчик поежился, он оказался в перекрестье взглядов. Все глядели на него.

– Я… там, – неопределенно махнул Симон назад, в горы. – Отстал, когда Дж… когда Лесной Ужас пришел.

– А одежду где раздобыл? – Андрая поковырял в зубах щепкой. – Хорошие шмотки.

– Ага, – согласился Элиас. – Чур, ботинки мои.

– А штаны – мне! – рассмеялся Кунди, садясь на корточки.

– А рубашка моя! – подхватил Моиз.

– Ага, разбежались. – Андрая выплюнул щепку. – Я главный, я и буду делить.

– Не дам! – Симон оскалился, выхватил мачете, отступил на шаг. – Только троньте!

– Щенок, – процедил Андрая. Он поднялся и навис над Симоном: – Осмелел, сопля?

Остальной взвод неторопливо и деловито окружал их. Симону казалось, что все с жадностью смотрят на него, уже примеряя обновки.

Он и заметить не успел, когда в руке сержанта засверкало мачете. Мальчик знал, что Андрае хватит и одного удара на него, но отдать такие замечательные ботинки и одежду… Ни за что!

– Ты… помет обезьяний, вот кто! – заорал Симон и остервенело замахал мачете. – Чтоб ты сдох!

Он очертя голову кинулся вперед, успел сделать два шага вперед, потом Андрая куда-то пропал, и страшный удар по голове сбил мальчика на землю. Все кучей навалились на него, с гоготом начали пинать и сдирать одежду. Симон отбивался и царапался, на глазах его кипели слезы, он кричал и кусал пальцы, тянущиеся к нему. Потом чей-то ботинок врезался в солнечное сплетение, он захрипел и затих, и только прикрывал голову от ударов, сыпавшихся со всех сторон.