Текст книги "Николай I"

Коронационная медаль была выпущена Санкт-Петербургским монетным двором, будучи исполнена граверами В. Алексеевым и А. Федоровым. На ее аверсе – профильное изображение монарха и надпись: «Б(ожиею) м(илостию) Николай I Император и Самодержец Всеросс(ийский)», на реверсе – эмблема закона и надпись: «Залог блаженства всех и каждого. Коронован в Москве. 1826».

Всего было выбито золотых медалей – 80 первого разбора, 180 второго и 450 третьего; серебряных – по 375 первого и второго разборов и 1500 третьего. Всего – 2960 медалей. «Разбор» означал служебное положение награждаемых лиц. Чеканка коронационных медалей обошлась государственной казне в кругленькую сумму в 600 тысяч рублей.

Качество драгоценных металлов определяло положение награждаемых лиц. Перед благословением торжественной коронационной трапезы золотые медали были поднесены на золотых тарелках высочайшим особам, а также всем присутствовавшим в Грановитой палате Кремлевского дворца.

Серебряные медали жаловались по специальным спискам должностных лиц: чиновников (гражданских и полицейских), военных, дворянских собраний и других. Их раздавали специально назначенные московским гражданским губернатором Г.М. Безобразовым люди председателей палат Московской губернии и частных приставов (статских, надворных, титулярных, коллежских советников и других).

…Коронационные торжества дали немало слухов, расходившихся по Москве и далее. Один из них появился на свет сразу после коронации и посещения государем и государыней кремлевских Архангельского и Благовещенского соборов. Литератор М.А. Дмитриев в своих воспоминаниях описал случай, связанный с главной императорской регалией – короной Николая I:

«Увидя, что Государь возвращается уже в Кремлевский дворец, мы все собрались в тронную залу, где он снял (с) себя корону. Ее и другие регалии, скипетр и державу, положили на стол, покрытый красным бархатом, а он, в порфире и бриллиантовой Андреевской цепи (цепи ордена Святого Андрея Первозванного), пошел в другую комнату, показаться с балкона народу.

Оставшись одни, мы натурально (естественно, конечно же) бросились смотреть регалии. Ко мне подошел камер-юнкер князь Петр Алексеевич Голицын и спросил, видел ли я корону. Я отвечал, что видел.

«Ну и что же?»

Я сказал: «Очень хороша и великолепна!»

И подлинно она вся была из крупных бриллиантов и блистала, как кусок льду!

«Нет! – отвечал он. – Стало быть, вы не все рассмотрели!»

Мы подошли опять, и я увидел, что крест погнулся набок. Он состоял из пяти больших солитеров, основной, самый нижний камень выпал, и весь крест держался только на пустой оправе. Нам показалось это дурным предзнаменованием.

Да и подлинно все царствование Николая Павловича было без основного камня; благодаря его правлению государство пошатнулось, оттого и теперь оно почти на боку. Тщетно придумывали мы, когда могло случиться это повреждение короны: никак не могли отгадать, потому что она была во все время на голове у Государя. После уже мне пришло на мысль, не крестом ли он зацепился за эполет (великого князя) Константина. Еже так, то очень странно, что от него получил корону; об него же погнулся и крест, символ ее святыни.

«Есть язык вещей», – сказал кто-то…»

…После коронационных торжеств в первопрестольной столице император Николай I совершил «высочайшее путешествие по России». Оно ограничивалось центральными губерниями европейской части страны. Государю хотелось собственными глазами увидеть то, что ему досталось в фамильное наследство от родителя.

Об этом свидетельствуют документы тех дней. Так, начальник Главного штаба генерал И.И. Дибич в связи с предстоящей поездкой государя в город Тулу, оружейную столицу империи, передал московскому генерал-губернатору князю Д.В. Голицыну следующее высочайшее распоряжение:

«…Государь Император приказать соизволил иметь Вашему сиятельству наистрожайший надзор над тем, чтобы для проезда Его Величества не было делаемо никаких поправок по дороге к Туле, ибо Государю Императору угодно лично видеть настоящее положение сего тракта».

После Тулы император посетил Сергиев Посад (Троице-Сергиеву лавру, особо почитаемую в православном мире).

Коронация Николая I имела отклик по всей необъятной империи. Председатель Оренбургского магометанского духовного собрания муфтий Габдесаллям Габдрахимов обратился к мусульманам России с прокламацией в связи с коронационными торжествами. Он же сочинил текст молитвы за нового императора из Дома Романовых на арабском языке.

Получив речь и молитву, сочиненные муфтием, московский генерал-губернатор предписал городскому коменданту генерал-майору Н.Н. Веревкину их содержание довести до сведения военнослужащих и полицейских чинов мусульманского вероисповедания. Оренбургское магометанское духовное собрание, созданное в 1788 году по указу императрицы Екатерины II, являлось первой официальной организацией мусульман России.

Коронационные празднества закончились 23 сентября блистательным фейерверком. Один заключительный букет состоял из 140 тысяч ракет, к которому присоединился грохот залпов из 100 пушек. Из декораций этого фейерверка обращали на себя внимание триумфальные врата с более чем выразительной надписью: «Успокоителю Отечества Николаю Первому».

Коронационный праздник завершился, как говорится, на высокой ноте. Теперь начиналось устроительство николаевской Российской империи. Она меняла свой облик, становясь из дворянской державы царством чиновников.

…Воцарившись, Николай I, думается, не сразу привык к полному своему императорскому титулу, который в официальных документах звучал так:

«Божиею поспешествующею милостью мы, Николай Первый, император и самодержец всероссийский, московский, киевский, владимирский, новгородский, царь казанский, царь астраханский, царь польский, царь сибирский, царь Херсониса-Таврического, государь псковский и великий князь смоленский, литовский, волынский, подольский и финляндский, князь эстляндский, лифляндский, курляндский и семигальский, самогитский, белостокский, корельский, тверский, югорский, пермский, вятский, болгарский и иных; государь и великий князь Нова-города Низовские земли, черниговский, рязанский, полоцкий, ростовский, ярославский, белозерский, удорский, обдорский, кондийский, витебский, мстиславский и все северные страны повелитель и государь иверские, карталинские, грузинские, кабардинские земли и области арменские, черкесских и горских князей и иных наследный государь и обладатель; наследник норвежский, герцог шлезвиг-голштинский, стормарнский, дитмарсенский и ольденбургский и проч. и проч. и проч…»

Государственные реформы начались в день коронации, то есть 22 августа 1826 года. Начались они из реформы в придворном ведомстве: образуется небывалое доселе для России министерство – Министерство императорского двора во главе с князем П.М. Оболенским, сподвижником Александра I. Ему подчинялись «придворные ведения» и театральная дирекция. Князь Оболенский возглавлял еще Департамент уделов и был управляющим Кабинетом министров.

Был обнародован высочайший манифест, в котором говорилось, что в случае смерти императора правителем государства до наступления совершеннолетия наследника престола становился великий князь Михаил Павлович. Звание же опекуна над всеми детьми венценосца до совершеннолетия каждого из них предоставлено было императрице Александре Федоровне. Манифест был подписан Николаем I заранее, 28 января в Санкт-Петербурге.

Воцарившийся Николай I с первого дня был обеспокоен положением дел в Отдельном Кавказском корпусе, которым командовал герой Отечественной войны полный генерал А.П. Ермолов. Собственно говоря, веских причин для беспокойства у монарха было две.

Во-первых, Алексей Петрович Ермолов прослыл «вольнодумцем» и имел независимый характер, за что уже «страдал» при императоре Павле I и чему был свидетелем великий князь Николай Павлович.

Во-вторых, «проконсул Кавказа» несколько опоздал с приведением кавказских войск к присяге на верность новому государю и с донесением о том в столицу, что серьезно настораживало Николая I и его окружение.

Накануне прибытия «штрафного» Сводного гвардейского полка на Кавказ специальный императорский посланец флигель-адъютант светлейший князь А.С. Меншиков вел негласное следствие в Отдельном Кавказском корпусе. Речь шла о «заразе» под именем «вольнодумство» в его армейских рядах. Докладывая о результате своей «работы» государю, Меншиков писал:

«Тайное общество в Кавказском корпусе ген. Ермолов полагает решительно несуществующим…»

Но это не успокоило Николая I. Он доверительно писал начальнику Главного штаба И.И. Дибичу, прибывшему в Тифлис, столицу Кавказского наместничества:

Вы не оставите (письменно извещать. – А.Ш.) меня обо всем, что у вас или вокруг вас происходить будет, особливо у Ермолова…

Ему меньше всего верю…»

Вопрос о смещении с поста царского наместника на Кавказе был предрешен заранее. Одновременно генерал от артиллерии и генерал от инфантерии А.П. Ермолов, находившийся в расцвете сил и полководческого искусства, лишился и всех других своих должностей. Такое разрешение собственной судьбы он получил в виде следующего официального письма:

«Высочайшее соизволение на увольнение Ермолова

от управления Грузией и начальства Кавказским корпусом

Главный штаб Его Императорского Величества

по канцелярии Начальника Главного Штаба в Тифлис.

Марта 29 дня, 1827 г.

№ 105

Господину Генералу от Инфантерии и Кавалеру Ермолову.

По Высочайшему Его Императорского Величества соизволению на увольнение Вашего Высокопревосходительства в Россию и на вступление по сему случаю в главное начальство над войсками Кавказского отдельного корпуса и в главное управление здешним краем, на существующем ныне основании, Генерала от Инфантерии Паскевича, прошу Ваше Высокопревосходительство покорнейше учинить нужное о сем с Вашей стороны распоряжение.

Начальник Главного Штаба

Дибич».

При увольнении А.П. Ермолова с действительной военной службы ему, как полному генералу и кавалеру многих российских орденов высших степеней (в том числе ордена Святого Георгия 2-й степени за взятие Парижа), был назначен пенсион размером около 14 тысяч рублей ассигнациями. Такая пожизненная пенсия для людей его положения большими деньгами не смотрелась.

Желая смягчить опалу, император Николай I в 1831 году назначил популярного в обществе и армии А.П. Ермолова членом Государственного совета. Однако тот уклонялся от «возданной ему чести» и игнорировал не столь частые заседания Госсовета, продолжая жить в полюбившейся ему Москве и не показываясь на берегах Невы.

В 1858 году Военное ведомство по какому-то случаю обратилось к А.П. Ермолову написать автобиографическую справку о своей службе на Кавказе, Тот просьбу исполнил, описав десять лет «кавказской» жизни предельно кратко:

«Подлинная биография.

Генерал-лейтенант Ермолов высочайшим приказом в 1816 году был назначен командиром Отдельного Грузинского корпуса, управляющим по гражданской части на Кавказе и в Астраханской губернии…

В царствование императора Николая I по несогласию с Персиею в определении некоторой части границ, без объявления войны наследник Персидской державы Аббас-Мирза вторгся с войсками в пределы наши и овладел некоторыми из провинций (Карабахом и Шурагельской областью. – А.Ш.). Ермолов отправил против него присланного под главное его начальство генерал-адъютанта Паскевича. Авангард персидский был уже разбит совершенно, взято много пленных, командовавший ими ближайший родственник Аббас-Мирзы убит, а город Елисаветполь в руках наших. Вскоре затем генерал-адъютант Паскевич встретил Аббас-Мирзу. Регулярные войска его атаковали стремительно и опрокинутые столь же стремительно побежали; несколько баталионов сдалось, артиллерия до окончания сражения ушла. (Битва произошла близ города Гянджи. – А.Ш.)

Прибывший в Тифлис начальник Главного штаба его величества генерал-адъютант барон Дибич два месяца был свидетелем распоряжений Ермолова; прибыли сильные подкрепления, начались наступательные действия, и Ермолову объявлено повеление: сдав начальство главнокомандующему генерал-адъютанту Паскевичу, отправиться из края.

Не имея ничего сказать более, прошу принять уверения в совершенном почтении и преданности.

Покорнейший слуга

Алексей Ермолов,

генерал от артиллерии».

Отношения Николая I, бывшего еще великим князем, не сложились с генералом А.П. Ермоловым со времени пребывания русской армии в Париже. Не изменились их личные отношения и тогда, когда Ермолов стал «проконсулом Кавказа». Романов говорил о «вольнодумце» Алексее Петровиче:

«Этот человек на Кавказе имеет необыкновенное влияние на войско, и я решительно опасаюсь, чтобы он не вздумал когда-нибудь отложиться». То есть выйти из повиновения монархии.

Опасения Николая I усилились, когда в 1826 году при разборе бумаг покойного Александра I была обнаружена записка, датированная 1824 годом. Она имела прямое отношение к тайным обществам. В ней говорилось следующее:

«Есть слухи, что пагубный дух вольномыслия или либерализма разлит, или по крайней мере разливается, между войсками; что в обеих армиях, равно как и в отдельных корпусах, есть по разным местам тайные общества или клубы, которые имеют притом миссионеров для распространения своей партии – Ермолов, Раевский, Киселев, Мих. Орлов…» В этом списке опасных для династии Романовых генерал-кавказец А.П. Ермолов значился первым. Уже одно это говорило о многом.

Когда армия присягала императору Николаю I, тот с тревогой ожидал известий из Тифлиса, из войск отдельного Кавказского корпуса. Не случайно же декабристы возлагали надежды на то, что Кавказский корпус во главе с Ермоловым «пойдет» на Москву и Санкт-Петербург. Желаемое они принимали за действительное. Не случайно же в первопрестольной Москве в декабре 1825-го прошел такой слух, дошедший до Зимнего дворца: «Все питаются надеждой, что Ермолов с корпусом не примет присяги».

Императору было доложено, что «доносители» на тайные общества Я.И. Ростовцев и А.И. Майборода говорили о существовании Кавказского общества. Однако следствие было вынуждено констатировать, что такие «небылицы» есть «мнимые». На допросах они никем не подтвердились, хотя в рядах декабристов было немало людей, служивших в разное время на Кавказе под командованием Ермолова.

В дни междуцарствия Николай Павлович имел по такому поводу разговор с человеком, которому он полностью доверял, с генералом бароном И.И. Дибичем. Тот ответил будущему венценосцу так:

«Нащет Кавказского корпуса я должен сказать, что по всем сведениям, кои доходили к нам до сего времени, я не могу предполагать от командира оного и малейшего отклонения от пути закона…

Я посему опасаюсь, что отсылка кого-либо из флигель-адъютантов могла бы возродить подозрение в таком человеке, который действует в хорошем смысле и по уму своему может, наверно, проникнуть (во) всякий предлог, и по известному честолюбию его могла бы возродить в нем дурные мысли».

Когда началось следствие по делу декабристов, фамилия «вольнодумца» генерала Ермолова в официальных документах почти не упоминалась. Если, разумеется, не считать допросов С.Г. Волконского и А.И. Якубовича. Академик М.В. Нечкина, которая в своих работах подняла заговорщиков-декабристов на непомерную высоту в отечественной истории, писала в одной из своих работ:

«Николай I счел опасным вести следствие о Ермолове в обычном порядке и повел дознание особым, секретным путем. У него в руках было более чем достаточно данных для ареста и допроса Ермолова. Но Ермолов был слишком крупной военной и политической фигурой…

Николай I разработал в дальнейшем план дискредитации Ермолова по военной линии, снятия его с постов и отставки».

Нечкина здесь ошибается: у Следственной комиссии как раз и не оказалось фактов против А.П. Ермолова. Слухи и ничем не подтверждаемые показания Волконского о существовании Кавказского тайного общества и «хвастовство» Якубовича «в хмельном угаре» основанием для ареста «проконсула Кавказа» не являлись. Такие данные документально отечественной истории неизвестны и сегодня. Страхи же императорского окружения и подозрения монарха к следственному делу не подшивались.

Против Ермолова сыграло и его «вольнодумство», выразившееся в откровенных суждениях, и то, что он благосклонно принял на Кавказе сосланных сюда на войну разжалованных в рядовые офицеров-декабристов, которые были здесь даже «званы на некоторые офицерские обеды».

Судьба одного из самых прославленных военачальников русской армии решилась быстро: 27 марта 1827 года он был освобожден от всех занимаемых должностей. В уведомлении генерала от артиллерии А.П. Ермолова об отставке, доставленном в Тифлис начальником Главного штаба Дибичем, император Николай I писал сухо и ясно:

«По обстоятельствам настоящих дел в Грузии, признав нужным дать войскам, там находящимся, особого Главного начальника, повелеваю Вам возвратиться в Россию и оставаться в своих деревнях впредь до моего повеления».

Опала пала и на его соратников по войнам на Кавказе. Немало ермоловцев, людей заслуженных и опытных, знающих горный край и потому трудно заменимых, признали «вредными» и потому увольняемыми в отставку.

Отставной «проконсул Кавказа» продолжал пользоваться большой личной популярности в русской армии и в обществе. Николай I, зная это, в 1831 году во время своего пребывания в Москве, дал опальному генералу аудиенцию, намекнув ему о своем желании видеть его вновь на царской службе. Из кабинета Алексей Петрович вышел в сопровождении императора, который вел его под руку. Пошли разговоры о «скором возвышении» Ермолова. По свидетельству современников, «придворные паразиты посыпали к нему с визитами».

Генерал от артиллерии А.П. Ермолов в армейские ряды так и не вернулся. Военный министр А.И. Чернышев предложил ему занять «спокойную должность» в генерал-аудиториате, то есть в военно-судебном ведомстве. Такое предложение возмутило опального военачальника, и на предложение он дал такой ответ:

– Я не приму этой должности, которая возлагает на меня обязанности палача…

Николай I не хотел видеть в Ермолове недоброжелателя, человека, стоявшего к нему в оппозиции. Поэтому он распорядился ввести его в состав Государственного совета, обязывая тем самым переехать в Санкт-Петербург. Однако его служба в Госсовете продолжалась недолго: она стала ему в тягость.

В 1839 году Алексей Петрович подал прошение на высочайшее имя об увольнении от дел Государственного совета «до излечения болезни». Николаю I пришлось такое увольнение просителю дать, при этом в кругу приближенных лиц монарх высказал неудовольствие поступком прощенного им «вольнодумца». Ермолов покинул город на Неве и до последних дней своей жизни поселился в Москве, став кумиром местного общества. Каких-либо «колкостей» в адрес самодержца он не высказывал.

В самом начале своего долгого царствования Николаю I пришлось «строить» непростые отношения с А.А. Аракчеевым, любимцем своего непредсказуемого в поступках отца и всесильного фаворита старшего брата. В почти 200-летней истории Российской империи аракчеевщина, можно утверждать, была целой эпохой. Над державой он имел власти побольше, чем петровский Алексашка Меншиков, Бирон Анны Иоанновны и светлейший князь Тавриды Гришенька Потемкин Екатерины Великой.

По «восшествии на престол» Николай I понял, что из всех вельмож старшего брата ему требуется удалить от себя прежде всего временщика графа Алексея Андреевича Аракчеева, обладавшего еще совсем недавно властью даже над великими князьями Романовыми. Впрочем, этот вопрос волновал и все ближайшее окружение нового государя. «Баловень судьбы» обладал правом на личный доклад монарху, единолично руководил Собственной Его Императорского Величества канцелярией и имел чин генерала от артиллерии. Аракчеев в 1814 году высочайшим указом был произведен в генерал-фельдмаршалы, но отказался принять звание, так как непосредственного участия в боевых действиях не принимал, что делало ему честь в обществе и особенно в армии. Спустя полтора столетия этого человека назовут «гением зла и добра».

Потому и стало одним из первых дел общегосударственного масштаба отстранение от власти всесильного временщика отца и старшего брата Николая I графа А.А. Аракчеева. Российское общество смотрело на Аракчеева, на родовом гербе которого император Павел I повелел написать: «Предан без лести», как на фактического правителя государства, настолько велико было его личное влияние на двух самодержцев.

Показательно, что в эпоху (именно эпоху) временщика в столичном свете было популярно такое выражение: «Недаром же в русском гербе двуглавый орел, и на каждой голове корона; ведь у нас два царя: Александр I и Аракчеев I». Знал ли это вчерашний великий князь Николай Павлович? Думается, что знал вполне определенно. Оскорбляли ли его такие слова? Пожалуй, да, ведь он был из Романовых. Чувствовал ли на себе великий князь давление временщика старшего брата? Вне всякого сомнения: ведь младший брат венценосца цесаревичем не являлся. Граф же, находясь при исполнении служебных обязанностей, был подчеркнуто вежлив и строг даже с членами семьи Романовых. Его приходилось терпеть.

Аракчеев до 19 декабря 1825 года, когда был уволен от всех занимаемых должностей (оставался до апреля следующего года только начальником Отдельного корпуса военных поселений), не понимал, что время его прошло. Возможно, временщик Александра I это и чувствовал, но не верил в невообразимый закат своей звезды. Он «пал» быстро, поскольку уже в первые дни нового царствования весь двор знал слова Николая I, сказанные обер-шталмейстеру С.И. Муханову:

– Я не могу тотчас удалить Аракчеева, так как он был дружен с моим братом, но ты можешь всем сказать, что при мне он не будет иметь той силы, которую имел.

Вскоре после того разговора уже бывший временщик появился с докладом у императора и по привычке вошел прямо в его кабинет. Император взглянул на него весьма холодно и, встав со своего кресла, молча указал ему на дверь комнаты, в которой он обыкновенно принимал министров. Войдя потом и сам туда, Николай I сказал Аракчееву:

– Не ближе, как здесь, желаю я встречаться с вами, граф!

После этих слов самодержец удалился опять в свой рабочий кабинет, «дав» фавориту старшего брата время подумать о своем месте при николаевском дворе.

Мемуарист Е.Ф. фон Брадке, достаточно хорошо знавший временщика графа А.А. Аракчеева, в своих «Автобиографических записках» описал его отношения с новыми государем так:

«…Неожиданная кончина императора Александра застигла его (Аракчеева) на высшей ступени почестей, доступной для подданного, и император Николай тоже продолжал оказывать ему благоволение и уважение, как ближайшему сотруднику покойного монарха.

Но тут сам собою начал возникать разлад. Новый государь желал действительно быть самодержцем, что и принадлежало ему вполне в силу божественного и человеческого права; а граф, напротив того, считал бразды правления своею принадлежностью. Этот разлад очень легко разрешился.

Государь приказал управляющему Собственною его канцеляриею, статс-секретарю Муравьеву перевести канцелярию из квартиры графа в Зимний дворец и докладывать ему дела лично, а не через графа. Государственный секретарь и управляющий делами Комитета министров были поставлены в непосредственные отношения к его императорскому величеству, и таким образом граф был устранен от реальной власти, причем даже не было потрачено ни одного листа бумаги.

Николай I шаг за шагом отделял себя от довлеющей личности временщика, который достался ему в наследство. Уже 20 декабря он специальным рескриптом освободил графа А.А. Аракчеева от управления делами Собственной императорской канцелярии, которая довлела над всеми министерствами. Пост управляющего военными поселениями большого веса при дворе не давал. Однако император явно опасался его влияния на дворцовые круги, в котором зналось много людей, выдвинувшихся в эпоху аракчеевщины.

Только военные поселения были ему оставлены, но его честолюбие не могло этим удовлетвориться, и он просил отпуска за границу, причем обнаружились разные появления, ясно свидетельствовавшие о его раздражительности и высоком о себе мнении и оставленные императорскою фамилиею без внимания.

За границею напечатал он на французском языке письма императоров Павла и Александра и некоторых других членов царской фамилии, адресованные на его имя, и так как он не испросил на это, как бы следовало, высочайшего соизволения и эти письма в некоторых отношениях не могли быть напечатаны, то все наши посольства получили повеление препятствовать их появлению в свет и перекупить все уже изданные экземпляры, так что, сколько мне известно, действительно из них ничего не сохранилось в обращении».

Император Николай I, несомненно, прекрасно понимал, что, отстраняя Аракчеева от управления Россией, он заметно разрядит внутриполитическую обстановку в стране после процесса над участниками тайных обществ декабристов. Фаворита Павла I и Александра I ненавидели в придворных кругах и особенно в армии. Покончить официально с аракчеевщиной означало для молодого монарха многое: неоспоримое право на нововведения во внутренней и внешней политике, повышение личного авторитета в самых широких кругах российской общественности, изменение механизма государственной власти.

В апреле 1826 года генерал от артиллерии А.А. Аракчеев получил императорское разрешение убыть «для поправления здоровья на заграничных курортах». Николай I выделил ему на лечение огромную по тем временам сумму – 50 тысяч рублей. Здесь следует заметить, что граф являлся лично богатым человеком и такие деньги на лечение в тягость ему не были. Свой бессрочный отпуск опальный сановник провел в Париже и Карлсбаде (ныне Карловы Вары, Чехия).

В конце 1826 года Аракчеев возвращается в Россию из чужих краев. Император, узнав об этом заранее, поручил начальнику Главного штаба И.И. Дибичу уведомить графа, как только он прибудет в Киев, что государь, «полагая, что кратковременное пользование водами не могло совершенно его излечить», разрешается ему возвратиться за границу до полного выздоровления. Если же граф намеревается окончить курс лечения в России, то его величество советует ему воспользоваться деревенским воздухом и, не приезжая в столицу, оставаться в своем имении.

Иными словами, А.А. Аракчеев, которого просто не впускали в столичный город на Неве, окончательно отстранялся от государственной службы. Чтобы граф не сомневался в том (считается, что временщик долго не осознавал своего падения), что дело обстоит именно так, в конце 1826 года самодержец Николай I назначил на должность Отдельного корпуса военных поселений графа П.А. Толстого.

В имение опального фаворита был послан царский генерал-адъютант с приказанием отобрать у своевольного графа выпущенную им за границей книгу «александровских писем» Аракчееву. Она была неугодной Николаю I во всех отношениях, а не только потому, что была издана без его на то личного разрешения и без прочтения им рукописи. Император приказал уничтожить все 18 экземпляров книги, оставив только два для императорской семьи, для ее библиотеки.

Так было покончено с аракчеевщиной, олицетворявшей собой внутреннюю жизнь России на протяжении более двух десятилетий. Процедура отстранения знаменитого фаворита графа А.А. Аракчеева продемонстировала на заре императорской судьбы Николая I «военный стиль» предстоящего управления Российской империей.

Думается, что у Николая I все же были возможности оценить человеческие достоинства Алексея Андреевича Аракчеева, бывшего «без лести преданным» сановником отца и старшего брата. Речь идет о его благотворительности, что являлось тогда частью нравственной жизни высшего света и просто людей состоятельных.

Аракчеев в 1826 году на выданные ему на путевые расходы 50 тысяч рублей учредил пять стипендий имени императора Александра I Благословенного при Павловском институте для воспитания дочерей дворян Новгородской губернии. В 1832 году пожертвовал 50 тысяч рублей на создание Кадетского корпуса, получившего при своем учреждении в 1834 году имя графа Аракчеева. В 1833 году внес в Государственный заемный банк 50 тысяч рублей ассигнациями для того, кто к 1925 году (!) (столетию со дня смерти) напишет лучшую историю царствования императора Александра I. Кроме того, соорудил последнему в своем имении бронзовый памятник.

После смерти временщика у императора Николая I нашелся хороший повод напомнить о нем высшему свету. Так как Аракчеев не вписал в свое завещание, составленное в 1816 году, имени наследника, монарх после его смерти высочайшим указом передал его имение село Грузино Тихвинского уезда на Новгородщине и капитал в 1,5 миллиона рублей в распоряжение Новгородского кадетского корпуса.

И еще одна деталь. Генерал от артиллерии граф А.А. Аракчеев собрал в Грузине и Санкт-Петербурге две обширные библиотеки (15 тысяч томов, главным образом на иностранных языках). Значительная часть собрания погибла после его смерти. Уцелевшие же книги были переданы в библиотеку Аракчеевского кадетского корпуса.

Родители, в силу изложенных выше обстоятельств, не готовили своего третьего сына к самодержавному правлению Россией. Но это совсем не означало, что великий князь Николай Павлович не имел собственных умозаключений на строение пирамиды государственной власти, на вершине которой он оказался в декабре 25-го. Он ясно понимал одно: самодержавный режим его личной власти как монарха не должен подвергаться сомнениям ни у верноподданных, ни в Европе.

Исходя из этого, Николай I с самого начала царствования стал создавать, как считают исследователи, хорошо продуманную систему всесторонней государственной опеки над общественно-политической, экономической и культурной жизнью страны. Такая, не знавшаяся ранее Россией опека основывалась на централизации и жесткой регламентации. Новоиспеченной государь не мудрствуя лукаво пошел по пути «милитаризации» многих звеньев государственного аппарата. Суть замысла сводилась к следующему: чем больше лично известных Романову генералов будут занимать высшие должности, посты генерал-губернаторов, тем для империи будет лучше. Военизировались ряд ведомств – горнозаводское, лесное, путей сообщения.

Николай I, без сомнения великий государственник на ниве монархии Романовых, стремясь сосредоточить в своих руках все нити управления державой (он мог работать по 18 часов в сутки), нашел то, что искал. Такой находкой стала Собственная Его Императорского Величества канцелярия, созданная Александром I в 1812 году, в год нашествия Наполеона на Россию. Основатель предназначал ее для рассмотрения прошений «на высочайшее имя», но не более того. Канцелярия в начале своей биографии властных функций не имела, хотя канцеляристы, лично приближенные к государю, к этому исподволь стремились, что и было замечено наблюдательным Николаем Павловичем.