Текст книги "Николай I"

Глава 2. 14 декабря 1825 года. Сенатская площадь Петрова града

Заговор в привилегированной гвардии. Миражи республики и конституционной монархии. Мятеж дворянского офицерства. Пролитие крови верноподданных. Событие в столице на Сенатской площади

Зимний дворец был уже полон сановников и начальников лейб-гвардии. Все были, как говорится, по такому торжественному и нечастому в жизни случаю «в полном параде». Около 7 часов 20 минут присягу Николаю I принесли члены Правительствующего Сената. Потом присягнули гвардейцы, затем – Государственный совет. Новоиспеченный император принимал поздравления.

Он сам встретил прибывшего в Зимний дворец брата Михаила Павловича, сказав ему:

– Ну, ты видишь, что все идет благополучно, войска присягают, и нет никаких беспорядков.

Великий князь ответил сдержанно:

– Дай Бог, но день еще не кончился…

Около десяти часов утра в Зимний дворец прибыл генерал-майор И.О. Сухозанет, командующий гвардейской артиллерией. Он встревожил государя и его окружение известием о том, что в казармах конной артиллерии случилось «замешательство» и начальству пришлось нескольких младших офицеров арестовать, отобрав у них личное оружие – сабли. Император Николай I, выслушав доклад, приказал:

– Верните этим офицерам сабли, генерал.

Возвращение личного оружия означало, что офицеры освобождались из-под ареста. Все же встревоженный самодержец решил поостеречься, приказав младшему брату:

– Михаил, тебе, как генерал-фельдцейхмейстеру, надо немедля побывать в казармах конной артиллерии. Разберись, что там случилось. Если надо, употреби власть…

Пришли доклады о том, что присягнули на верность новому государю первые две части столичного гарнизона – лейб-гвардии Преображенский полк и конногвардейцы. Там присяга состоялась без заминок.

Еще не улеглась первая тревога, как в одиннадцатом часу в Зимний дворец прибыл начальник штаба Гвардейского корпуса генерал-майор А.И. Нейдгардт. Его доклад впечатлял: лейб-гвардии Московский полк «выступил» частью своих людей (около 700 солдат) из казарм на Фонтанке по Гороховой улице на Сенатскую площадь. Ротный командир штабс-капитан князь Д.А. Щепин-Ростовский в начале бунта «дерзко» нанес саблей тяжелые ранения командиру полка генерал-майору П.А. Фредериксу и батальонному командиру полковнику П.К. Хвощинскому (он вскоре с кровавыми ранами прибыл на санях к дворцу). Такого российская гвардия за 125 лет своего существования еще не знала. Присутствовавших при докладе Нейдгардта «поразил шок». Первым пришел в себя новоиспеченный император всея Руси.

Эта часть лейб-гвардии Московского полка составила первое каре восставших на Сенатской площади. Его нижних чинов подняли на мятеж в защиту «законного» государя: им был для них «император Константин I».

Так в северной столице Российской державы зачинался военный мятеж против императора Николая I, царствованию которого шел только второй день.

Надо отдать должное государю: очевидцы тех исторических событий свидетельствовали, что он сумел сразу же взять себя в руки и приказания его были четки, ясны и реальны в исполнении. Его окружали люди из числа военных, на верность которых он мог положиться в такие, без всякой на то натяжки, трагические для империи часы.

Ему было непросто отдавать приказы на исполнение. Николай I еще не знал ни масштабов «бунта», ни реальной ситуации в большинстве полков лейб-гвардии, ни замыслов пока безвестных заговорщиков, ни самой цели выступления членов тайного Северного общества.

Чего мог бояться в то утро самодержец Николай I? Неповиновения большей части императорской гвардии? Массового неповиновения простых верноподданных в лице жителей столицы? Штурма заговорщиками Зимнего дворца, который охраняла одна-единственная рота внутреннего караула? Покушения на себя и на жизнь членов его венценосной семьи? И, наконец, крушения империи династии Романовых? Перед глазами монарха, вполне вероятно, «мелькали» кровавые события Великой французской революции, о которых он читал и слышал от парижских аристократов-эмигрантов, нашедших прибежище в России.

Какие военные силы были в наличии у императора Николая I при получении известия о первой крови, пролитой в казарме лейб-гвардии Московского полка, и «выступлении» его (пока неизвестно какой части) на Сенатскую площадь? Не считая генерал-адъютантов и флигель-адъютантов, исполнявших в тот день роль порученцев и офицеров связи, государь мог положиться только на роту гвардейского караула (караул главной гауптвахты) во внутренних покоях Зимнего дворца.

Промедления были для Николая I смерти подобны. Ближе всего к дворцу располагался батальон лейб-гвардии Преображенского полка, который уже принес новому императору присягу. Туда посылается дежурный генерал-майор С.С. Стрекалов. Флигель-адъютант полковник И.М. Бибиков – за лошадью. Появившийся во дворце командир Кавалергардского полка полковник С.Ф. Апраксин получает приказ вывести только что присягнувший полк элитной кавалерии.

К исполнению приказов приступали немедленно. Но в окружении императора оказались люди, подавленные ходом событий. В числе их оказался генерал от кавалерии А.Л. Воинов, командующий Гвардейским корпусом, находившийся «в полном расстройстве» и демонстрировавший полную растерянность при исполнении служебных обязанностей. Император приказал ему оставить дворец и быть там, «где войска, вверенные ему, вышли из повиновения».

Николай I спешил к главному караулу Зимнего дворца. В тот день его несла 9-я рота лейб-гвардии Финляндского полка капитана Н.А. Прибыткова. Появившись в карауле, император скомандовал:

– В ружье!

Рота быстро построилась, и государю была отдана честь с барабанным боем и преклонением знамени. Николай I спросил лейб-гвардейцев:

– Присягнули ли вы мне как законному государю России?

Получив бодрый утвердительный ответ, император вывел караульную роту во двор, и там приказал им зарядить ружья. Он взял с собой один взвод, а другой, поручика П.И. Греча, оставил во дворце, приказав удвоить и наружные посты. Первый взвод занял позицию перед главными дворцовыми воротами. Быть при нем неотлучно поручается столичному коменданту генерал-лейтенанту П.Я. Башуцкому.

Распорядившись таким образом о «защите» Зимнего дворца, император в сопровождении нескольких человек отправился на Дворцовую площадь, с утра заполненную народом разных сословий. Остановившись в гуще толпы, Николай I, одетый в любимый мундир лейб-гвардии Измайловского полка, без шинели, напрягая голос, прочитал манифест о своем воцарении и сказал собравшимся:

– Вы видите теперь, что я не отнимаю престол у брата.

Толпа ответила криками «ура!» и возгласами. В воздух полетели шапки. Такого «объяснения» с верноподданными династия Романовых в своей долгой, более чем 300-летней, истории не знала!

Здесь к Николаю I пробился бывший на коне генерал-майор А.И. Нейдгардт и по-французски доложил, что мятежные московцы вышли на Сенатскую площадь, составив там оборонительное каре. Стало ясно, что площадь перед зданием Сената назначена сбором сил заговорщиков. Император не стал скрывать от окружающих его людей полученное сообщение и кратко пересказал его на русском. Это вызвало ответные крики обеспокоенности за судьбу государя, по-разному описанные в мемуарных источниках. В любом варианте их простой народ, толпившийся на Дворцовой площади, был «за царя».

К тому времени вся царская семья была уже в Зимнем дворце: туда привезли в сопровождении воспитателя К.К. Мердера на обычной извозчичьей карете наследника престола 7-летнего Александра Павловича. Теперь отец мог быть спокоен за его судьбу. Но был ли он спокоен, получив такой доклад?

Какая-то уверенная успокоенность пришла к Николаю I при виде бегущих с ружьями в руках со стороны Миллионной улицы солдат батальона лейб-гвардии Преображенского полка. Они врассыпную бежали в шинелях, став выстраиваться поротно уже на площади. Когда батальон построился, воцарившийся Романов подошел к строю и поздоровался с преображенцами:

– Здорово, ребята!

Нижние чины ответили ему, как положено по уставу, дружно и громко:

– Рады стараться!

Свидетель этой сцены В.А. Каратыгин так описал состояние самодержца в те минуты: «Он был бледен, но на лице его не было заметно ни малейшей робости; он распоряжался молодцом, и с этой минуты он вселил во мне искреннее к себе уважение».

Сам Николай I напишет: «Минуты единственные в моей жизни! Никакая кисть не изобразит геройскую, почтенную и спокойную наружность сего истинно первого батальона в свете, в столь критическую минуту».

Императору доложили, что Преображенский 1-й батальон готов к действиям. Батальоном командовал полковник Микулин, здесь же находился полковой командир полковник Исленьев. Генерал-лейтенанту Башуцкому приказывается остаться при гауптвахте, то есть стать во главе дворцового караула и не трогаться с места без личного на то приказа государя.

Получив под свое командование батальон гвардейской пехоты, Николай I решил «наступать» на мятежников в лице большей части лейб-гвардии Московского полка, составившего каре на Сенатской площади. Перед этим государь обратился к караулу, выстроившемуся у ворот Зимнего дворца, со словами:

– Вам, ребята, поручаю защиту сына и всего семейства моего, а сам иду против бунтовщиков.

После этого монарх привычно скомандовал батальону:

– К атаке в колонну, первый и осьмой взводы, вполоборота налево и направо!

Преображенцы, не имея еще поддержки других воинских частей, начали движение с Дворцовой площади около 11 часов 30 минут. Император находился во главе лейб-гвардейцев верхом, отдавая лично команды батальону, построив его «к атаке в колонну». По пути, недалеко от Адмиралтейской площади, приказал зарядить ружья.

Были отданы приказания выступить к Сенатской площади лейб-гвардии Конному полку, посланы за саперными батальонами столичного гарнизона – лейб-гвардии и армейским. Николай I особые надежды возлагал на гвардейских саперов, многих из которых знал в лицо и по фамилии. В надежности их он не сомневался. Командиру лейб-гвардии Измайловского полка монарх повелел передать такие слова:

– Если он уверен в своих измайловцах, то пусть спешит сюда, иначе может оставаться дома. Я и без него обойдусь.

Николай I писал: «Народ прибавлялся со всех сторон; я вызвал стрелков на фланги батальона и дошел таким образом до угла Вознесенской. Не видя еще конной гвардии, я остановился и послал за нею… Тогда же услышали мы ясно «Ура, Константин!» на площади против Сената, и видна была стрелковая цепь, которая никого не подпускала».

Движение к Сенатской площади Николай I начал почти в одиночку: при нем находился из числа генералов только один А.Х. Бенкендорф. Вскоре вокруг государя образовалось «командное ядро», генерал-адъютант П.М. Голенищев-Кутузов-Толстой, командир лейб-гвардии Преображенского полка полковник Н.А. Исленьев, генерал-майор лейб-гвардии Измайловского полка С.С. Стрекалов, старый николаевский флигель-адъютант А.А. Кавелин, генерал-адъютант К.Ф. Комаровский…

Среди тех, кто находился рядом с императором Николаем I на Сенатской площади, был герой Бородинского сражения генерал от кавалерии И.В. Васильчиков, начальник всей гвардейской кавалерии. За участие в подавлении мятежа ему был пожалован графский титул, а при коронации 22 августа 1826 года – орден Святого Андрея Первозванного, высшая государственная награда Российской империи. В первый день января 1739 года председатель Кабинета министров Васильчиков удостаивается княжеского титула.

В день 14 декабря в окружении Николая I и при войсках гвардейского корпуса состоял командир лейб-гвардии Гусарского полка генерал-майор В.В. Левашов, герой Бородинского сражения и лейпцигской Битвы народов. Будущий обладатель графского титула Российской империи и эполетов генерала от кавалерии станет членом Следственной комиссии по делу декабристов.

Весь тот памятный день, 14 декабря, при Николае I находился племянник его матери генерал от инфантерии принц Евгений Вюртембергский (Фридрих-Карл-Павел-Людвиг). Он состоял в ближайшем окружении государя, и тот доверил ему в 1826 году составить план войны с Турцией. Когда началась очередная Русско-турецкая война 1828–1829 годов, принц получил в командование армейский корпус. Но из-за частых столкновений с самолюбивым и энергичным начальником Главного штаба И.И. Дибичем (будущим Забалканским) Евгений Вюртембергский оставил русскую службу и уехал в Германию, в город Карлсруэ. Там он нашел себе приятное занятие – написание собственных мемуаров. Всероссийский самодержец на его отъезде не настаивал.

В тот день среди окружения Николая I не оказалось временщика его старшего брата и любимца отца А.А. Аракчеева, сделавшего ставку в дворцовой интриге на цесаревича Константина Павловича. Принц Евгений Вюртембергский в своих воспоминаниях «Моя поездка в Россию в 1825 году и петербургский заговор» свидетельствовал:

«Только при выходе из залы внимание мое слегка остановилось на мрачной и понурой физиономии графа Аракчеева, сердце и совесть которого подвергались одновременной пытке».

Последний канцлер Российской империи светлейший князь А.М. Горчаков в конце жизни вспоминал о том, как он в декабре 1825 года, будучи уже известным в дипломатических кругах человеком, прибыл в Санкт-Петербург из Лондона и, как камер-юнкер императора, направился для принесения присяги в Зимний дворец:

«…В день 14 декабря 1825 года я был в Петербурге и, ничего не ведая и не подозревая, проехал в карете цугом с форейтором в Зимний дворец для принесения присяги новому государю Николаю Павловичу. Я проехал из дома князя Бобринского, где тогда останавливался, по Галерной улице через площадь, не обратив внимания на пестрые и беспорядочные толпы народа и солдат. Я потому не обратил внимания на толпы народа, что привык, в течение нескольких лет, видеть на площадях и улицах Лондона разнообразные и густые толпы народа.

Как теперь помню, приехал я в Зимний дворец в чулках, сильно напудренный, и один из всех собравшихся камер-юнкеров был в очках. Достойно внимания, что при дворе императора Александра Павловича ношение очков считалось таким важным отступлением от формы, что на ношение их понадобилось мне особенное высочайшее повеление, испрошенное гоф-маршалом Александром Львовичем Нарышкиным; при дворе было строго воспрещено ношение очков.

Помню весьма живо, как в то же утро, 14 декабря, во дворце императрица Александра Федоровна прошла мимо меня уторопленными шагами одеваться к церемонии; видел, ее потом трепещущею; видел и то, как она при первом пушечном выстреле нервно затрясла впервые головою. Эти первые припадки сохранились затем у нее на всю жизнь.

Видел я, и вспоминаю вполне ясно, графа Аракчеева. Он сидел в углу залы, с мрачным и злым лицом, не имея на расстегнутом своем мундире ни одного ордена, кроме портрета покойного государя Александра Павловича, и то, сколько я помню, не усыпанного бриллиантами. Выражение лица Аракчеева было в тот день особенно мрачное, злое. Никто к нему не приближался, никто не обращал на него внимания».

Именно 14 декабря подвел черту под блестящей карьерой генерала от артиллерии А.А. Аракчеева, в личной преданности которого династии Романовых сомневаться историкам не приходится. Сделай он ставку на великого князя Николая Павловича, то он, вполне возможно, оставался бы при дворе «на коне». В день военного мятежа на Сенатской площади Аракчеев враз превратился из временщика в рядового вельможу, нежелательного при особе нового самодержца. Думается, что граф, как человек сообразительный, это понял, но пока не осознал, что «фавор» его уже в прошлом.

Исследователям так до конца неизвестно, что делал утром того дня столичный военный губернатор М.А. Милорадович, который колебался в выборе между цесаревичем Константином и великим князем Николаем Павловичем. И ясности и твердости в те дни не проявлял. Спорно место его последней встречи с новоиспеченным монархом в день 14 декабря. Ясно только одно, что генерал от инфантерии не сидел сложа руки: он был в ответе за гвардейский гарнизон Санкт-Петербурга.

Описания их встречи есть, но они противоречивы. Пожалуй, самое любопытное и яркое из них принадлежит перу адъютанта Милорадовича А.П. Башуцкому, писавшего, что встреча произошла на Дворцовой площади:

«Граф М.А. Милорадович прошел через площадь от бульвара, следовательно, он подходил к государю сзади в то время, когда его величество шел вдоль фронта батальона (преображенцев)…

Все в его появлении было необычно…

Мундир его был расстегнут и частью вытащен из-под шарфа, воротник был несколько оторван, лента измята, галстук скомкан…

Но каково же было наше изумление, когда с лихорадочным движением, с волнением до того сильным, что оно нарушало в нем всякое понятие о возможном и приличном, граф, подойдя к государю сзади, резко взял его за локоть и почти обратил его к себе лицом. Взглянув быстро на это непонятное явление, государь с выражением удивления, но спокойно и тихо отступил назад.

В ту же минуту Милорадович горячо и с выражением глубокой грусти произнес (по-французски), указывая на себя: «Государь, если они поставили меня в такое положение, остается только действовать силой!»

Не спрашивая ни о чем, государь на эту выходку ответил сперва строгим замечанием: «Не забудьте, граф, что вы ответствуете за спокойствие столицы» – и тотчас же приказанием:

«Возьмите конную гвардию и с ней ожидайте на Исаакиевской площади около манежа моих повелений, я буду на этой стороне с преображенцами близ угла бульвара».

При первом слове государя Милорадович вдруг, так сказать, очнулся, пришел в себя; взглянув быстро на беспорядок своей одежды, он вытянулся, как солдат, приложил руку к шляпе, потом выслушал повеление, молча повернулся и торопливо пошел назад по той же дороге».

По пути он встретил обер-полицмейстера А.С. Шульгина, ехавшего на санях, ссадил его с саней и вместе с адъютантом поспешил кружным путем в казармы Конной гвардии. Там Милорадович, не ожидая выхода полка, седлавшего коней, взяв лошадь одного из офицеров, и поскакал на Сенатскую площадь.

Полк конногвардейцев прибыл к Сенатской площади уже после того, как генерал от инфантерии граф М.А. Милорадович, военный губернатор Санкт-Петербурга, получил смертельное пулевое ранение. Ему стрелял в спину из пистолета отставной поручик Астраханского кирасирского полка П.Г. Каховский. Роковой выстрел прозвучал «в половине первого или около». Такое сообщение доставил Николаю I его флигель-адъютант полковник князь А.М. Голицын: «на лице государя выразилось глубокое сострадание». Милорадовича он знал хорошо лично.

Сомнений нет – судьба хранила этого человека, героя «грозы 12-го года», блиставшего бесстрашием на поле брани во многих сражениях. Человек, прошедший через несколько войн, избежал в них тяжелых ранений и контузий, относясь к любым смертельным опасностям с полным пренебрежением. Не раз стоял на краю, казалось бы, неминуемой гибели под шквалом вражеского огня. Но его щадили и пули, и ядра, и картечь, и штыки. Смерть же он нашел от пули соотечественника, офицера той армии, в которой прослужил всю жизнь.

Свидетельств о его убийстве, пусть и противоречивых, предостаточно. Все они в чем-то разнятся. 25-летний поручик лейб-гвардии Финляндского полка барон А.Е. Розен, ставший членом Северного общества незадолго до восстания, оставил после себя мемуары под названием «Записки декабриста». Он, находившийся в тот день в рядах мятежников, рассказал и о том, как перед каре лейб-гвардии Московского полка был убит столичный генерал-губернатор:

«…Граф М.А. Милорадович, любимый вождь всех воинов, спокойно въехал в каре и старался уговорить солдат; ручался им честью, что государь простит их ослушание, если они тотчас вернутся в свои казармы.

Все просили графа скорее удалиться; князь Е.П. Оболенский взял под узду его коня, чтобы увести и спасти всадника, который противился; наконец, Оболенский штыком солдатского ружья колол коня его в бок, чтобы вывести героя из каре.

В эту минуту пули Каховского и еще двух солдат смертельно ранили смелого воина, который в бесчисленных сражениях и стычках участвовал со славою и оставался невредим; ему суждено было пасть от русской пули».

Генерал от инфантерии в то утро был одет в полную парадную форму, при всех орденах и голубой Андреевской ленте (ленте ордена Святого Андрея Первозванного). Пуля, посланная отставным поручиком Каховским, прошла через Андреевскую ленту в левый бок и остановилась в правой части груди. То есть Михаилу Андреевичу Милорадовичу стреляли не в лицо и не в грудь.

Обвиняемый в преднамеренном убийстве столичного генерал-губернатора заговорщик Каховский дал, но не сразу, на следствии такие показания:

«Я выстрелил по Милорадовичу… выстрел мой был не первый, по нем выстрелил и весь фас каре, к которому он подъезжал…»

Однако свидетельств о ружейном залпе каре лейб-гвардии Московского полка по Милорадовичу, который подъезжал к московцам в сопровождении своего адъютанта А.П. Башуцкого, сына коменданта Зимнего дворца, история не знает. Каховский же стрелял в генерал-губернатора из пистолета с близкого расстояния.

Башуцкий с помощью четырех человек из толпы обывателей доставил тяжелораненого генерала в соседние с Сенатской площадью казармы Конногвардейского полка, в пустую комнату бывшего в отпуске полкового офицера. Здесь Милорадович в мучениях и скончался в ночь на 15 декабря.

Среди описаний этого эпизода восстания декабристов в российской Северной столице есть мемуары И.Д. Якушкина, мало похожие на ту сцену, что вышла из-под пера барона А.Е. Розена:

«С общего совета, Оболенский со стрелками выступил вперед на небольшое расстояние от колонны Московского полка; в это время он увидел Милорадовича, верхом подъехавшего с другой стороны к колонне. Оболенский тотчас стянул своих стрелков, схватил солдатское ружье и кричал Милорадовичу, умоляя его не подъезжать к солдатам, но Милорадович был в нескольких шагах от них и начал уже приготовленную на случай речь.

Тут Каховский выстрелил в него из пистолета, пуля попала ему в живот. Он схватил рану рукой, причем лошадь его быстро повернулась и бросилась на Оболенского. Оболенский ткнул Милорадовича штыком, лошадь и раненый на ней всадник исчезли в толпе».

Здесь уместно заметить, что мотивация этих воспоминаний Розена и Якушкина вполне понятна: убийство одного из самых прославленных военачальников русской армии, героя Отечественной войны 1812 года декабристам чести не делало.

Милорадович жил недолго после полученной раны: она оказалась при том уровне военной медицины смертельной и надежд на излечение не давала. Император Николай I навестил его перед самой кончиной и, выходя из комнаты, сказал бывшим при нем приближенным короткую фразу:

– Он сам во всем виноват!

Но перед этим монарх, узнав о тяжелом ранении на Сенатской площади столичного генерал-губернатора, написал и послал ему личную записку такого содержания:

«Мой друг, мой любезный Михайло Андреевич, да вознаградит тебя Бог за все, что ты для меня сделал. Уповай на Бога, так как я на Него уповаю. Он не лишит меня друга. Если бы я мог следовать сердцу, я бы при тебе уже был, но долг мой меня здесь удерживает.

Мне тяжел сегодняшний день, но я имел утешение, ни с чем не сравненное, ибо видел в тебе, во всех, во всем народе друзей; да даст Бог всещедрый силы им за то воздать, вся жизнь моя на то посвятится».

В ночь с 14-го на 15-е число император Николай I в письме к Константину Павловичу сделал приписку, в которой сообщал о смерти столичного генерал-губернатора:

«В четыре часа. Бедный Милорадович скончался! Его последними словами были распоряжения об отсылке мне шпаги, которую он получил от вас, и об отпуске на волю его крестьян. Я буду оплакивать его всю жизнь; у меня находится пуля; выстрел был сделан почти в упор, статским, стоявшим сзади».

Милорадовичу была сделана операция по вырезанию пули, которая остановилась около левой лопатки. Операцию в казарме конногвардейцев проводил домашний врач генерала военный медик В.М. Буташевич-Петрашевский. Посмотрев на вырезанную пулю, любимец Суворова воскликнул:

– О, слава Богу! Это пуля не солдатская. Теперь я совершенно счастлив!..

Пуля, выпущенная отставным поручиком Каховским, была пистолетная «злая пуля с хвостиком». На ружейную она совсем не походила. А.М. Милорадович попросил передать пулю, виновницу его скорой смерти, императору Николаю I со словами:

– Доложите его величеству, что я очень рад, принося ему и Отечеству на жертву свою жизнь. Это всегда была участь моя.

Милорадович перед смертью успел получить собственноручное коротенькое письмо государя, подписанное им: «Твой друг искренний». Впоследствии шпага и каска героя «грозы 12-го года» хранилась под стеклянным колпаком в Аничковом дворце, в рабочем кабинете императора.

Пройдет почти столетие, и декабристы, в том числе и отставной офицер Каховский, станут героями борьбы с царским самодержавием. Известный советский историк академик М.В. Нечкина назвала убийство петербургского генерал-губернатора Милорадовича «выдающимся событием дня восстания» декабристов. И таким образом «значительная опасность», грозившая восстанию, была устранена. Нечкина писала:

«Как держало себя революционное каре (лейб-гвардии Московского полка. – А.Ш.) в эти трудные первые часы? Геройски. Нельзя дать иного ответа. Оно не дрогнуло перед генерал-губернаторскими уговорами, оно решительно смело со своего пути Милорадовича…

Декабристы-начальники в этот момент вели себя, несомненно, стойко. Каховский убил Милорадовича…»

В тот день отставной поручик, в свое время разжалованный из юнкеров в солдаты, переведенный из гвардии на Кавказ, стрелял и проливал кровь трижды. Выстрелами из пистолета он смертельно ранил Милорадовича, командира лейб-гвардии Гренадерского полка Стюрлера, убеждавшего подчиненных вернуться в казармы, и нанес удары кинжалом в лицо офицеру императорской свиты.

Очевидцы видели Петра Каховского в тот день как одержимого человека, метавшегося перед солдатским строем в штатском одеянии с двумя заряженными пистолетами и кинжалом, кричавшего то там, то здесь: «Ура! Константин!»

Пушечные выстрелы положили конец «бунту на Сенатской площади». Спасшиеся в тот день руководители Северного общества собрались, как и прежде, на квартире Рылеева. Всех поразил Каховский: он показывал каждому кинжал со следами крови и рассказывал о своих подвигах, совершенные в уходящий день.

Арестованный Каховский сначала упорно отрицал свою вину. Однако показания других заговорщиков-декабристов вынудили его написать признание, которое трудно назвать чистосердечным. В нем есть такие строки:

«…Очные ставки никогда бы не могли заставить меня сознаться; они лишь раздражают самолюбие; раз сделанное показание, конечно, каждый старается удержать и притом показатели, столь низкие душой, будучи сами виноватыми и в намерениях, а некоторые и в действиях, не устыдились оскорбить меня в присутствии (следственного) комитета, называя убийцею… делают от себя столько прибавлений и прибавлений, не согласных с моими правилами, что они меня ожесточили.

Я чувствую сам преступления мои, могу быть в глазах людей посторонних злодеем, но не в глазах заговорщиков, разделявших и действия и намерения. Без оправдания я убил Милорадовича, Стюрлера и ранил свитского офицера…»

Резонно здесь заметить другое. Николай I, только-только ставший обладателем императорского престола, дважды лично допрашивал арестанта Каховского. После второго допроса монарх сделал такую достаточно красноречивую надпись:

«Каховского содержать (в Петропавловской крепости. – А.Ш.) лучше обыкновенного содержания… Адъютанта герцога Александра Бестужева заковать, ибо, по всем вероятиям, он убийца графа Милорадовича…»

Отставной поручик Каховский был казнен через повешение июльской ночью 1826 года на валу Петропавловской крепости вместе с К.Ф. Рылеевым, П.И. Пестелем, С.И. Муравьевым-Апостолом и М.П. Бестужевым-Рюминым. Четверо последних государственных преступников перед казнью попрощались друг с другом рукопожатиями. Каховский стоял одиноко: никто из единомышленников руки ему не подал.

К этому можно добавить, что за все время следствия по делу тайных обществ убийца столичного генерал-губернатора М.А. Милорадовича был единственным из декабристов, кто никому не писал и ни с кем не просил свиданий. И о его судьбе перед монархом и начальствующими лицами никто не хлопотал.

Георгиевский кавалер, генерал от инфантерии Милорадович был похоронен со всеми почестями в Духовной церкви Александро-Невской лавры в Санкт-Петербурге, недалеко от могилы русского военного гения генералиссимуса А.В. Суворова-Рымникского. Это было символично: Михаил Андреевич раскрыл свое дарование военного вождя именно под суворовскими знаменами в Итальянском и Швейцарском походах 1799 года.

Смертельное ранение графа М.А. Милорадовича, человека огромного авторитета в русской армии и гвардии, дало понять, что никакие уговоры на «мятежников» подействовать не могут. Они уже не усиливались численно и активности в действиях не предпринимали: их предводители наивно ожидали подхода новых «константиновских» полков гвардии и прибытия диктатора полковника князя С.П. Трубецкого. Но он, один из основателей Союза спасения, в самый решительный момент проявил малодушие и на Сенатскую площадь не явился, став безучастным зрителем разгрома своих единомышленников. Прибыла на площадь к Сенату только большая часть лейб-гвардии Гренадерского полка.

Император Николай I продолжал пребывать в смертельной для себя опасности, находясь в положении командира единственного пока батальона преображенцев. Полки, принесшие ему присягу, были на подходе, спеша заблокировать восставших на Сенатской площади. Вскоре после первых выстрелов два эскадрона Конной гвардии вынеслись из-за временных заборов строящегося Исаакиевского собора, и полковой командир А.Ф. Орлов доложил императору, что остальные эскадроны прибудут «сейчас».

Шефом этого привилегированного полка лейб-гвардии являлся цесаревич Константин Павлович. Так что прибытие конногвардейцев имело чрезвычайно важное значение в смысле морали и примера исполнения воинского долга. Николай I тотчас подъехал к прибывшим конникам и обратился к ним по-уставному четко:

– Здорово, ребята!

Затем государь напомнил конногвардейцам, что для него было честью быть в детстве их полковым шефом. Самодержец всея России громким голосом задал выстроившимся перед ним эскадронам вопрос:

– Признаете ли вы меня за своего царя?!

Конногвардейцы ответили дружно: