Текст книги "Николай I"

– Ура-а-а!..

Последовала первая из часто описываемых атак Конной гвардии на каре (толпы) «мятежников». Атака смотрелась вялой, поскольку кавалерии не нашлось места для того, что развернуться, блеснуть лихостью и в случае чего сманеврировать. Атаку «мятежники» отбили ружейной пальбой.

Видя такое дело, Николай I приказал послать за артиллерией и боевыми зарядами к ней. После этого он поспешил в Зимний дворец, где находилась его семья. Император хотел лично убедиться, что туда прибыл лейб-гвардии Саперный батальон, назначенный для охраны, а в случае опасности – для его защиты. Со стороны «мятежников» ожидалось всякое, и опасения были вполне оправданны.

В это время у Зимнего дворца разыгралась сцена, не всегда упоминаемая в описаниях восстания декабристов в Санкт-Петербурге. Речь идет о появлении у Зимнего дворца со стороны Миллионной улицы лейб-гренадеров (около 900 человек) во главе с решительно настроенным поручиком Н.А. Пановым. Они перешли по льду Неву недалеко от Мраморного дворца. Их движение к Зимнему дворцу исследователи связывают с планами Северного общества. О такой случайности в день 14 декабря говорить не приходится. Но во дворе Зимнего дворца уже находился «в порядке» лейб-гвардии Саперный батальон, имевший к ружьям боевые заряды. Дворцовые лестницы занимали солдаты караульной роты.

Офицер гвардейских саперов Фелькнер Ф.И., находившийся в тот день в строю, свидетельствует в своих мемуарах: «Едва успел он (батальон. – А.Ш.) выстроиться на большом дворе, как в главных дворцовых воротах послышался шум и громкий говор, от которого доходили до саперов только слова: «Раздайтесь! Пропустите!» Вслед за тем с криками «ура!» показалась у входа во двор нестройная толпа солдат лейб-гвардии Гренадерского полка в шинелях и фуражках, державших ружья наперевес».

Командовавший лейб-гренадерами поручик Панов никак не ожидал во дворе встречи с какой-либо верной Николаю Павловичу воинской частью. Фелькнер рассказывает дальше: «Поручик Панов остановился перед ним (лейб-гвардии Саперным батальоном. – А.Ш.) в недоумении и нерешительности. По прошествии нескольких минут, махнув опять шпагою, он закричал: «Ребята! Да это не наши, правое плечо вперед, за мною марш». Гренадеры нестройно выбежали со двора, «оставив саперов в раздумье… Саперы поняли только, что их хотя и пассивное присутствие во дворе Зимнего дворца спасло царственные… лица от величайшей опасности».

Сейчас можно только предполагать, что было бы 14 декабря в Зимнем дворце, не окажись там вовремя срочно вызванного туда лейб-гвардии Саперного батальона. Думается, что события могли принять совсем иной ход, окажись царская семья в руках заговорщика поручика Н.А. Панова.

Сам Николай I в «Записках» описывает тот эпизод, который мог совершенно изменить ход событий в тот декабрьский день, так:

«…Послав за артиллерией, поехал на Дворцовую площадь, дабы обеспечить дворец, куда велено было следовать прямо обоим саперным батальонам – гвардейскому и учебному. Не доехав еще до дома Главного Штаба, увидел я в совершенном беспорядке со знаменами без офицеров лейб-гренадерский полк, идущий толпой. Подъехав к ним, ничего не подозревая, я хотел остановить людей и выстроить; но на мое «Стой» отвечали мне:

– Мы – за Константина!

Я указал им на Сенатскую площадь и сказал:

– Когда так, то вот вам дорога.

И вся сия толпа прошла мимо меня, сквозь все войска, и присоединилась без препятствия к своим одиноко заблужденным товарищам. К счастию, что сие там было, ибо иначе бы началось кровопролитие под окнами дворца, и участь бы наша была более чем сомнительна. Но подобные рассуждения делаются после; тогда же один Бог меня наставил на сию мысль.

Милосердие Божие оказалось еще разительнее при сем же случае, когда толпа лейб-гренадер, предводимая офицером Пановым, шла с намерением овладеть дворцом и в случае сопротивления истребить все наше семейство. Они дошли до главных ворот дворца в некотором устройстве, так что комендант почел их за присланный мною отряд для занятия дворца. Но вдруг Панов, шедший в голове, заметил лейб-гвардии Саперный батальон, только что успевший прибежать и выстроившийся в колонне на дворе, и закричал:

– Да это не наши!

Начал ворочать входящие отделения кругом и бросился бежать с ними обратно на площадь. Если б Саперный батальон опоздал только несколькими минутами, дворец и все наше семейство были б в руках мятежников, тогда как занятый происходившим на Сенатской площади и вовсе безызвестный об угрожавшей с тылу оной важнейшей опасности, я был лишен бы всякой возможности сему воспрепятствовать…»

Лейб-гвардии Гренадерский полк прибыл на Сенатскую площадь не в полном составе. Капитан князь Мещерский, командир 1-й роты (роты Его Величества), догнал своих солдат и «убеждением и доверием» остановил большую часть своих солдат, к которым примкнули и другие лейб-гренадеры. Их он привел к Николаю I, который поставил людей князя на защиту Зимнего полка вместе с гвардейскими саперами.

К верным императору войскам прибыла артиллерия. Мятежники усилились Гвардейским флотским экипажем со многими его офицерами, чего не было у московцев и гренадер. Было видно, как среди офицеров-заговорщиков появились гражданские лица во фраках, которые «расхаживали среди солдат и уговаривали стоять твердо».

Теперь император мог быть спокоен: «в порядке» прибыл лейб-гвардии Измайловский полк во главе с генерал-майором Мартыновым. Впоследствии стало известно, что на измайловцев заговорщики возлагали особые надежды, которые никак не оправдались. Лейб-гвардии Семеновский полк во главе с полковником Шиповым занял позицию у самого моста на канале. С семеновцами находился великий князь Михаил Павлович. Полки пришли с боевыми зарядами к ружьям и были готовы исполнять приказы государя.

Вызванный из Зимнего дворца митрополит Серафим попытался поговорить с мятежниками, но начальствующий их оцеплением князь Оболенский стал угрожать священнослужителю стрельбой, если тот не удалится. Не удалось завязать переговоры и оказавшемуся в тот день в столице киевскому митрополиту Евгению. Миссию переговорщика взял на себя великий князь Михаил Павлович, подъехавший к колонне Гвардейского экипажа. Тогда Кюхельбекер взвел курок пистолета и стал прицеливаться в брата государя, но матросы не позволили ему выстрелить. Михаил Павлович ни с чем вернулся назад. Становилось ясно, что без крови клонившийся к вечеру день в столице не закончится.

Прибывший лейб-гвардии Егерский полк занял место за пешей гвардейской артиллерийской бригадой. Из расположения мятежников продолжали нестись крики: «Да здравствует Константин!» День начал клониться к закату. Погода из сырой стала холодной; снега было мало, начался образовываться гололед. Копыта коней скользили по нему.

В это время рабочие-строители Исаакиевского собора стали бросать в верные Николаю I войска поленья из-за забора. Толпы заинтересованных событиями горожан всех сословий, собравшиеся вокруг Сенатской площади, глухо волновались, ожидая развязки происходящего. Николай I писал потом: «Надо было решиться положить сему скорый конец, иначе бунт мог сообщиться черни, и тогда окруженные ею войска были б в самом трудном положении».

В атаку на каре мятежников несколько раз поэскадронно ходили Конная гвардия и Кавалергардский полк. Копыта коней скользили по мокрой брусчатке, эскадронам развернуться для лихой атаки было негде. Их наскоки отбивались нестройными ружейными залпами, при этом большая часть солдат из мятежных полков стреляли вверх, поэтому кавалеристы несли малые потери в людях и конях. Однако тяжелораненых среди атакующих всадников набралось немало, а конногвардеец ротмистр Велио лишился руки.

Когда начало смеркаться, генерал-адъютант Васильчиков с настойчивостью по-французски обратился к императору Николаю I со словами:

– Ваше величество, нельзя терять ни минуты; ничего не поделаешь: нужна картечь!

Монарх ответил ему тоже на французском языке:

– Вы хотите, чтобы я пролил кровь своих подданных в первый день моего царствования?

Васильчиков сказал на это:

– Чтобы спасти вашу империю.

Николай I вспоминал потом: «Эти слова меня снова привели в себя; опомнившись, я видел, что или должно мне взять на себя пролить кровь некоторых и спасти почти наверно все; или, пощадив себя, жертвовать решительно государством».

В событиях на Сенатской площади решающее слово оказалось за «богом войны», причем стреляло картечью только четыре орудия, хотя у верных монарху войск пушек имелось намного больше. Орудийные расчеты прибыли на площадь, имея «якобы» по десять боевых зарядов. За дополнительными в артиллерийскую лабораторию на Выборгской стороне был послан подпоручик Н.В. Вахтин, но новые заряды остались невостребованными.

По приказу императора одно орудие с расчетом 1-й легкой пешей батареи было послано к великому князю Михаилу Павловичу, «чтобы усилить сию сторону как единственное отступление мятежникам». Случилось так, что шеф всей артиллерии русской армии в тот день командовал одним-единственным орудийным расчетом.

Три других орудия изготовились для пальбы перед строем лейб-гвардии Преображенского полка. Этими пушками командовал командир батареи поручик И.М. Бакунин. Пушки приказано было зарядить ближней картечью. Картечный заряд ближнего действия представлял собой картонный цилиндр с латунным поддоном, в котором находилось 100 круглых кованых чугунных пуль (картечин).

Пальник первого орудия, услышав приказ «пли!», замешкался: перед этим император дважды давал команду «отставить». Взводный офицер сказал ему:

– Что ты не стреляешь?

Пальник ответил вполголоса:

– Свои, ваше благородие.

Поручик Бакунин прокричал подчиненному:

– Если бы я стоял перед дулом, то и тогда не должен бы ты был останавливаться…

По ряду свидетельств сперва было сделано четыре выстрела картечью, затем еще три ядрами. По другим данным – восемь выстрелов, но никак не больше десяти. Первый выстрел по приказу лично императора Николая I был сделан повыше каре мятежников, но должного эффекта не вызвал. Ядрами стреляли по льду Невы, где бежавшие с Сенатской площади солдаты пытались вновь принять боевое построение, но были сразу же рассеяны. Артиллерийский огонь продолжался не более четверти часа.

Число жертв 14 декабря, по свидетельствам современников и немногим документальным подтверждениям, очень противоречиво. Официальная цифра – 70–80 погибших. Исследователи сходятся на цифре 200. Крайняя «точная» цифра в 1271 человек убитых (и утонувших в речных полыньях, образовавшихся от попаданий ядер) при нескольких пушечных выстрелах выглядит крайне неубедительно. Раненых военных и простолюдинов, возможно, набиралось до полутысячи человек. Среди жертв и раненых членов тайных обществ, как то ни странно, почти не оказалось.

Что касается цифры в 1271 человек убитых, утонувших и (возможно) умерших от ран и в давке, то она появилась на свет благодаря стараниям чиновников Министерства юстиции, которые методом опроса подсчитали впоследствии количество «убитого народу» с той и другой стороны 14 декабря:

«…Генералов – 1, штаб-офицеров – 1, обер-офицеров разных полков – 17, нижних чинов лейб-гвардии Московского полка – 93, гренадерского – 69, (Морского) экипажа гвардии – 103, Конного – 17, во фраках и шинелях – 39, женска пола – 9, малолетних – 19, черни – 903».

Выходило, что гражданских лиц, собравшихся на Сенатской площади, – любопытных и сочувствующим декабристам – погибло в три раза больше, чем людей военных. Но, как свидетельствуют очевидцы-мемуаристы, те несколько пушечных выстрелов толпу не поражали, а тут «доказано» убитых «черни – 903»?

И как могло случиться, что в центре площади, рядом с каре восставших, окруженных со всех сторон верными новоиспеченному монарху большими воинскими силами, оказалось такое огромное число гражданских людей? Да и к тому же каре охранялось стрелковой цепью, которой начальствовал решительный поручик князь Е.П. Оболенский, который имел задачу не допускать посторонних лиц к стану восставших у памятника Петру Великому. То есть к чиновникам Министерства юстиции, составивших «точный» подсчет погибших 14 декабря в столице, у исследователей вопросов много.

Здесь уместно вспомнить общеизвестные слова А.И. Герцена: «… Декабристам на Сенатской площади не хватало народа». А он знал о деле декабристов не из официальных источников. Члены тайных обществ так и не сумели (и не желали) призвать к себе в союзники простой люд, ради которого они пытались совершить государственный переворот.

Цифры убитых могли быть до известной степени точны, если бы не одно обстоятельство. Когда столичный обер-полицмейстер А.С. Шульгин получил приказ очистить Сенатскую площадь и прилегающие улицы к утру от трупов, он не нашел ничего иного, как приказал сбрасывать трупы в полыньи на Неве без всякого их счета и изъятия каких-либо документов, позволявших установить личности какой-то части убитых. Узнав о таких мерах обер-полицмейстера, «государь был очень недоволен», поскольку такая «ночная работа» обязательно порождала нежелательные слухи.

Впоследствии в литературных творениях число жертв 14 декабря на Сенатской площади «многократно возросло», а тот неполный десяток выстрелов картечью и ядрами из четырех орудийных стволов не самого крупного калибра рисовался как «артиллерийский погром» центра столичного города с огромным числом жертв. Среди прочих литераторов внес свою лепту в «правду отечественной истории» и писатель-эмигрант Д.С. Мережковский, автор романа «14 декабря», увидевшего свет в 1921 году в Париже. Ужасы разгрома восстания декабристов сын высокопоставленного служащего Зимнего дворца описывает так:

«Голицын стоял у чугунной решетки памятника, обернувшись лицом к батарее, когда раздался первый выстрел, и картечь, пронесшись с визгом над головами, ударилась вверх, в стены, окна и крышу Сената. Разбитые окна зазвенели, посыпались. Два человека, взобравшиеся в чашу весов, которые держала в руке богиня Правосудия на фронтоне Сената, упали к ее подножию, и несколько убитых, свалившись с крыши, стукнулись о мостовую глухо, как мучные кули.

Но толпа на площади не дрогнула.

– Ура, Константин! – закричала с торжествующим вызовом.

– За мной, ребята. Стройся в колонну к атаке! – командовал Оболенский, размахивая саблей.

«Неужели он прав? – подумал Голицын. – Не посмеют стрелять, духу не хватит? Победили, перестояли? Сейчас пойдем в штыки и овладеем пушками!»

Но вторая грянула, и первый ряд московцев лег как подкошенный. Задние ряды еще держались. А толпа уже разбегалась, кишела, как муравейник, ногой человека раздавленный. Часть отхлынула в Галерную; другая – к набережной, и здесь, кидаясь через ограду Невы, люди падали в снег; третья – к Конногвардейскому манежу. Но пальба началась и оттуда, из батареи великого князя Михаила Павловича.

Бегущие махали платками и шапками, но их продолжали расстреливать с обеих сторон. Люди метались, давили друг друга. Тела убитых ложились рядами, громоздились куча на кучу. И не зная, куда бежать, толпа завертелась, как в водовороте, в свалке неистовой. А картечь, врезаясь в нее с железным визгом и скрежетом, разрывала, четвертовала тела, так что взлетали окровавленные клочья мяса, оторванные руки, ноги, головы. Все смешалось в дико ревущем, вопящем и воющем хаосе.

Голицын стоял не двигаясь. Когда московцы дрогнули и побежали, он увидел, как вдали заколебалось уносимое знамя полка – поруганное знамя российской вольности…

Пальба затихла. Выдвигали орудия, чтобы стрелять вдоль Галерной и набережной.

Он пробирался по опустевшей площади, между телами убитых. Сам как мертвый между мертвыми. Все было тихо – ни движения, ни стона, – только по земле струилась кровь неостывшая, растопляя снег, и потом сама замерзла…

Когда он вошел в Галерную, опять началась пальба – здесь, в тесноте, между домов, еще убийственней. Проносясь по узкой, длинной улице, картечь догоняла и косила людей. Они забегали в дома, прятались за каждым углом и выступом, стучались в ворота, но все было наглухо заперто и не отпиралось ни на какие вопли. А пули, ударяясь об стены, отскакивали, прыгали и не щадили ни одного угла…

В это время Михайло Бестужев, собрав на Неве остаток солдат, строил их в колонну, чтобы идти по льду в атаку на крепость. Заняв ее и обратив пушки на Зимний дворец, думал начать восстание сызнова.

Три взвода уже построились, как завизжало ядро и ударилось в лед. Батарея с Исаакиевского моста палила вдоль по Неве. Ядро за ядром валило ряды. Но солдаты продолжали строиться.

Вдруг раздался крик:

– Тонем!

Разбиваемый ядрами лед провалился. В огромной полынье тонущие люди барахтались. Остальные кинулись к берегу…

– Спасайся, ребята, кто может! – крикнул Бестужев, и все разбежались…»

Такую «душераздирающую картину» и беспощадную пушечную пальбу на Сенатской площади и ее окрестностях описывал не только литератор и философ Д.С. Мережковский. Чем дальше было от 1825 года, тем кровавее становилось подавление царизмом восстания декабристов. Свидетельства же современников забывались, или к ним попросту не обращались. Николай I назывался в таких писаниях «Палкиным», «Кровавым», «Зверем». Как поступали в подобных случаях монархи Европы и Азии – в сравнение не ставилось, а зря.

Император Николай I покинул Сенатскую площадь, не дожидаясь окончания пушечных выстрелов, повернув коня к Зимнему дворцу. У главных ворот он сошел с коня и поприветствовал солдат лейб-гвардии Саперного батальона словами:

– Здорово, мои саперы!

Приблизившись к ним, государь в кратких словах рассказал им «ход несчастных событий этого дня». И поблагодарил саперов за их верность и усердие в службе:

– Если я видел сегодня изменников, то, с другой стороны, видел также много преданности и самоотвержения, которые останутся для меня всегда памятными».

После этого он вошел во дворец, торопясь увидеть свою семью. Императрица Александра Федоровна запишет: «Когда я обняла Николая 14 декабря на маленькой лестнице, я чувствовала, что он вернулся ко мне другим человеком».

Историки старой России достаточно единодушны в том, что мятеж (или восстание, бунт), подготовленный и осуществленный членами тайных обществ был решительно подавлен во многом благодаря необыкновенной энергии, силе воли и личному мужеству воцарившегося Романова. Понимал это и сам Николай I. Поэтому он распорядился этот эпизод своей жизни внести в собственный формулярный список, который в русской армии имели с первых дней военной службы и любой обер-офицер, и генерал-фельдмаршал. Действия по подавлению восстания декабристов на Сенатской площади вошли красной строкой и в формулярные списки офицеров и генералов, доказавшие 14 декабря верность данной им присяге и династии Романовым.

Такая запись в формулярный список императора Николая I, как человека военного, была внесена без промедлений. Возможно, что она подверглась его личной редакции. Обращает внимание то, что к действительным собственным заслугам в декабрьских событиях монарх ничего не приписывал и исследователи здесь его ни в чем не укоряют. Запись же, столь важная для истории России и династии Романовых, гласила следующее:

«14 декабря 1825 года во время возникшего в Петербурге бунта командовал главною гауптвахтою Зимнего дворца и с находившейся тогда на оной 9-ю егерскою ротою л. – гв. Финляндского полка занимал ворота, ведущие на большой двор; потом, по прибытии 1-го батальона л. – гв. Преображенского полка, лично вел оный и занял им Адмиралтейскую площадь. С прибытием же л. – гв. Конного полка занял и Петровскую площадь. Наконец, принял начальство и над прочими собравшимися войсками гвардии, в сей день в столице находившимися и прибывшими верными долгу присяги. Когда же, при неоднократных увещаниях, толпа бунтовщиков не покорялась, то рассеял оную картечными выстрелами четырех легких орудий № 1 легкой батареи гвардейской артиллерийской бригады, коими командовал тогда поручик Бакунин. При совершенном рассеянии злоумышленников занял окрестности Зимнего дворца и продолжал начальствовать войсками до минования опасности и роспуска оных по квартирам».

К вышесказанному можно добавить, что впоследствии император Николай I говорил: «Самое удивительное, что меня не убили в тот день». Действительно, было чему удивляться монарху, начавшему свое долгое царствование с пролития крови верноподданных, да еще из числа гвардии, привилегированных охранителей династии Романовых.

Восстание декабристов на Сенатской площади столицы стало одним из самых «громких» дел в отечественной истории ХIХ века. Историк С.Ф. Платонов в своем «Полном курсе лекций по русской истории» о том высказался так:

«В сущности, происшедший уличный беспорядок не был серьезным бунтом. Он не имел никакого плана и общего руководства, не имел и военной силы. Весь день толпа провела в бездействии и рассыпалась от первой картечи…»

…Современники сравнивали события 14 декабря с вызревшей бурей, «прошумевшей» в тот день не только в столице. Именно борьбой с этой стихией Николай Романов должен был начинать свое царственное плавание. Он стал наследником «всех напастей, которые не при нем накопились, не он навлек их на Россию, но природа и люди при нем ополчились…».

Мятеж привилегированной гвардии на Сенатской площади был подавлен в тот же день. И воцарившийся сын Павла I получил в правление огромную державу с расстроенным внутренним управлением и утраченным влиянием в международных делах. Последнее было связано с тем, что Священный союз себя уже изжил.

Видел ли все это император Николай Павлович? Вне всякого сомнения, видел и знал. Не случайно же был создан в 26-м, всего через год царствования, так называемый «Комитет 6 декабря». Ему предписывалось разработать план государственных преобразований и исправления «немыслимых беспорядков и злоупотреблений». Государь в собственноручной записке комитету ставил следующие задачи:

«Надобно даровать ясные, положительные законы; водворить правосудие учреждением кратчайшего судопроизводства; возвысит нравственное образование духовенства; подкрепить духовенство, упавшее и совершенно разоренное займами в кредитных учреждениях; воскресить торговлю и промышленность незыблемыми уставами; направить просвещение юношества сообразно каждому состоянию; улучшить положение землевладельцев; уничтожить унизительную продажу людей; воскресить флот…»

Можно ли эти задачи считать программой начала царствования Николая I из Романовых? Вполне можно. Другой вопрос, как последовательно и до конца ли решались им самим поставленные перед собой государственные задачи. Самый убедительный ответ на них дает Николаевская эпоха, разно чтимая и современниками, и поколениями отечественных историков.

…Известный отечественный историк середины XIX века С.М. Соловьев, ректор Московского университета, автор фундаментальной 29-томной «Истории России с древнейших времен», так отзывался о декабристах-заговорщиках:

«…Крайне небольшое число образованных, и то большею частью поверхностно, с постоянным обращением внимания на Запад, на чужое; все сочувствие – туда, к Западу, ибо там – жизнь, там – движение, там – деятельность; но все это сочувствие и должно было оставаться сочувствием только, единственным выражением которого было слово, и то не публичное, а домашнее, кабинетная или гостиная болтовня; у себя в России нет ничего, где бы можно было действовать тою действительностью, которую привыкли видеть на Западе, о которой привыкли читать и рассуждать. Отсюда – отрицательное отношение к своему, привычка к бесплодному порицанию, бесплодному протесту, к бесплодной насмешке…

…Их участь поразительно сходна с участью последних из римлян; если бы им удалось их печальное дело, как удалось оно Бруту и Кассию, то следствия были бы одни и те же; будем утешать себя только тою мыслью, что дело римских заговорщиков было произведением обветшалости римского общества, дело же наших декабристов было произведением незрелости русского общества. Попытки не удались в самом начале; Цезарь восторжествовал, Бруты и Кассии погибли позорною смертью».