Текст книги "Николай I"

«Я ничего не хочу слышать об актах Государственного Совета или Сената. Не от них получил я право на трон, а от моих предков, и только перед их лицом я в свое время отрекся… Пусть эти господа не воображают, что имеют право перекладывать императорскую корону, как им угодно…»

«Я не могу отречься, так как никогда не был императором, и никогда им не стану… Если бы я приехал сейчас в Санкт-Петербург, могло бы показаться, что я приехал возвести на трон моего брата, а у меня нет на это ни малейшего права…»

Довольно скоро в этой семейной переписке главным действующим лицом стал самый младший из братьев Павловичей – Михаил. Императрица Мария Федоровна вновь отправила великого князя в Варшаву с таким напутствием:

– Когда вы, мой сын, увидите Константина, скажите и повторите ему несколько раз, что если бы мы действовали по-другому, то пролилась бы кровь.

Как свидетельствует барон М.А. Корф в своих воспоминаниях, великий князь Михаил Павлович с грустью ответил матери:

– Она еще не пролилась, но прольется.

Что он имел тогда в виду, истории неизвестно. Но предчувствие младшего из Павловичей не обмануло. Думается, ситуацию в среде гвардейского офицерства он знал намного лучше старших братьев, которые в междуцарствие уповали на то, что «мы – Романовы» и что высшая власть в империи только наша. Они еще не знали о том, что тайные общества уже созрели для того, чтобы поднять руку с оружием на правящую династию…

«Первый звонок» для Романовых прозвучал все в тот же день 12 декабря, в шесть часов утра. Прибывший из Таганрога во дворец полковник лейб-гвардии Измайловского полка барон Фредерикс, исполнявший при покойном императоре Александре I должность коменданта, настоял на том, чтобы великий князь Николай Павлович был разбужен, и вручил ему письмо от начальника Главного штаба генерала барона И.И. Дибича, в личной преданности которого сомневаться не приходилось. На пакете стояла надпись: «Лично императору».

Николай Павлович вскрыл пакет: в нем оказался пространный доклад о том, что в армейских войсках на юге России существует заговор, нити от которого тянутся в Санкт-Петербург. Дибич утверждал, что заговорщики задумали воспользоваться междуцарствием, чтобы установить в России конституционное правление. Был назван ряд фамилий из числа главных заговорщиков-вольнодумцев.

Всеподданнейший доклад заключал в себе сведения по доносам, сделанным унтер-офицером 3-го Украинского (Бугского) уланского полка Шервудом и капитаном Вятского пехотного полка Майбородой. Стало ясно, что умирающий Александр I все полученные о том сведения тщательно скрывал, возможно, для того, чтобы по выздоровлении самому заняться этим неотложным делом. В силу этого младший брат остался в совершенном неведении относительно приближавшейся грозы, готовой в корне подорвать спокойствие и устои империи династии Романовых.

Доклад будущего генерал-фельдмаршала И.И. Дибича-Забалканского, можно считать, стал исходной точкой начавшегося вскоре «дела декабристов». Дибич, который уже вел собственное расследование по делу тайного общества на юге, писал следующее:

«В прошедшее лето 3-го Бугского уланского полка унтер-офицер Шервуд в письме на высочайшее имя и в собственные руки посланном объявил, что он имеет открыть важный секрет. Будучи по высочайшему повелению, по распоряжению генерала графа Аракчеева, привезен в С.-Петербург в конце июля сего года, показал, что он узнал случайно, что в некоторых полках Первой и Второй армий существует секретное общество, которое от времени до времени увеличивается, и что оно имеет особенные связи в 4-м резервном кавалерийском корпусе, и что он уверен, что служащий в конно-егерском полку прапорщик Вадковский (выписанный за дерзкий разговор из Кавалергардского полка) есть один из главных членов. По знакомству его с принадлежащими, по мнению его, к тому же обществу, живущими в Харькове, графами Яковом и Андреем Булгари, он надеялся быть введенным в сие общество и открыть секреты и членов его…

В ожидании дальнейших известий, получил я 1-го декабря… письмо Вятского пехотного полка капитана Майбороды на высочайшее имя.

Капитан Майборода говорит в письме сем, что, подозревая давно полкового своего командира, полковника Пестеля, в незаконных связях к нарушению общего спокойствия, дабы лучше о том узнать, поддавался притворно и тем открыл, что в России существует уже более десяти лет и все более увеличивается общество либералов, корень которого в России и в некоторых прилегающих местах ему, Майбороде, известен…»

Дибич заканчивал свой всеподданнейший доклад так: «Что же касается до чинов гвардейского корпуса, замешанных по показаниям, в сем докладе объясненным, то обстоятельство сие передаю на благоусмотрение Вашего Императорского Величества».

Великий князь Романов сразу понял, что империи грозит реальная опасность, пусть и почти неизвестная. Вспомнилась давно виденная Франция с ее революциями и государственными переворотами, судьба королевского дома Бурбонов. «Зараза» с ее конституционными идеями в Россию могла прийти только из Парижа. В своих «Записках» Николай I напишет позднее следующее:

«Я с ужасом смотрел на ситуацию, в которой оказался. Надо было действовать, не теряя ни минуты, со всей полнотой власти, обладая решимостью и опытом. У меня не было ни власти, ни права ею пользоваться».

Здесь автор ни словом не говорит о том, что в Зимнем дворце в тот день с нетерпением ожидали письма от цесаревича Константина Павловича. Все мысли императрицы Марии Федоровны и ее третьего сына были только о том. Теперь было уже не столь важно, в каком тоне оно будет выдержано. Было бы письменное подтверждение отказа от отцовского престола. Дибичу он отвечает:

«Я пока не император, но уже должен действовать как император, в то время как жду с минуты на минуту одобрения от Константина Павловича на мое восшествие на престол».

Николай I не промедлил со своим ответом Дибичу на сделанное им столь важное сообщение. В тот же день, 12 декабря, он собственноручно написал ему письмо:

«Я открыл пакеты и в вашем докладе видел дело ужасное, но которое меня не страшит, ибо я на все готов. Обязанность моя – не теряя ни минуты, приступить к делу, до общего блага касающегося, а потому и приступлю к назначению мер, мною принятых.

В секрете – генерал Милорадович, как военный генерал-губернатор и который здесь все делает; князь Голицын, потому что он заведует почтами и пользовался доверием покойного государя; генерал Бенкендорф, как человек надежный и посредник по делам военным и гражданским, быв военным губернатором и командуя полками, в коих, полагать должно, может быть зараза…

Я считаю нужным, любезный Иван Иванович, чтобы вы, испросив приказания государыни Елизаветы Алексеевны, дозволит ли она открыть кабинет Его Императорского Величества, забрали, как можно скорее, все бумаги, в нем хранящиеся, и доставили их ко мне как можно скорее с надежным человеком…

Да поможет нам Бог, к чести Отечества и нашей совести, все хорошо привести к заключению».

Письмо Дибичу еще не было отправлено, как из Варшавы прибыл курьер с долгожданным письмом, опять же написанным в личном тоне. Но такой «теплый» отказ все же можно было процитировать в манифесте о восхождении на престол Российской империи его младшего брата. Николай Павлович делает приписку в письме Дибичу с крылатой фразой для истории:

«Последний курьер воротился. Послезавтра поутру я – или государь, или без дыхания. Я жертвую собой для брата. Счастлив, если как подданный исполню волю его. Но что будет в России? Что будет в армии? Я Вам послезавтра, если жив буду, пришлю – сам еще не знаю как – с уведомлением, как все сошло…

Здесь у нас о сю пору непостижимо тихо, но тишина часто бывает перед бурею».

Составление высочайшего манифеста о воцарении Николая I первоначально поручили известному историку Н.М. Карамзину, которому Николай Павлович передал собственноручные наброски документа. Но у того манифест получил излишне «возвышенным» и потому мало понятным «для народа». Вечером 12-го к работе привлекли опытного М.М. Сперанского, обладавшего умением четко излагать мысли и владевшего бойким пером. Он и стал главным автором манифеста. Переписывали ночью, поскольку в типографию его надо было сдать не позднее 13 декабря. Типография напечатала нужное количество документов только к утру 14-го числа.

Манифест датировался 12-м числом: в этот день в Варшаву было отправлено письмо с официальным извещением о вступлении Николая I на всероссийский императорский престол. С этого дня цесаревич Константин становился просто великим князем Константином Павловичем, верноподданным младшего брата.

В этот же день Николай Павлович позаботился о престолонаследии, написав проект высочайшего указа о назначении в случае своей смерти до совершеннолетия сына Александра правителем государства брата Михаила Павловича. Указ в виде манифеста строго соответствовал букве закона о престолонаследии и был обнародован позднее, 22 августа 1826 года, когда все опасности монархии Романовых были уже позади.

Высочайший манифест императора Николая I о восшествии на престол был подписан 12 (точнее – 13) декабря 1825 года в Санкт-Петербурге. Манифест гласил:

«…По коренному закону Империи о порядке наследия, с сердцем, исполненным благоволения и покорности к неисповедимым судьбам Промысла, Нас ведущего, вступая на прародительский Наш престол Всероссийския империи и на нераздельные к ним престолы Царства Польского и Великого княжества Финляндского, повелеваем:

Присягу в верности подданства учинить Нам и наследнику Нашему, его императорскому высочеству Александру Николаевичу, любезнейшему сыну Нашему.

Время вступления Нашего на престол считать с 19 ноября 1825 г.

Наконец, Мы призываем всех Наших верных подданных соединить с Нами теплые мольбы их ко Всевышнему, да ниспошлет Нам силы к понесению бремени, святым Промыслом Его на нас возложенного; да укрепит благие намерения Наши жить единственно для любезного Отечества, следовать примеру оплакиваемого Нами Государя; да будет царствование Наше токмо продолжением царствования Его, и да исполнится все, чего для блага России желал Тот, коего священная память будет питать в нас и ревность и надежду, стяжать благословение Божие и любовь народов Наших…

Дан в царствовующем граде Санкт-Петербурге в дванадесятый день декабря месяца, в 1825-е лето от Рождества Христова, царствования же Нашего в первое».

На престол Российской державы в декабре 1825 года вступил второй Павлович – император Николай I, человек с несомненными дарованиями большого государя-правителя. Он вошел в отечественную историю под именем императора Николая Незабвенного. Но такое его почетное именование, увы, было начисто забыто в истории России с начала ХХ века.

Когда манифест отдали в печать, воскресным вечером 13 декабря Николай Павлович вызвал к себе командующего Гвардейским корпусом генерала от кавалерии А.Л. Воинова и повелел ему утром собрать в Зимнем дворце генералитет лейб-гвардии и командиров ее отдельных частей. Воинов доложил о готовности вверенного ему корпуса принести новую присягу. Начальник его штаба генерал-майор А.И. Нейдгардт незамедлительно разослал «циркулярно по секрету» следующее приказание:

«Начальник штаба Гвардейского корпуса генерал-майор Нейдгардт 2-й имеет честь уведомить, что командующий гвардейским корпусом приказать изволил завтрашнего дня, т. е. 14-го числа сего декабря, в 7 часов утра всем гг. генералам, полковым командирам, равно командирам лейб-гвардии Саперного батальона, Гвардейского экипажа и Артиллерийских бригад, явиться в Зимний дворец к Его Императорскому Высочеству Государю Великому Князю Николаю Павловичу. Одетым быть в парадной форме, а гг. генералам – в лентах».

То есть генералы должны были иметь на парадных мундирах ленты пожалованных им высших российских орденов, их 1-х степеней (ордена Святого Андрея Первозванного и Святого Александра Невского степеней не имели). Командованию лейб-гвардии первыми из людей военных предстояло принести присягу императору Николаю I вместе с караулом от гвардии в Зимнем дворце.

К этому времени для принятия присяги собирались и члены Государственного совета. Его председатель великий князь Михаил Павлович еще был в пути из Варшавы в столицу. Присутствовали: князь П.П. Лопухин (исполнял должность председателя), князь А.Б. Куракин, В.П. фон Дизен, Н.С. Мордвинов, граф А.И. Морков, граф А.А. Аракчеев, князь Д.И. Лобанов-Ростовский, В.С. Ланской, В.А. Пашков, И.В. Тутолмин, П.К. Карцов, А.Я. Сукин, А.И. Татищев, И.В. Васильчиков, князь А.Н. Голицын, граф К.В. Нессельроде, А.С. Шишков, Е.Ф. Канкрин, князь С.Н. Салтыков, А.У. Болотников, М.М. Сперанский.

В эту ночь члены Государственного совета познакомились с содержанием манифеста о воцарении Николая I: они разъехались по домам уже после полуночи, то есть в начале 14 декабря, чтобы через несколько часов, под утро, облачаться в парадные мундиры и фраки при орденах и «в лентах». Вряд ли кто-нибудь из них догадывался, что утром в столице начнется военный мятеж, и прогремят пушечные картечные выстрелы.

В ту ночь не спали и заговорщики из Северного общества. Они собрались на квартире своего идеолога К.Ф. Рылеева на Мойке в доме Российско-Американской компании, которая ведала делами в Русской Америке (Аляске). Михаил Бестужев в своих мемуарах «Мои тюрьмы» через три с лишним десятилетия вспоминал о той памятной для России ночи:

«Шумно и бурливо совещание накануне 14 в квартире Рылеева. Многолюдное собрание было в каком-то лихорадочно-высоконастроенном состоянии. Тут слышались отчаянные фразы, неудобоисполнимые предположения, слова без дел, за которые многие дорого поплатились…

Чаще других слышались хвастливые возгласы Якубовича и Щепина-Ростовского…

Зато как прекрасен был в этот вечер Рылеев!»

Рылеев действительно смотрелся деятельным лидером тайного общества, став искать план Зимнего дворца. На это Александр Бестужев не без усмешки заметил:

– Царская фамилия не иголка, и если удастся увлечь войска, то она, конечно, не скроется…

Много говорилось о необходимости цареубийства, что, по мысли многих, предопределяло успех задуманного восстания, или, говоря иначе, государственного переворота силами столичной лейб-гвардии. Потом, на допросах в Следственном комитете, декабристы крайне неохотно рассказывали об этом, стараясь сгладить свою участь. Так, хозяин квартиры (вернее – штаб-квартиры заговорщиков) на Мойке К.Ф. Рылеев показал:

«Говорил ли Одоевский: умрем, ах, как славно мы умрем! – не помню. Впрочем, подобное сему говорено было многими. Противу ныне царствующего государя никто особенно не восставал; Трубецкой потребовал, дабы его принесли в жертву и не предлагал оставить великого князя Александра Николаевича. А я и Оболенский никогда не утверждали, что надобно уничтожить всю Августейшую фамилию…

Положено было захватить Императорскую фамилию и удерживать оную до съезда великого собора».

В ту ночь первым действием заговорщиков стала попытка задержать на Нарвской заставе великого князя Михаила Павловича, спешившего в столицу. На заставе (городских воротах) караул несли солдаты лейб-гвардии Московского полка под начальством подпоручика А.С. Кушелева. К нему ночью, якобы для проверки несения службы, прибыли два активных заговорщика – дежурный по караулам московцев Михаил Бестужев и подпоручик князь М.Ф. Кудашев. Одной из «козырных карт» декабристов было утверждение о том, что Николай Павлович приказал арестовать братьев Михаила и Константина. Великий князь Михаил Николаевич, генерал-фельдцейхмейстер, был шефом лейб-гвардии Московского полка и любим его нижними чинами.

Михаилу Бестужеву и князю Кудашеву пришлось уехать с Нарвской заставы ни с чем. Там с вечера караулом командовал полковник лейб-гвардии Конного полка В.А. Перовский, адъютант Николая Павловича, имевший приказ встретить Михаила Павловича и доставить его в Зимний дворец. Тот прибыл в столицу около 9 часов утра, счастливо избежав уготовленную ему западню.

Решение об обнародовании манифеста о воцарении Николая I Павловича запоздало. Споры о том, могла ли Россия избежать кровавых событий на Сенатской площади в Санкт-Петербурге, идут и сегодня. Не случайно же заговорщики-декабристы выбрали для своего вооруженного выступления междуцарствие, когда в полках лейб-гвардии, присягнувшей императору Константину I, началась присяга новому государю Романову. Во многих из них нижние чины и даже младшие офицеры глухо «волновались» из-за такой мало понятной им «переприсяги». Кому-то нравился Константин, кому-то Николай, кто-то понимал, что решается судьба империи. Самыми заинтересованными в таких разговорах были члены тайных обществ, но далеко не все.

Напряженность в казармах частей лейб-гвардии, где «трудились» радикально настроенные заговорщики из тайных обществ («бунтовщики уже были в сильном движении»), передавалась в Зимний дворец конфиденциальными сообщениями и слухами. Тревог для Романовых было действительно много: решалась судьба престола и того, какой быть России?

Что же творилось в душе императора Николая I, еще не коронованного и кому в первый день его царствования еще не присягнула часть привилегированной лейб-гвардии, то есть столичного гарнизона. О приведении русской армии к присяге новому самодержцу донесений из многих мест 13 и утром 14 декабря еще не поступало. Интересны высказывания воцарившегося Романова в эти сутки с небольшим.

13 декабря он сказал своему бывшему наставнику, статс-секретарю М.А. Балугьянскому, будущему члену Правительствующего Сената в ранге тайного советника:

«Я желаю положить в основу государственного строя и управления всю силу и строгость законов».

В ночь с 13 на 14 декабря Николай I сказал своей супруге, тоже еще не коронованной императрице Александре Федоровне, следующее:

«Неизвестно, что ожидает нас. Обещай мне проявить мужество и, если придется умереть, умереть с честью».

Утром трагического для России дня 14 декабря монарх, мучаемый тревожными предчувствиями, сказал вернейшему генерал-адъютанту А.Х. Бенкендорфу:

«Сегодня вечером, может быть, нас обоих не будет более на свете, но, по крайней мере, мы умрем, исполнив наш долг».

Наступало утро кровавого дня 14 декабря 1825 года. День был пасмурный. Было восемь градусов по Реомюру (около семи градусов по Цельсию). Река Нева несла свои воды под ледяным панцирем, порывы ветра поднимали с мостовой снежную пыль. Город привычно поднимался рано.

Еще не было семи, когда Николай Павлович вышел из своих покоев в Зимнем дворце, чтобы еще раз прочитать манифест о своем восшествии на престол Российской империи. Документ был только-только отпечатан, и типографская краска еще не высохла на листе бумаги. Под текстом большими буквами шла подпись: «НИКОЛАЙ»…

Историк генерал-лейтенант Н.Ф. Дубровин, академик и непременный секретарь Академии наук, член Военно-ученого комитета при Главном штабе, в 1896 году опубликовал под псевдонимом Н. Д. на страницах популярного в старой России журнала «Русская старина» очерк под названием «Несколько строк в память императора Николая I». В этом очерке автор приводит выдержку из дневника князя П.Б. Козловского о Николае Павловиче, написанную еще до его вступления на престол. То были пророческие слова:

«Природа наделила великого князя одним из лучших даров, какое она может дать тем, которых судьба поставила высоко: у него самая благородная наружность. Он говорит живо, просто, кстати; все, что он говорит, умно; ни в тоне его голоса, ни в составе его речи нет ничего, что обличало бы гордость или скрытность.

Если великий князь Николай вступит когда-либо на престол, то я не сомневаюсь, что ему будут служить с восторгом, будут повиноваться ему охотно как государю, на которого всегда можно взирать с гордостью. Притом великий князь, под печатью величавости, которою наделила его природа, таит высокий ум, усиливающий впечатление, производимое его истинно царственною наружностью».

Дубровин заключает: «Предсказания князя Козловского оправдались в полной мере, и император Николай явился на престоле монархом самобытным и могучим, человеком с твердым и рыцарски-чистым характером».

Государь Николай I действительно являл собой образ венценосного рыцаря той эпохи. Но рыцари всех эпох не расставались с оружием, которое в их жизни обнажалось не раз. Новоявленный на романовском престоле рыцарь чести впервые обнажил и поднял свой меч не на внешних врагов России, а на внутренних врагов династии еще до своей торжественной коронации. Так было прописано в его судьбе, от которой, как говорится, не уйдешь.